Аналитика 46 страница

-- Охотно верю; подумаешь, открытие! Я по самой своей природе ближе вам, чем любой посторонний, как бы он ни старался. Это вы то же знаете, к чему же тогда такие жалобы? Скажите лучше, что это кривлянье, и я сейчас же уйду»[303].

Но на самом деле уходит сам главный герой, но он доходит только (по ступенькам) до двери парадной – и возвращается назад. А как иначе?! Ведь зависимый человек может только подчиняться. И сопротивляться этому – не хватает сил. (Вспомним попытки Северена высвободиться от обезумевшей от страсти захватившего ее садизма «Венеры в мехах». Он вроде как и хочет этого – но сам на подобное не способен»!)[304].

Да, можно, вероятно, тему проявлявшегося из бессознательного садо-мазохизма, еще много встретить в тех же самых новеллах, но вот как неким завершением – может послужить новелла, или лучше сказать – притча: «Перед Законом».

Вкратце, предыстория такова[305].

Есть некие врата Закона. Есть привратник, поставленный (кем?) охранять вход в эти врата. И есть поселянин, решивший зайти в эти врата. Но вот желание-то есть, но вместе с желанием и есть страх. Через время (постояв, подумав) поселянин просит привратника пропустить его. Тот отказывает в его просьбе. Тогда поселянин становится рядом с привратником и терпеливо ждет своей очереди. Притом, что врата Закона, открыты настежь. Мучительно стремясь перебороть в себе страх – проситель пытается заглянуть в врата. «Если тебе так не терпится – попытайся войти, не слушай моего запрета», -- смеется заметивший любопытство просителя привратник, -- «Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественней другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх». Не ожидал таких препон поселянин, ведь доступ к Закону должен был открыт для всех в любой час, подумал он… и решил что лучше подождать, пока не разрешат войти. Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в сторонке, у входа. И сидит он там день за днем и год за годом».

Т.е., перед нами явно предстает своего рода невротическая и оттого закомплексованная личность, которая и живет в своем страхе, и наслаждается им. Испытывая, своего рода, самоудовлетворение причинением себе боли. В данном случае боль,-- и моральная, душевная – от ощущения собственной ничтожности, – и, в некотором роде, физическая (ибо, находясь все время в одном и том же положении, изо дня в день, из года в год, не имея возможности нормальным образом выспаться и удовлетворить свои иные потребности – незадачливый посетитель вынужденно обрекает себя на вполне сознательные мучения).

Но это было б еще хоть как-то понятно (по крайней мере, объяснимо), если бы цель была достигнута. Но вскоре мы видим, что и этого ведь не случается.

«Идут года, внимание просителя неотступно приковано к привратнику. Он забыл, что есть еще другие стражи, и ему кажется, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко клянет эту свою неудачу, а потом приходит старость и он только ворчит про себя. Наконец, он впадает в детство, и оттого, что он столько лет изучал привратника и знает каждую блоху в его меховом воротнике, он может даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже меркнет свет в его глазах, и он не понимает, потемнело ли вокруг или его обманывает зрение. Но теперь, во тьме, он видит, что неугасимый свет струится из врат Закона. И вот жизнь его подходит к концу. Перед смертью все, что он испытал за долгие годы, сводится в его мыслях к одному вопросу – этот вопрос он еще ни разу не задавал привратнику. Он подзывает его кивком – окоченевшее тело уже не повинуется ему, подняться он не может. И привратнику приходится низко наклониться – теперь по сравнению с ним проситель стал совсем ничтожного роста. «Что тебе еще нужно узнать? – спрашивает привратник. – Ненасытный ты человек!» – Ведь все люди стремятся к Закону, -- говорит тот, -- как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?» И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, кричит изо всех, чтобы то еще успел услыхать ответ: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного. Теперь пойду и запру их».

Закончив с новеллами да рассказами, теперь, пожалуй, самое время перейти к романам Ф. Кафки, и проследить: где в них встречаются садо-мазохистские отношения.

И тогда уже, перед нами, как говориться, во всей красе раскрываются многочисленные сюжеты столь важных для нас находок, что впору, как минимум, радостно потереть ладони в предвкушении высказанной нами раннее теории о бессознательном Франца Кафки, в котором и мазохизм, и садизм (в латентной форме) занимал свое «достойное» место. Достаточно значительное, чтобы можно, как минимум, признать влияние, которое эти перверсии оказывали как на образы героев его произведений (в первую очередь главных героев, ибо главный герой в романах Кафки прочно ассоциируется с ним самим), так и на мотивы предрасположенности их поведения.

Ну, например, отношение землемера К. («Замок») к своим помощникам.

Как помним, он не только держит их в исключительной зависимости к своей персоне через страх, но и,-- при каждом удобном случае (да и чуть ли не всегда),-- наносит им побои, бьет или ногами, или палкой, или замахивается рукой, или берет кнут (наиболее удобное для него орудие принуждения, и, как мы знаем, кнут любимое орудие при садистско-мазохистских «играх»); в общем, всячески их «шпиняет» да подгоняет.

Дата добавления: 2015-06-04