История всемирной литературы 13 страница. Хеффернана, Мак Доннелла, о’рахилли принято относить к группе якобитских поэтов, однако якобитские мотивы не определяют всего характера их творчества

Хеффернана, Мак Доннелла, О’Рахилли принято относить к группе якобитских поэтов, однако якобитские мотивы не определяют всего характера их творчества. Так, самым известным стихотворением Шона Мак Доннелла (1691—1754) стала сатира на смерть тирана, полковника Даусона, доблесть которого проявлялась не на войне и не на турнире, а тогда, когда он убивал, вешал и рубил бедняков.

Условность якобитского мотива обнаруживается даже там, где он проявляется с особенной отчетливостью, — в жанре видения, так называемом «эшлинге», к которому обращались почти все ирландские поэты XVIII в.: У. Хеффернан («Песнь радости»), Ш. Мак Доннелл («Сон Шона Мак Доннелла»), Э. О’Рахилли («Мечты на заре», «Сияние сияний»), О. О’Сулливен («Престарелое чудище»), Мерримен («Полночный суд»). В каждом из этих стихотворений варьируется один общий прием: думая о порабощении ирландцев, поэт засыпает, и перед ним предстает прекрасная женщина, которая называет себя одним из имен Ирландии, рассказывает о своих унижениях и выражает надежду на помощь своего возлюбленного, находящегося в изгнании, под которым подразумевается один из претендентов на английский престол из династии Стюартов. Но вдохновляющим образом был не принц Чарли, а сама Ирландия. Поэтому наибольшей поэтической силой обладают те строки эшлингов, в которых выражены страдания Ирландии.

К середине XVIII в. на смену аристократической приходит поэзия, по содержанию и форме выражающая надежды и чаяния народа. Поэтов интересуют простые люди с их земными делами: бесприданницы, девушки с незаконными детьми, отцы, потерявшие своих сыновей, нищие. Большое место в их произведениях занимают события повседневной жизни, изображение тяжелого крестьянского труда.

Процесс демократизации ирландской поэзии протекал по нескольким взаимосвязанным линиям. Прежде всего изменилось социальное положение самих поэтов. На смену придворным поэтам, жившим в замках предводителей кланов, приходят поэты-разночинцы, множеством нитей связанные с крестьянскими массами. Среди них бедные фермеры и батраки, учителя подпольных школ, бродячие музыканты. Из дворцов поэзия переселилась в крестьянские хижины, в которых поэты находили приют и скрывались от преследований. Центрами литературной жизни стали не города, а провинции, прежде всего Манстер и Коннаут.

Процесс демократизации преобразил язык и жанр поэтических произведений. Ирландская литература, выполняя возложенную на нее миссию сохранения нации в условиях колониального гнета, развивает богатую традицию Средневековья. Поэтому многие новые явления в литературе еще долгое время облачаются в старую, хотя и постепенно трансформирующуюся форму поэтической образности, идущую от классической поэзии бардов. Несмотря на устойчивые, веками сохранявшиеся традиции, в XVIII в. завершилась поэтическая реформа, начавшаяся с ломки традиционной поэтики бардов еще в XVI в. Тоническое стихосложение с сильно выраженным песенным размером, сменившее силлабическое, из фольклорной поэзии перешло в профессиональную. Ирландские поэты, как и в предыдущие эпохи, получали образование в школах бардов. Однако жизнь в крестьянских хижинах, общение с крестьянами вынуждали к отказу от книжной лексики. Литературной нормой стала простая народная речь.

С Ирландией связана вся система поэтических образов. Традиционные имена, которыми в любовной лирике XVI, а отчасти и XVII в. поэты наделяли своих возлюбленных, стали теперь синонимами Ирландии. Поэты обращались к Ирландии как к своей возлюбленной. Характерно, что еще на рубеже XVII—XVIII вв. в стихотворении Э. О’Райена «Эдмунд с высокого холма» поэт-воин, преследуемый англичанами после поражения на реке Бойн, в надежде на спасение стучит в дверь к своей возлюбленной, т. е. самой Ирландии, которая также гонима и ничем не в силах ему помочь. Ирландию называли «Темная Роза», «Мэгги Ледир», «Кэтлин Ни Холиен» и многими другими именами. Последнее имя становится синонимом Ирландии, — начиная со стихотворения У. Хеффернана «Кэтлин Ни Холиен» (70-е годы), оно проходит затем через литературу XIX и XX вв. В форме прозрачной аллегории высказывалась надежда на близкие перемены, когда ирландцы с оружием в руках освободят свою возлюбленную королеву Ирландию.

Оуэн Р. О’Сулливен (1748—1784) наиболее полно выразил настроения разоряемых лендлордами широких крестьянских масс, запечатлел их образ жизни, национальное и религиозное самосознание. Значение его для Ирландии обычно сравнивают со значением Бернса для Шотландии. О’Сулливен жил в то время, когда замкнутой касты бардов уже не существовало. Он уже не был связан с феодальными дворами, его жизнь протекала в бедной крестьянской

89

среде. Поэт по профессии, также прошедший обучение в специальной школе, он бродил по дорогам Манстера в поисках случайного заработка. Летом он батрачил, зимой открывал подпольную ирландскую школу. Профессия бродячего учителя-просветителя была знакома многим ирландским поэтам, героические усилия которых были направлены на сохранение национального языка.

О бедственном положении поэта говорит О’Сулливен в стихотворении «Жнец»:

Грущу я вовсе не о том,
Что я хожу из дома в дом
И добываю хлеб серпом,
Что я и бос и гол,
О том печалюсь, что мудрец
Или прославленный певец,
Пленивший тысячи сердец
В прекрасной Инишфол,
Еды и крова лишены
И подаяньем жить должны...

(Здесь и далее
перевод Д. Орловской)

В лирических стихотворениях О’Сулливена, обычно адресованных приятелям, появляется образ поэта-труженика: он батрачит во время сбора урожая, он косарь, пахарь, поэт с лопатой в руках («Кузнецу, которому я отдал чинить лопату»). Личная тема выходит на первый план в стихотворениях, составляющих цикл «Исповедь», в которых поэт с большой откровенностью говорит о своих человеческих слабостях.

В творчестве О’Сулливена получает развитие сатирический жанр. Защищая крестьян, он пишет «Песни против пиратов» — злые эпиграммы на так называемых посредников (земельных агентов, спекулировавших землей). В смелых сатирах на церковников он высказывает пожелание умереть без их помощи, лицемерным поминкам он предпочитает веселые проводы своих собутыльников.

Сатирические мотивы с большой силой прозвучали в поэме современника О’Сулливена Брайена Мерримена (1749—1803) «Полночный суд» (1780). Поэма написана в традиционном жанре «эшлинг», который здесь, однако, явно пародируется. Не даму Ирландию, прекрасную и скорбящую, встречает поэт, а рассерженную женщину, которая ведет его на суд своих разгневанных сестер, — председательница этого фантастического суда выслушивает жалобы незамужних женщин Эрин. За пародийной оболочкой скрывается критика существующих порядков, обрекающих ирландцев на страдания. Суду грабителей, которому подвластны ирландцы в реальной действительности, противопоставляется фантастический суд, в котором закон диктуется чувством гуманности и справедливости.

Как смеешь, лодырь, валяться тут,
Когда на холме заседает суд?
Не грязный и мерзостный суд воров,
Что грабят нищих, сирот и вдов,
А суд обездоленных дев и жен
И тех, кто в хижинах был рожден...

В речи сопровождающей поэта женщины рисуется картина ирландской действительности:

Пустуют амбары у наших крестьян,
И вместо пшеницы растет бурьян.
И жадные банды наемных солдат
Еду отнимают у наших ребят.

Обвинителями на суде выступают женщины, оставшиеся без мужей. Они требуют, чтобы всех мужчин, в том числе и священников, заставили жениться, тогда не будет одиноких женщин и незаконных детей. Комичность ситуации усугубляется смертельным страхом самого поэта, который неожиданно попадает в положение обвиняемого. Со свойственным ирландцам остроумием Мерримен со всей серьезностью вникает в подробности заведомо абсурдных предложений. Он использует тот же прием, который блестяще разработал Свифт в «Скромном предложении», а двумя столетиями позже — Джон Синг в пьесе «Герой». Комичность ситуации, выбранной Меррименом, не снижает гневного пафоса, направленного против тех, кто обрекает крестьян на нечеловеческие условия жизни. Он звучит с одинаковой силой в речах обвинителей и обвиняемых. Ненависть к буржуазной цивилизации выразилась и в руссоистских мотивах в творчестве Мерримена. В поэме «Полночный суд» любовь как естественное влечение противопоставляется браку по расчету.

О’Сулливен был одним из первых крупных ирландских поэтов, который писал не только на ирландском языке, но и на английском. С конца XVIII в. английский язык все более становится языком ирландской нации, ирландской литературы. В 80-е годы начали появляться переводы ирландской поэзии на английский язык (Ч. Уилсон «Избранные ирландские стихотворения», 1782; Дж. Уокер «Исторические памятники ирландских бардов», 1786; Ш. Брук «Реликвии ирландской поэзии», 1789).

На английском языке писали ирландские поэты и публицисты, связанные с национально-освободительным движением «Объединенных ирландцев», близким идеям Французской революции (Т. Дермоди, У. Дреннан, Дж. Орр). Картина революционной Европы запечатлена

90

в «Автобиографии» и «Дневниках» Уолфа Тона (1763—1798). Со страниц «Автобиографии» встает выдающаяся личность автора, политика и мыслителя. Опираясь в своей борьбе на третье сословие, Тон подчеркивает различие между «имущими людьми», готовыми в любой момент изменить освободительным идеям, и «людьми неимущими», которые представляют «многочисленный и заслуживающий уважение класс общества». Читателю открывается не только насыщенная событиями общественная жизнь увлеченного молодого патриота, но и его частная, семейная жизнь, описанная с замечательным юмором.

Таким образом, от якобитских мотивов первой половины века ирландская литература перешла к участию в идейной подготовке взрыва национально-освободительного движения, происшедшего в 1798 г.

Французская литература [XVIII в.]

90

ФРАНЦУЗСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII в.

В первые десятилетия XVIII столетия французская литература развивается в новой общественной и политической обстановке. На смену последнему пятнадцатилетию царствования Людовика XIV приходит период Регентства, период, когда французский феодализм еще яснее обнаруживает свою несостоятельность и обреченность. Как писал Пушкин об этом времени, «алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей».

Впрочем, кризисные черты в развитии французской культуры возникают уже в конце XVII в., после отмены правительством Людовика XIV Нантского эдикта (1685). Реакционный характер абсолютизма особенно явственно проявился в ходе так называемой «войны за испанское наследство» (1701—1714), вызвавшей дальнейшее обнищание народа и рост общественного недовольства, одной из кульминационных точек которого явилось так называемое «восстание камизаров» — бунт крестьянско-плебейской бедноты на юге Франции (1703—1704). Местные парламенты вели непрерывную борьбу с абсолютной королевской властью, что отразилось в многочисленных «записках», трактатах и памфлетах, оказавших немалое воздействие на формирование политических доктрин просветителей.

На изменение общественного сознания и подготовку просветительского движения, помимо внутренних причин, повлияли социальные процессы и сдвиги, а также политические теории в соседних странах, прежде всего в Англии, государственное устройство и передовая философская мысль которой вызывали пристальное внимание на континенте.

Одной из самых привлекательных для молодых французских просветителей оказалась политическая и философская система Джона Локка. Так, несомненный интерес и сочувствие вызвала локковская теория буржуазно-конституционного государства, его полемика с апологетами феодально-теократической концепции государства и взгляды на первобытное состояние человека как на состояние равенства и свободы. Эти идеи Локка были глубоко восприняты деятелями раннего французского Просвещения. Особенно плодотворно они были разработаны Монтескье в его трактате «О духе законов», а во второй половине века — Руссо в «Общественном договоре»; впрочем, обе эти замечательные книги не ограничивались развитием идей английского мыслителя. Несомненно воздействие политических взглядов Локка и на формирование мировоззрения молодого Вольтера. Не меньшее значение для раннего французского просветительства имел деизм Локка и его сенсуалистская теория познания. Под знаком деизма развивалась вся передовая французская философия XVIII в. Деизм Локка был воспринят во Франции не буквально; он был осложнен и углублен скептицизмом Пьера Бейля, чьи сочинения оказывали мощное воздействие на развитие общественных идей.

Следует, однако, подчеркнуть половинчатый характер деизма Локка и его французских последователей. Во-первых, он был типичным салонным философским мировоззрением: деизм откровенно признавался доступным лишь избранным вольнодумцам. Во-вторых, сосредоточив все внимание на критике конкретных церковных установлений и религиозных традиций, деизм тем самым предоставлял удобную возможность уйти от решения кардинальных гносеологических проблем и от крайних, революционных выводов. В этом была слабость деизма, но слабость, обусловленная историческими

91

условиями. Деизм родился в обстановке политических компромиссов английской действительности конца XVII в., поэтому дух компромисса стал его определяющей чертой.

В своих философских исканиях прогрессивные французские мыслители и литераторы начала XVIII в. неизбежно наталкивались на религиозные вопросы. Критика христианства, стала их основной задачей. Даже те из них, кто не отрицал божественной сущности Вселенной (Вольтер), настаивали на внутренней свободе человека, который не нуждается ни в откровении, ни в какой-либо церкви для спасения. Свобода воли и свобода совести становились естественным выводом многих подпольных атеистических трактатов.

Одним из наиболее запретных и, отчасти в силу именно этого, одним из самых распространенных подпольных сочинений было знаменитое «Завещание» Жана Мелье, способствовавшее появлению коммунистических утопий XVIII в. Мелье не только наметил контуры будущего справедливого общества, но и дал наиболее радикальную для своего времени критику общества существующего, основанного на тирании и на предрассудках, в основе которых, как полагал мыслитель, лежит религия. Ее он подверг всесторонней уничтожающей критике. Идеи Мелье находили живой отклик в передовых кругах французского общества и способствовали формированию идеологии Просвещения. Поэтому не приходится удивляться, что количество списков «Завещания», ходивших по рукам, вряд ли поддается учету. Вольтер в 1730-е годы имел в своем распоряжении рукопись «Завещания» и использовал ее для критики библейских текстов. По собственному признанию философа, книга Мелье заставила его усомниться в истинности христианской религии. Антиклерикальные идеи Мелье увлекли также вольнодумцев из кружка графа де Буленвилье, которым не без основания приписывают антирелигиозный трактат «Взгляд на религию», созданный не ранее 1738 г. В этом трактате книга Мелье названа как один из его прямых источников. На рубеже 30—40-х годов Вольтер создает свое «Извлечение из «Завещания»» (издано в 1762 г.), где он подчеркивает и развивает антиклерикализм Мелье, но всячески затушевывает его социалистические идеи. Такое использование книги Мелье весьма показательно как раз для первого этапа французского Просвещения, ограничивающего свою критику кругом моральных проблем, в том числе церковной идеологии.

Из-под пера антиклерикалов вышли многочисленные описания всевозможных первобытных народов, чрезвычайно популярные в эту эпоху. Изучение человека в первобытном состоянии потому привлекало мыслителей начала века, что этот человек не знал христианства, не знал сословной розни и неравенства. Так закладывалась теория «естественного человека» и углублялось философское осмысление истории. В других исторических трудах большое внимание уделялось различным нехристианским религиям — конфуцианству, индуизму, исламу и т. п. (этот интерес к Востоку и созданным им духовным ценностям нашел отклик в литературе, прежде всего у Вольтера).

В кругах литераторов и философов широко обсуждались политические вопросы. Об ином общественном устройстве размышляли и писали граф де Буленвилье, Фонтенель, аббат де Сен-Пьер, Монтескье и Вольтер. В противовес охранительным теориям сторонников абсолютизма формировались идеи «естественного права» и «естественной морали». В «естественном праве» ранние просветители видели некую вечную систему правовых норм, основывающуюся на рационалистическом понимании потребностей и задач буржуазного общества. Столь же вечной и рациональной представлялась просветителям и «естественная мораль».

Если становление просветительской идеологии в первые десятилетия XVIII в. было медленным и разобщенным, то в 30-е и 40-е годы движение делается более стремительным. Так, в 10-е годы можно назвать лишь «Рассуждение о свободомыслии» (1713) Колена, «Трактат о вечном мире» (1714) аббата де Сен-Пьера и «Размышление о политике римлян в области религии» (1716) Монтескье, не считая ранних пьес Вольтера; следующее же десятилетие открывается «Персидскими письмами» (1721) Монтескье, за которыми следуют его же «Размышления о всемирной монархии» (1727), книги Буленвилье и др. В 30-е годы Монтескье пишет свои знаменитые «Рассуждения о причинах величия и падения римлян», увеличивается число просветительских кружков и салонов, растет число подпольных изданий, множатся рукописи смелых трактатов. Одновременно усиливаются репрессии властей, все труднее становится получить «королевскую привилегию» на печатание книги; авторов, издателей, типографов по «декларации» 1728 г. бросают в тюрьмы и ссылают на галеры (в Венсенском замке или Бастилии побывали и Вольтер, и Дидро, и Кребийон-сын, и Мармонтель и многие другие).

Среди философско-политических сочинений, созданных во Франции в первой половине века, главное место, несомненно, принадлежит «Философским письмам» Вольтера. Важно, что они не были, исключением — напор новых

92

идей, антифеодальные и антиклерикальные тенденции, получавшие все более широкое распространение в обществе, не могли не отразиться на литературе, с одной стороны, впитывавшей эти новые идеи, с другой — усиливавшей охранительные реакционные тенденции. На первых порах просветительские идеи в наиболее прямой, недвусмысленной форме воплощаются лишь в литературных произведениях, вышедших из-под пера вождей прогрессивного лагеря — прежде всего Монтескье и Вольтера; в первой половине века просветительская идеология, например, почти совсем не затронула романа, хотя и он отразил общее усиление интереса к социальным и моральным проблемам (Лесаж, Мариво, Прево), развернул критику дворянской культуры («Мемуары графа де Грамона» Антуана Гамильтона, книги Дюкло и Кребийона), коснулся проблем государственного устройства (Фенелон) и т. д.

Обострение общественных и идеологических противоречий отразилось прежде всего на классицизме, ведущем направлении предыдущей литературной эпохи. Кризис классической доктрины намечается уже в конце XVII столетия, проявившись в споре «древних» и «современных» и в романе Фенелона «Приключения Телемака», в котором были взяты под сомнение многие принципы абсолютизма, сформулирован положительный политический идеал (к нему будут обращаться якобинцы во главе с Робеспьером) и заложены традиции романа нового типа — романа философско-политического. Кризис классицистической доктрины в первой половине века вел не к падению классицизма, не к оттеснению его на литературную периферию, а, наоборот, к его обновлению, к приобретению им принципиально нового качества. Так, классицистическая трагедия не только не исчезает в XVIII в., но и становится в творчестве Вольтера и его последователей одним из самых политически острых и боевых литературных жанров. Это не значит, конечно, что во французской драматургии не было представителей эпигонского классицизма, ориентирующегося преимущественно на опыт прошлого и понимающего его достаточно узко. Одним из примечательных явлений такого рода было творчество влиятельного в свое время драматурга Проспера Кребийона-отца (1674—1762). В его трагедиях отсутствовал этический пафос лучших созданий классицизма XVII в. Герои Кребийона в своих поступках не руководствовались разумом, но находились во власти пожирающих их, гипертрофированных, взвинченных чувств и инстинктов — любви (причем любви почти всегда противоестественной: мотив инцеста присутствует в ряде пьес драматурга), ревности, мстительности и т. п. Бурные страсти героев, не подчиняющиеся контролю воли, делали мир трагедии Кребийона алогичным, мрачным, антигуманным. Человек оказывался игрушкой потусторонних сил. Поэтому всякая ответственность за свои поступки с человека снималась: аморальность оказывалась не неизбежным злом, а неотъемлемым и вполне законным общественным явлением. Творчество драматурга, такие его трагедии, как «Идоменей» (1703), «Атрей и Тиест» (1707), «Радамист и Зенобия» (1711), «Ксеркс» (1713), «Семирамида» (1717) и др., характеризуют вкусы определенных кругов дворянского общества.

Пессимизм и алогичность драматургии Кребийона сближают ее с литературой позднего барокко; изощренный эротизм, игра иносказаниями отражают проникновение в литературу стиля рококо.

Интимность и игривая грация, декоративная яркость расцветки и прихотливость формы, типичные для изобразительного и особенно прикладного искусства эпохи, легко прослеживаются и в литературе рококо. Оно не было целостным, сформировавшимся направлением со своими яркими характерными представителями и теоретиками; можно тем не менее с определенностью говорить о чертах стиля рококо, ясно обнаруживаемых в произведениях разных жанров, разных направлений. Стиль рококо теснейшим образом связан с салонами, игравшими такую значительную роль в культурной жизни эпохи. При этом салоны первой половины XVIII в. сильно отличались от прециозных кружков предыдущего столетия. Дело не только в том, что их стало значительно больше; они стали интимнее и внешне оппозиционнее по отношению к официальным вкусам. В этом они были наследниками дворянского либертинажа, подменившего борьбу с абсолютизмом воинствующим позерством и циничным распутством. Однако в жарких спорах, которые велись в салонах, часто затрагивались серьезные вопросы и по сути дела формировалась идеология просветительства. В литературе рококо, особенно в ее малых формах — галантных поэтических миниатюрах, постоянно звучали оппозиционные мотивы, вплоть до откровенно атеистических и антифеодальных, но эта оппозиционность и бунтарство не были глубокими и последовательными.

«Языком рококо», живым и острым, охотно пользовались и просветители: Монтескье (например, «Книдский храм», отчасти «Персидские письма»), Вольтер («Орлеанская девственница» и лирика малых форм), Дидро («Нескромные сокровища»). Таким образом, следует

93

Иллюстрация: А. Ватто.
Отплытие на остров Киферу. 1717 г.

Гравюра Г. А. Тардьена

отличать писателей, которые использовали — чаще всего в сатирических, разоблачительных целях — привычные формы и темы литературы рококо, от тех, чье творчество ограничивалось этими формами и темами.

У истоков поэзии рококо стоят два поэта, чьи творческие принципы сложились еще в предшествующем столетии, Гийом-Амфри де Шолье (1639—1720) и Шарль-Огюст Лафар (1644—1712). Их стихи — это в основном небольшие дружеские послания, в меру иронические, в меру гривуазные, прославляющие сельское уединение, любовь и вино. Их пронизывает гедонизм, звучат призывы наслаждаться мгновениями бытия. Веселость, ироничность, шутливость были характерными приметами этой «поэзии мимолетностей». Для поэзии Шолье, Лафара и их последователей характерно пристрастие к пасторальным травестиям в духе «Отплытия на остров Киферу» Ватто. Вся жизнь представляется Шолье и Лафару как нескончаемое веселое «галантное празднество». Эта «вторичность» отражаемой действительности, изображение изображения чрезвычайно типичны для искусства и литературы рококо. Отсюда — обилие в последней галантного маскарада, изысканных иносказаний и перифраз, порой мало оправданных неологизмов. Через стихи поэтов рококо настойчиво проходит противопоставление чувств и разума, причем с явным принижением последнего. Но чувства, страсти у поэтов рококо носили такой же искусственный, вторичный характер, как и воспроизводимая ими действительность. Даже воспевание женских прелестей оставалось лишь галантным маскарадом, превращалось в литературный штамп.

Шолье и поэты его круга ориентировались в своих вкусах на французскую поэзию раннего Возрождения и на античность. Однако возрожденческие традиции воспринимались поэтами рококо поверхностно и односторонне; великое открытие мира и человека, совершившееся в литературе в эпоху Ренессанса, у Шолье и его друзей отсутствовало. У античных поэтов старательно отыскивали мотивы чувственной любви, наслаждений, приятного безделья; особенно популярны были Анакреонт,

94

И. Э. Нильсон. Двери салона

Гравюра. Ок. 1760 г.

Тибулл, Овидий (как автор «Любовных элегий» и особенно «Науки любви»). Привлекал внимание также латинский поэт XVI в. Иоанн Секунд, чьи эротичные «Поцелуи» перелагал Дора. Таким образом, в античном и ренессансном наследии делали весьма односторонний отбор: брали лишь те произведения, которые были пронизаны гедонизмом и эротикой.

Задачи воспроизведения переживаний поверхностных, мимолетных, зыбких — любви на час, наслаждения не столько острого, сколько утонченного — требовали новой поэтики, новых жанров и форм, весьма отличных от литературы классицизма. Складываются принципы поэзии малых форм с ее излюбленными жанрами — мадригалом, эпиграммой, экспромтом. Они требовали лаконичности, изящества, виртуозной легкости. Эта отточенность, краткость, емкость — формообразующие признаки стиля рококо — были восприняты в той или иной мере, конечно, всеми писателями и поэтами первой половины века, особенно теми, кто был связан с дворянскими салонами и художниками. В том числе и будущими просветителями.

Следующим этапом развития легкой лирики рококо явилась середина века. Вольно или невольно, но поэты той поры развиваются под воздействием просветительских идей, прежде всего Вольтера. В их веселых стихах все больше появляется элементов вольномыслия, элементов антифеодальной и антиклерикальной сатиры. Так, в шутливой поэме Жана-Батиста Грессе (1709—1777) «Вер-Вер» высмеиваются порядки женского монастыря. Вольномыслием отмечены стихи Шарля-Пьера Колардо (1732—1776), Клода-Жозефа Дора (1734—1780) и др., но восприятие ими просветительской идеологии было не только поверхностным, но и невольным: вольнолюбие, антиклерикальность были модой. Вместе с усилением оппозиционности в стихах поэтов рококо увеличивается «пессимизм наизнанку»: призывы к наслаждению все более диктуются сознанием быстротечности жизни, эфемерности ее радостей, ощущением увядания дворянской салонной культуры.

Грациозно-шаловливый стиль рококо отразился и в прозе, особенно в малых ее формах — повести, новелле, сказке. Для этих произведений характерно иносказание, маскарад (но так поступали в своей прозе и Монтескье, и Вольтер, и Дидро). Многие произведения этого рода выдержаны в «восточном» духе. Обращение к Востоку не было случайным. Условно понятая восточная «нега», роскошь, ленивая чувственность находили живой отклик у писателей рококо. «Восток» становился еще одной разновидностью утопии, гигантской метафорой — страной вечного солнца и любви. Просветители также обращались к Востоку, но у них это было продиктовано всем комплексом их философских и политических взглядов, а не одними эротическими мотивами.

Изображение Востока в прозе рококо сочеталось с привнесением в повествование элементов чудесного, волшебного: феи и гномы соседствуют в «сказочках» рококо с султанами, евнухами и китайскими принцессами. Такая «сказка» противостояла многотомным, тяжеловесным галантно-авантюрным романам барокко, находившим в XVIII в. еще широкий читательский спрос. При всем бесконечном внешнем разнообразии повесть и сказка рококо довольно однообразны по существу. Все эти произведения, созданные такими несомненно талантливыми авторами, как Анн-Клод Кейлюс (1692—1765), Клод-Анри де Вуазенон (1708—1775), Станислав де Буффлер (1738—1815) и др., отмечены не только стилистическими приметами рококо — галантностью сюжета, грациозностью описаний и т. д., но и самим его «духом»: легким, поверхностным

95

восприятием жизни, показным оптимизмом и не менее показной меланхоличностью.

В рамках рококо, но далеко выходя за его пределы и по сути дела являясь отрицанием породившей его идеологии и морали, развивалось творчество Шарля Дюкло (1704—1772) и Клода-Проспера Кребийона-сына (1707—1777), создавших яркие сатирические картины жизни дворянского общества, — правда, ограничившись изображением узкого мирка великосветских салонов. В лучших своих произведениях они примыкают к традиции Прево и Мариво (которые и в своей критике дворянской морали, и в анализе любовных переживаний героев прежде всего неизмеримо шире и универсальнее Дюкло и Кребийона).

Пустоту и паразитизм светской жизни особенно глубоко вскрывает во многих своих романах Кребийон-сын. Наиболее значительным его произведением стал роман «Заблуждения сердца и ума» (1736—1738). В предисловии к книге писатель раскрывал поставленную перед собой задачу — изобразить подлинную картину жизни общества. Картина эта, правда, заключена в весьма узкие рамки, но безжалостно сатирична: здесь светское общество, его предрассудки и его пороки увидены изнутри. В романе пять основных персонажей; каждый из них несет определенную идеологическую функцию. Юноша Мелькур только пассивно воспринимает окружающее, при этом он анализирует себя, подмечает в себе неожиданные движения души, учится управлять своими чувствами. Рядом с ним — граф де Версак, прообраз виконта де Вальмона из «Опасных связей». Версак, полностью постигнувший законы света, их глубоко презирает и всей душой приемлет; он даже детально разрабатывает стратегию и тактику светских успехов и охотно передает свой опыт Мелькуру.

Дата добавления: 2015-06-04