История всемирной литературы 55 страница

Отражая вступление русской литературы на путь творческого соревнования с литературами передовых европейских стран, сатиры Кантемира сохранили тесную, органическую связь с отечественными литературными источниками — антиклерикальной рукописной демократической сатирой XVII в., проповедями Феофана Прокоповича, а порою и с «грубыми и почти деревенскими шутками» народных «игрищ» (несмотря на пренебрежительные отзывы о них самого сатирика). И язык сатир Кантемира свидетельствует о внимании и близости автора к языку простого народа, хотя синтаксис, изобилующий инверсиями по образцу латинских классиков, и делает сатиры Кантемира часто трудными для восприятия человека нашего времени. Эти трудности связаны с тем, что стих Кантемира-сатирика — силлабический тринадцатисложник: ему суждено было уже вскоре стать вчерашним днем в истории русского стиха.

В «Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» (1743) Кантемир защищал свою позицию силлабика в споре с Тредиаковским и остался ей верен до конца. Все же введение Кантемиром в последних сатирах (как и в переработанных редакциях первых пяти сатир) дополнительного ударения в силлабическом стихе — на пятом или седьмом слоге — было первым шагом на пути к реформе русского стихосложения.

Острота, меткость, новизна содержания сатир Кантемира обусловили уже при жизни сатирика интерес к его творчеству за рубежом. В 1749 и 1750 гг. был издан французский перевод его сатир, сделанный другом Кантемира — аббатом Гуаско; ближайшее участие в подготовке этого издания принимал Монтескье. С французского был выполнен немецкий перевод (1752). Оба они вышли в годы, когда в России сатиры Кантемира оставались еще неизданными.

366

ТРЕДИАКОВСКИЙ

Своей «Табелью о рангах» Петр I узаконил практику вовлечения в ряды правящего дворянского класса и интеллигенции нужных и полезных государству людей из других сословий. Выходцами из социальных низов были двое из наиболее видных зачинателей русской литературы XVIII в. — Тредиаковский и Ломоносов. Одушевленные пафосом строительства новой русской культуры, отличаясь повышенной восприимчивостью к идеям западноевропейского Возрождения и Просвещения XVIII в., они стремились пробудить умы своих современников, чтобы, обогатив русскую культуру достижениями культуры европейской, поставить ее на один уровень с передовыми культурами народов Запада, подготовить к свободному творческому соревнованию с ними.

Учено-литературная деятельность «пиита» и переводчика при Академии наук, а с 1745 г. профессора латинской и русской «элоквенции» Василия Кирилловича Тредиаковского (1703—1769) была подчинена стремлению достойно послужить «досточтимым по гроб соотечественникам». Человек необыкновенной эрудиции он завершил образование в Сорбонне, куда добрался пешком из Гааги), Тредиаковский стал талантливым и трудолюбивым филологом.

Сын астраханского священника, Тредиаковский в детстве был отдан в школу католических монахов-капуцинов. Отказавшись от церковной службы, он бежал в Москву, где учился в Славяно-греко-латинской академии (1723—1726), а затем отправился в Голландию и Францию. В 1730 г., вернувшись в Россию, он дебютировал переводом галантного романа французского писателя XVII в. П. Тальмана «Езда в остров любви», к которому приложил собственные любовные стихи на русском и французском языках. Внешне парадоксален, но вполне закономерен тот факт, что русские стихи еще весьма тяжеловесны, тогда как французские стоят на уровне салонной лирики второстепенных французских поэтов. Роман и стихи, написанные самым «простым» слогом, с сознательным намерением избежать «глубокословныя славенщизны», имел огромный успех у современников.

В 1735 г. вышел трактат Тредиаковского

367

«Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих знаний». Трактат этот, в котором Тредиаковский изложил также систему литературных жанров классицизма и дал первые в русской поэзии образцы сонета, рондо, мадригала, оды, положил начало реформе русского стихосложения. Тредиаковский указал в нем, что «способ сложения стихов» зависит от природных свойств языка. Силлабика пригодна для языка с постоянным ударением. Поскольку в русском языке ударение не закреплено за определенным слогом, стихосложение в нем должно быть подчинено иному принципу — правильного чередования ударных и безударных слогов. Тредиаковский ссылался при этом на «поэзию нашего простого народа», в которой он усматривал «слатчайшее, приятнейшее и правильнейшее разнообразных ее стоп... падение». Но обоснование силлабо-тонического стихосложения сопровождалось Тредиаковским стеснительными ограничениями. Силлабо-тонический принцип он считал применимым лишь к наиболее часто использовавшемуся в то время одиннадцати- и тринадцатисложному стиху, не распространяя его на стихи более короткие, где сохранял верность принципу силлабики. Возражал Тредиаковский и против введения трехсложных стоп, а из двухсложных предпочитал хорей. Отдавая преимущество женской рифме, Тредиаковский не допускал чередования женских и мужских рифм в пределах одного стихотворения. Эти ограничения были оспорены молодым Ломоносовым, выступившим в 1739 г. со своим гениальным «Письмом о правилах российского стихотворства». Здесь он широко обосновал принцип силлабо-тоники в полном объеме и указал на огромные возможности русского ямбического стиха. Переиздавая впоследствии трактат под измененным заглавием — «Способ к сложению российских стихов против выданного в 1735 годе исправленный и дополненный» (1752) — и перерабатывая одновременно свои ранние стихотворения, Тредиаковский принял реформу Ломоносова.

Тредиаковскому принадлежит также ряд трактатов, посвященных отдельным жанрам («Рассуждение об оде вообще», «Предъизъяснение об ироической пииме», «Рассуждение о комедии вообще»), где он развивал идеи, легшие в основу формирующегося русского классицизма. Главной опорой для автора этих трактатов, кроме наследия античной поэтики, послужило «Поэтическое искусство» Буало, переведенное Тредиаковским в 1752 г. на русский язык, как и «Послание к Пизонам» Горация. Образец торжественной похвальной оды Тредиаковского — «Ода торжественная о сдаче города Гданска» (1734) — был подражанием оде Буало «На взятие Намюра».

Важным памятником просветительной деятельности Тредиаковского был занявший более двадцати лет перевод «Древней истории» (10 томов; 1749—1762) и «Римской истории» (16 томов, 1761—1767) Ш. Роллена, лекции которого он слушал в Париже. Перевел он также «Историю о римских императорах» (4 тома; 1767—1769), написанную Ж.-Б. Кревье, учеником и продолжателем Роллена. На этих книгах, посвященных бурным событиям древней истории, воспитывалось несколько поколений русских читателей, черпавших из них примеры героических подвигов, патриотического и гражданского долга, соответствующие созвучному эпохе классицизма строю этических и эстетических понятий.

«Петровы лета» были в глазах Тредиаковского началом новой отечественной культуры. Идеалом его был монарх, следующий по стопам Петра. Такого монарха Тредиаковский воспевает в своих одах, прославляет в переводе политико-аллегорического латинского романа шотландского писателя XVII в. Дж. Барклая «Аргенида» (перевод напечатан в 1751 г.) — опыте высокого прозаического слога — и других произведениях. Стремясь дать образцы разных поэтических жанров, Тредиаковский пишет философскую поэму «Феоптия» (1750—1753) (часть его стихов восходит к прозаическому трактату Фенелона «О существовании и атрибутах бога»), создает стихотворное переложение «Псалтири» (1754), впрочем оставшиеся в рукописи. В поэме «Тилемахида» (1766) — стихотворной обработке романа Фенелона «Приключения Телемака» — Тредиаковский выступает как один из инициаторов создания жанра классицистической героической эпопеи и в то же время как основоположник русского гекзаметра.

Теоретик стиха, неутомимый экспериментатор, ученый-филолог, Тредиаковский, по словам Белинского, «брался за то, за что прежде всего должно было браться». Но решить те неотложные задачи, которые стояли перед русской литературой, было суждено не ему, а Ломоносову.

367

ЛОМОНОСОВ

Михаилу Васильевичу Ломоносову (1711—1765) принадлежит огромный, неоценимый вклад во все основные области русской национальной культуры XVIII в. По характеристике Пушкина, «соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия, Ломоносов обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшею страстию сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик,

368

минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник». Сын крестьянина-помора, выросший на беломорском Севере (крае, который не знал крепостного права), Ломоносов с детства познакомился с самобытной народной культурой Русского Севера, узнал различные промыслы и ремесла, приобщился к труду и мореплаванию. Все это развило в нем неукротимую тягу к знаниям, физическую силу, неустрашимость, зоркость и наблюдательность, пробудило неиссякаемую духовную энергию. Обучившись грамоте у односельчан, юноша раздобыл лучшие по тем временам учебные книги — «Грамматику» Мелетия Смотрицкого и «Арифметику» Л. Магницкого, а также «Псалтирь рифмотворную» Симеона Полоцкого — первый известный ему образец книжного стихотворства. Страстная жажда знаний побудила Ломоносова в декабре 1730 г. покинуть родные места. С рыбным обозом он отправился в Москву, где, выдав себя за сына дворянина, поступил в Славяно-греко-латинскую академию. Окончив ее, Ломоносов в числе лучших учеников был вытребован в Петербург и отправлен для совершенствования в науках в Германию. В 1741 г. он вернулся в Россию, а четыре года спустя стал профессором Петербургской Академии наук.

По разнообразию начинаний, дерзкому уму, необъятности знаний Ломоносов был сродни титанам Возрождения. Один из самых замечательных умов своего времени, великий естествоиспытатель, он неустанно заботился о развитии всех областей русской культуры и сам в своей повседневной кипучей деятельности стремился показать современникам образец постоянного, неутомимого труда на благо родины, соединенной работы разума и рук.

Выступая в качестве литературного реформатора, Ломоносов хорошо знал древнюю русскую письменность, летописи, народные песни, усвоил ораторские традиции русского проповеднического искусства. Еще до отъезда за границу он познакомился с панегирической поэзией и школьной драмой XVII—XVIII вв. Его поэзия стала органическим продолжением этих богатств, накопленных отечественной культурой. И в то же время Ломоносов-поэт поднял ее традиции на новый исторический уровень. Добиться этого ему помогли и та богатая школа знаний, которую он получил в годы своего пребывания в Западной Европе, и особенности его творческой личности.

Пролагая в каждой из областей русской науки и культуры новые пути, Ломоносов в своей литературно-реформаторской деятельности также опирался на широкое знание исторических судеб и путей развития античной, новоевропейской и древней русской литературы. Это позволило ему верно почувствовать, что первым ключевым условием для дальнейшего успешного развития русской национальной литературы были в его время реформа литературного языка и коренное преобразование системы стихосложения. Ломоносов не только дал решение этих насущных для русской культуры его времени вопросов, надолго определившее последующие пути развития русского литературного языка и русской литературы.

В 1739 г. двадцативосьмилетний Ломоносов прислал на родину из Фрейберга, где он в это время обучался в Горной академии, «Письмо о правилах российского стихотворства» с приложенной к нему одой «На взятие Хотина» как практическим подтверждением провозглашенных и обоснованных в «Письме» принципов нового русского стихосложения. Ломоносов — реформатор стиха, в отличие от Тредиаковского, смело и последовательно утверждает силлабо-тоническую систему стихосложения как «природную» для русского языка. Он признает право на существование как двусложных, так и трехсложных стоп и отстаивает равноправие женских и мужских и дактилических рифм. В качестве размера, наиболее соответствующего «благородству, великолепию и высоте» жанра оды, Ломоносов выдвигает на первое место четырехстопный ямб, который он широко разрабатывает в своих одах, оказавших огромное влияние на развитие русской поэзии вплоть до Пушкина.

Ломоносов вышел из спора с Тредиаковским победителем не только как теоретик. Преимущество своей позиции он доказал своими одами. Сжатый и энергичный ямбический стих Ломоносова не только открыл широкие возможности для превращения русской оды в трибуну общественного мнения, в своеобразный, полный высокого гражданско-патриотического пафоса «урок царям» (каким она фактически оставалась на всем протяжении ее развития под пером ее крупнейших представителей), но и положил основу завоеваниям всей позднейшей русской ямбической поэзии до Пушкина.

Ломоносов горячо любил русский язык, он верил, что этот язык открывает для развития поэзии широчайшие исторические перспективы. «Красота, великолепие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые веки писанных, когда еще не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть или могут быть», — писал он, а в «Российской грамматике» (1754—1755) добавлял — «в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского,

369

сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка... Сильное красноречие Цицероново, великолепная Виргилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке. Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи».

Позднее, на протяжении всей своей деятельности, Ломоносов продолжает уделять широкое внимание теоретическим проблемам, связанным с развитием русской литературы и русского языка. Его «Риторика» (1748), вытеснившая схоластические учебники и семь раз переизданная на протяжении XVIII в., служила в течение долгого времени основным руководством по теории литературы. Особенно важное значение приобрело «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке», напечатанное в качестве введения к собранию сочинений Ломоносова 1757 г.

В Петровскую эпоху были поколеблены традиции как языка старой, церковнославянской книжности, так и языка древнерусских рукописных книг, но в то же время не существовало никакой устойчивой и прочной языковой нормы. Живая разговорная речь была засорена различными заимствованиями из пестрых и разнородных иностранных источников. Это побудило Ломоносова в «Предисловии о пользе книг церковных» заложить основы того нового русского литературного языка, который соответствовал бы потребностям времени. Он отвергал «дикие и странные слова, нелепости, входящие к нам из чужих языков» и признавал основой нового литературного языка исторически сложившийся русский язык. Русский и славянский языки исторически взаимосвязаны, а потому те лексические запасы церковнославянской книжности, которые полностью сохранили свою живую силу и без труда понятны современному человеку, не могут быть отторгнуты от русского литературного языка без его обеднения и упрощения. Очистившись от обветшалых, умерших слов и оборотов церковнославянского языка, русский язык должен ориентироваться в борьбе за свое обогащение не на хаотические, беспорядочные заимствования из других языков, а на собственные свои живые ресурсы, в том числе ресурсы славянской книжности. Лишь мобилизовав все свои — прошлые и настоящие — исторические богатства, способные служить целям новой культуры и литературы, он станет достаточно гибким, отвечающим потребностям развития этой культуры и литературы инструментом.

Иллюстрация: М. В. Ломоносов

Портрет неизвестного художника XVIII в.

Ломоносов, опираясь на опыт поэтики и риторики античности и Нового времени, в русском литературном языке разграничил три рода «речений» и соответственно им три языковых «штиля»: высокий, посредственный (средний) и низкий.

К первому роду относятся слова, одинаково принятые как в церковнославянском, так и в русском языке; ко второму — малоупотребительные в живой речи, но «грамотным людям» понятные церковнославянские слова; к третьему — слова, присущие только русскому языку. Для высокого стиля равно приемлемы «речения» как первого, так и второго рода; посредственный стиль черпает свой словарный запас из «речений» первого и третьего рода; низкий стиль ограничивается преимущественно «речениями» третьего рода, с примесью среднего и строгим отбором «простонародных низких слов». Учение о трех «штилях» легло в основу ломоносовской системы литературных жанров. Высоким стилем, учил он, пишутся героические поэмы, оды и речи в прозе «о важных материях», средним — «театральные сочинения, в которых

370

требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия», стихотворные дружеские письма, эклоги, элегии, сатиры, прозаические сочинения исторического и научного содержания; низким — комедии, шуточные эпиграммы, песни, прозаические дружеские письма и «описания обыкновенных дел». В обстановке послепетровской России, где нормы языка старой средневековой книжности отжили свое время и необходимой предпосылкой развития национальной культуры стала выработка новой, гибкой, свободной и в то же время целостной системы литературного языка, теоретические труды Ломоносова способствовали объединению всех ресурсов книжной и живой речи. Благодаря этому они стали надолго важнейшим орудием борьбы за упорядочение литературного языка. Проведенная им регламентация речевого строя каждого из главных литературных жанров сыграла важную роль в утверждении эстетики и поэтики русского классицизма. Ломоносов призывал следовать правилам и произведениям образцовых авторов. «Риторика» включала отрывки из сочинений классиков мировой литературы, переведенные им для иллюстрации отдельных правил. В то же время еще в «Письме о правилах российского стихотворства» он предостерегал: «...понеже наше стихотворство только лишь начинается, того ради, чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать», т. е. требовал строго сознательного, избирательного подхода к заимствованиям из других литератур с учетом потребностей национальной культуры.

Хотя Ломоносов рассматривал поэтическую деятельность как второстепенную для него по сравнению с другими сферами своего огромного, напряженного труда ученого и просветителя, он был одним из гениальнейших лирических поэтов XVIII в. не только в масштабах русской, но и всей мировой поэзии.

Поэтическое наследие Ломоносова разнообразно.

Оно включает торжественные, похвальные оды, философские оды-размышления («Утреннее размышление о божием величестве» и «Вечернее размышление о божием величестве», 1743), стихотворные переложения псалмов, к которым примыкает «Ода, выбранная из “Иова“» (1751), дидактическое «Письмо о пользе стекла» (1752), две песни незаконченной героической поэмы «Петр Великий» (1756—1761), резкие сатирические стихотворения, обращенные против невежд и церковников («Гимн бороде», 1756—1757, «К Пахомию», 1759, и др.), программный для Ломоносова в идейно-эстетическом отношении полемический «Разговор с Анакреоном» (1757—1761), героическую идиллию «Полидор» (1750), две трагедии, многочисленные «надписи к иллюминациям» и другие стихи по случаю различных придворных празднеств, эпиграммы, притчи, переводные стихотворения. Но подлинная вершина творчества Ломоносова — его оды.

Оды, как и многие другие стихи Ломоносова, создавались «на случай». Они писались обычно в связи с различными знаменательными событиями в жизни русского государства, приурочивались к дням восшествия на престол Елизаветы, Екатерины II и к другим официальным придворным торжествам. Но празднество или официальная дата, к которой приурочено создание оды (или «надписи»), были для него всего лишь поводом для вдохновенного, свободного полета творческой фантазии и воображения. По силе чувства, впечатляющей яркости картин оды Ломоносова не уступают западноевропейским образцам похвальной оды XVII—XVIII вв. (Малерб во Франции, И. К. Гюнтер в Германии и др.). Задаче поразить воображение читателя, вызвать в нем «высокое парение» мыслей и чувств соответствует эмоциональная напряженность стиля ломоносовской оды. Обилие метафор, гипербол, аллегорий, перифраз, риторических вопросов, обращений и восклицаний, насыщенность внутренней динамикой, смена ярких впечатляющих картин и философских обобщений, звуковое богатство стиха, местами переходящего в звукопись, — характерные черты стиля его од, восходящие к барочной традиции (в частности, И. К. Гюнтера). Многие метафорические эпитеты («бурные ночи»; «жаждущее лето»; «пламенные звуки») и олицетворения («Брега Невы руками плещут»; «Воздвиг Петрополь к небу руки»; «Там холмы и древа взывают»; «Руками, реки, восплещите») свидетельствуют о синтетическом характере его художественного стиля. Стремясь придать русской поэзии силу и масштабность, которая отвечала бы задачам и пафосу строительства преобразованной Петром новой России, Ломоносов стремился творчески использовать для решения этой задачи известные ему элементы наследия древнерусской литературы, поэзии европейского Ренессанса и барокко, он смело вводил их в рамки создававшейся им системы русского классицизма. Все это сделало поэзию Ломоносова особым, крупным и неповторимым явлением в истории всемирной литературы XVIII в. Ломоносов-поэт, одаренный мощным воображением, и Ломоносов-ученый, преобразователь науки своего времени, счастливо дополняли друг друга.

Похвальные оды и торжественные слова Ломоносова проникнуты высоким патриотическим

371

Иллюстрация: Громовая машина,
установленная М. В. Ломоносовым в июне 1753 г.

Гравюра по рисунку Ломоносова. 1753 г.

пафосом. Непосредственные адресаты его од — царственные покровители поэта — отступали в них в тень перед величественным образом России, размышлениями о перспективах ее исторического развития. Ломоносов был ее вдохновенным певцом в пору становления русской нации, закладывания основ русской национальной культуры, к настоящему и будущему которой он относился с горячим воодушевлением.

Свою программу поэта-патриота и гражданина Ломоносов обосновал в «Разговоре с Анакреоном», состоящем из переводов ряда жизнерадостных анакреонтических од и частью шутливых, частью мужественно-суровых «ответов» Ломоносова. В противоположность древнему певцу наслаждений русский поэт защищает идею служения поэзии идеалам гражданственности и просвещения и рисует образ своей великой вдохновительницы — Матери-России.

Ломоносов предугадывает в одах грандиозные успехи русского кораблестроения, соединение морей искусственными каналами, осушение болот, точные расчеты метеорологии, посредством которых человек научится верно предсказывать погоду. Он твердо уверен в том, что русская земля щедро откроет свои недра пытливому взору изыскателей, а труд народа извлечет из ее глубин еще неизведанные сокровища. Гимном во славу отечественной науки звучат знаменитые строки: «Науки юношей питают, // Отраду старым подают, // В счастливой жизни украшают, // В несчастной случай берегут...» («Ода на день восшествия на всероссийский престол... Елизаветы Петровны», 1747). В поэзии Ломоносов вел ту же борьбу за научное миросозерцание и за просвещение народа (который способен выдвинуть «собственных Платонов» и «быстрых разумом Невтонов»), что и в своих трактатах, посвященных вопросам науки, просвещения, освоения природных богатств России. Ломоносов-поэт воспевал и «великое северное сияние», и «пользу стекла», и «превосходство новоизобретенной артиллерии пред старою». Поэт-ученый отнюдь не превращал свои стихи в рифмованное изложение философских проблем или научных истин. Гений великого ученого сочетался в нем с талантом и вдохновением художника. Свои наблюдения он умел облекать во впечатляющие, точные и величественные поэтические образы. Ибо только художник, пораженный величием природы, мог, как Ломоносов, сказать о солнце: «Горящий вечно Океан». Или, созерцая ночное небо, выражал свой восторг в словах: «Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне

372

дна». «...Сила восторга превратила натуралиста в поэта», — писал о философских размышлениях Ломоносова Гоголь. Силой художественного воображения поражают и созданные поэтом картины войны, природных катаклизмов. Он полон удивления перед ратными подвигами русских воинов, воодушевленных любовью к Родине, и их преданностью своему долгу: «Крепит отечества любовь // Сынов российских дух и руку; // Желает всяк пролить всю кровь, // От грозного бодрится звуку» («Ода... на взятие Хотина», 1739). Поэтичен, дорог для Ломоносова постоянно возникающий в его поэзии образ «возлюбленной тишины» — сменяющего бури и страдания войны мира, надежного оплота трудовых подвигов.

Своими торжественными одами Ломоносов создал канон, надолго ставший художественным образцом для последующей русской оды — наиболее высоко почитаемого в системе русского классицизма высокого стихотворного жанра. Ломоносов-одописец пользовался этим каноном с исключительной смелостью, свободой и гибкостью, не повторяя себя. Неудивительно, что и под пером его преемников жанр торжественной оды сравнительно надолго сохранил в России своеобразную художественную пластичность, готовность к новообразованиям, которая способствовала его поэтическому долголетию.

Среди представителей русского классицизма вопросы структуры одического жанра были предметом постоянной полемики. Уже А. П. Сумароков, младший современник Ломоносова, критикуя черты, восходящие к эстетике барокко, находит его оды излишне торжественными и пышными, перегруженными метафорами, сложными по мысли, по строению и языку и противопоставляет требования рационалистической простоты и здравого смысла. Позднее «высокому парению» од Ломоносова пытался подражать официальный поэт-одописец при дворе Екатерины II В. Петров. Однако подлинным продолжателем Ломоносова становится Державин, существенно преобразивший жанр оды русского классицизма и давший ему новую жизнь. Живые отзвуки одического стиля Ломоносова мы встречаем и в позднейшей русской поэзии, посвященной национально-героической теме (особенно в «Полтаве» и «Медном всаднике» Пушкина).

«Слово твое, живущее присно и вовеки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, прелетит во устах народных за необозримый горизонт столетий», — писал о заслугах Ломоносова-поэта и теоретика поэзии в конце XVIII в. А. Н. Радищев.

372

СУМАРОКОВ

Александр Петрович Сумароков (1717—1777), третий основоположник русского классицизма, младший современник Тредиаковского и Ломоносова, принадлежал к старинному дворянскому роду. Воспитанник созданного при Анне Иоанновне специального учебного заведения для детей высшего дворянства — петербургского Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, который он окончил в 1740 г., Сумароков начал свою литературную деятельность с сочинения модных любовных песенок, выражавших различные стадии развития и оттенки чувства влюбленных. Песни эти, писавшиеся на готовые мотивы («модные миноваты»), пользовались большим успехом среди дворянской молодежи — «пажей, коллежских юнкеров и гвардии капралов».

От песен Сумароков перешел к идиллиям и эклогам, а от них — к другим литературным жанрам — одам, торжественным и духовным, элегиям, эпистолам, сатирам, эпиграммам, притчам и т. д. Отличаясь исключительной творческой плодовитостью, Сумароков за сорок лет своей профессиональной литературной деятельности испробовал свои силы едва ли не во всех известных ему из опыта древней и европейской поэзии литературных жанрах, применяя при этом самые разнообразные строфические формы и метры, — он писал сапфические, горацианские и анакреонтические оды, стансы, сонеты, надписи, басни, пародии и т. д., а в 1769 г. начал героическую эпическую поэму «Димитриада», героем которой должен был стать Дмитрий Донской (от нее до нас дошел лишь отрывок). Наибольшую известность Сумароков завоевал не как одописец, а как драматург: ему принадлежит 9 стихотворных трагедий, написанных шестистопным ямбом, русским эквивалентом французского александрийского стиха, с соблюдением трех единств и остальных правил поэтики классицизма, а также 2 оперы и 12 комедий в прозе.

Кантемир, Тредиаковский и Ломоносов руководствовались в своей деятельности широко понятыми национальными интересами. Пример Петра I был в их глазах доказательством способности созданного им нового, сильного русского государства служить при данных исторических условиях интересам страны. Потомков Петра они призывали следовать его образцу. Сумароков, в отличие от них, адресовался в первую очередь не к «правительству», а к «обществу»: он был воодушевлен прежде всего задачей интеллектуального, морального и эстетического воспитания русского дворянства. Сумароков считал, что «благородство» дворянского сословия

Дата добавления: 2015-06-04