История всемирной литературы 53 страница. Отражало реальную языковую ситуацию старой Албании

353

отражало реальную языковую ситуацию старой Албании.

В качестве обычного для бейтов стихотворного размера утвердился популярный в албанской народной поэзии трохеический восьмисложник и четко выраженная форма четверостишия.

Бейтеджи играли заметную роль в культурной жизни городского общества старой Албании. Они состязались в остроумии и искусстве импровизации как во время народных празднеств в среде цеховых ремесленников и мелких торговцев, так и на пирах военно-феодальной знати, куда их охотно приглашали. Поэтическое творчество бейтеджи может служить примером пограничного состояния между авторской и анонимной устной народной поэзией. Имена многих бейтеджи были забыты, лишь наиболее выдающиеся народные поэты XVIII—XIX вв. остались в памяти поколений.

Воссоздавая культурно-бытовую атмосферу албанского города XVIII в., можно предположить, что образная система народных поэтов была первичной основой, на которую наслаивалась поэзия более высокого уровня, создававшаяся под влиянием восточной (в основном персидской) поэтики.

Среди исламизованной части населения старой Албании, особенно в городах, было немало людей, получавших мусульманское образование в многочисленных медресе в самой стране и за ее пределами и тем самым в той или иной мере приобщавшихся к культурной жизни мусульманского Востока. Эти образованные слои албанского общества состояли в основном из многочисленного духовенства, а также из представителей военно-феодальной знати, купечества и верхушечной части цехового ремесленничества.

Уже в первые века турецкого завоевания стали известны как авторы турецких диванов албанцы Месихи Приштина (XV в.), Яхья-бей Дукаджини и Ахмет-бей Дукаджини (XVI в.). В XVII—XVIII вв. дальнейшее распространение ислама усилило влияние ближневосточной культуры в Албании, особенно в городах, роль которых как экономических и культурных центров в этот период заметно возросла. В качестве очага мусульманской культуры особенное значение приобрел Берат. По свидетельству известного турецкого путешественника Эвлиа Челеби, посетившего Албанию в 1670 г., в этом городе было пять медресе, много красивых мечетей и текке (обители дервишей); в кофейнях на берегу реки собирались и беседовали поэты, ученые. Архитектура Берата и теперь еще сохраняет следы жизни богатого и культурного города, утратившего в XIX в. свое значение административного и торгового центра. В пору своего расцвета в XVII—XVIII вв. Берат был богатым городом, средоточием многочисленных беев, богатого купечества, цеховых ремесленных организаций (эснафы). Вокруг мечетей, медресе и текке концентрировалось мусульманское духовенство — как ортодоксально-суннитское, так и члены шиитских сект. Быт христианской части населения, сохранявшей культурную обособленность, с внешней стороны также в значительной степени подчинялся восточному укладу, надолго определившему характер городской жизни в странах Балканского полуострова. Помимо Берата, значение очагов ближневосточных культурных влияний приобретали и другие города, прежде всего Шкодра, ставшая в XVIII в. политическим центром северной Албании, Эльбасан, позднее Тирана.

Естественным следствием расширения социальной среды ценителей восточной поэзии, притом в условиях большой популярности и действенности собственного фольклора, явилось развитие и на родном албанском языке специфических для мусульманского Востока поэтических жанров.

Нет сведений о том, кто из поэтов-мусульман стал первым сочинять стихи на албанском языке. Наиболее ранним из дошедших до нас произведений является датируемая 1724 г. «Молитва о кофе», автором которой обозначен некий Мучи Заде. Стихотворение состоит из 17 четверостиший, каждое из которых заканчивается рефреном: «Боже, не оставь меня без кофе!» Характер этих бейтов, интересных в историко-бытовом отношении, остается в известной мере загадочным. Автор высокопарно клянется именами членов семьи пророка Мухаммада, и в то же время весь текст находится как бы на грани пародийности.

Литературная жизнь Берата была в середине XVIII в. очень интенсивной. Помимо известных поэтов — Незима Фракулы и Сулеймана Наиби, стихи сочиняли многие, в том числе и сам правитель Берата — Исмаил-паша. Сохранились сведения об острой дискуссии по вопросам поэтического творчества, разгоревшейся между Незимом Фракулой и его литературными противниками — главным муфтием города муллой Али и евреем-торговцем Соломоном. Поэзия, связанная с ближневосточной традицией, культивировалась и в других городах Албании.

Наиболее значительными поэтами этого направления в XVIII в. были Незим Фракула, Сулейман Наиби и Хасан Зюко Камбери. Хотя произведения их не дошли до нас в полном объеме, а сохранившиеся тексты опубликованы лишь частично, эти поэты уже заняли свое место в истории албанской литературы.

354

Незим Фракула (ок. 1680/1685—1760) — выходец из военно-феодальной среды — в юности получил хорошее мусульманское образование, много странствовал, не находя себе устойчивого положения в жизни; основным местом его жительства был Берат, в литературной жизни которого он играл большую роль. Жизнь его закончилась трагически: он погиб от пыток в стамбульской тюрьме. Поэтическое наследие Незима составляют два турецких дивана, один албанский и много отдельных стихотворений на обоих языках. Ожесточенно полемизируя с литературными противниками, он высоко оценивал художественное и литературно-языковое значение собственной поэзии, подчеркивая свое новаторство в создании жанра дивана на албанском языке. Он объявлял себя первым подлинным поэтом Албании, пренебрежительно отзываясь о стихах, сочинявшихся на албанском языке до него.

Поэзия Незима, то сатирически острая, то глубоко лиричная, в стилистическом отношении представляла собой контаминацию двух традиций — ближневосточной поэтики и народно-албанской песенной традиции. Значительное место в его поэтическом репертуаре занимала любовная лирика, в содержании которой проявилась определенная связь с жанром газели. Наиболее интересными и оригинальными представляются лирические стихи, посвященные трудным и печальным ситуациям, в которых оказывался мятежный, душевно ранимый, гневный в своих обличениях поэт. Содержание их — иронические беседы с незадачливой судьбой, собственным сердцем, «плачущим кровью», обличение подлости и невежества, мечты о подлинной дружбе, правдивые, порой сатирические зарисовки быта. Поэт находил яркие и лаконичные формы выражения, своей афористичностью напоминающие албанский фольклор. Однако, несмотря на стилистическую связь с устным творчеством народных поэтов-бейтеджи, стихотворения Незима, без сомнения, более литературны и обнаруживают знание автором классической восточной поэтики. Стихотворные размеры, применявшиеся Незимом, в основном соответствуют размерам албанской народной поэзии. Чаще всего он пользовался восьмисложником, иногда искусно чередуя его внутри строфы с шестисложником или четырехсложником (например, в изящных стихотворениях, посвященных весеннему расцвету природы). Поэтическая лексика Незима была особенно сильно (даже по сравнению с другими поэтами его времени) пронизана арабскими, персидскими и турецкими элементами, что показывает определенную установку автора на литературность его творчества.

Сулейман Наиби (конец XVII в. — 1772), как и его современник Незим, большую часть жизни провел в Берате. Он был также автором поэтического сборника — дивана, к сожалению не сохранившегося. Несколько дошедших до нашего времени стихотворений говорят о большом лирическом таланте их автора, впервые в албанской поэзии, как отмечается албанскими филологами, посвятившего свое творчество воспеванию женской красоты. Стихи Сулеймана были очень популярны; некоторые из них стали народными песнями, как, например, стихотворение о «нарядной Махмудэ».

Красиво стихотворение, посвященное наорузу (невруз) — первому дню весны, который олицетворяется поэтом в виде прекрасной пери, сошедшей в его сад с горних высот. Поэт описывает земную прелесть этого небесного видения, говорит о своей страсти и вдруг, упрекая себя в безумии, вспоминает в последней строфе о том, что наоруз — это день рождения имама Али (зятя Мухаммада, почитаемого шиитами). Гимн женской красоте заканчивается словами: «явился Али». Таким образом, воспевание женской красоты оказывается, как у средневековых персидских лириков, формой религиозно-мистического откровения.

Это дает основание полагать, что лирика Сулеймана связана с символикой суфизма, что в свою очередь, говорит о более тесной, чем у других албанских поэтов того времени, связи с традициями персидской поэзии. Однако при наличии этой глубокой сущностной связи во внешних формах лирических произведений поэт оригинален: албанская лексика его богата и почти свободна от книжных ориентализмов.

Хасан Зюко Камбери, наиболее видный из албанских поэтов ориентального направления, родился в южноалбанской деревне Старья около 1740 г. и умер там же в самом начале XIX в. По-видимому, он принадлежал к социальному слою мелких сипахи (тимариотов), традиционно служивших в турецкой армии. С прекращением завоевательных походов Османской империи тимариоты теряли постоянный источник своих доходов и разорялись. Поэт много скитался по свету, принимал участие в военном походе 1788 г. (против Австрийской империи), который не принес ему ни чинов, ни богатства; в старости он стал дервишем.

Неясно, где и в какой среде протекала литературная жизнь Хасана, в поэтическом творчестве которого широко отражена картина социальной действительности южной Албании второй половины XVIII в. Составленный им самим сборник стихов не сохранился. К стоящему времени собраны и находятся в архивах Тираны восемь больших стихотворений

355

(собственно поэм) светского содержания, из которых опубликованы лишь фрагменты, и несколько произведений на темы ислама.

В поэзии Хасана могут быть выделены четыре основные тематические линии: социально-критическая; поэт и общество (тема личной судьбы); любовно-лирическая; религиозная. В существующих публикациях отражены лишь первые две, представляющие наибольший интерес. Эти темы развернуты в нескольких поэмах, состоящих из четверостиший, твердо спаянных рифмой (типа абаб и особенно аааб, при котором последние строки являюся рефреном, проходящим через все произведение).

В первых частях поэм «Вдовы» и «Брачная ночь» даны яркие зарисовки жизни албанской деревни, проникнутые сочувствием к трудной и бесправной доле женщины. Но с особенной остротой тема социальной критики звучит в поэме «Деньги». Поэт бичует корыстолюбие и продажность всей правящей верхушки турецкого общества, заканчивая каждую строфу рефреном: «Он знает цену деньгам». От строфы к строфе проходит вся правящая иерархия: султан, везирь, паши, беи, судьи — все они не упускают наживы. Хасан не щадит и служителей ислама, выстраивая их в общей шеренге корыстолюбцев и взяточников, начиная с самого шейх уль-ислама (духовный глава мусульман в Турецкой империи).

Не ограничиваясь обличением тех, в чьих руках находится власть над простым народом, поэт говорит далее о развращающем влиянии денег на саму сущность поведения человека, живущего в обществе, где все продается. «Нет человеческого существа, которое не стремилось бы к деньгам... И даже дитя в колыбели протягивает ручонку и говорит „дай“... И даже бессловесная галка, урони только монету на землю, подхватит ее и отнесет в гнездо... Деньги бодрят тебе дух, дают жену, прославляют твое имя... За деньги ты проливаешь кровь, без денег ты кажешься дураком...» И заключающий гневный возглас: «О вы, грязные деньги! Вы развращаете людей, превращая их в бродячих псов! Знаю цену деньгам!»

Гнев Хасана — это гнев человека, оказавшегося в разладе с обществом. Он увидел и осудил уродливость, жестокость порядков Османской империи, мучительно переживавшей распад старой феодальной системы на рубежах перехода к Новому времени. В сатирической поэме «Мучная похлебка» поэт обрисовал обнищание деревни, где восемь месяцев в году варят лишь мучную похлебку: «Слава тому, кто выдумал мучную похлебку! Она поддерживает жизнь бедняку, без нее плачет голодная детвора — да утешит их аллах».

Пафос обличения у поэта сливается с жалобами на личные невзгоды, на свою собственную печальную судьбу. И в этих жалобах, полных иронического самоанализа, прорастает новая для албанской поэзии личная тема героя-неудачника, окрашенная в сатирические тона.

Тема судьбы занимает центральное место в поэзии Хасана, она находит интересное решение, реализуемое в диалогах автора с Фелеком (от арабского фалак — судьба, рок, небо), таинственным началом, определяющим судьбы людей свыше, и Бахтом (от перс. бакхт — доля, благоприятная судьба) — материализацией некоего «второго я», двойника авторского начала с непредсказуемым поведением, приносящим основному «я» удачи или неудачи.

С Фелеком, т. е. с Провидением, Хасан ведет долгий и мучительный разговор в поэме «Царский поход». Поэт осыпает упреками Фелека («Что я тебе сделал, о Фелек?»), который отправил его в несчастный поход, принесший разорение и позор. Обвиняя Провидение, он одновременно раскрывает и зависимость своих личных неудач от тяготеющих над его судьбой, как и над судьбами других людей, факторов социального порядка.

Диалог с Бахтом строится принципиально иначе. «Начал Хасан ссориться, браниться со своей долей: где же ты прячешься? Почему бездействуешь, о мой Бахт?» — таков зачин поэмы «Моя судьба». Поэт иронически перечисляет возможные ситуации, которые могли бы объяснить бездействие Бахта, обязанного своими стараниями обеспечивать его, Хасана, благополучие. Не в тюрьме ли Бахт, спрашивает поэт, не болен ли? А может быть, он просто лентяй, поэт или пьяница, который шляется от двери к двери, валяется, и некому его поднять? Лени и бездействию своего Бахта Хасан противопоставляет усердие людей, которые трудятся, получают откупа, аренды, богатеют.

В упреках Хасана явно ощущается мотив иронического самоанализа, а тема личной судьбы в его поэзии приближается к понятию лирического героя, что в творчестве поэта, вышедшего из среды народных сатириков-бейтеджи, принципиально ново и важно. Хасан, мысливший в категориях и терминах ислама, своей иронией и открытым негодованием, в сущности, бросал вызов мусульманскому догмату покорности судьбе и воле Аллаха. Обличая пороки окружавшей его социальной среды, поэт определял в ней свое индивидуальное место. По силе и яркости таланта Хасан Зюко Камбери стоит в первом ряду албанских поэтов как старого, так и Нового времени.

На протяжении всего XIX в. творчество выдающихся поэтов предшествующего столетия

356

сохраняло свою популярность в народе, частично сливаясь с фольклором. Однако создание новой албанской литературы с ее новой тематикой национального характера и расширившееся с конца XIX в. распространение ее в печатных изданиях положили естественный предел бытованию старых поэтических традиций, чему немало способствовали также сознательные установки деятелей албанского Рилиндье (возрождение).

Борьба с ориентализмом, объявленная идеологами движения Рилиндье, и разрыв со старыми поэтическими традициями явились одной из причин пренебрежения и забвения, которым на долгие годы оказалось предано творческое наследие поэтов XVIII в. Это привело к утрате текстов, еще сохранявшихся на протяжении прошлого и начала нынешнего веков. Лишь в 50-е годы XX в. потери были частично восполнены благодаря усилиям албанского филолога-ориенталиста Османа Мюдерризи, которому удалось обнаружить и спасти некоторое количество рукописей и тем самым заново открыть забытое творчество поэтов старой Албании.

Христианское население Албании (католики на севере, православные в южной и центральной частях страны) не имели в XVIII в. условий для развития письменности на родном языке и тем самым для создания художественной литературы в собственном смысле слова. Бытовала лишь устная поэзия.

Литературная деятельность североалбанского католического духовенства, пережившая пору своего расцвета в XVII в., в XVIII в. надолго прервалась, если не считать издания в 1743 г. перевода катехизиса.

Для общего процесса культурного развития южной части страны определенное значение имело открытие начальных школ с обучением на греческом языке, которые посещались детьми православных албанцев и аромунов. Особую роль сыграло основание в городе Воскопоя (Мосхополис) весьма авторитетного среднего учебного заведения, получившего в 1744 г. почетное название «Новой Академии». Воскопоя с ее смешанным аромуно-албанским населением приобрела в XVIII в. значение важного экономического и культурного центра, в котором процветали торговля и ремесленное производство, строились и украшались фресками многочисленные церкви. Преподаватели «Новой Академии» были тесно связаны с культурной жизнью греческой Янины, являвшейся в XVIII в. основным центром распространения некоторых идей западноевропейского Просвещения на Балканах. В Воскопое существовала даже типография, издавшая ряд книг на греческом языке. В процессе обучения греческому языку использовались в качестве вспомогательных также родные языки учащихся — албанский и аромунский. Возникший интерес к этим языкам послужил стимулом к созданию трехъязычного (греко-аромуно-албанского) словаря руководителем «Академии» Теодором Каваллиоти. Этот словарь был опубликован в Венеции в 1770 г., а в 1774 г. полностью воспроизведен в труде Иоганна Тунмана «Исследования по истории восточноевропейских народов».

В конце XVIII в. Воскопоя была разорена и перестала существовать как экономический и культурный центр. Однако повышение культурного уровня содействовало росту национального самосознания в среде православных албанцев. Это сказалось во второй половине столетия в появлении первых опытов перевода христианских текстов с греческого языка на албанский, а также в попытках создания оригинальных «собственно албанских» алфавитов, непохожих ни на греческий, ни на арабский, ни на латинский (обычно с использованием в измененном виде элементов славянской глаголицы). Сохранившиеся рукописные тексты имеют в основном историко-культурное и лингвистическое значение.

Итало-албанская литература. В культурной жизни албанских поселений Италии в XVIII в. заметно обозначились предпосылки последующего (в XIX в.) расцвета оригинального творчества. Переселение албанцев, бежавших от турецкого завоевания с территорий Албании и Греции, совершалось рядом последовательных волн в основном на протяжении XV—XVI вв., частично позднее.

Численность жителей албанских деревень в областях южной Италии — от Абруццких гор до Сицилии включительно — в разное время составляла свыше 200 000. Долгое время они сохраняли свою этническую и культурную обособленность. Лишь в XIX в. они полностью включились в культурную и политическую жизнь Италии, в связи с чем заметно усилился процесс языковой ассимиляции.

В XVIII в. условия литературного развития у итальянских арберешей (древнее этническое самоназвание, сохраняемое албанцами Италии и Греции) определялись тремя факторами: наличием значительного и влиятельного интеллектуального слоя (духовенство, учителя, юристы, врачи и др.), культивировавшего этнические культурные традиции; значительным влиянием православной церкви, которая при формальном подчинении Ватикану соблюдала свою обрядность, что способствовало сохранению этнической самобытности арберешей; неуклонным усилением итальянских влияний во всех сферах жизни, включая и религию.

357

Большую роль в развитии культуры албанского этнического меньшинства сыграло основание в XVIII в. двух коллегий — духовных семинарий (в 1732 г. — в Калабрии, в 1734 г. — в Сицилии), образование в которых получали не только будущие священники, но и светские лица. Эти учебные заведения давали классическое образование, знакомили учащихся с литературой Италии и других европейских стран, умножая ряды албанской интеллигенции.

Во многих арберешских семьях с давних пор продолжали сохраняться исторические предания о героической эпохе сопротивления албанцев турецкому завоеванию, о предках, воевавших под знаменами Скандербега, о времени переселений. С целью поддержания у населения чувства этнической самобытности уже в XVIII в. началась деятельность собирателей народной поэзии, составлялись рукописные антологии, в которые наряду с подлинным фольклором включались также произведения известных и анонимных поэтов. Составители таких антологий рассматривали фольклор, естественно, не как предмет научного изучения, но как литературный материал, использовавшийся для воспитания населения в духе исторических традиций. Этой установкой, обозначившейся еще в XVIII в., определился в дальнейшем характерный для итало-албанской романтической литературы фольклоризм.

В арберешских селениях с давних пор было принято распевать духовные стихи во время религиозных празднеств. Неудивительно, что именно с этого поэтического жанра ведет свое начало итало-албанская письменно-литературная традиция. Известными авторами стихов с религиозно-дидактической тематикой были сицилийские поэты — священники, в творчестве которых заметно влияние итальянской письменной и устной поэзии того же жанра. Но в некоторых из их оригинальных стихотворений, в особенности в колыбельных песнях Богоматери, связь с албанским фольклором ощущается острее.

Тема Богоматери стала центральной в поэме Юлия Варибобы «Жизнь святой девы Марии», опубликованной в 1762 г. в Риме. Ю. Варибоба (р. 1725/1730—?) — уроженец и священник одного из арберешских сел в Калабрии — в юности объявил своей невестой, как гласит предание, статую Мадонны, надев ей на палец обручальное кольцо, и посвятил свою жизнь служению деве Марии и ее воспеванию. Свою поэму он написал и опубликовал в Риме, по-видимому склонившись в сторону католицизма.

Поэма представляет собой цикл лирических стихотворений, посвященных отдельным моментам жизни избранной автором героини. Довольно свободно расширяя и психологически трактуя евангельский текст, Варибоба изобразил деву Марию на фоне бытовой среды албанско-калабрийской деревни. Он воспевал ее в образе простой крестьянки, любовно пеленающей своего ребенка, поющей ему нежные колыбельные песенки, принимающей скромные дары односельчан — калабрийских пастухов, названных их реальными именами и шуточными прозвищами, приносящих ей кто ягненка, кто кусок сыра, кто пеленки, поющих и играющих на волынках, россиньолях и других народных инструментах.

В этой наивной простоте изображения прекрасной матери с ребенком чувствуется влияние великих традиций итальянского изобразительного искусства, так же как и в трактовке вечной темы страдающей матери — Марии, оплакивающей смерть сына, в поэтическом воплощении которой Варибоба достигает трагической высоты.

В гимнах, непосредственно посвященных деве Марии, он восторженно осыпает ее ласковыми именами, называя «нежным померанцем», «светом», «надеждой», своей «первой любовью». Оригинальным представляется написанное изящной прозой вступление к поэме, в котором автор непринужденно, в тоне легкого юмора, разговаривает с девой Марией, как со своей хорошей приятельницей, и просит от нее в награду за посвященные ей песни заступничества за него, грешного, в час смерти.

Варибоба искусно пользовался формами и размерами современной ему итальянской поэзии. Его поэтический язык следует албанским народнопоэтическим традициям, правда с довольно значительным включением итальянской лексики.

Наследие лирических поэтов XVIII в. не стало основой последующей литературной традиции. Более того, новая албанская поэзия развивалась с конца XIX в. в открытом противопоставлении литературно-языковым традициям, создававшимся в исламизированной среде албанского общества эпохи турецкого владычества. Творчество Незима Фракулы, Сулеймана Наиби и в особенности Хасана З. Камбери было вновь открыто и оценено лишь в 50-е годы нашего столетия.

В итало-албанской среде литературная традиция, заложенная в XVIII в. под знаком фольклоризма, получила развитие и достигла своих вершин в XIX в.

Восточнославянские литературы [XVIII в.]

358

ВВЕДЕНИЕ

Литературы славянских народов Восточной Европы в XVIII в. развивались в несходных политических и социально-исторических условиях. Поэтому начавшийся в XVII в. и продолжавшийся в течение XVIII в. процесс перехода от литературной системы Средневековья к литературе Нового времени протекал в русской, украинской и белорусской литературах XVIII в. по-разному и в каждой из них имел свои специфические, исторически обусловленные черты.

Толчок, данный развитию русской государственности и культуры в Петровскую эпоху, содействовал централизации русского государства, укреплению его независимости и мощи, а также культурному сближению России с передовыми странами Западной Европы, росту влияния России на европейской арене. Стремясь поднять производительные силы страны, широко использовать достижения западноевропейской науки, техники, промышленности, образования, реформировать и усовершенствовать русскую армию, флот, систему государственного управления, Петр I своей государственной и культурной политикой содействовал созреванию предпосылок для нового этапа в истории русской культуры и литературы. И хотя после смерти Петра I развитие русского общества и государства по новому пути замедлилось из-за попыток его преемников воспрепятствовать этому процессу, все же остановить прогрессивное социально-политическое движение, начатое реформами Петра I, в конечном счете оказалось невозможным. Русское общество с конца XVII — начала XVIII в. исторически закономерно достигло новой фазы национально-исторического самосознания, важнейшим органом которого стала в XVIII в. русская литература. Отчетливо понимая роль науки, образованности, печати как мощных культурных факторов, способных осуществить идейную переориентацию русского общества и государства, освобождение их от влияний средневековых церковных представлений, утверждение в них новых светских государственных и моральных норм и понятий, Петр I, а позднее Екатерина II в своей государственной политике вполне сознательно уделяли вопросам культуры весьма значительное внимание. Но, способствовав развитию русской культуры по новому пути, централизованная абсолютная монархия XVIII в., сама того не желая, дала дворянству, а затем и другим — демократическим и низовым — социальным слоям русского общества средства для осознания выражения ими их чаяний и интересов (создание общеобразовательных школ и профессиональных училищ, введение нового календаря, основание первой русской газеты, учреждение Академии наук, Академии художеств и Вольного Экономического общества, первого постоянного русского театра и открытие Московского университета). Новые формы культурной жизни и новый литературный язык стали вскоре для общества и для литературы орудием социальной критики, утверждения антиправительственных и антицерковных, общественно независимых, передовых гражданских и политических идеалов.

По-иному, более затрудненно протекал процесс развития от средневековых к новым формам литературного творчества в украинской и белорусской литературах. На территории Белоруссии (входившей в состав Речи Посполитой) на протяжении всего XVIII в. (до воссоединения Белоруссии с Россией) действовал уставовленный польским сеймом в 1697 г. запрет на печатание книг на белорусском языке. Поэтому — при существовании весьма пестрого книжно-литературного многоязычия — литература на белорусском языке продолжала здесь жить и развиваться в рукописной традиции. Рукописный характер сохраняла в основном в XVIII в. и украинская литература — как на книжном славяно-русском, так и на народном украинском языке. Притом если в русской литературе начиная со второй трети XVIII в. занятие поэзией приобретает профессиональный характер, причем поэт и драматург пользуются общественным уважением и признанием, а в ряде случаев и поддержкой государственной власти, то в украинской и белорусской литературах XVIII в. преобладает анонимное творчество. Наряду с образцами высокой литературы барокко, здесь более широко, чем в русской литературе, развивается низовая, демократическая линия литературы и театра, характерная для эпохи барокко. Главными фигурами в ее создании и распространении были ученики

359

духовных школ, странствующие дьяки, произведения которых близки к фольклорной традиции и отражают вкусы широкой народной аудитории. Характерно, что даже крупнейший украинский философ и писатель конца XVIII в. Г. С. Сковорода избегает официальных служебных должностей, избирает положение странствующего философа и умирает, не успев увидеть ни одного из своих произведений напечатанным.

Жестокая католическая реакция, господствовавшая в Белоруссии, как и на западной части Украины, опустошительные войны, способствовавшие в Белоруссии социально-экономическому оскудению и упадку, несходные условия жизни украинского населения Левобережной, Правобережной и Закарпатской Украины, национальное угнетение в различных его формах (особенно мучительное в Закарпатье) задержали процесс завершения формирования наций и национального литературного языка на Украине и в Белоруссии по сравнению с Россией. Основание Петербурга Петром I, а затем новый культурный подъем Москвы во второй половине XVIII в. содействовали превращению их в центры не только общероссийской государственной жизни, но и новой, светской культуры и искусства. На Украине же главными силами культурного развития в первой половине XVIII в. была Киево-Могилянская духовная академия, а равно другие киевские и львовские учебные заведения и типографии и другие местные очаги культуры. В Белоруссии же вообще не было в то время единого общенационального центра. Кроме духовных школ и монастырей, оплотом культуры здесь были крупные города, находившиеся под покровительством сильных, богатых и знатных княжеских и дворянских семей. Отсюда — многоязычный характер белорусской литературы XVIII в. Впрочем, и в России, и на Украине духовные лица (Феофан Прокопович) в начале века пишут стихи на нескольких языках.

Дата добавления: 2015-06-04