История всемирной литературы 49 страница. Бешенеи — решительный сторонник светского образования

Бешенеи — решительный сторонник светского образования. Резко ополчался он против старой школы с ее зубрежкой Библии и римского права, а в нравственном воспитании и просвещении умов отдавал предпочтение изящной словесности на своем родном языке, обращенной к нужным, близким и интересным читателю предметам. «Ни одна нация не созидала еще наук на чужом языке, только на своем». Но он не впадал в грех национальной ограниченности, подчеркивая, что культура других народов — зеркало, где нация может узреть «и силу свою, и слабости». Считая культуру и науку первейшим орудием национальной эмансипации, а главным ее двигателем — дворянство, Бешенеи вместе с тем желал вовлечь в общественный и духовный прогресс «людей самого простого положения и звания сообразно единственно с их дарованиями». Он был поборником женского равноправия, равной доступности образования для дворян и для крестьян.

И философские принципы Бешенеи принимают более радикальное направление именно в эту пору. В сборнике статей «Всякая всячина» (1779) и в других работах он в основных гносеологических вопросах заявляет себя в конечном итоге материалистом; признает опыт единственным источником всякого знания, а материю — вечным субъектом движения, связывая с ее существованием и развитием также и разум, саму способность мышления. Возрастает и изобразительная сила Бешенеи-художника. В его комедии «Философ» почти «фонвизински» пластично рисуются типы и нравы тогдашнего венгерского дворянского общества.

Иллюстрация: Дёрдь Бешенеи

Портрет неизвестного художника XVIII в.
Дебрецен. Музей Дери

В 1782 г., лишенный содержания смотрителя и хранителя библиотек (из лейб-гвардии он уволился раньше), Бешенеи вынужден был покинуть Вену и поселиться в глуши, в своем венгерском имении. С этого времени начинается постепенный спад в его творчестве, связанный с общим культурно-политическим регрессом: после 1790 г., когда умер Иосиф II, Габсбурги, напуганные французскими событиями, повернули к реакции. К тому же за Бешенеи как за человеком опасного направления мыслей бдительно следила цензура. Рукописи его большей частью оставались неопубликованными. Угнетаемый своим одиночеством, цензурными и политическими стеснениями, он с 1804 г. совсем перестает писать.

Но даже в ту трудную для венгерского Просвещения пору, несмотря на политический гнет и окрашивающий новые произведения Бешенеи

328

скепсис, он оставался верен себе. Из его большой философской поэмы «Мир природы» (1799) цензор, например, с возмущением цитировал в своем отзыве строки о том, что религия — всего лишь утешительная иллюзия бедняков. В социально-утопическом романе «Путешествие Таримена» (1804) Бешенеи остроумно критиковал религию, церковь и нравы сословно-кастового общества, а в философском труде «Искания разума» (1804) вновь заявил себя сторонником материалистического монизма.

Неудивителен в свете этого и его вызывающе смелый для того времени шаг: Бешенеи завещал похоронить себя без церковных церемоний.

Рядом с классицизмом существовал в Венгрии сентиментализм. Это течение представляли поэты Пал Анёш (1756—1784), в творчестве которого сентименталистские элементы выражали не в последнюю очередь протест против рационалистической линии Просвещения, навязываемой Венгрии, как ему казалось, извне; Габор Дайка (1769—1796), чья лирика, полная мятущихся, неудовлетворенных чувств, утверждала право на личное счастье и свободу; прозаик Йожеф Карман (1769—1795). Основав за год до смерти литературный журнал («Урания»), Карман публиковал в нем статьи и рассказы в соответствии со своей, продолжавшей Бешенеи, программой — пробуждать сознание нации и насаждать духовную культуру.

Главным произведением Кармана — и одновременно основным памятником венгерского сентиментализма — был его роман в письмах «Фанни» (1794—1795). Напоминающий гетевского «Вертера», роман этот повествовал о страданиях и гибели молодой девушки, напрасно ищущей счастья в мире косной феодальной морали. На фоне более слабых, отвлеченно-рационалистских произведений эпохи роман Кармана выгодно выделялся тонким психологическим рисунком, мастерскими описаниями природы, которая гармонирует у него с душевным состоянием действующих лиц.

Сентиментализм, однако, не занял сколько-нибудь видного места в венгерской литературе, и его морально-эстетические требования (свобода чувства, эмансипация личности) развили затем романтики.

328

«ОБНОВИТЕЛИ ЯЗЫКА».
ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ТЕЧЕНИЕ
В ПРОСВЕЩЕНИИ

В 90-х годах Габсбурги (Франц I) начали решительно искоренять в Венгрии «заразу Просвещения» — прежде всего в ее политическом выражении. За участие в «якобинском» движении — республиканском заговоре 1795 г. — были казнены его руководитель, естествоиспытатель и философ Игнац Мартинович (1755—1795), законовед радикального, даже революционного образа мыслей Йожеф Хайноци (1750—1795). В тюрьме погиб талантливый поэт-руссоист Ласло Сентйоби (1767—1795). Много лет провел в тюрьме за участие в этом заговоре поклонник Бешенеи и Французской революции, основоположник венгерской политической лирики Янош Бачани (1763—1845). Ту же участь претерпели автор венгерского перевода «Марсельезы» Ференц Вершеги (1757—1822), писатель и филолог Ференц Казинци.

Из-за разгрома радикального политического течения и усилившейся реакции в венгерском Просвещении возобладала с 90-х годов более умеренная, не французская, а немецкая, учено-филологическая линия. Ее представлял прежде всего Ференц Казинци (1759—1831), который, выйдя из заключения (1801), стал зачинателем и признанным авторитетом общественно-литературного движения за так называемое «обновление языка». В обновлении — эмансипации и усовершенствовании венгерского языка — Казинци видел единственно возможное в условиях политического гнета русло национального сплочения и подъема. Крупной заслугой этого движения, в частности, стало создание тысяч новых слов и оборотов, ибо необходимо было восполнить бедность существовавшей лексики, недостаточной для обозначения новых понятий и явлений жизни, европейской культуры и науки.

Движение «обновителей», которое раскололо буквально всех венгерских литераторов на «неологов» и «ортологов» и на протяжении двух десятилетий будоражило литературную жизнь, сыграло свою роль в становлении единого венгерского литературного языка, сбивавшегося до тех пор то на диалектное, то на жаргонное разноречие. А переводы произведений Шекспира, Мольера, Гете, Шиллера, Гердера, Лессинга, Клопштока, осуществленные Казинци (из оригинальных его сочинений известной художественной ценностью обладают отдельные стихотворения и воспоминания), помогли разрушению и отмиранию ретроградных эстетических вкусов. Сам Казинци именно свои переводы считал главным делом своей жизни, как вообще переводы с европейских языков — задачей венгерской литературы. Для создания самостоятельных произведений она, по его мнению, тогда еще далеко не созрела.

Устранение требования национальной художественной оригинальности из эстетической программы «обновителей» отражало ее определенную ограниченность, кабинетную отвлеченность

329

и вызвало вскоре бурные протесты романтиков (Кёльчеи и др.). Но уже в самой литературе Просвещения нарастало более полноправное «народное» течение, как оно называется в современном венгерском литературоведении. Не имевшее политической окраски, далекое от какой бы то ни было программности, ученого теоретизирования, оно вместе с тем было демократичнее идейно и творчески, оставило после себя более ценные и долговечные литературные произведения. Если Бешенеи, Казинци при всем их историческом значении ныне уже устарели как мыслители и писатели, то Чоконаи, Фазекаш, Катона стоят у истоков живой классической венгерской литературы, до сих пор переиздаются, читаются, ставятся на сцене («Бан Банк» Катоны) и даже экранизируются («Мати Лудаш» Фазекаша).

Михай Чоконаи-Витез (1773—1805) был крупнейшим лириком венгерского Просвещения, которого в XX в. высоко ценил Ади, чьи творческие начинания в XIX в. нашли отклик у Петефи и Араня. Традиции грубовато-комической школярской и народной венгерской поэзии, итальянской песенной лирики и рококо, античная любовная мифология и радикально окрашенный руссоизм своеобразно переплелись и сплавились у него, создав то неповторимое единство философской глубины, изящной формы и плебейской прямоты, которое и поныне привлекает в его творчестве. Чоконаи представлял не «придворное» и даже не просвещенно-дворянское, а разночинно-демократическое восприятие и переосмысление рококо. Примеры подобного — в сущности плебейски-возрожденческого — преломления рококо, которые можно найти и в других литературах Востока Европы, связаны с расширением социальной почвы Просвещения.

Красноречива в этом смысле сама биография Чоконаи, приводящая на память отчасти Вийона, отчасти Шандора Петефи. Отец Чоконаи был фельдшером и коновалом, мать — дебреценской мещанкой. В дебреценском коллегиуме, где Чоконаи изучал античную поэзию, он стал и сам писать очень мелодичные, лирически прочувствованные и богатые живыми наблюдениями стихи, но был в 1795 г. исключен за вольный образ жизни и мыслей. С тех пор началось незавидное, неустроенное существование бродячего поэта. Неудачу потерпели и его сватовство (к дочери богатого торговца), и попытки издавать литературную газету или хотя бы пристроиться на должность учителя. Донимала его полиция, изнуряли жестокие болезни... Не желая быть приживалом, высмеивая в своих произведениях глупых высокородных меценатов, мечтая жить на честный литературный заработок, Чоконаи, чтобы хоть как-нибудь перебиться в своей бедной, темной, задавленной габсбургским деспотизмом стране, все же вынужден был поступаться независимостью и гордостью, принимать подачки и злоупотреблять гостеприимством друзей. Умер он от истощения и чахотки, не достигнув даже тридцати двух лет.

Иллюстрация: М. Чоконаи-Витез

Гравюра XVIII в.

Первые свои произведения Чоконаи создал еще в Дебрецене. Это ироикомическая поэма «Война мышей и лягушек» (ок. 1791 г.), высмеивавшая препиравшихся на сословном собрании 1790 г. венгерских дворян, и сатирическая комедия «Темпефёи» (1793). В ней, словно предвосхищая собственный жребий, Чоконаи изобразил нищего поэта, который терпит насмешки и унижения от чванливых, бесчувственных бар, обрисованных, пожалуй, с еще большей выразительностью, чем в «Философе» Бешенеи (на него автор в известной мере опирался). В Дебрецене же было написано несколько больших лирико-философских стихотворений, запечатлевших страстное отвращение поэта к религиозному суеверию, к частной собственности и его горестно-благородную мечту о равенстве и счастье всех («Константинополь», «Вечер», 1793).

330

Род человеческий, безумный, бестолковый,
Зачем ты сам себе, скажи, надел оковы?
Земля-кормилица, она была твоею,
А ныне лишь скупец, гордец владеет ею...
Везде «твое», «мое». Насколько было краше,
Когда про все кругом могли сказать мы: «наше».

(«Вечер». Перевод Н. Чуковского)

Но главным творением Чоконаи, принесшим ему наибольшую известность, были «Песни Лилы» (1795—1799) и другие лирические стихи. Еще до издания они распространялись изустно и в списках, как потом стихи Петефи. Подкупали в них безыскусная простота и цельность чувства, неподдельно народный язык и мироощущение. Шутливо-наивное восхищение любимой и грустное разочарование, задушевно-доверительная надежда и вздох печали о страждущих на земле, жажда мирного творческого труда и протест обездоленного поэта против «тиранических законов», жизнелюбиво-непринужденные жанровые сценки и подспудный трагизм — таково глубоко человечное содержание «Песен Лилы» да и остальной лирики Чоконаи, гораздо более многогранной и серьезной по темам и настроениям, нежели просто любовной.

«Сквозь фарфорово-прозрачную, игриво-легкую и удивительно разнообразную по форме лирику душевные терзания, гнет бесприютности и болезней лишь едва просвечивают, — по словам венгерского литературоведа Й. Саудера, — но эта-то необычная двойственность, эта теснящаяся в груди и подавляемая жалоба и делают поэзию Чоконаи столь чутко-беспокойной, богатой переливами интонаций, настроений». Меж строк ее словно брезжит, витает некое тревожное предощущение близкого будущего: несчастливого, не знающего цельности и гармонии буржуазного общества.

Чоконаи был также автором комической поэмы «Доротея» (1799), навеянной отчасти «Похищением локона» Попа, но больше венгерскими шуточными масленичными песнями про старых дев и отличающейся от комического эпоса Попа более четкой социальной типизацией действующих лиц. Написал Чоконаи, кроме того, комедию «Вдова Карньо» (1799). Но в золотой фонд отечественной литературы вошла прежде всего его лирика.

Другой замечательный представитель народной линии в венгерской литературе Просвещения — Михай Фазекаш (1766—1828). Тоже уроженец, а позже постоянный житель Дебрецена — этого, как бы мы сегодня сказали, «капитализирующегося» города — Фазекаш оставил много морализаторских стихотворений, проповедующих добродетель, осуждающих бесцельное военное кровопролитие и воспевающих бюргерски умеренную трудовую жизнь. Он был также автором од в античном и классицистском стиле, довольно удачных подражаний народным песням, даже составителем астрономического календаря и первой венгерской научной книги по ботанике. Но среди всего этого разнообразного творчества подлинной народностью и художественным совершенством выделяется десятки раз переиздававшаяся и переведенная на много языков (в том числе на русский) поэма «Мати Лудаш» (изд. 1817).

Сюжет поэмы — в сущности, стихотворной сказки, написанной гекзаметром, который с помощью мастерски вводимых спондеев удачно приноровлен к неторопливо-обстоятельной, чуть лукавой устной речи, — несложен. Смелый, упрямый, сметливый и независимый деревенский парень в отместку за отнятых гусей и несправедливые побои обещает жестокому и спесивому барину трижды избить его самого — и успешно осуществляет свою угрозу. Но эта простая история под пером Фазекаша перерастает в некий антикрепостнический эпос, в героизацию вышедшего из повиновения крестьянина.

Фазекаш нисколько не идеализирует своего Мати. У него сугубо земные, даже утилитаристские склонности. Он не прочь приторговать, ловко провести, откровенно заботится о своем кошельке, выгоде, для чего изучает ремесла и разные прикладные науки. Все это, так сказать, его житейские таланты и одновременно практически «буржуазные» рецепты самого автора, как реально выйти крестьянину из зависимости у помещика: одержав прежде всего «экономическую» победу над ним.

Но в то же время Фазекаш, конечно, наслаждается, любуется непокорностью, силой, достоинством Мати. Кроме бесспорно плутовских качеств, в Мати Лудаше живут и жажда борьбы, ощущение социальной несправедливости — дух народного бунтарства. И хотя трезвый автор избегает в своей фольклорной по корням поэме всякой свойственной фольклору же, но нелюбезной его сердцу здравомыслящего горожанина фантастики, этот воюющий за свое человеческое достоинство и свободу народный герой прямо связывает «Мати Лудаша» с «Толди» Я. Араня и «Витязем Яношем» Ш. Петефи.

Просвещение дало венгерской литературе выдающегося драматурга — Йожефа Катону (1791—1830), чье известнейшее произведение, тираноборческая трагедия «Бан Банк» (изд. 1820) дышит почти шекспировской глубиной и мощью. До этого Катона написал несколько более слабых драм — антиклерикальных, в защиту веротерпимости («Клеменсия Обиньи», «Жижка») и патриотических, против иноземного

331

гнета («Гибель Иерусалима»). Построением действия, разработкой напряженных душевных состояний они подготавливали главное произведение драматурга. Сюжет «Бана Банка» воскрешал трагические события венгерского средневековья (из эпохи короля Эндре II, 1205—1235), которые были обработаны также Гансом Саксом и Грильпарцером. Но сюжетное обрамление, наполненное злободневнейшим для тогдашней Венгрии содержанием, привлекало внимание к национальному неравенству и вопиющей народной нищете.

Герой трагедии Банк, оставленный королем на время своего отсутствия наместником, не может в душе не склоняться на сторону венгерских дворян, которые ропщут, возмущенные развращенностью и произволом иноземных вельмож (во главе с королевой Гертрудой). Не может он не признать и справедливости крестьянских жалоб на поборы, на безнаказанное тунеядство за народный счет. Вступаясь за поруганную честь жены, Банк волей обстоятельств сам становится отмстителем за унижение страны и народа: в порыве гнева он убивает королеву-чужестранку, но нравственно, душевно не в силах разрешить для себя прямое противоречие между своим долгом наместника и патриота, гражданина. Страсть не любовная, а прежде всего гражданственно-патриотическая, которая противится традиционно-сословной верности престолу, — вот какой стороной обернулся в литературе порабощенной Габсбургами Венгрии характерный конфликт классицизма.

Разрешить его призваны были уже романтики. Не случайно глубокая драматическая сила, психологическая выразительность характеров и свободолюбивый пафос обусловили огромную популярность трагедии Катоны позже, в канун и в дни революции 1848 г.

На ее романтически переосмысленный сюжет была сочинена Ференцем Эркелем одноименная опера (она с успехом ставится сейчас и у нас). Творчество Чоконаи, Фазекаша, Катоны — вершина Просвещения в венгерской литературе, делающая понятными и объяснимыми как направление ее дальнейшего развития (романтизма, реализма), так и позднейшие художественные достижения.

Литературе венгерского Просвещения начало кладет творчество Бешенеи, а конец — романтическое литературное движение 20-х годов XIX в. Бросается в глаза известная сдвинутость этапов сравнительно с Западной Европой, обусловленная задержкой исторического развития в результате татаро-турецких завоеваний и растущей зависимости от Австрии. В 1690 г. она захватывает и восточную Венгрию (Эрдейское княжество), сохранявшую при турках самостоятельность. Неудачей кончилась попытка отделения северной Венгрии (война Ракоци).

Постоянная борьба с завоевателями требовала огромного напряжения народных сил и, внося в венгерскую литературу социальный драматизм, патриотический пыл, глубокие чувства и мысли, вместе с тем затрудняла ее всестороннее развитие. Классицизм выступает в ней в XVIII в. в позднейшей, вольтеровской и гетеанской интерпретации (именно в такой форме приобрел он значение поэтического идеала и образца для Бешенеи, Казинци). Барокко с его дисгармонично-фаталистскими нормами и представлениями сохраняло вплоть до последней трети века долю власти над пробуждающимися к более гармоничному, рациональному миропониманию умами. Наконец, вследствие позднего, сдерживаемого извне национального самоопределения и освобождения формой антифеодального просветительского движения становится филологическое «обновление» языка, которое подготовляло более широкие творческие начинания.

Вместе с тем одни и те же обстоятельства и мешали, и помогали, давая своеобразные преимущества (хотя в полной мере они обнаружились лишь позже, в XIX в.), обещая быстрый и бурный подъем. В Венгрии отсутствовала своя сколько-нибудь сложившаяся буржуазия — задачи буржуазного прогресса выдвигало и решало передовое дворянство. В этом в венгерских условиях крылось свое противоречие, возникавшее на почве «йозефинистских» иллюзий: национально-освободительные стремления дворян сталкивались с сочувствием разночинных слоев либеральным начинаниям Иосифа II (чьи реформы, действительно, отчасти способствовали экономическому и культурному развитию). Иными словами, антиавстрийские, антигабсбургские требования дворянства могли иногда (в чем заключалось и политическое коварство венского двора) как бы нейтрализоваться — взаимно ослабляться и погашаться — антифеодальными, социально-освободительными стремлениями и выступлениями крестьянства и всего народа. Но при отходе от сословного своекорыстия, при достаточно сильном демократическом воздействии они могли и подкреплять друг друга: национально-освободительное движение становилось резервом и руслом социально-освободительного. В этом таилась своя, неизвестная Западной Европе возможность радикализма и народности здешнего Просвещения. И она с нарастающей силой заявляла о себе как в политике (решительней всего выразившись в особенностях венгерской революции 1848 г.), так и — еще раньше — в литературе.

332

Продолжал, в частности, непрерывно развиваться венгерский фольклор. Он не застыл на архаическом или традиционном, религиозно-обрядовом, сказочном и бытовом уровне, а непрерывно обогащался патриотически и социально-конкретными мотивами, которые отражали участие народа в освободительной борьбе и вообще отношение к живым запросам времени (ср. песни куруцев — повстанцев из войск Ракоци). Поэтому и могло устное творчество, со своей стороны, оказать в XVIII в. оплодотворяющее влияние на просветительскую литературу: на Чоконаи, Фазекаша.

Прогрессивная национальная романтика начала следующего века (Кёльчеи, Верешмарти и др.), фольклорно-реалистические искания Араня, революционно-демократический сплав романтических и реалистических тенденций у Шандора Петефи — все это было во многом подготовлено венгерским Просвещением.

332

ЛИТЕРАТУРА МОЛДАВИИ И ВАЛАХИИ

Начало XVIII в. отмечено решительной попыткой Дунайских княжеств освободиться от османской зависимости. Господарь Молдавии Димитрий Кантемир заключил с императором России Петром I военный союз. К нему был привлечен и господарь Валахии Константин Брынковяну, впоследствии изменивший союзникам.

Прутский поход Петра (1711) окончился неудачей. Д. Кантемир вынужден был переехать в Россию. Оттоманская империя, чтобы усилить контроль над княжествами, приняла решение назначать господарей из фанариотов (греческих семей, находившихся на службе у султана и проживавших в Константинополе в квартале Фанари, откуда и пошло название). Началась так называемая эпоха фанариотов, длившаяся более столетия.

Общественная жизнь Дунайских княжеств на протяжении всего XVIII в. полна противоречий. С одной стороны, правление фанариотов ослабило и без того шаткую самостоятельность княжеств. С другой — начавшаяся с 1711 г. серия русско-турецких войн (1739, 1768—1774, 1787—1791) укрепляла надежду на обретение национальной независимости. Расширяющиеся торговые связи, растущий сельскохозяйственный экспорт стимулировали экономическое развитие княжеств, но одновременно усиливали эксплуатацию крестьян. Господство фанариотов способствовало распространению греческого языка, который стал вторым государственным языком, даже потеснив церковнославянский в богослужении, и занял первое место в светском образовании. Это тормозило развитие национальной культуры. Вместе с тем происходило приобщение к культуре западноевропейской, особенно к научным знаниям, что способствовало превращению национальной культуры из религиозной в светскую и пробуждению национального самосознания.

Общее развитие национальной культуры и в Дунайских княжествах, и в Трансильвании, преодолевшее на протяжении XVIII в. сильнейшее иноземное засилье, шло под знаком просветительства, главной и общей задачей которого было национальное самопознание и самоутверждение.

Начало такому направлению было положено деятельностью Димитрия Кантемира (1673—1723). Сын господаря Константина Кантемира, он мальчиком и юношей провел несколько лет в Турции как заложник (1687—1691). Жизнь в Константинополе и обучение в находившейся там Греческой академии позволили ему глубоко познакомиться с историей, нравами, обычаями, политикой Турции, а также приобщиться к античной и европейской культуре. В. Г. Белинский так охарактеризовал его: «Князь Димитрий был человек ученый; с особенным удовольствием занимался он историею, „был весь искусен в философии и математике и имел великое знание в архитектуре“; был членом Берлинской академии; говорил по-турецки, по-персидски, по-гречески, по-латыни, по-итальянски, по-русски, по-молдавски, порядочно знал французский язык и оставил после себя несколько сочинений на латинском, греческом, молдавском и русском языках».

В ранних трудах, главным из которых надо считать «Диван, или Спор разума с миром, или Распря души с телом» (1698), Кантемир выступает как философ, обсуждающий характерную для этого времени проблему: борение между телом и духом, грехом и праведностью. Не отвергая религиозных догм, Кантемир, однако, утверждал те человеческие добродетели, которые проповедовали античные мыслители (Сократ, Плутарх, Цицерон, Сенека), а именно трудолюбие, человечность, непримиримость к несправедливости, сдержанность, скромность. Таким образом, в литературе впервые появился

333

моральный портрет человека-гражданина своего времени. В 1705 г. Д. Кантемир создает «Иероглифическую историю, на двенадцать частей разделенную и семьюстами шестидесятью изречениями красиво украшенную». Основой для нее послужила борьба семейства Кантемиров против валашского господаря Константина Брынковяну, который вмешивался в государственные дела Молдавского княжества. Однако реальные перипетии ее Кантемир облек в аллегорическую форму, изобразив Молдавию в виде Орла, а молдавских бояр в виде птиц, представив Валахию Львом, а валашских бояр — различными зверями, вплоть до самых фантастических, вроде Верблюдопарда, Страусоверблюда.

Эта форма «Истории» вряд ли была продиктована желанием Кантемира зашифровать свое отношение к конкретным историческим лицам, к политическим и родовым распрям, борьбе за трон. Аллегорическую форму надо понимать как сознательно поставленную художественную задачу: автор переводил «частные» распри между боярами, конкретные козни и интриги, связанные с борьбой за трон, междоусобную вражду, которую поддерживала и разжигала Порта, торговавшая фирманами на правление в княжествах, на обобщенный язык иносказания. Реальные события в княжествах превращались в художественное воплощение просветительских идей, за осуществление которых ратовал и боролся Кантемир, — идеи просвещенной монархии и идеи освобождения от турецкого ига.

«Иероглифическая история», которую можно назвать сатирическим романом-памфлетом, считается первым произведением художественной литературы в Молдавии и Валахии. Кроме общей аллегорической формы, художественность «Иероглифической истории» придают многочисленные почерпнутые из фольклора и других источников и придуманные самим Кантемиром афоризмы, изречения, а также сочиненные им стихи. Это произведение нужно оценивать и как первую попытку поднять родной язык на высокий уровень художественного и философского мышления. Именно этим объясняется значительное число неологизмов (автор приложил даже небольшой словарь философских терминов).

Следующий этап творческой деятельности Кантемира начинается уже в России. Когда планы Д. Кантемира установить в Молдавии просвещенную монархию потерпели крах, он развертывает широкую просветительскую деятельность как автор сочинений, главным образом исторических. В 1716 г. он создает на латинском языке «Описание древности и современности государства Молдавии». В том же году заканчивает «Возвышение и упадок Оттоманской империи», которое стараниями его сына Антиоха в 1734 г. переводится в Лондоне (второе издание — 1735 г., два издания в Париже — 1743, в Гамбурге — 1745 г.) и известно по сокращенному английскому названию как «История Оттоманской империи». В 1717—1718 гг. он пишет на русском языке «Дивныя революции праведного божия отмщения на фамилию Кантакузиных в Валахии славных и Бранковинова», в 1719 г. по-латыни — «Систему магометанской религии», которая по повелению Петра I в 1722 г. выходит на русском языке («Книга систима, или Состояние мухаммеданския религии»). В конце жизни Кантемир работает над «Хроникой стародавности романо-молдо-валахов».

Сочинения Кантемира были яркими образцами просветительского мышления и по своему значению выходили за рамки местных интересов. Прибегая в ряде случаев к латыни и русскому языку, Кантемир обращался как бы ко всему ученому и цивилизованному миру, привлекая его внимание к проблеме Турции и Балкан. Столь различные на первый взгляд сочинения Д. Кантемира пронизаны одной сквозной идеей — исторической неизбежности падения власти Османской империи в Дунайских княжествах и — шире — на Балканах. Эта идея воплощалась и прямо, когда анализировался имперский строй и говорилось о повальной продажности на всех ступенях иерархической лестницы, и косвенно, когда Д. Кантемир обосновывал историческую закономерность заселения территории бывшей Дакии этнической общностью молдо-влахо-ардяльцев (трансильванцев). Сочинения Кантемира стали компетентными источниками, откуда и Россия, и Западная Европа черпали сведения о Турции и Дунайских княжествах, строя свою политику по отношению к Порте. Из «Истории Оттоманской империи» заимствовали сведения о Востоке для своих произведений Байрон и Гюго. «Описание Молдавии», частично переведенное на русский язык в 1769 г. и изданное полностью в 1789 г., изучал также Пушкин.

Вся деятельность Д. Кантемира была как бы взлетом национального самосознания. Непосредственное воздействие ее в родной среде было не столь велико, поскольку главные его сочинения были переведены и изданы на родине спустя десятилетия. Однако это не умаляет заслуг Кантемира, который сфокусировал в своем творчестве основные просветительские идеи в их «придунайском» преломлении. Впоследствии они разрабатывались в Дунайских княжествах и Трансильвании на протяжении всего XVIII в.

Дата добавления: 2015-06-04