История всемирной литературы 77 страница. Иным, как уже говорилось, было положение в других странах региона

Иным, как уже говорилось, было положение в других странах региона. Первое активное соприкосновение с европейским миром привело к резкой конфронтации культур средневекового Востока с Западом Нового времени. Герметичность и замкнутость духовной культуры Востока сказались в XVIII в. особенно резко. Настойчивая верность традициям, всегда игравшим на Востоке роль авторитетного организатора жизни, их охранительная функция в условиях политического поражения воспринимались как единственное средство сохранить самостоятельность и целостность духовного мира. Еще в XVII в. во многих странах региона начался процесс возврата к исконным местным верованиям и более глубоким пластам своих культур: в Индонезии — к домусульманским традициям древнеяванской литературы и фольклору, на Ланке — к добуддийскому эпосу, в могольской Индии — к «возрождению санскритской учености» и классической древнеиндийской поэтики. Европейская колонизация активизировала этот процесс.

Исторические условия, сложившиеся в XVIII в. в этой части Азии, способствовали сохранению средневекового стереотипа восточной культуры в целом. Система и иерархия литературных жанров, сословность литературы и искусства, их функция в жизни общества, как правило, оставались прежними. Привычные, издревле знакомые сюжеты и темы, перепевались во множестве традиционных жанров поэзии, сохранявшей главенствующую роль в литературе, а также в прозе, живописи, скульптуре и музыке. Литература и искусство сохраняли в большинстве случаев религиозный, конфессиональный характер. Эстетическая функция искусства и литературы только начинала приобретать некоторую автономность.

Три религиозно-философские системы — индуизм, буддизм, ислам, — иногда четко отграниченные друг от друга, иногда взаимопроникающие, продолжали определять многое в жизни стран региона.

В Бирме, Сиаме и Ланке именно под флагом буддизма в XVIII в. началось своеобразное духовное обновление. Культуртрегерская роль буддийских монахов в этих странах исключительно велика.

Индуизм со всеми его многочисленными местными вариациями продолжает, как и в XVII в., регламентировать жизнь индусов Индии и ряда других стран.

В различных странах по-разному складывалась судьба ислама. В Индонезии, например, в XVIII в. активная исламизация прекратилась, вследствие чего падает роль малайского языка, повсеместно распространенного в районах исламизированной прибрежной культуры. Теряют свой вес и сами прибрежные города — база ислама. Заявляют о себе более глубокие пласты индонезийской культуры — свод грандиозного бугийского мифологического эпоса «И Ла Галиго», ачехский героический эпос «Песня о Почуте Мухаммате» и др.

Авторы многих литературных произведений, отнюдь не мусульманских по духу, ограничиваются теперь лишь отдельными вставками, воздающими честь исламу. Так, в «Маник Мойо» — баснословной истории мира, где индусские боги легко подчиняются местному дуалистическому мифу, — лишь в конце произведения, вне 516

Иллюстрация: Кришна возвращает телят

Миниатюра школы Кангра. 1790 г. Чандигарх. Музей

связи с содержанием, сообщается, что легендарный изобретатель яванской письменности принял ислам и стал учеником пророка. То же в «Истории земли яванской» — хронике царствующего дома Матарама.

В Индии ислам, который в XVI в. оказывал лишь поверхностное влияние, не затрагивая внутренней органической сущности индийской культуры, значительно меняет свою роль в XVII в. и особенно в XVIII в., врастая в индусскую традицию. Процесс сближения двух культур именно в XVIII в. принес существенные результаты. В Бенгалии, большая часть населения которой добровольно перешла в ислам и где утвердились мусульманские династии, возникают новые культы божеств, вобравшие элементы двух вероучений. Таков культ Шоттепира (Шотте, или Шоттенараян, — бенгальское имя Вишну, пир — мусульманский святой), получивший в это время широкую популярность. Даже в старинных брахманских семьях Бенгалии знание персидского языка признавалось обязательным. Бхаротчондро Рай, крупнейший бенгальский поэт XVIII в.; считал свое образование законченным только после того, как более десяти лет провел в доме мусульманского шейха. Многие литературные произведения этого времени создавались на санскритизированном бенгали и записывались арабской графикой. Такова «Книга о войне», по содержанию связанная с «Махабхаратой», по форме — с персоязычной традицией. Шах Абдулла Латиф — великий поэт Синда — вызвал восхищение своих современников, соединив индуизм с суфийскими мотивами, а законы персидского стихосложения с традиционной индусской музыкой. Могольская школа в искусстве восточной миниатюры — яркая страница индо-мусульманского синтеза в живописи. Однако процесс сближения двух культур не был идиллически спокоен. Вражда ортодоксов обоих вероучений, приведшая в конце концов к расколу страны в середине XX в. именно по религиозному признаку, ощущалась и в те времена.

В предыдущих томах «Истории всемирной литературы» говорилось о том, какую роль играли культура и литература Индии, а также стран-посредниц — Малайи и Явы, а для Кампучии — Сиама в становлении письменной литературы стран Юго-Восточной Азии. Литературными языками в этой части Азии зачастую были «чужие» языки — пали, санскрит или яванский. Развитие словесности данного региона в XVIII в. ознаменовалось бурным развитием местной языковой традиции — ачехской, 517

бугийской, сунданской, балийской в Индонезии, сингальской на Ланке, бирманской в Бирме, тагальской на Филиппинах, непальской в Непале, кхмерской в Кампучии. Новые литературные языки теснят главенствующие до той поры малайский и яванский в Индонезии (они продолжают развитие в качестве национальных языков), пали — на Ланке, Бирме и Кампучии, санскрит — в Непале.

Становление литературы на местных языках происходило в результате адаптации произведений более развитых литератур-посредниц. Наиболее популярными произведениями в этом смысле были индийские «Рамаяна» и «Панча-тантра», а также яванские «Сказания о панджи», на основе которых у малайцев, кхмеров, тайцев, балийцев и некоторых других народов возникло немало произведений эпико-повествовательного характера.

В XVIII в. во многих странах региона получают письменную обработку различные фольклорные жанры, в результате чего фольклор оказывает заметное воздействие на высокую литературу. Возникают новые жанры, в которых элементы фольклорной традиции сочетаются с элементами высокой поэзии Средневековья. Этот процесс наиболее показателен для Индонезии, где в XVIII в. активизируются местные традиции на острове Бали, в Ачехе (Северная Суматра), на Южном Сулавеси и т. д. Балийская поэма «И Багус Диарса» весьма успешно сочетает в себе морфологические признаки волшебной сказки и конкретные признаки индуяванской традиции — волшебный даритель превращается в Шиву, описание загробной жизни сочетается с наставлениями в духе «Нити-шастры». В Сиаме особую популярность получают так называемые простонародные «песни гребцов», создающиеся на основе местных фольклорных жанров в духе высокой придворной средневековой литературы.

В Сиаме, Индонезии и Бирме процесс, о котором говорилось выше, получил развитие не только в поэзии, но и в драматургии. В XVIII в. в этих странах происходит срастание различных форм народного театра с канонической религиозной и нормативной высокой литературой, что в большинстве случаев давало начало классическому придворному театру.

До XVIII в. в Сиаме драматургии как таковой не существовало. Различные народные труппы, кочуя с места на место, разыгрывали сцены из «Рамакиана» (название сиамской версии «Рамаяны»), сопровождая представление импровизированным пением. Это так называемый «деревенский театр», у которого не было фиксированного литературного текста. Таково было положение до тех пор, пока принц царствующего дома не написал пьесу на сюжет из той же «Рамакиан» для одной театральной труппы. Это событие положило начало «дворцовому театру» — придворному классическому театру Сиама, для которого специально начали писать пьесы.

Сходные с Сиамом процессы происходили на Яве, где также очевидно слияние народного мистериального театра (ваянг) и литературной традиции. Тексты представлений кукольного яванского театра (ваянпурва), получившие окончательную литературную обработку в это время, обогащаются устной традицией, рядом комических интермедий.

Знаменитый некогда индийский классический театр в XVIII в. прекратил свое существование. Даже пьесы-монологи (бхана), которые иногда ставились при дворах моголов в XVII в., исчезли. Но в Непале, культура которого генетически связана с Индией, он был жив. Его принесли туда индийские брахманы, спасавшиеся от преследования мусульман. Непальские драмы XVIII в. создавались в духе высокой придворной литературы, ориентируясь на законы классической индийской просодии. Индо-непальские драматурги, однако, до известной степени отошли от канонов индийской «Натья-шастры» — наряду с сюжетами из мифологического эпоса или легендарной истории они внесли в драму современный им мир. При дворе Притхвинараяна Шаха особой популярностью пользовалась, например, драма о Гопичандре — бенаресском радже, жившем в XVII в. В пьесе рассказывалось о реальных событиях, происходивших недавно — сто лет не срок для восточной традиции. Такое смелое нарушение драматургического этикета было бы новаторским даже для начала XX в., не говоря уже о XVIII в.

В целом, за очень редким исключением, литература в странах Юго-Восточной Азии в рассматриваемое время была, как правило, литературой придворной. Культурными центрами, как и в предшествующие века, были дворцы феодальных правителей, окружавших себя людьми искусства, и литературными звездами зачастую были представители правящих фамилий. Атмосфера дворцовых кругов существенно не изменилась в XVIII в. по сравнению с предыдущим столетием. Литература, чаще всего поэзия, по-прежнему адресовалась образованному читателю. Склонности и вкусы мецената играли далеко не последнюю роль: король-буддист Боромакот из Сиама создал при своем дворе атмосферу почти монастырского благочестия, поэмы, написанные в годы его правления, носили ярко выраженный буддийский характер; Адиль-шах из Индии, человек в высшей степени образованный 518

и признанный талантливым литератором, немало способствовал развитию изысканной светской литературы на языке урду.

В XVIII в., как и на Ближнем Востоке, а также в ряде областей Средней Азии, получает большую популярность литература усложненной формы, необычайно пышно расцветшая в роскоши придворных кругов. Такова была поэзия «яванского возрождения», «индийского стиля» на фарси, школа «возрождения санскритской учености» в Махараштре, Бенгалии и Мадъхьядеше в Индии, аристократическая поэзия на Ланке, в Бирме, Непале и Сиаме.

До недавнего времени орнаментальную поэзию, процветавшую в дворцовой среде, принято было квалифицировать лишь как формальную школу «изощренных поэтических трюков», как «поэзию оскудевшего содержания», «голой эротики» и пр. Однако исследования последних лет свидетельствуют о том, что именно этой формалистической поэзии, несмотря на ограниченность тематики, было суждено сыграть существенную роль в становлении поэтики Нового времени, не случайна и столь поразительная устойчивость поэтических школ Позднего Средневековья (зачастую вплоть до XX в.).

Следует сказать, однако, что к концу XVIII в. позднесредневековая лирика, давшая великолепных поэтов в XVII в. и первой половине XVIII в., заметно скудеет (кроме разве что Явы, где «яванский ренессанс» наступает как раз в конце XVIII в.); сужается круг поэтических тем, и мысль зачастую едва угадывается за сложными зашифрованными образами. Однако важно, что развлекательные функции аристократической придворной лирики XVIII в. начинают несколько возвышаться над религиозно-дидактическими, связь поэзии с культом иногда начинает носить формальный характер.

Поэзия (драмы тоже писались стихами) составляла основную часть литературы этого времени, однако проза уже была знакома ряду стран. На Ланке, в Южной Индии, в Индонезии, в сфере действия малайского языка она существовала уже ряд столетий. В Северной Индии (возможно, под влиянием мусульманской традиции) начинают создаваться в это время полухудожественные, полубогословские прозаические сочинение на урду. В Сиаме заметно выделение художественной прозы из деловой и агиографической. Важно не только само появление прозаических произведений, но и изменение отношения к прозе вообще, которая до недавнего времени в придворных кругах находила весьма ограниченное применение.

Общий ритм культурного процесса в странах Юго-Восточной Азии нарушается в XVIII в. В известной мере об этом столетии можно говорить как о времени, предвосхищающем качественный поворот XIX в. В одних странах это сказалось с большей очевидностью (Филиппины), в других — с меньшей (Кампучия). Элементы нового, возникавшие в культуре этих стран, не способны были в XVIII в. сломать системы средневекового искусства, но они готовили почву для культуры Нового времени.

Индийские литературы [XVIII в.]

518

ПОЛИТИЧЕСКАЯ
И ЛИТЕРАТУРНАЯ СИТУАЦИЯ

В XVIII в. Индия не была единым государством: на ее территории существовало столько «враждующих между собою государств, сколько она насчитывала городов и даже деревень» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, с. 130). Самой крупной державой по-прежнему была Могольская империя. Но если в течение XVII в. ее владения непрерывно росли, то в XVIII в. они непрерывно сокращались, к концу столетия охватывая лишь северную половину двуречья Ганга — Джамны и некоторые земли к западу от Джамны. Существование империи стало номинальным — в течение каких-нибудь тринадцати лет со дня смерти Аурангзеба, последнего Великого Могола, на престоле сменилось восемнадцать правителей, власть которых уже не внушала ни уважения, ни страха. «Этот несчастный король, — писал об одном из них Э. Берк, — беглец, гонимый с места на место, то император, то узник. За него возносят моления в каждой мечети, в которой строят козни против его же власти, его имя чеканится на монетах, за которые его продают».

Ослабление централизованной власти, сдерживавшей сепаратистские устремления индийских князей, послужило как бы сигналом ко вспыхнувшей с неожиданной силой и ожесточенностью междоусобной войне. Расстановка сил постоянно менялась, вчерашний сюзерен сегодня превращался в вассала, и наоборот. Индия XVIII столетия напоминала зоологический

519

сад со снесенными решетками клеток и без сторожей, как отмечают индийские историки Н. К. Синх и А. И. Банерджи.

Однако распад Могольской державы имел и позитивные результаты. Вместо империи, разнородной по этническому, религиозному и лингвистическому составу населения, стали возникать новые государственные образования, более стойкие и жизнеспособные, складывавшиеся на базе одной народности. Таковы Бенгалия, Майсор и в особенности Махараштра и Пенджаб, игравшие в XVIII в., так же как и во второй половине XVII в., наиболее заметную роль в политической жизни страны. Уже в XVIII в. культура этих областей начинает восприниматься как культура национальная.

XVIII столетие в Индии, пожалуй, наиболее трагическое во всей ее истории. Междоусобные распри того времени превзошли своими кровавыми событиями времена Тимура, набеги соседей (Надир-шаха из Ирана и Ахмад-шаха Дурани из Афганистана) опустошали страну. Популярным в те годы было двустишье: «Ешь и пей все, что можешь, сразу, не сходя с места, остаток отберет Ахмад-шах». К. Маркс в «Хронологических выписках» отмечал: «1761. Дели опустел; управлять им было некому; все соседние правительства рушились...» (Маркс К. Хронологические выписки по истории Индии. М., 1947, с. 49). И в тот же богатый потрясениями век индийцы начали качественно новую войну — войну с европейскими колонизаторами.

В течение XVIII в. англичане настойчиво и непрерывно проникали в глубь Индии, постепенно подчиняя своему влиянию область за областью. Они начали всего лишь с торговли еще в предыдущем столетии: в 1615 г. сэр Томас Роу (первый посол Якова I, аккредитованный при могольском дворе) вел переговоры с падишахом о только что зарождавшейся Ост-Индской компании; в 1613 г. особым фирманом падишаха англичанам было разрешено открыть факторию в Сурате; в 1634 г. — основана первая фактория в Бенгалии; в 1639 — англичане получили разрешение вести торговлю в Мадрасе, а в 1761 г. они уже сами назначали правителей в Бенгалии, Бихаре и Ориссе, фактически став полноправными хозяевами ряда провинций. Ход истории Индии перестал определяться только ее внутренним развитием, страна превратилась в объект колониальных захватов со стороны буржуазных государств.

«Однажды, двести лет назад, пришел купец послушный, жалкий. И робкая его нога боялась сделать лишний шаг. Пока торговля не выросла в империю...» (Р. Киплинг. Перевод Л. Степанова). В XVIII в. политическая структура страны все еще оставалась прежней, но реальная власть уже не принадлежала индийцам. Страна подвергалась беззастенчивому грабежу, разорялись богатые и развитые провинции. Бенгалия, находившаяся в то время на подъеме, первой испытала на себе последствия пагубного хозяйствования англичан: в 1770 г. там разразился невиданный до той поры голод, превративший богатую провинцию в опустошенный и обезлюдевший край.

Всякое историческое событие имеет две стороны: как распад Могольской державы, так и вторжение европейцев принесло Индии не только бедствия. Английское вмешательство в экономическую, социальную и политическую жизнь индийского общества произвело, по словам К. Маркса, величайшую социальную революцию в Индии, разрушив ее экономический базис — сельскую общину и ручное производство (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, с. 135). Англия была тем «бессознательным орудием истории» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, с. 136), которое способствовало вступлению Индии на буржуазный путь развития.

Результаты этой важнейшей для Индии революции скажутся в следующем столетии. В XVIII же веке потеря политической независимости и те глубинные процессы, которые она вызвала в развитии индийского общества в целом, еще не получили отражения в культуре страны. Поворотный момент в политической истории Индии XVIII в. не совпал с поворотным моментом в истории ее культуры и литературы. Социальная и религиозная микроструктура индийского общества всегда была менее уязвимой и более прочной, чем его политическая организация. Устойчивость индийских традиций, их охранительная функция, консерватизм и герметичность индуизма (в условиях крушения старого мира) привели в XVIII в. к ярко выраженной конфронтации культуры средневековой Индии с культурой капиталистического Запада. Это сказалось не только в неприятии всего «заморского», но и в нежелании открыть свои «сокровенные знания» «иноверцам». «Предприятие узнать Восточной Индии Брамгенов (брахманов. — Н. В.) системы, священные обряды их и народные страны сея обычаи, есть сколь важно, столь и затруднительно [...] затруднительно же сие предприятие потому, что при всех в разные времена покушениях любопытных испытателей не токмо о брамгенских системах, но и о свойстве древнейшего их шомскритского (санскритского. — Н. В.) языка точного сведения по сие время Европа не имела; да и в самой Индии ни от кого сих предметов не можно занять, кроме Брамгенов, которые на пребывающих там европейцев не инако смотрят, как на бесчеловечных гонителей, или как на презрительнейших

520

своих париев, которые употребляются у них для выносу и вывозу всякой нечистоты из домов и из дворов», — так писал Герасим Степанович Лебедев (1749—1818), музыкант из Ярославля, первый русский индолог, первый профессор восточных языков при Российской Академии наук, живший в Бенгалии во второй половине XVIII в.

Эта характернейшая черта индийской действительности XVIII в., осветившая фон, на котором столетие спустя развивалось индийское просветительство, отмечалась и англичанином У. Джонсом, основателем азиатского общества в Калькутте, в письме от 6 октября 1787 г. к Ч. Вилкинсу — первому англичанину, изучившему санскрит. Джонс писал: «Вы первый европеец, который когда-либо понимал санскрит и будете, возможно, последним».

Художественные достоинства индийской литературы Позднего Средневековья, особенно в сопоставлении с литературой Развитого Средневековья (XIV—XVI вв.) еще лет двадцать назад оценивались весьма невысоко. Причина того — ряд объективных обстоятельств, и прежде всего плохая сохранность текстов этого периода и малая их изученность. Лишь в последние два-три десятилетия в индийских научных кругах возник определенный интерес к индийской культуре XVIII столетия, неуклонно возрастающий за последние годы. Открытие новых памятников, систематизация и публикация текстов, семинары и конференции по проблемам культуры XVIII в. значительно расширяют наши представления об этом периоде истории индийской литературы, систематическое изучение которой по сути только начинается. Но и при нынешнем состоянии исследований общий взгляд на индийскую литературу XVIII в. дает отнюдь не бедную картину. Во всей бенгальской литературе за весь период ее существования индийская традиция выделяет трех великих поэтов, один из них — Бхаротчондро Рай — жил и творил в XVIII в.; один из трех великих малаяльских поэтов опять-таки за всю историю развития литературы на языке малаялам — Кунчан Намбияр — также принадлежит XVIII столетию; Шах Абдулла Латиф, классик литературы Синда, — последний великий бхакт Индии — ни до него, ни после литература на языке синдхи не знала более значительного имени — жил в XVIII в. Расцвет театральных форм катхакали и якшагана на юге Индии, успехи литературы урду и маратхи — все это показывает, что искусство и литература народов Индии даже в период очевидного политического застоя отнюдь не оскудели.

Литература XVIII в. по своему типу почти не отличается от литературы предыдущего столетия, составляя вместе с ней период так называемого Позднего Средневековья. Каноны средневековой литературной системы в XVIII в. почти не нарушаются, иерархия жанров и стилей сохраняется. Как и раньше, в основном развиваются поэтические жанры; проза все еще занимает незначительное место, не выходя, как правило, за рамки литературных комментариев, переводов, хроник и сочинений, близких к агиографическим. Каждая из новоиндийских литератур продолжает развивать традиционные сюжеты в традиционных формах, возникших еще в XII—XV вв., а иногда и раньше: расо (героическая поэма) на языках хинди, маратхи, пенджаби; монгол (эпическая поэма, восхваляющая деяния различных божеств на земле) на бенгали; аттакатха (литературное либретто музыкальной и танцевальной драмы) на телугу, каннада и малаялам и многие другие.

Однако стабильность литературных форм и сюжетов не означает абсолютной статики литературы. Поэзия XVIII в. все же отличается от поэзии XV—XVI вв. и даже от поэзии XVII в. Меняется жизнь, а вместе с ней и поэзия, постепенно накапливая новое качество в пределах традиционных форм, в пределах средневековых законов искусства. В придворной литературе того времени (двор правителя по-прежнему оставался едва ли не единственным центром культуры) наибольшей популярностью пользовалась любовная лирика. Стихи на любовные сюжеты в XVIII в., так же как поэзия бхакти в период Развитого Средневековья, были связаны с культом индийских божеств, однако к XVIII в. они уже начинали терять не только простоту и ясность формы, но и чистоту эзотерической изысканно-совершенной поэзии, порожденной доктриной самоуглубления и отказа от мира. Для Кабира, поэта XVI в., любовь — прежде всего чувство, открывающее человеку возможность раствориться в абсолюте, слиться с ним. Для поэтов XVIII в. любовь порой теряет мистический смысл, ограничиваясь земным кругом, все более формальной становится ее связь с культом, все более светской — ее сущность. В стихах направления рити (орнаментальная поэзия усложненной формы), сформировавшегося к середине XVII в. на диалекте брадж (диалект западного хинди), любовь Кришны к Радхе не только зерно религиозного мифа, но и романическая история. Поэт рити стремится не столько выразить личную преданность божеству, отразить стремление человеческой души или в назидательных целях передать подробности истории божественных любовников, сколько написать такие стихи, которые свидетельствовали бы о его поэтической

521

учености. Его привлекают прежде всего поэтические ассоциации, возможность, соблюдая нормы санскритской поэтики, создать нечто значительное в сфере формы. «Поэзия формы» возникает в Позднее Средневековье почти на всех индийских языках, хотя не везде определяет лицо литературы. Общим для всех локальных школ (рити на хинди, пандиткави на маратхи, маниправалам на телугу, «индийский стиль» на фарси) являются ориентация на искушенного читателя и строгое соблюдение законов классических поэтик (санскритской или персидской). В XVIII в. все с большей очевидностью проявляются негативные стороны этого направления, и на фоне уже тронутой вырождением традиции популярным становится даже среди искушенных приверженцев изящной словесности простой и безыскусный стиль. «Если стиль не отличается простотой и ясностью, нет в нем вкуса», — писал бенгальский поэт Бхаротчондро Рай. В Ориссе, например, где на протяжении более трехсот лет господствовала орнаментальная поэзия, возникает новое течение, противодействующее вычурному стилю. «Муза поэзии орья, устав от тяжелого и стесняющего ее парадного облачения, попыталась вновь выступить в более простом и естественном обличии» (Маядхар Мансинха).

Те же явления наблюдаются в литературе урду, пенджаби и маратхи. Но в Махараштре, области распространения языка маратхи, именно в XVIII столетии ученая орнаментальная поэзия достигает наивысшего расцвета в творчестве Моропанта (1719—1794), равноправно сосуществуя с простой и доступной неискушенному читателю поэзией.

В настоящей главе речь идет далее о наиболее ярких страницах литературы Индии XVIII в., а именно о поэзии бенгали, синдхи, урду, телугу.

521

БЕНГАЛЬСКАЯ ПОЭЗИЯ.
БХАРОТЧОНДРО РАЙ

Подчеркнутый герметизм индийской культуры, ее замкнутость в пределах средневековой традиции, отгороженность от современной истории ярко сказались в бенгальской литературе.

В начале XVIII в. Бенгалия стала независимым, процветающим государством, в середине века (1757) она превратилась в английскую колонию, «в страну голода, горя и нищеты». Живая история тех дней почти не отразилась в литературе XVIII в. «И намека на трагические изменения в судьбе бенгальского народа, — отмечает советский индолог И. А. Товстых, — нет в произведениях, созданных в это трагическое столетие».

Иллюстрация: Ритуальное весеннее купание женщин

Миниатюра школы Кангра. 1780 г.
Нью-Дели. Галерея современного искусства

Наиболее характерным для бенгальской литературы XVIII в. было творчество Бхаротчондро Рая (1713—1760), великого, как справедливо считает индийская традиция, поэта.

Рай жил на рубеже двух эпох — родился на закате Могольской империи, а умер три года спустя после битвы при Плесси, символизирующей начало британского господства, т. е. Нового времени Индии. Его поэзия обычно завершает историю средневековой бенгальской литературы, она же открывает историю литературы Нового времени. Первые бенгальские грамматики, первые бенгальские печатные книги были заполнены цитатами из Бхаротчондро. Современник поэта, Г. С. Лебедев, не раз отмечал в своих записях популярность его стихов в Индии — он слышал, как поэмы Рая пели на улицах. Бенгальский литературовед Дж. К. Гхош называет Рая «первым бенгальским поэтом с развитым в совершенстве чувством формы и стиля, первым, кто занимался поэзией как искусством.

522

Никто до Бхаротчондро и после него не изучал так любовно и терпеливо смысловую и звуковую гармонию бенгальского языка». Превосходный стилист, создавший своей поэзией «Тадж Махал из слов», он был мастером емкого, лаконичного, афористического стиха.

Главным трудом поэта, принесшим ему славу, была поэма «Оннодамонгол» — «Песнь во славу Онноды» (Оннода — букв. «дающая пищу» — одно из имен богини Дурги, бенгальский вариант Парвати — жены Шивы). Поэма была создана по заказу раджи Кришначандры, который поклонялся Дурге и насаждал ее культ в своих владениях. «Песнь во славу Онноды» написана в традиционном для бенгальской литературы жанре монгол — трехчастных поэм-восхвалений, какие обычно посвящались местным богиням.

Три части его монгол автономны, сюжетно не связаны; первая — согласно традиции повествует о женитьбе Шивы и Парвати. Во второй и третьей частях рассказывается о походе на Бенгалию полководца Ман Сингха, посланного Аурангзебом на усмирение индусского раджи Протопадито. В борьбе между Ман Сингхом и Протопадито решающую роль играет некий Бхобонандо Маджумдар (предок раджи Кришначандры, заказавшего поэму). Он же рассказывает Ман Сингху историю о Видье (бенг. Бидде) и Сундаре (бенг. Шундор), занимающую почти всю вторую и самую знаменитую часть поэмы. Эта старинная любовная история, хорошо известная по санскритским источникам, была популярна в XVIII в. Бхаротчондро принадлежит одна из ее интерпретаций. Герасим Лебедев писал, что он «перевел из древних книг экстракт героического стихотворца Бхаротчондрораи, который [...] написал так сладкоречиво, приятно, ясно и справедливо, что многие вытверживают наизусть» (далее отрывки из поэмы Бхаротчондро приводятся в переводе Г. С. Лебедева по архивным материалам).

Дата добавления: 2015-06-04