М.И.КАНДУР 3 страница

- Ха! Порт отсюда далековато. Вам надо ехать в Анапу. Так как же вы оказались здесь, и без документов? Думаете я поверю вашим расска­зам?

- Мы говорим правду.

Унтер-офицер с удовольствием отхлебнул чаю. У него возникла блестящая мысль.

- Золото. У вас должны быть деньги на доро­гу. Я слышал, у кабардинцев дела идут хорошо...

Аслан готов был закричать. Нахо сдержал его.

- У нас только несколько монет, чтобы запла­тить за проезд. Это все, смотрите, - он начал выворачивать карманы, но его собеседника обуя­ла жадность.

- Значит, золота нет. И вы думаете, что я поверю вашим небылицам?

Аслан, ругаясь по-черкесски, потянулся к кин­жалу. Момент был очень опасный. На счастье, открылась дверь и вошел офицер.

- Что здесь такое? - оживленно осведомился он. - Кто эти люди?

- Говорят, что они кабардинцы, Ваше превос­ходительство. Будто бы заблудились. Собираются отплыть в Турцию из Анапы, поэтому оказались здесь, - унтер ухмыльнулся, изо всех сил стараясь выразить свое презрение к пленным.

Полковник, однако, не обратил внимания на его тон и сосредоточился на сущности дела:

- Он едет в Турцию? Что ж тут особенного? - сказал он бодро. - Почему же ты задерживаешь его?

На лице унтера застыло выражение тупости и непонимания:

- Я... э-э… Я как раз собирался помочь ему, Ваше превосходительство. Ему нужно узнать до­рогу...

Не обращая внимания на льстивый лепет сво­его подчиненного, полковник снова внимательно посмотрел на туземцев. Он прекрасно понял, что унтер-офицер собирался вытрясти из них деньги. Но у него не было сил устраивать разбирательст­во. Он устал.

- Покажи им дорогу и сразу возвращайся. Ско­ро прибудет полковник Калинин. Ты мне нужен здесь. Поторапливайся.

Нахо и Аслан покинули лагерь и вновь побре­ли к полоске пляжа. Быстро наступила ночь - это избавило их от страшного зрелища мертвых и умирающих людей, однако в густой темноте ночи они ясно ощущали незримое присутствие душ умерших. Что-то жуткое и мрачное висело над землей.

- Пошли отсюда, Аслан, - сказал Нахо.

- Нет! Еще раз я искренне говорю тебе: от­правляйся домой, Нахо! Я освобождаю тебя от твоей клятвы. Я знаю и ты знаешь, что мои мать с отцом или уже умерли - да смилостивится над ними Аллах! - или умирают где-нибудь здесь, и можно лишь молиться, чтобы смерть быстрее оборвала их страдания!

- Что ты такое говоришь?!

- Я говорю, что ты должен возвращаться в Кабарду и передать нашим людям, чтобы не ве­рили всей той лжи, которой нас потчуют русские. Нам нельзя ни в коем случае, ни за что на свете отдавать наши земли. У нас нет другого выхода, кроме как твердо стоять на своем и сражаться. Спасай свой народ, Нахо, а что касается меня - я пойду искать Шамиз-бея и последних повстан­цев в Сочи. Я буду сражаться, пока смерть не настигнет меня!

Аслан вскочил на коня, отвязал поводья вьюч­ных лошадей и исчез во мраке. Нахо в изнемо­жении упал на колени. Ему так и не удалось исполнить желание Казбека. Он мог лишь над­еяться, что, когда вернется домой и расскажет об увиденном, дедушка простит его и поймет, что он имел право нарушить торжественную клятву.

* * * * *

Полковник Захарьин воспользовался недолгим отсутствием унтер-офицера: достал откуда-то фляжку с коньяком и сделал два-три добрых глотка. Ожидая своего товарища, полковника Калинина, он сидел, развалившись, на стуле. Одна его нога покоилась в. разлитом на полу чае, дру­гая - прямо на столе. Неужели для этого он и пришел сюда? Неужели?

Некогда он, пламенный юноша, переведенный сюда из гвардии, был искренне влюблен в Кав­каз. Однако теперь горы лишились в его глазах былого романтического ореола. Карьера здесь ни в кавалерии, ни в пехоте не обещала ни чести, ни славы. Его некогда ярко-голубые глаза, горев­шие жаждой приключений, потухли, налились кровью, веки опухли и покраснели. Единствен­ным напоминанием об эпохе светлых надежд был его безупречный вид: те же белоснежные перчатки и идеально подогнанный мундир. Однако у Захарьина дрожали руки от чрезмерно­го потребления настойки опия, и от него на вер­сту разило водочным перегаром.

Вошел Калинин. Он был на десять лет старше Захарьина. Последний с трудом перегнувшись через стол, пожал руку вошедшему, и указал на стул, приглашая сесть.

- Недурная картина? Думаю, можно слегка развлечься, прежде чем приступить к сему ужас­ному делу...

Он сделал вид, что впервые сегодня открывает флягу, но Калинин хорошо изучил его и заметил, что стакан уже влажный.

- Мой бедный Захарьин. Вот уж когда не завидую тебе, так это сейчас. Зловоние чувству­ется далеко за пределами пляжа. Как полагаешь управиться с этим?

- Должен подуть ветер с берега, - рассеянно ответил Захарьин. - Да уж, верно, дельце прене­приятное, - он задумчиво уставился в пустой стакан, будто пытаясь сообразить, кто осушил его. - Но приказ есть приказ. Не так ли, стари­на?

Калинин залпом выпил коньяк и не ответил.

- Наша похоронная команда работает денно и нощно, - дурашливо отрапортовал Захарьин, взмах­нув стаканом. - Это работа не для солдат, но мы делаем ее.

Калинин недовольно скривился:

- Не могли, что ли, нанять местных?

Захарьин сверкнул на него глазами:

- А ты хочешь, чтобы об этом узнали все вокруг? Думаю, что не хочешь. Придется потерпеть. По крайней мере, пока все эти бедняги не перемрут. Кстати, - продолжил он, вновь пыта­ясь показать свою деловитость, - как там дела в штабе?

Калинин вздохнул:

- Теперь они требуют подробный отчет. Это идет с самого верха. Хотят знать, как произошла эта трагедия. Виновата ли в этом армия...

Захарьин театрально фыркнул, изображая сме­шок:

- Боже мой, виновата ли армия! - он изумлен­но развел руками, а затем начал перечислять
факты, загибая свои белые изящные пальцы. – А кто же еще? Сначала мы гнали их пешком вос­емь дней и ночей до самых кубанских болот почти без всякой кормежки. Они поглядели на эти скудные земли и объявили, что изменили свое решение и поедут в Турцию. Переселение... В штабе одобрили. Тем лучше. Второе: я получаю приказ гнать их опять в Анапу. Еще четыре дня. Даже солдаты устали сидеть в седлах! Но эти жалкие черкесы... Они мрут, как мухи. Еще бы: кормить не кормят и гонят без отдыха. Третье: мы добрались до Анапы - что же обнаружили? Судов нет! Нет этих чертовых судов! Четвертое: нам велят двигаться до Сочи. Черкесы добрались до Сочи и остановились. Теперь мы тут. Пятое:
ныне черкесы отказываются перемещаться вообще. Наотрез. Многие из них уже мертвы, осталь­ные безнадежны.

Захарьин выдохнул, безо всяких церемонии приставил фляжку к губам и изрядно отхлебнул из нее. Он уже был изрядно пьян, и ему нужно было лишь немного добавить, чтобы достичь желаемого состояния оцепенения.

- Скажи, Калинин: что мне делать? Перестре­лять их за неподчинение приказам? Они предпо­читают свернуться клубком и помереть прямо здесь на пляже.

Он катнул пустой стакан через стол. Калинин ловко поймал его.

- Ну и кого ты будешь винить тут, а?
Захарьин пьяно взирал на приятеля.

Калинин видел перед собой человека, находящегося на грани потери рассудка, у которого былое стремление исправно служить и подчинять­ся приказам сменилось холодным разрушающим ощущением краха.

- Не знаю, что тебе сказать, - ответил рассу­дительно Калинин. - Ну попробуй их силой заста­вить двигаться. Пригрози чем-нибудь.

Захарьин со злым смехом откинулся на спин­ку стула:

- Мы можем просто перестрелять их, но это будет пустой тратой патронов. Ты что, Калинин, не видишь, что здесь происходит? Они творят что-то невероятное, необъяснимое словами. Они совершают массовое самоубийство прямо у нас на глазах, и мы бессильны этому помешать!

Калинин понял, что с его другом началась истерика, и выставил вперед руку, пытаясь оста­новить его. Но Захарьин уже полностью потерял контроль над собой и сотрясал воздух яростными матерными словами, кипя ненавистью к самому себе, приятелю, армии, ко всей этой жизни со всеми ее мерзостями.

- А теперь иди к черту отсюда и расскажи то, что видел своим генералам! - кричал он. - Пос мотрим, найдется ли у них «радикальное решение» для подобной загвоздки!

Затем он рухнул на стол и впал в забытье.

* * * * *

Прошло совсем немного времени, и доклад пол­ковника Калинина оказался в военном министер­стве в Петербурге. Сам государь потребовал ин­формации о трагедии.

Реакцией Александра II был испуг. Если об этом станет известно в Европе... Видит Бог, он вовсе не был кровожадным деспотом. Он считал себя европейцем, цивилизованным и гуманным. К войне он относился с отвращением, особенно после бойни в Крыму. Кроме того, на него боль­шое впечатление произвел пленный Шамиль - в то время Александр Николаевич был еще цесаре­вичем и имел романтические представления о Кавказе.

Идея завоевания этой территории досталась ему в наследство от отца. Воплощение ее в жизнь он доверил пользующемуся его расположением наместнику князю Барятинскому, человеку леген­дарной мощи - военной, политической, интеллек­туальной и физической.

Сейчас он писал ему в Тифлис:

«Я намереваюсь совершить поездку на юг и увидеть Вас в действии. Думаю, что мое посеще­ние будет полезно в моральном плане. Огромные жертвы, связанные с переселением черкесов, и жестокость этой меры обескураживают русское общество...»

Это был продуманный план. Генерал Барятин­ский являл собой тот же тип командующего, что Потемкин и Ермолов: бесстрашный и жестокий. Как и они, он был наделен пылкостью и красно­речием и понимал, что именно эти качества не­обходимы для того, чтобы внушить уважение и страх горцам.

Он прочел письмо из столицы с почтением и некоторой долей удовольствия. Барятинского даже забавляло, что его щепетильный монарх с мягки­ми, часто мигающими голубыми глазами должен будет выдержать трудные объяснения. Такое ис­пытание могло пойти на пользу императору. Однако он, Барятинский, должен стать орудием окончательной победы в горах. Александр же будет лишь голосом совести и отвлечет людей от их страхов.

В глазах всего мира крайне важное значение имело то, что Александр отменил крепостное право по всей России и провел ряд важных реформ. Конечно, он хочет управлять цивилизованной страной цивилизованными методами. Но он не может не помнить слова, сказанные ему отцом на смертном одре: «Сохрани все. Сохрани все». К счастью, он смог переложить эту тяжесть на Барятинского. Чтобы достойно закончить эту войну, императору оставалось только предло­жить горцам последнюю, а, главное, очевидную для всех возможность компромисса.

Итак, осенью 1861 года еще один русский царь отправился на юг, для переговоров со строп­тивыми кавказцами - подобно его предшественни­кам Екатерине II, Александру I, и Николаю. Он решил встретиться с черкесами в старинной ка­зачьей твердыне, построенной знаменитым По­темкиным на берегах Кубани и названной в честь великой императрицы Екатеринодаром - «даром Екатерины».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда Дэвид Эркарт погружался в горячую ванну, ему становилось легче дышать. Раньше он не мог бы и вообразить, что утратит интерес к общественной жизни, однако же это произошло: ухудшение здоровья сильно сказалось на его энер­гичности, но не повлияло на интеллект. Как человек, привыкший мыслить логически, он смог объективно и спокойно оценить свое состояние и принять все меры для того, чтобы его самочувст­вие как можно менее сказалось на работе. Теперь ему просто необходимо было устраивать себе короткие передышки. С этой целью он даже ус­троил точную копию турецкой бани в своей скром­ной усадьбе в лондонском предместье Рикмансу-эрт. В последнее время он все больше времени проводил там: отчасти для того, чтобы заглушить пронизывающую боль, вызываемую жестокими приступами кашля, отчасти потому, что это был единственный уголок, явственно напоминавший ему тепло и негу Востока, которых он, к сожа­лению, лишился.

Его жена, тем временем, как всегда, спокойно и вежливо, разговаривала с группой неожидан­ных посетителей. Ее мелодичный, но твердый голос едва доносился сюда, напоминая негромкое жур­чание. Вздохнув, Дэвид повернулся на деревян­ной лавке, мечтая о том, чтоб его не беспокоили еще хотя бы десять минут. Голос супруги пробу­дил в нем приятные воспоминания.

Без супруги Эркарту очень не сладко жилось бы на этом свете. Конечно, он всегда имел при­личный доход, на который можно было жить безбедно, однако только в эти последние годы Харриет Фортескью создала для него среди бур­ного моря жизни уютный островок доступных земных благ. Она мудро и рачительно распоряжа­лась их средствами, следила, чтобы в доме всегда была чистота и вкусная еда, морально поддержи­вала мужа.

Дэвид долго боролся с жизнью в одиночку, он имел склонность к сплину, порой был подвержен приступам невыносимой слабости, однако, же­нившись, удивлялся тому, как он, закоренелый холостяк, легко привык к семейной жизни. Он очень ценил Харриет, ее заботливость, скромность и самоотверженность. На удивление всем и, глав­ное, самому себе, Эркарт не мог не признать, что его поздняя женитьба на женщине, давно уже оставившей всякую надежду на замужество, ока­залась необычайно удачной.

Он вспомнил свою первую встречу с Харриет. Она безвозмездно работала секретарем в одном из его «черкесских комитетов». Эта женщина принадлежала к среднему классу и выделялась скорее интеллектом, чем внешностью. Однажды Дэвид похвалил ее за хорошую работу, и до сих пор с удовольствием вспоминал, с какой благо­дарностью она взглянула на него, сказав, что считает это за честь для себя. Дэвиду понрави­лись ее безупречные манеры, и взаимная симпа­тия стала основой взаимной любви.

Они были знакомы лишь шесть недель. И вот однажды после очередного заседания комитета, он сделал ей предложение. Они обвенчались в приходской церкви Риксмансуэрта.

Став хозяйкой в его доме, она первым делом разобрала его бумаги, и привела в порядок рабо­чий стол. Постепенно жена начала организовы­вать и планировать его работу: периодически писала ему маленькие записочки-напоминания, договаривалась о встречах на следующий месяц и т.д. Сам не очень привлекательный, если не ска­зать некрасивый, хотя и очень начитанный и набожный, Дэвид постепенно все привязывался к Харриет и вдруг однажды обнаружил, что ее невыразительная внешность, освещаемая внутрен­ней красотой, становится для него все привлека­тельней и желанней.

Харриет подошла к двери и прервала его при­ятные размышления:

- Дорогой, тут к тебе мистер Ролланд и мис­тер Билз. Я усадила их в твоем кабинете, но сказала, что придется подождать до двух.

- Спасибо, Харриет.

- Я позову тебя. А пока отдыхай, хорошо?

- Хорошо.

У Дэвида не было ни желания, ни сил сопро­тивляться, и он тут же заснул.

Ему показалось, что прошло лишь несколько секунд, когда в дверь вновь постучали. Эркарт поднялся с лавки безо всяких усилий быстро окунулся в ванну с холодной водой, стоящую за дверью у маленькой обделанной кафелем парилки. Если повезет, то теперь на несколько часов он избавится от боли и прочих неприятных ощуще­ний.

Тем не менее, когда Дэвид оделся и предстал, наконец, перед Ролландом и Билзом, те порази­лись, как быстро ухудшается состояние человека, которого они всегда считали светочем и примером во всем. Дэвид Эркарт был болезненно худ: голу­бые глаза лихорадочно блестели, щеки ввалились, кожа была на лице была белой, как полотно, а от его мягких рыжих волос, которые и раньше не отличались густотой, остался лишь маленький смешной ободок на затылке. Из-за выступившей на лбу небольшой испарины он имел какой-то неестественный вид.

- Харриет угостила вас кофе... замечательно, - проговорил он голосом, сохранившим еще свое обаяние и удивительный тембр. - Итак, Эдмонд, насчет писем для последнего номера «Портфолио»... Полагаю, что именно это заставило Вас отправиться сюда, не так ли? Я собирался под­везти их в четверг, старина, так что не стоило, на самом деле...

- Не беспокойтесь, Дэвид, - Эдмонд Билз, пред­седатель Черкесского комитета в Лондоне, а так­же соавтор Эркарта по множеству политических памфлетов, потер руки и устроился поближе к огню. Он вел себя с чрезмерной веселостью, которая, впрочем, не могла обмануть его старых друзей и давних компаньонов.

- Мы хотели бы поговорить с тобой конфиден­циально. Видишь ли, - Билз согревая руки, быстро глянул на Стюарта Ролланда, который был столь же долговяз, насколько сам Билз оса­нист, имел тонкие черты лица не в пример его крупным и был всегда гладко выбрит, тогда как лицо Билза покрывала густая растительность. Этим взглядом он словно бы советовался с ним, кому из них лучше сообщить Эркарту неприятное из­вестие.

- Ну что там, друзья? Нечего ходить вокруг да около...

- Лапинский не послушал нашего совета, - коротко и мрачно проговорил Ролланд. - Он со­бирается приехать из Константинополя в Лондон с группой черкесов-делегатов. Сегодня утром мы получили сообщение об этом.

Дэвид тяжело опустился на стул рядом с Бил­зом:

- Я знаю. Но из этого не выйдет ничего хорошего.

- У нас есть ответ на петицию, которую они направили королеве в августе, - добавил Била. - Должен сказать, что упорство этих людей восхищает. Прочитать?

Эркарт снова поднялся. Он был из тех, кто не может усидеть на месте. Он принялся расхажи­вать по комнате, и Билз расценил это как разре­шение прочитать ответ на августовскую петицию черкесов, полученный из министерства иностран­ных дел.

- Так... «Исполнено Эрлом Расселом... так... так... касательно поведения России в отношении Черкесии... так... так... так... Я уполномочен довести до вашего сведения, что Правительство Ее Величества не может вмешиваться в дела, о которых идет речь».

Эркарт поднял руки над головой в каком-то странном вычурном жесте:

- Они сыграли на руку министерству инос­транных дел! Я вам предсказывал, каковы будут последствия. Просто ужасно, что эти люди долж­ны будут получить такой ответ - резкий... как удар по голове. Прямое обращение к королеве дает парламенту возможность заявить, что «пра­вительство не может вмешиваться...», будто от­сылка Ее Величеством маленького любезного письма дорогому и далекому кузену, императору Российскому, есть дипломатическая акция, осво­бождающая их от ответственности...

- Хорошо сказано, - вымолвил Ролланд, также выглядевший очень расстроено. - Что мы можем предпринять, Дэвид?

- Кто эти прибывающие депутаты?
Ролланд надел монокль и заглянул в запис­ную книжку:

- Хаджи Хайдар Хасан и Кустар Оглы Исмаил из Константинополя.

- Хаджи Хайдар! Я встречал его в Шапсугу. Это почтенный достойный человек. Печально, что ему выпало такое испытание.

- Не надеетесь уже ни на что хорошее, Эркарт? Всем Вы всегда казались оптимистом...

Эркарт покачал головой:

- С годами оптимизма все меньше, Эдмонд. Поэто­му я изо всех сил старался заставить парламент внимательно отнестись к предательству Палмерстона...

Билз и Ролланд снова переглянулись. При всем их уважении к Эркарту, некоторые моменты всегда беспокоили их. Эта неизбывная ненависть к Палмерстону ни к чему не приведет и утихнет лишь тогда, когда один из противников ляжет в моги­лу. Это совершенно ясно.

Эркарт кружил по кабинету, глубоко засунув руки в карманы:

- Нам нужно сделать для черкесов все, что в наших силах, джентльмены. Давайте известим комитеты на севере, устроим поездку, проведем переговоры... По крайней мере, хаджи Хайдар и его спутник смогут кое-что понять о положении в Англии и ощутить сочувствие общества к их борьбе. Ведь наверняка все официальные двери в Лондоне будут закрыты для них. Вот увидите, - он остановился у окна, мрачно взирая на рас­кисшие осенние лужайки и намокшие лавровые кусты своего сада. - Как только они приедут, приведите их сюда. Неплохо будет потолковать о прошлом. Но только чтобы полковника Лапинского я в этом доме не видел. Это ни к чему... Вы меня понимаете?

Ролланд согласился. Иногда он не мог понять, в чем, собственно, заключается болезнь Эркарта: то ли это паранойя в начальной стадии, то ли болезнь сосудов вследствие дипломатических тру­дов... Иногда ему казалось, что первое, и тут же, что скорее второе. Так было и сейчас, при обсуж­дении встречи черкесов.

- Хорошо, Дэвид. Им понравится Ваша парил­ка. Думаю, сначала сводить их пару раз в мой клуб, с Вашего разрешения....

- Армия и флот, Пэлл Мэлл? Им это придется по вкусу, - Эркарт снова повернулся к окну и, наконец, позволил себе быть довольным.

Когда посетители ушли, в комнату вошла Хар­риет. Эркарт взял ее за руку:

- Ты мне поможешь, дорогая? Нам надо будет договориться с представителями как можно большего числа комитетов... Нужно подсластить пилюлю - у меня печальное предчувствие, что эти люди уедут с пустыми руками. Неплохо было бы убедить их, что несколько высокопоставленных и хорошо информированных лиц - на их стороне.

- Хорошо информированных благодаря тебе, Дэвид, - сказала Харриет нежно. - А теперь, может быть, ты немного отдохнешь? Ты выгля­дишь усталым.

Жизненной целью и страстью Эркарта была борьба за справедливость. Любовь же Харриет вмещала и стремление к личному счастью, и желание делать добро людям. Она не любила думать о том, что произойдет, если ее муж когда-нибудь потеряет надежду. Она не считала, что ее присутствия достаточно, чтобы поддержать в нем жизненную силу, но знала цену своему влиянию на него, как знала цену и ему самому.

* * * * *

Эркарт был тронут видом двоих черкесов-пос­ланников, которых привез к нему Стюарт Ролланд. Хаджи Хайдар был старшим из них, ему было лет шестьдесят, хотя в его волосах не было и намека на седину. Его спутник, Кустар Оглы Исмаил, был крепким пятидесятилетним мужчи­ной. Оба носили длинные бороды и предпочитали все время ходить в национальной одежде - чер­кесках, каракулевых папахах, мягких кожаных сапогах. На них были искусно отделанные пояса и кама. Хаджи Хайдар представлял шапсугов, а Кустар Оглы - абазахов.

- Добро пожаловать! - воскликнул Дэвид Эркарт. Он был искренне обрадован при виде столь яркого напоминания о его прежней жизни.- Разрешите представить вам миссис Эркарт.

Харриет была само очарование. Эти грозные бородатые чужестранцы, вооруженные кинжала­ми, могли бы нагнать страху на обычную женщи­ну. Ей же было приятно их видеть, и она отве­чала на их природную учтивость и сдержанность простотой в обращении и хорошими манерами.

Гостей провели в скромную столовую. Им быс­тро удалось преодолеть сложности обеденного этикета. Горцы никогда в жизни не ели за одним столом с женщиной, но вели себя с большим тактом. Внимательно наблюдая за Харриет, все движения которой были намеренно замедленны, они благополучно освоились с европейской мане­рой еды. Естественно, предварительно она посоветовалась с мужем касательно меню: были под­аны суп, жаркое, воздушный пудинг и сладкие кремы.

- Они просто прелесть, Дэвид, - тихо сказала она мужу через стол. - Ужасно, что министерство иностранных дел не устроило хотя бы одной официальной встречи с ними.

Дэвид перевел это замечание на турецкий для хаджи Хайдара, который ответил без обиняков:

- Я не удивлен. После нашей встречи с царем в Екатеринодаре мы поняли, что друзей у нас немного.

- Вы ведь не просили ничего сверхъестествен­ного, - мрачно заметил Эркарт.- Вам нужно всего лишь право мирно жить на своей земле в обмен на признание власти русского императора.

- Да, но мы также просили его, чтобы все казаки были удалены из наших земель. Мы запоздали с этой просьбой, - за этими словами последовала небольшая пауза. Хаджи Хайдар ясно сказал о том, чего они больше всего боялись.- Итак, Дауд-бей, сейчас в Черкесии проходит все­общий меджлис. Мы избрали военный совет, призвали всех к оружию и провозгласили свя­щенную войну. У нас нет выбора. Или война, или насильственное выселение. Поэтому мы наде­емся, что благородные англичане снабдят нас деньгами и убедят свое правительство оказать нам помощь.

- Послушайте, - Дэвид уже не впервые начи­нал этот разговор, - вы не должны возлагать слишком больших надежд на эту поездку. И до­лжен извиниться, что не смогу поехать с вами. Мое здоровье... Я не могу ехать на север в это время года...

Хаджи Хайдар коснулся руки Эркарта, преры­вая его:

- Конечно, конечно, мы понимаем, Дауд-бей. Но мы должны поступить так, как считаем правильным. Вы всегда были нашим преданным со­юзником. Мы только надеемся, что англичане не дадут Российской Империи властвовать над нами. Вы знаете, что это несправедливо, мы тоже это знаем. Благородные англичане к нам прислуша­ются. Теперь, если можно, мы бы хотели лечь спать. У нас был тяжелый день...

- Харриет проводит вас, - Дэвид объяснил все своей жене, и она увела гостей.

Эркарт сидел один за скромно сервированным столом и размышлял о собственных великих пла­нах, о том как он мечтал завоевать славу для своей страны, победу для Турции и Черкесии. Он знал, что у него есть «дар предвидения», как это называли другие. Главным для него всегда была справедливость. И именно справедливость застав­ляла хаджи Хайдара говорить так, как он только что говорил. Однако Дэвид Эркарт знал и то, что его соотечественники устали от войны, и то, что для большинства из них Кавказ слишком далеко от Англии.

Тем не менее, Эркарт недооценил энтузиазм двоих черкесов. Они поездом отправились в Шотландию, посетив сначала Данди, затем Эдин­бург, потом поехали на юг через Шеффилд, Ньюкасл, Престон, Манчестер, Маклсфилд и Лидс. С самого начала этого путешествия английская пресса воспылала симпатией к экзотическим джен­тльменам. Эркарт, Ролланд, Билз и другие члены черкесских комитетов по всей Англии, без сомне­ния, сделали многое для гостей.

Дэвид следил за поездкой с огромным интере­сом. Он читал жене вслух то, что писала о его друзьях газета «Данди Эдвертайзер»:

- Ты только послушай, Харриет: «Оба вождя наделены необыкновенной внешностью. Их вели­чественная осанка, романтические одеяния, их темные, мрачные, и в то же время, проницатель­ные ястребиные глаза, врожденное выражение спокойствия и собственного достоинства на ли­цах, - все это говорит, что перёд нами выдающи­еся личности и заставляет задаться вопросом, какже получилось, что орды русских, прокатившись бесчисленными волнами к подножию Кавказских гор, вытеснили их с родины...» Или вот еще: «Волосы, цвета вороного крыла, черные бороды, широкие, черные как смоль брови вразлет...» О Боже, ну сколько можно! - Давид вздохнул. - Газетчики расписывают их так, словно это какие-то диковинные музейные экспонаты.

- Ты воспринимаешь все слишком буквально, - упрекнула его Харриет. Она вскрывала одно из писем, пришедших с утренней почтой. - Послу­шай, как это мило! Мне пишет переводчик хаджи Хайдара, юный Майкл. Он сообщает, что им безумно понравились пейзажи Йоркшира, и они остановились ненадолго, чтобы понаблюдать за пахотой.

Эркарт поднял глаза от газеты:

- Тамошняя местность должна была им понра­виться.

- Да, Майкл пишет, что они попросили у фер­мера разрешения попробовать в работе невидан­ный ими плуг. Оба прошли с ним по очереди, и у них получилась превосходная борозда. Вот, почитай сам...

Дэвид прочел письмо своего ученика: - Они прекрасные земледельцы. Интересно, смогли бы они жить в Англии? - вяло спросил он. - У них на родине казаки сейчас собирают кукурузу, посеянную шапсугами. Выгодно, не правда ли? Достаточно въехать в опустевшую деревню, и через несколько недель поля сами начнут кормить тебя...

- Сообщения в прессе собирают людей на встре­чи с ними, дорогой, - мягко заметила Харриет. - В Эдинбурге их встретили особенно восторженно, и в конце концов им удалось собрать там более пятидесяти фунтов. Мистер Билз сообщил мне об этом с сегодняшней утренней почтой.

- Пятьдесят фунтов, - с горечью произнес Эркарт. - Это ничто. Абсолютный нуль. Сантименты и сотрясание воздуха. Лапинский поступил не­ правильно, толкнув их на эту поездку.

* * * * *

Очередную остановку посланники совершили в Престоне. Собрание должно было проходить в зале Зерновой Биржи - солидного старого здания, которое вовсе не было приспособлено для поли­тических дебатов. Обычно здесь собирались мел­кие фермеры в тяжелых ботинках, чтобы устано­вить цены на зерно. Престонский черкесский комитет, как и другие, сумел организовать эту встречу, как и предсказывала Харриет. Зал был переполнен, оживленные разговоры эхом отдава­лись под высоким куполом. Белые стены с колон­нами, скамьи из красного дерева и свинцовые переплеты окон не произвели впечатления на черкесов: архитектура различных общественных зданий, виденных ими за время трудного путе­шествия, уже начали сливаться в одно пятно. Их восхищали люди.

Дата добавления: 2015-06-04