М.И.КАНДУР 9 страница

- Зачем? - Аслан почти хохотал, выбираясь на сушу вброд. Он нес на руках молодую мать и ее ребенка. Теперь они стали совсем легкими, почти невесомыми.

Ханаф брел позади. - Зачем... Что значит «зачем»? - спросил он раздраженным, хриплым голосом.

- Зачем мы все так спешим покинуть наше судно? - спрашивал Аслан. - Вы же сами видите, здесь ничего нет. Кроме других людей, таких же, как мы...

Прибрежная полоса была сплошь покрыта трупами. Поодаль оборванные переселенцы - те, кто приехал сюда раньше и умудрился выжить, кое-как соорудили из выброшенных морем дере­вяшек ветхие хижины, прикрыв их хлопающими на ветру циновками. Некоторые просто свалили в кучу свои вещи и свернулись на песке в тени тюков. Песок простирался на многие версты. Но это был не пляж. Это было начало пустыни.

Аслан застонал:

- О Кавказ! Мы покинули тебя ради этого? Какое безумие! Какая огромная ложь! Какую подлость способен совершить человек по отноше­нию к своим братьям!

Ханафа, казалось охватило внезапное оживле­ние. Он присоединился к группе мужчин, кото­рые брели по берегу, споря и проклиная судьбу.

- А куда делся Шамиз-бей?! - кричал один из них. - И где имам?! Я не видел их с тех пор, как мы взошли на корабль!

Ханаф расхохотался:

- И не увидишь, друг. Курица, у которой есть деньги, и в аду клюет сладкое зерно.

Аслан вдруг понял, что ему надо делать. Он думал о том, что предпринял бы его отец, хаджи Даниль, если бы ему довелось попасть в такую ситуацию, и сама мысль об этом возбудила в нем жажду действия. Хотя спорящие мужчины бьши ему незнакомы, он подошел к ним и приказал:

- Прекратите эти разговоры! Сейчас надо не болтать, а действовать! Надо помочь женщинам и детям сойти на берег, разбить лагерь... Раз у нас нет предводителя, мы будем сами себе предводи­тели.

Устыдившись, мужчины снова вошли в воду и принялись помогать более слабым добраться до берега. Никто из местных властей не пришел, чтобы оказать помощь прибывшим. Не было ни продовольствия, ни жилья...

Суда быстро опустели. Подгоняя слабых и больных, матросы сбросили последних из них в море и, подняв якорь, поспешили отплыть. У самого берега Турции вновь погибло множество людей, и даже Науруз оказался бесполезен. Чер­кесами овладела покорность судьбе.

Тем не менее, они, наконец, оказались на суше. Появилась хоть какая-то надежда найти пресную воду и еду. Женщины начали разводить костры из валяющихся на песке кусков дерева, чтобы вскипятить воды и позаботиться о боль­ных. Науруз и еще несколько сильных мужчин, позабыв на время свои воинские навыки, заня­лись строительством лачуг.

За несколько дней прибрежная полоса покры­лась множеством землянок - жалких убежищ, которые мужчины вырыли почти голыми руками для своих женщин и немногих оставшихся в живых малышей. Некоторые из воинов-шапсугов, взяв ружья, бродили поодаль в скудных зарослях кустарника в поисках какой-нибудь дичи. Люди забили немногих уцелевших овец и коз - их мясом надо было хоть как-то накормить как можно большее число переселенцев. Часть коз была ос­тавлена, чтобы у больных и у детей было немного молока.

Невероятно, но через несколько дней шапсуги почувствовали, что спасены. Это была еще не жизнь, а лишь существование, но люди немного оправились, вновь начали произносить молитвы.

Ханаф первым заговорил о кладбище:

- Это очень важно, - настаивал он, - Мы должны выбрать место где-нибудь в сторонке и
вырыть глубокую яму. По-моему, это надо сде­лать вон там, - он указал на дальний конец прибрежной полосы. Казалось, он выбирает себе участок для дома.

- Хорошо, старик, - грубо пошутил Науруз, - если ты хочешь быть похороненным там, я согласен. Чем раньше, тем лучше, старый ворчун.

Аслан и Науруз много времени проводили вместе. Раньше им случалось воевать бок о бок, но никогда они не были так близки. Аслан был зрелым человеком, родился в семье богатого хад­жи, уважаемого старейшины. Науруз же, подо­бно необработанному алмазу, нуждался в огран­ке. Он всю жизнь провел в сражениях, и, похо­же, не имел никаких привязанностей.

Но даже на нем сказывалось напряжение этих дней. Это проявилось, когда шапсуги стали коп­ать могилы и опускать в них тела умерших. Науруз начал кашлять. Каждый раз, когда он пытался заговорить, у него перехватывало дыхание, и ему приходилось стучать себя кулаком по груди, что­бы высказаться.

- Я убью Шамиз-бея, - говорил он в проме­жутках между приступами кашля. - Если когда- нибудь встречу, убью его голыми руками...

Время от времени, влекомые общим порывом, мужчины собирались в круг, чтобы обсудить, что делать дальше. Эти собрания неизбежно своди­лись к выкрикиванию проклятий и возмущению своим теперешним положением.

- Я за то, чтобы мы вернулись, - говорил один (можно было подумать, что у него есть корабль, который ждет в гавани).

- Я предупреждал меджлис, - пылая правед­ным гневом, восклицал в ответ Науруз, - туркам нельзя доверять!

- Чтобы вернуться, нужны деньги, - высказы­вался другой. - У кого-нибудь они есть?

- Ха! Кто даст нам корабль! - возражали ему.

- Думаете, турки разрешат нам отплыть отсюда? Ясное дело, султан заключил с нашими вождями сделку! Аллаху известно, зачем ему это было нужно...

- Нет, - говорил кто-нибудь еще, - по-моему, все это дело рук русских генералов. Это они, вместе с Шамиз-беем устроили эту маленькую морскую прогулку...

- Да нет, здесь наверняка замешаны и другие,- перебивали его. - На этом побережье сотни черкесов других племен.

- Все виноваты в наших несчастьях, все вы­ играли от этого заговора, кроме нас!

Такие споры продолжались, иной раз, по многу часов, пока люди не уставали от бессмысленных пререканий. Не придя ни к какому решению, они медленно разбредались в темноте и укладывались спать рядом со своими близкими.

Однажды утром, дней через пять после того, как они закончили сооружение лагеря, Аслан, лежа в своей землянке, решил, что настал мо­мент предложить шапсугам свой план действий.

Он созвал импровизированный совет, в кото­ром приняли участие представители наиболее близких ему семей.

- Я считаю, что нам следует послать двух- трех самых сильных воинов на разведку. Они должны выяснить, где мы находимся - сказал он, - За этой пустыней должна быть какая-то жизнь.

- Хорошая мысль, - согласился с ним один из присутствующих. - Теперь, наконец, имея запас воды, мы можем передвигаться. Кроме того, у нас есть ружья…

- Да, - сказал Науруз, загораясь, - я пойду.

- Нет, - возразил Аслан, - ты не совсем здо­ров.

Науруз уже собрался возмутиться, но тут один из шапсугов, тот, что соглашался с Асланом, увидел вдали, на западе, облако пыли.

- К нам гости, - произнес он.

Замечание было излишне. Четыре всадника-турка уже величаво гарцевали меж горцев. Первым ехал толстый человек одетый как паша, остальные были в очень красивых красных фес­ках - принадлежностях военного мундира.

Как только толстый паша подъехал к группе совещающихся мужчин, остальные шапсуги со всего пляжа потянулись к приехавшим, словно чайки, летящие за кораблем. Турок быстро окру­жила толпа людей, жаждущих услышать, что скажет паша - они надеялись, что он принес им спасение.

Масляные пухлые губы паши скривились от отвращения, когда он вгляделся в эту толпу и учуял исходивший от нее запах. Аслан заметил отвращение на его лице и ответил ему взглядом, полным испепеляющей ненависти.

- Понимает ли кто-нибудь по-турецки? - спро­сил паша неприятным визгливым голосом.

Толпа невольно раздалась, пропустив вперед несколько старейшин-шапсугов. У этих стариков уже не было сил обустроиваться здесь, на берегу, однако Аслану, Наурузу и другим, принимавшим в последнее время решения, было приятно ви­деть, что старики вновь вспомнили о своих за­конных правах представлять свой народ перед чужаками.

- Некоторые из нас понимают, - сказал один из старцев. - Мы сами переведем для остальных.

- Что ж, прекрасно, - ответил турок. - Я - Сулейман Паша, губернатор этого края. Здесь все мусульмане?

Старики удивились этому вопросу:

- Да, губернатор, все. Мы черкесы.

- Если вы все мусульмане, то отчего же не ходите в мечеть и не молитесь там пять раз в день, как положено делать истинным верующим?

Толпа ошарашено промолчала на этот укор. Потом сердитый ропот стал расти среди людей. Первым высказался, конечно, Науруз:

- Мечеть? Мы даже не знаем, где здесь бли­жайшая деревня!

- Где земли, которые нам обещали? - выкрик­нул кто-то еще.

Вперед вышла какая-то женщина и схвати­лась рукой за красивые, украшенные кисточками, стремена Сулейман Паши:

- Мы голодны, господин! Наши дети умирают от голода! А в мечети ведь нет ни еды, ни мо­лока!

Сулейман Паша инстинктивно отпрянул, испу­ганный этим прикосновением. Затем, испуг сме­нила досада на то, что этот испуг был замечен. Кроме того, паша был оскорблен тем, что эта крестьянка осмелилась дотронуться до него.

Он указал на нее своим кнутом:

- Мусульмане не допускают такого! Женщи­ны, тем более, не прикрытые чадрой, не должны находиться среди мужчин. Уберите ее!

Один из старейшин осмелился вступиться за женщину:

- Господин, в нашей стране женщины не от­деляются от мужчин и не закрывают свои лица.У нас другие обычаи...

Сулейман Паша побагровел от ярости:

- Забудьте привычки неверных! Забудьте ваши «обычаи»! - он презрительно усмехнулся. – Здесь вам не Россия. Женщины должны носить чадру и находиться отдельно от мужчин.

Стоящая рядом с Асланом молодая женщина, которая еще на корабле потеряла ребенка, нача­ла плакать. Из ее груди исторгались низкие, протяжные рыдания.

У Науруза лопнуло терпение. Хотя ему и не полагалось встревать - от имени народа говорили старейшины, но он не мог больше сдерживаться:

- Мы поняли, что нам не место в вашей стра­не. Мы хотим, чтобы нам разрешили вернуться домой. Мы будем вам благодарны, если вы пред­оставите нам суда для плаванья, господин губер­натор. Многие из нас готовы отплыть немедлен­но. Сегодня же.

Гул одобрения пронесся по толпе переселен­цев, окружившей губернатора. Губы Сулеймана Паши скривились. Невежество этих людей порой даже забавляло его.

- Аллах-у-Акбар! - он воздел руки вверх, - вы говорите чепуху! Никто не в силах изменить договор двух великих держав. Вы должны быть терпеливы. Ваши жертвы будут вознаграждены, и вы достигнете процветания...

Он схватил поводья и заставил свою лошадь ездить по кругу, расчищая пространство вокруг себя. Черкесам невольно пришлось отпрянуть.

- Слушайте, что я скажу! Во имя султана, калифа Пророка нашего Мухаммеда, да благосло­вит его Аллах, я приказал составить список всех мужчин и юношей, способных нести военную службу. Все, внесенные в этот список, будут немедленно мобилизованы. Те, кто пойдет слу­жить добровольно, получат награду - их семьям будет оказано покровительство государства.

Офицеры, сопровождавшие Сулеймана Пашу, принялись расталкивать толпу черкесов, разделяя ее на группы, человек по двести в каждой.

Люди были потрясены и совершенно растеря­ны. Они льнули друг к другу, словно животные, в поисках утешения и хоть каких-нибудь объяс нений. Когда слова паши были переведены, и весь смысл ужасного предательства открылся, ропот стал громче, но в нем звучала растерянность, а не вызов.

Аслан посмотрел на Науруза холодным и мрач­ным взглядом:

- Если раньше мы не были уверены, теперь нам все ясно. Вот почему султан послал за нами корабли. Его армии нужны солдаты!

Сулейман Паша наблюдал, как эти люди пе­реговариваются на своем языке. Никто не осме­ливался открыто протестовать. Паша был дово­лен: у этих людей нет выхода. И чем скорее они это поймут, тем лучше для них, и меньше хлопот ему.

- И последнее, - паша набрал в грудь воздуха, готовясь сделать еще одно заявление. – Жители Самсуна жалуются, что здесь было совершено несколько краж. Я предупреждаю вас - всех предупреждаю! Любого, кто будет пойман за кражей кур или еще чего-нибудь, повесят на городской площади!

Теперь черкесские мужчины стояли молча, скрестив руки на груди и опустив головы. Жен­щины повернулись спиной, многие из них просто пошли прочь от этого места.

- Оставайтесь в этой части побережья, пока ваши мужчины не будут определены на службу, - выкрикивал паша. - Позже мы решим, куда вас переместить!

Никто не ответил на это распоряжение. Гу­бернатор подождал некоторое время, разозлен­ный демонстративным неуважением. Его непри­язнь к переселенцам еще более усилилась.

Аслан и Науруз стояли рядом, плечо, к плечу. Они оба не имели семей, и было очевидно, что их заберут в армию.

Аслан неожиданно отступил вглубь толпы и схватил одного из мужчин за руку:

- Ханаф! Где Ханаф?!

Его вопрос шепотом передали по толпе.

Тем временем, Аслан постепенно пробрался сквозь ряды соотечественников к молодой жен­щине с маленьким мальчиком на руках. Теперь она уже не плакала, а просто покачивала ребен­ка, напевая ему грустную песню.

- Слушай меня, у меня мало времени, - ско­роговоркой прошептал Аслан. Турецкий патруль двигался через толпу уже совсем рядом, и скоро его должны были заметить.

- Что тебе надо? - изумилась женщина. - Ты хочешь отнять моего мальчика?!

Только теперь Ханаф, наконец, коснулся ру­кой его локтя.

- Ханаф, слушай, слушай хорошенько, я не могу объяснить ей... Ты должен сказать, что ты мой отец. А они - твоя дочь и внук. Понял? Если меня заберут на военную службу, о вас станут заботиться. Это единственное, что я могу для вас сделать. Согласен?

Женщина подняла глаза - она, наконец, поня­ла:

- Я не знаю твоего имени...

- Аслан, сын хаджи Даниля... Ханаф помнит мою семью. Он расскажет тебе обо мне...

В этот момент турецкое кнутовище ткнулось в плечо Аслана, и он быстро обернулся.

- Я готов, - сказал он по-татарски, - только попрощаюсь с сестрой.

- Мариан - прошептала она, - да благословит тебя Аллах...

Аслан поцеловал ее малыша и присоединился к другим призывникам, которые беспорядочной толпой потянулись на регистрацию.

* * * * *

Дэвид Эркарт лежал в постели, собираясь продиктовать Харриет письмо, предназначавшееся мятежному князю Дагестана, который соби рался выступить в поддержку черкесских пов­станцев.

- Ты готова, Харриет? Я почти закончил, обдумываю последний абзац... Хочу, чтобы ты записала письмо поскорее...

- Не беспокойся. Я обо всем позабочусь. Да­вай сделаем это, и ты отдохнешь.

Дэвид нетерпеливо взмахнул рукой. Время летело.

- Сначала, конечно, дата - тридцатое апреля тысяча восемьсот шестьдесят третьего года... Те­перь так:

«Посылаю Вам флаг. Это тот же самый, что я ранее посылал черкесам. Отличие состоит толь­ко в том, что звезды на нем прежде символизи­ровали малые племена Западного Кавказа, а те­перь они являются символом целых народов. На флаге три звезды: одна - Черкесия, вторая - Дагестан, третья - Грузия.»

Харриет быстро записывала. Глаза ее напол­нились слезами. Это письмо, Дэвид сочинял все утро. В нем говорилось, что горцы не должны верить ни единому слову, из того, что пишет о войне «Лондон Таймс»- все это инспирирует ни кто иной, как русский посол. Эркарт считал, что его собственную страну предали так же, как и Черкесию.

В течение последующих долгих месяцев Дэвид Эркарт, почти прикованный к постели, одно за другим получал сообщения о подавлении сопро­тивления черкесов. Генерал Бабич, «победитель шапсугов» двигался к побережью, гоня на Запад остатки горцев. Многие прибрежные племена - пшку, ахципсу, агибы, джигиды, были почти полностью уничтожены. Молва утверждала, что во время этого похода, множество черкесов, со­гнанных в Абиго, охваченные безумием, скопи­лись в ущелье. Русские, атаки которых им перед этим удавалось отражать четыре дня, поливали ущелье огнем, пока там не осталось ни одного живого.

Двадцать первого мая тысяча восемьсот шесть­десят четвертого года на лесной прогалине в Акшипсу великий князь Николай Николаевич, брат Александра Второго, собрал свои войска для тор­жественного молебна в честь победы над черкеса­ми и послал депешу своему царственному брату, поздравив его с окончанием войны.

В июне тысяча восемьсот шестьдесят четвер­того года Дэвид Эркарт выпустил номер «Свобод­ной прессы» с траурной рамкой на обложке - знак поражения Черкесии.

Здоровье его было совсем подорвано. В том же месяце они с Харриет покинули Англию. Они поселились в своем шале в местечке Мелезес в Швейцарии - в самом сердце высочайших гор Европы. Давид Эркарт никогда более не ступил на землю Англии.

* * * * *

Брак Нахо оказался счастливым во всех от­ношениях: его жена Диса родила ему за четыре года трех здоровых сыновей. Новая жизнь помог­ла Нахо обрести покой. Она вернула ему веру в будущее и, кроме того, он был рад видеть, как Казбек воспрял духом от того, что теперь род его был продолжен. Старики надеются на это. Трое внуков, и все мальчики! Ничто не могло порадо­вать сердце черкеса больше. К тому же, Казбек был доволен, что у его правнуков такая мать, как Диса, не обремененная мыслями о неизбеж­ности трагичной судьбы своих детей, как его покойная Нурсан.

Ошибкой было считать, что Казбек меньше чтил память Нурсан из-за ее отказа от материн­ства. В конце концов, она оказалась права. Стра­хи ее были вызваны вовсе не отсутствием чувства долга, и не мятежным духом противоречия обы­чаям. Нурсан всегда была прекрасной хранитель­ницей домашнего очага, искусной рукодельни цей, любящей женщиной. Однако, как теперь понимал Казбек, она была наделена даром пред­видения, и с самого момента рождения Имама чувствовала, на какую судьбу обрекли его небеса.

Нахо часто наблюдал, как его дед дремлет на террасе по привычке всех стариков. Teперь во дворе перед ним играли с собакой трое малышей, а не один, как когда-то перед Ахметом. Нахо всегда удивлялся тому, что вид детей оживляет в нем ощущения его собственного детства. Это было нечто большее, чем просто воспоминания. Он смотрел, как его старший сын Хасан заставляет собаку скакать через палочку, и сейчас же чув­ствовал на языке вкус горячего супа, который бабушка Нурсан, бывало, выносила для него и для Ахмета и который они вместе ели на террасе ясным осенним днем - таким же, как этот. А вот другой его малыш забирается в конюшню и пол­зает между ног жеребенка, бесстрашный, как и Нахо в его возрасте... Нахо закрывал глаза и видел, как прадед Ахмет поднимает его высоко над головой, так высоко, что у мальчика захва­тывает дух и кружится голова, и в то же время, его переполняет радость - ведь с ним играет глава их семьи...

За продолжение рода приходилось платить. Теперь, торгуя лошадьми, Нахо должен был пос­тоянно иметь дела с русскими соседями. Нахо и Казбеку пришлось претерпеть много душевных терзаний, чтобы заставить себя вступить в дело­вые отношения с врагами - офицерами армии, уничтожившей многих их друзей.

От шапсугов не было никаких известий - ни от хаджи Даниля, ни от Аслана, ни от других повстанцев - Ислама Гери, Шамиз-бея... Судя по их молчанию, они, скорее всего, были мертвы. Единственное, что удалось Нахо узнать от рус­ских офицеров, было то, что последние силы мятежников повержены, а их край покорен.

Сейчас Нахо терпеливо ждал, пока новый покупатель из Пятигорска осмотрит жеребцов в конюшне. Он стоял рядом с этим русским офи­цером, одетым в красивую форму и, как бывало уже не раз, переживал внезапный приступ непри­язни к этому человеку. Нахо постарался подавить в себе это чувство, как уже много раз поступал в подобных обстоятельствах.

- Может быть, Вы считаете, что арабские жеребцы малорослы, Ваше превосходительство? - Нахо сделал над собой усилие - надо было вести дела - и заговорил с офицером по-русски, бегло.

- Уверяю Вас, что они отважны и сильны. По­мимо исключительной красоты и крепости сложе­ния, они обладают всеми достоинствами нашей местной кабардинской породы.

Покупатель, происходивший из семьи графов Строгановых, похлопал себя по бедру кнутови­щем:

- Да, они красивы, это несомненно. Но на что они еще годятся, кроме того, чтобы вызывать восхищение?

Его серые глаза, казалось, насквозь пронизы­вали лошадей, а затем принялись столь же при­стально изучать их хозяина. Нет слов, эти кабар­динцы, как и их лошади, прекрасно сложены. Графу Строганову захотелось узнать побольше о Нахо. Хозяин конного завода на удивление хоро­шо владел русским, что в сочетании с безупреч­ными манерами говорило о недюжинном уме.

Нахо продолжал нахваливать товар производ­ства конного хозяйства Ахмета с Кубани, выка­зывая практичность и уверенность в себе:

- Недавно мы продали десяток наших серых лошадей в Петербург. Насколько я знаю, их
используют в упряжке ваших красивых европей­ских повозок. Владельцам очень нравится манера бега арабских жеребцов - они высоко поднимают ноги. Кроме того, они очень выносливы, и пре­красно могут тянуть повозку.

Графа Строганова позабавило то, как хорошо Нахо разбирается во вкусах столичных аристок­ратов:

- Подумать только! - сказал он с оттенком иронии.

Нахо холодно взглянул на него:

- Мы также продали несколько дюжин араб­ских жеребцов в Моздокскую станицу. Они нра­вятся кавалерийским офицерам.

Один из конюхов вывел призового коня - одного из лучших кабардинских жеребцов в конюшне Нахо. Граф Строганов всмотрелся в него повнимательнее:

- Вот это лошадь из тех, что мне нравятся. Какой красавец! Каков его возраст?

Против собственной воли Нахо не мог не почувствовать уважения к человеку, любящему лошадей.

- Этой зимой исполнится восемь лет, - ответил он, голос его немного потеплел. - Кабардинские кони, которых я вам показывал раньше, в основ­ном происходят от этого производителя.

- Хорош. Очень хорош, - казалось, что граф Строганов вот-вот не устоит перед искушением.

- Хотите посмотреть еще арабских, Ваше пре­восходительство?

- Почему бы и нет? - граф был искренне заинтересован, поэтому Нахо решил показать ему всю конюшню. Вскоре они заключили хорошую сделку и, как всегда в таких случаях, Нахо пред­ложил графу закусить прежде, чем он отправится в обратный путь, на ту сторону Терека.

Казбек сидел в гостиной. Он был рад услы­шать, что сделка заключена. Ему представили графа Строганова, который еще больше воспылал любопытством, услышав, что старик тоже пре­красно говорит по-русски, правильно и с хоро­шим произношением. За всем этим явно скрыва­лась какая-то любопытная история, которую ему очень хотелось узнать от хозяев дома. Однако белые одежды старика свидетельствовали о том, что он хаджи, и настаивать было бы неуместно.

- Ваш внук неплохо ведет дела! - сказал Стро­ганов Казбеку. - Он продал мне еще и несколько арабских жеребцов. А ведь, когда я ехал сюда, вовсе не собирался их покупать.

Казбек улыбнулся. Когда он наконец загово­рил, Строганов с удивлением услышал, что голос у него глубокий и сильный. И вид крепкий, не­смотря на явно солидный возраст. Несомненно, этот человек прожил интересную жизнь...

- Граф, на самом деле Нахо оказал Вам услу­гу. Ни одна порода лошадей не сравнится с араб­ской. Арабские кони уже несколько поколений улучшают местную породу, и будут улучшать ее и впредь. Считайте, что Вам повезло.

- Не знаю, как насчет «повезло», - ответил Строганов, вспомнив немалую сумму, с которой он только что расстался, - но я определенно доволен. Я попытаюсь сделать то же, что и вы - скрестить арабских коней с кабардинскими и русскими породами. Посмотрим, что получится.

Нахо наклонился поближе к деду, чтобы тот его лучше слышал:

- Наш гость купил Шамара, того жеребца, которому ты дал имя, и еще несколько кобыл.

- Шамар - это черкесское имя? – спросил граф.

Ему не дано было знать, что Казбек и раньше встречал людей такого типа, как он: хорошо воспитанный русский, лоск которого сам по себе является признаком его касты. Строганов был обаятельным малым, сразу вызывающим в людях доверие. Казбек вспомнил русского - друга их семьи, князя Василия, который давным-давно спас ему жизнь во время эпидемии чумы, истребляв­шей народ Кабарды. Этот русский, похоже, был того же склада. Но Нахо, конечно, ничего не знает о Василие, так что нет смысла упоминать о нем...

Казбек вдруг ощутил свою юность такой близ­кой, словно все происходило вчера. А вот то, что действительно было вчера, ему вспоминалось труд­но.

- Нет, - ответил Казбек после паузы, во время которой остальные терпеливо ждали ответа, поч­тительно относясь к старческой слабости. - Это арабское имя. Это название арабского племени, от которого я получил этого производителя. Граф Строганов был удивлен:

- Вы бывали в Аравии?

Казбек про себя улыбнулся: «Бывали в Ара­вии!»... Ах граф, если бы Вы только знали...

Казалось, Казбек не слышал вопроса. Нахо прервал эту попытку графа к сближению:

- Дедушка, я написал для Его превосходитель­ства родословную, - сказал он быстро, затем повернулся к графу: - Шамар - саглави, потому что он происходит от тех кобыл, которых дед привез из Аравии. В арабской породе потомки всегда считаются по материнской линии.

- Как интересно, - сказал граф (он был несколько разочарован тем, что ему не удалось услышать семейную историю), - все это так ново для меня. Что ж, - неохотно добавил он, - у меня впереди долгая дорога. Значит, лошадей я могу ожидать в следующем месяце?

Нахо быстро поднялся. Он пообещал графу доставить лошадей до конца месяца, пока стоит хорошая погода.

Казбек откинулся назад, наблюдая, как муж­чины договариваются и жмут друг другу руки. Он почувствовал внезапный прилив надежды. Может быть, так и должно быть, чтобы кабардинцы и русские жили бок о бок в мире. Но им необхо­димо уважать друг друга. Сможет ли Нахо дове­рять графу и ему подобным после всего, что он видел на побережье?

Для самого Казбека это было невозможно. Он пережил слишком много страшного. Он знавал много русских, которые были низки и подлы - и князей, и обыкновенных воров. Но значит ли это, что все русские - наглые, агрессивные звери?

Казбек с трудом поднялся на ноги. Встать было необходимо, чтобы дать понять русскому, что если его дела завершены, то он должен удалиться с земли горцев. Казбеку вдруг показалось это очень важным - встать и церемонно выпро­водить графа.

Но Строганов был слишком силен для Казбе­ка. Он возвышался над ним, словно башня, а когда слегка пожал старику руку, тот покачнулся и несколько минут потом не мог обрести твер­дость в ногах.

- Ну что вы, хаджи, Вам не стоило вставать, - сказал граф с теплотой и уважением, - я поп­рощаюсь с Вами здесь.

Сердцебиение в груди Казбека не ослабевало. Он не рискнул заговорить, а только с достоинст­вом кивнул. Граф попрощался и вышел на со­лнце. Нахо последовал за русским, оглянувшись на деда, чтобы убедиться, что с ним все в поряд­ке.

- Ты все сделал правильно, Нахо, - сказал Казбек.

Он глубоко вздохнул и снова опустился на подушки. Старик смотрел, как двое мужчин идут к воротам. Был тихий теплый благоуханный - день, и его народ жил в этот день хорошо. У него самого тоже все было хорошо, вот только боль в груди все нарастала, вместе с уверенностью, что ему уже не суждено будет увидеть еще один такой закат - неясное, почти неуловимое угасание света. Он готов, Аллах был милостив к нему. По правде говоря, он устал от воспоминаний. Казбек закрыл глаза и стал молить Аллаха о последней милос­ти...

Вернувшись, Нахо увидел деда, мирно лежа­щим с лицом, повернутым к солнцу и с угасаю­щей улыбкой на губах. Нахо опустился рядом с этим обожаемым им человеком. Он понял, что дед мертв, и заплакал. Он схватил руку деда и стал целовать ее. Слезы его сочились сквозь паль­цы Казбека. Тело еще не остыло, ладонь тяжело лежала в руке Нахо. То была не отрешенная тяжесть мертвой плоти. И мертвого Казбека на­полнял особый дух величия, силы, прочности, той мощи, которая чувствовалась даже при простом взгляде на него. И в смерти своей он казался столь величественным, будто был монументом, высеченным из камня.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Дата добавления: 2015-06-04