ЧАСТЬ II 4 страница. Тэд согласно кивал головой, а гости слушали в пол-уха

Тэд согласно кивал головой, а гости слушали в пол-уха.

Каролина продолжала:

— Я в детстве никогда не видела хорошей посуды. Моя семья не была бедной, но мать никогда не покупала дорогой посуды, и мы всегда пили из пластиковых стаканчиков с наклеенными на них жестяными звездочками. Ну, знаете, такие звездочки... через пару дней они отваливаются.

Тэд наступил под столом на ногу жене и перехватил:

— Да, так ты сказала, что наше внимание остановилось на этих хрустальных бокалах...

Каролина, вне себя от смущения, продолжала:

— И вот эта супружеская пара еще не успела забрать свои бокалы... Хотя, нет, я еще не рассказала о другом: когда мы входили в этот салон, на улице стоял шикарный лимузин. Это очень важно.

Тэд поняв, что Каролина окончательно запуталась и не сможет довести свой рассказ до конца, вступил в разговор.

— Короче, чтобы все рассказать по порядку, понадобится очень много времени. Я расскажу только одно: эти муж и жена в ожидании, пока им упакуют покупку, поссорились, и жена дошла просто до истерики, а весь набор упаковывали в две коробки. Разозлившись на мужа, жена принялась крушить бокалы из той коробки, что стояли ближе к ней. Она разбивала их один за другим о стену. Когда же очередь дошла до другой коробки, то муж не дал ей прикоснуться к ним и заявил жене, что эта половина принадлежит ему, и он распорядится ей по своему усмотрению. Чтобы досадить жене, он продал половину набора нам по смехотворной цене — всего за двести долларов. Его жена была вне себя от бешенства. Она кричала на весь зал, что лучше бы она разбила все и получила бы от этого удовольствие больше, чем на двести долларов.

— А чем все это кончилось? — спросил Джейк Уоренджер, наконец-то выпустив ногу своей секретарши.

— А кончилось это тем, что супружеская пара через два дня сидела у меня в кабинете и просила утрясти все формальности их развода.

— А ты, Тэд, не предлагал этой женщине забрать остатки набора?

— Нет, — ответил Тэд Джейку. — Она предложила такой гонорар, что мне было уже не до хрусталя. Я, честно говоря, даже забыл о нем.

— Да, — вмешалась в разговор Каролина, — я словно бы боялась, что к нам придут и потребуют эти бокалы назад и спрятала их в кладовку, — Каролина засмеялась.

— А вы не такие уж альтруисты, как кажетесь, — рассмеялся Джейк Уоренджер. — Это у тебя, Тэд, только лицо такое честное, а внутри ты такой же пройдоха, как и я.

Прокурор поднял указательный палец и наставительно произнес:

— А может быть, Джейк, Тэд Кэпвелл пойдет еще дальше тебя, ведь он еще молод.

— Вот это-то и беспокоит меня, — сказал Джейк Уоренджер, — боюсь, он когда-нибудь сумеет обставить меня на повороте.

— Да ладно тебе, это еще не скоро случится и надеюсь, ты успеешь догадаться об этом, — заметил Тэд.

Каролина, поняв, что разговор может принять не очень приятный оборот, поспешила предложить всем гостям десерт. Все с радостью согласились.

Пока гости с аппетитом поглощали вкусный торт, Каролина задумчиво сидела за столом и слегка постукивала ногтем по бокалам. Ей нравилось слушать этот мелодичный звон — он ласкал ей слух.

А Тэд недовольно морщился, ему такое поведение жены казалось немного несдержанным и бестактным.

«Какого черта она выставила на стол эти дорогие бокалы? — думал Тэд, — ведь мне совсем не обязательно показывать компаньонам, что у меня хватает денег на дорогой хрусталь. Иначе Джейк Уоренджер решит, что мне достается слишком много, или я успеваю приработать где-то на стороне, не полностью отдаваясь общему делу. А еще Каролина сидит и постукивает по этому бокалу. Представляю, как нервничают жены прокуроров. Наверное, только одной Элки все равно. Она только сидит и думает, где бы ей завалиться с Джейком. Думаю, они отъедут всего лишь каких-нибудь полквартала и свернут в первый же попавшийся переулок. А может, поедут домой».

Тэд осмотрел присутствующих. Сквозь прозрачную столешницу он видел разутую ногу Элки, в чулке с обрезанным носком. Она пошевелила пальцами и из-под ступни выкатилась маслина. Тэд поморщился.

«Вечно этот Джейк что-нибудь придумает! Не может посидеть нормально. Хорошо, что это заметил я. А если бы прокурор или помощник? Вот так он всегда и в суде, любит рисковать. Правда, благодаря этому он и выигрывает».

— Скажите, мистер Кэпвелл, — обратилась к Тэду жена прокурора округа, — мне очень интересно, что вас толкнуло на то дело с несовершеннолетней проституткой?

— Не понял вас, миссис... — переспросил Тэд.

— Я просто хотела узнать, зачем вы взялись за то дело? Ведь оно не сулило вам никакой прибыли. Наоборот, если бы вы взялись за защиту фабриканта, то наверняка получили бы много больше.

— Дорогая, ты ничего не понимаешь. Тэд как раз сработал абсолютно правильно — ему нужно было сделать себе имя. А если есть имя, то потом будут и деньги. Не правда ли, мистер Кэпвелл? — прокурор внимательно посмотрел на Тэда.

— Да, это так, но не совсем, — Тэд поднял бокал. — Мне было жаль эту девчонку.

— Неужели у адвокатов существует жалость? — заметил помощник прокурора.

— А почему бы и нет? — воскликнул Джейк Уоренджер. — Что за адвокат, если у него отсутствует чувство жалости?

— Джейк, — заметил помощник прокурора, — вот уж никогда не замечал, что ты у нас жалостливый!

— Я? Я может быть, не очень жалостливый, а вот Тэд, по-моему, склонен поддаваться этому чувству.

— Так в чем же там было, собственно, дело? — вновь поинтересовалась жена прокурора.

— Знаете, — Тэд взглянул в глаза уже немолодой женщины, — суть дела сводилась вот к чему: фабрикант хотел изнасиловать эту несовершеннолетнюю, а она подала на него в суд.

— А разве можно изнасиловать проститутку?

— Бывают и такие случаи. Один мой знакомый помощник прокурора занимался делом... — Тэд взглянул поверх голов собравшихся.

— Так чем же занимался ваш знакомый? — поинтересовалась немолодая женщина.

— Он обвинял мужа в изнасиловании жены.

— Неужели? Неужели бывает и такое? — изумилась пожилая женщина.

— Как видите, бывает.

— И что же, ему удалось это сделать?

— Удалось, правда, не очень чистыми методами.

— Ну, знаете! — воскликнул Джейк Уоренджер, — какие могут быть методы, главное добиться цели! Не правда ли, Тэд?

— Да, в нашем деле цель оправдывает средства. Прокурор согласно кивнул. Ему нравились эти двое, эти два юриста, которые очень талантливо вели дела и почти всегда выигрывали.

Джейк Уоренджер наполнил бокал коньяком.

— Господа, если вы еще не очень устали, я расскажу одно очень пространное дело, подробности которого мне известны. Вернее, это даже не дело, а целая история со своим прологом, эпилогом и не очень веселым финалом. Вы согласны? — он посмотрел на присутствующих.

Все кивнули. Женщины внимательно смотрели на Джейка Уоренджера и настроились слушать его историю.

— Только если она не будет очень длинной, — попросил Тэд Кэпвелл.

— Да что ты, разве я когда-либо рассказывал длинные истории? Это всего лишь каких-нибудь десять минут. Ведь у нас еще целый вечер впереди!

— Да, Джейк, рассказывай.

— Так вот, господа, я начинаю, будьте внимательны. Тридцатого января пятьдесят четвертого года Эмма Цанг, вернувшись с ткацкой фабрики, нашла в конце коридора письмо с бразильским штемпелем, сообщавшее о кончине отца. Сначала она обрадовалась этому письму, но затем встревожилась, увидев незнакомый почерк. Девять или десять неразборчивых строк целиком покрывали страничку. Эмма прочла, что сеньор Майр случайно принял чрезмерную дозу веронала и скончался третьего числа сего месяца в больнице маленького городка Боже. Об этом сообщал некто Файн или Феин, живший с отцом в одном доме, наверное, не знавший, что пишет дочери умершего.

— Джейк, — остановил своего приятеля Тэд, — откуда тебе известны такие подробности?

— Подробности мне известны от женщины, которая является основным действующим лицом этой истории. Она рассказала мне все, а я сейчас, пользуясь своим талантом писателя, пересказываю эту историю вам.

— Да, писать ты умеешь! — воскликнул Тэд.

— Да, господа, Джейк Уоренджер очень хорошо пишет отчеты и обращения к присяжным, это ему удается. У него несомненный литературный талант. Так вот, раз вы все меня поддержали, то продолжу. Так вот, девушка уронила листок. Сначала почувствовала тошноту и слабость в ногах, потом, словно свою вину, нереальность происходящего, холод и страх. Потом захотела, чтобы уже наступило завтра, но тут же уверилась, что это напрасное желание, ибо смерть отца была тем единственным, что случилось на свете и что никогда не пройдет. Она подняла письмо и пошла в свою комнату. Там она спрятала его на самое дно шкафа, будто бы знала, какие события последуют дальше. Может быть, они ей уже снились или она уже стала той, которая будет потом.

Джейк Уоренджер сделал глоток коньяка.

— В сгущающейся тьме Эмма до позднего вечера оплакивала самоубийство своего отца, который в счастливую давнюю пору звался Эммануилом Цангом. Вспоминала летние дни на ферме, вспоминала, или вернее, старалась вспомнить, лицо матери, маленький домик, который у них отняли, вспоминала желтые занавески на окнах, вспоминала тюремную машину, позор, анонимные письма о воре-кассире, вспоминала... Это, впрочем, она и не забывала, как отец в ту последнюю ночь ей поклялся, что деньги забрал Левенталь — тогда управляющий, а ныне один из хозяев фабрики. Эмма очень долго хранила эту тайну и никому не открылась, даже своей лучшей подруге. Возможно, она избегала обидного недоверия, а может быть верила в то, что тайна служит связующей нитью между ней и отцом. Фабрикант Левенталь не знал, что одна из его работниц обо всем догадывается и это ничтожное обстоятельство давало Эмме ощущение власти. Она не спала всю ночь, а когда раннее утро высветило прямоугольник окна, план был готов. Она постаралась, чтобы этот день, казавшийся ей бесконечным, был похож на все остальные. На фабрике поговаривали о забастовке. Эмма высказалась, как всегда, против всяческого насилия. В шесть, после работы, пошла со своей подругой записываться в женский клуб, где был бассейн и гимнастический зал. При оформлении пришлось по буквам повторять свое имя, улыбаться пошлым шуткам, которые вызывала ее фамилия. Вместе с подругой и младшей из сестер обсуждала, в какой кинотеатр они пойдут в воскресенье вечером. Потом возник разговор о поклонниках, и молчание Эммы никому не показалось странным — в апреле ей исполнялось уже девятнадцать лет. Но мужчины вселяли в нее почти что патологический страх, не то что в тебя, Элки, — заметил Джейк Уоренджер и подмигнул своей секретарше.

Та ответила подобострастной улыбкой, оперлась на руки и с вниманием принялась слушать дальше историю своего шефа.

— В субботу нетерпение прогнало сон, не беспокойство, а нетерпение и странное чувство облегчения, что наконец, пришел этот день. Не надо больше мудрствовать и представлять себе будущее, через считанные часы она столкнется с безыскусностью фактов. Утром Эмма позвонила по телефону фабриканту и дала понять ему, что хочет что-то сообщить о забастовке и хочет прийти к нему в кабинет с наступлением тьмы. Голос ее дрожал как у настоящей доносчицы. В то утро больше ничего достопамятного не случилось: Эмма работала до двенадцати и во всех подробностях обсудила со своей подругой программу воскресных увеселений. После обеда легла отдохнуть и, закрыв глаза, мысленно повторила план намеченных действий. Подумала, что финал будет менее ужасным, чем начало, и без сомнения позволит вкусить радость победы и правого суда. Вдруг она в тревоге вскочила и бросилась к шкафу. Открыла: никто ее письма не трогал, оно так и лежало на дне чемодана. Она взяла и порвала письмо на мелкие кусочки. Передать мало-мальски реально все происшедшее того вечера — дело трудное, даже немыслимое. Все тяжкие переживания кажутся ирреальными и это, возможно, смягчает трагизм, но может быть, усугубляет его. Легко ли с достоверностью воспроизвести события, в которые почти не верит даже его участник? И как изобразить тот минутный хаос, который сегодня память Эммы не восстанавливает и отвергает? Известно, что к вечеру Эмма направилась в порт. На этой гнусной припортовой улице она, вероятно, видела себя стократно умноженной в зеркальных витринах, залитой светом для всеобщего обозрения и раздетой голодными взглядами. Но более разумно предположить, что сначала она бродила одна, никем не замеченная в равнодушной толпе. Сначала зашла в два или три бара, увидела необычные или не совсем обычные ухищрения женщин и наконец, явилась к мужчинам с Норд-Естернана. Отвернулась от одного, совсем юного, боясь, что он внушит ей нежность, и предпочла другого, ниже себя ростом и более грубого, чтобы не притупился ее девичий страх. Мужчина повел ее к какой-то двери, потом через темный подъезд, потом вверх по скрипучей лестнице, потом по маленькому залу, потом коридорчик и дверь, которая заперлась. Страшные события не подчиняются времени, ибо их мгновенное прошлое как бы дробится будущим и моменты, их останавливающие, словно бы не соблюдают последовательности. В таком времени, вне времени, в оглушающем хаосе жутких и бессвязных ощущений, подумала ли Эмма Цанг хотя бы один раз о покойном, которому приносилась жертва? Могу представить, что один раз она все же подумала и что в эту минуту едва не сорвался ее отчаянный план. Она подумала, не могла не подумать, что ее отец проделывал с матерью то же самое, что сейчас делают с ней. Подумала со страшным удивлением и тотчас же впала в спасительный транс. Мужчина, швед или финн, не говорил по-английски, он был для Эммы таким же орудием, каким была для него она. Но она служила для наслаждения, а он — для возмездия. Оставшись одна в комнатушке, Эмма не сразу открыла глаза. На столике лежали деньги, оставленные мужчиной. Эмма встала и порвала их, как недавно порвала письмо. Рвать деньги — кощунство не меньшее, чем выбрасывать хлеб. Эмма тут же раскаялась. Гордыня в такой-то день, страх заглушался телесными муками и чувством гадливости. Мучение и гадливость лишали сил, но Эмма медленно встала и принялась одеваться. В комнате угасли живые краски вечера и наступила тьма. Эмме удалось выскользнуть незамеченной, на углу она вскочила в автобус, шедший в восточный район. Села, как было задумано, на переднее сиденье, чтобы никто не видел ее лица. Кто знает, может быть, глядя на пошлую уличную суету, она утешалась мыслью, что от происшедшего с ней, мир хуже не стал. Она ехала по тусклым и унылым кварталам, смотрела в окно, мгновенно забывала виденное и вышла в одном из переулков. Ее усталость парадоксальным образом оборачивалась силой, ибо позволяла думать лишь о подробностях рискованного дела, но не о его сути и последствиях. Фабриканта окружающие считали порядочным человеком, а его немногие близкие — скрягой. Жил он в помещении над фабрикой один одинешенек. Поселившись здесь, в пригородном захолустье, он боялся воров. На фабричном дворе у него был огромный пес, а в ящике письменного стола — револьвер. Он достойно оплакал внезапно умершую в прошлом году супругу, принесшую ему немалое приданое. И деньги как и раньше, остались его истинной страстью.

Но он признался себе с сожалением, что ему легче копить их, чем зарабатывать. Он был очень религиозен и верил в свой тайный сговор с богом, который освобождал его от добрых дел в обмен на молитвы и обет. Лысый, дородный, рыжебородый мужчина в трауре и темном пенсне ждал у окна конфиденциального сообщения работницы Цанг. Он видел, как она толкнула решетчатую дверь, которую он нарочно оставил незапертой, и вошла в темный двор. Видел как она отшатнулась от огромной собаки, залаявшей на нее. Губы Эммы подрагивали, словно шептали молитву и в сотый раз уже с трудом произносили приговор, который услышит фабрикант перед смертью. Все случилось не так, как замыслила Эмма Цанг, Со вчерашнего утра ей представлялось, как она, целясь твердой рукой, принудит подлеца под дулом револьвера признаться в своей вине и совершит героический акт, который позволит суду божьему восторжествовать над судом человеческим. Не из боязни, а из-за того, что она служит орудием возмездия, ей не хотелось нести наказание, а наконец, выстрелом в грудь поставить точку в судьбе фабриканта.

ГЛАВА 5

Проклятья на идиш и английском. Обвинительная речь Эммы. Склоним головы перед настоящими адвокатами. Огромные цветы на стене. Четыре вещи, которые «делают» человека. Возле гроба миссис Джонсон. Нужно назвать сумму, вдвое большую. Хватит ли сил встретиться в спальне...

Но все случилось не так. Увидев его, Эмма поняла, что прежде всего должна отомстить ему за позор, пережитый во имя отца, а уж потом за него самого. Она не могла не убить фабриканта после своего тщательно подготовленного бесчестья. Нельзя было тратить времени на театральные фокусы. Робко присев на стул, она извинилась перед хозяином, сослалась, как и подобает доносчице, на свой долг и лояльность, назвала имена одних, упомянула других. Тут голос ее прервался, будто от страха, и фабриканту пришлось удалиться за стаканом воды. Когда же он, не слишком веря в истерические штучки, но готовый их простить, вернулся из столовой, Эмма успела вытащить из ящика тяжелый револьвер и спустила курок два раза. Грузное тело рухнуло, будто дым и звук выстрелов его подрубил, стакан с водой разбился, лицо глядело на нее с удивлением и яростью, рот поносил ее и на идиш, и по-английски. Гнусная ругань не иссякала, Эмма выстрелила в третий раз. На дворе надрывался прикованный пес. Кровь вдруг хлынула из сквернословящих губ, запачкала воротник и ковер. Эмма начала свою обвинительную речь.

«Я отомстила за отца и меня не смогут судить».

Но умолкла, ибо мистер Левенталь был уже мертв. Она так никогда и не узнала, понял ли он что-нибудь. Надсадный лай напомнил ей, что успокаиваться рано. Она разбросала подушки на диване, расстегнула рубашку на трупе, схватила забрызганное кровью пенсне и положила на картотеку. Потом бросилась к телефону и стала повторять то, что столько раз повторяла и этими, и другими словами.

«Случилось нечто невероятное: мистер Левенталь велел мне прийти и рассказать о забастовке, а сам меня изнасиловал. Я его застрелила».

Здесь Джейк Уоренджер замолчал и оглядел присутствующих: все с интересом смотрели на него.

— Случай в самом деле был невероятный, но ни у кого не вызвал и тени сомнения, ибо по сути соответствовал действительности: настоящей была дрожь в голосе Эммы, настоящей ее непорочность, настоящей — ненависть, настоящим было и насилие, которому она подвергнулась. Не отвечали действительности лишь обстоятельства, время и одно или два имени собственных. Вот так, господа, — закончил свою историю Джейк Уоренджер.

— Все было бы отлично, — усомнился в правдивости истории Тэд Кэпвелл, — но меня интересует одно обстоятельство, интересует как юриста.

Джейк Уоренджер насторожился:

— Неужели ты не веришь даже мне?

— Откуда тебе известна настоящая подоплека событий, если Эмма была оправдана?

Джейк Уоренджер самодовольно усмехнулся.

— Если ты, Тэд, хочешь поймать меня на том, что в пятьдесят четвертом году я был еще слишком мал, чтобы вести это дело, то я приготовился к подобному вопросу: она рассказала это мне перед смертью. А умерла она в прошлом году, а ее дело вел мой отец. Представляете, господа, она даже адвокату не рассказала настоящих обстоятельств дела. Может, боялась, я не знаю. Все равно адвокат это дело выиграл. Так что склоним головы перед настоящими адвокатами, такими, каким был мой отец. Так что, господа, я предлагаю тост за наших родителей и весь мой предыдущий рассказ можете считать частью этого тоста.

Все поддержали предложение и дружно подняли бокалы.

Гости разошлись далеко за полночь. Каролина долго убирала посуду, Тэд помогал ей. Мыть они решили с утра, посуда так и осталась на столе в кухне. Она высилась огромной горкой и все кушанья, такие привлекательные, когда они были нетронутыми, теперь казались расползшейся отвратительной массой.

Тэд долго мыл руки. Ему казалось, что они все еще пахнут рыбой, устрицами, а Каролина уже устраивалась спать. Наконец, и Тэд добрался до спальни. Он очень гордился этой комнатой. Она единственная во всей квартире была обставлена окончательно, поскольку все остальные комнаты Тэд и Каролина решили не обставлять как следует, ведь они надеялись вскоре перебраться в свой собственный дом. А тут в спальне была большая кровать с балдахином и наливным матрацем. Возле кровати стояли две тумбочки, а на них высились настольные скульптурные лампы. Копии Римских скульптур держали зеленые абажуры, из-под которых лился мягкий приглушенный свет. В изголовье кровати висела огромная картина восемнадцатого века — самое главное приобретение Тэда за последние несколько месяцев. Эту картину он купил на одном из аукционов в Лос-Анджелесе. На огромном полотне, которое занимало почти все пространство от спинки кровати до потолка, были изображены цветы, бывшие раз в двадцать больше натуральных. Каролине эта картина не очень нравилась: она говорила, что та пугает ее, когда она просыпается ночью и внезапно смотрит на стену. Но Тэд успокаивал ее, говорил, что закреплена она очень хорошо, только не нужно так высоко вскидывать ноги, когда предаешься любовным утехам и все будет хорошо.

Тэд устало вошел в спальню. Каролина уже сидела на кровати в ночной рубашке. Тэд неспеша переоделся в пижаму и устроился рядом с женой.

— Ну что, Каролина, по-моему, всем было очень весело.

— Да, особенно повеселилась я, тогда, когда ты не дал мне рассказать историю о происхождении нашего хрусталя.

— Но ты же сама запуталась, причем здесь я? Я же тебе, Каролина, только помог.

— Нет, это тебе только кажется, — возразила женщина, — ты специально перебил меня, выставил идиоткой перед своими знакомыми.

— Перестань, по-моему, всем очень понравилось, все остались довольны.

— А вот по-моему, нет, — возразила Каролина. — Мне кажется, твой друг Джейк Уоренджер слишком усердствовал и эта его странная история про Эмму Цунг пришлась как-то не к месту. Он явно на что-то намекал...

— Каролина, на что он может намекать? Он же такой простосердечный и добрый. Он просто хотел развлечь гостей.

— Ничего себе развлечение! — воскликнула Каролина. — Мне все-таки кажется, он на что-то намекал.

— Ты что, Каролина, неужели ты хотела бы, чтобы Джейк Уоренджер рассказал пару сальных историй о своих секретаршах? Вот это в самом деле было бы ужасно.

— Нет, Тэд, но в его истории было что-то такое леденящее кровь... Я даже не могу передать словами. По-моему, он окончательно испортил вечер. А портить его начал ты.

— Каролина, все прошло великолепно. Я же сам прощался с прокурором и его помощником и они остались очень довольны.

— Да! — взвилась Каролина, — особенно остались довольны их жены, увидев, как мы с тобой бедно живем.

— Ничего себе бедно! Ни у кого из них нет такого хрусталя.

— Это единственное, что у нас есть, — возразила Каролина.

— Ничего, скоро будет и все остальное. Нужно же с чего-нибудь начинать!

— Ты еще скажи, что у нас с тобой есть чудесная картина, — Каролина разгневанно указала рукой на полотно, висящее в изголовье кровати.

— Ничего, когда у нас будет большая гостиная и холл, мы перевесим ее туда. А сейчас пусть пока повисит тут немного. Кстати, Каролина, как тебе понравились мои коллеги?

— Да они настоящие уроды! Я не могла на них спокойно смотреть! Если бы не их рожи, я рассказала бы историю нормально.

— Да, ты бы рассказала нормально... Ты вообще не умеешь ничего рассказывать. Что-то такое мямлила и невозможно было ничего понять.

— Ну конечно, я же не адвокат и у меня нет такой практики. Вот ты — другое дело. Ты горазд говорить все, что угодно, только не комплименты своей жене, — Каролина отвернулась от Тэда и выключила свою настольную лампу.

Тэд некоторое время раздумывал, потом взял газету и принялся читать. Но у него ничего не получалось: слишком устал он за этот вечер и слишком много злости было в его разговоре с Каролиной. Он отложил газету в сторону и тронул жену за плечо.

— Так тебе они не понравились?

— Это не то слово, — Каролина вновь села на кровать, — мне было гадко смотреть на них.

— А ты хочешь, чтобы у нас был свой дом?

Каролина задумалась.

— Конечно, хочу.

— Значит, мы не зря принимали моих коллег, значит, нам придется принять их еще не один раз.

— Я не понимаю, какая здесь связь? И твой Джейк Уоренджер тоже не подарок. По-моему, он абсолютно не желает с тобой сотрудничать, он вытянет из тебя все соки, какие только есть и бросит, нажившись на этом сам.

— Да нет, Каролина, ты ничего не понимаешь. Это я должен сейчас держаться за Джейка, он сейчас ведет меня и он вышел на фирму, с которой мы сейчас сотрудничаем.

Каролина немного смягчилась.

— Я готова простить тебе все, но только не то, что ты перебил мой рассказ о нашем хрустале, ведь ты знаешь, как я им горжусь.

— Забудь об этом, Каролина. Ведь ты должна простить им все их недостатки. И не обращай на них внимания. Когда у нас будет свой дом, мы себе можем позволить иметь других друзей — тех, которые нам нравятся. А сейчас нужно немного потерпеть и тогда мы сможем приобрести дом, который достоин нас.

— А еще отвратительнее всех этих уродов был ты, Тэд.

Кэпвелл повернулся к жене и изумленно уставился на нее.

— Да-да, именно ты, твой угодливый смех, — и Каролина принялась глупо хихикать, передразнивая Тэда. — Ты смеялся вот так, пытаясь угодить идиотам и сам выглядел еще хуже их.

— Но, Каролина, это был естественный смех...

— Тем хуже. Если ты так смеешься естественно, то ты страшный человек.

— Каролина, я хочу, чтобы все было тихо и спокойно, чтобы у нас был свой дом.

— А зачем ты нацепил сейчас эти идиотские очки? Ты же можешь обходиться и без них. Что, ты настолько вошел в роль, что будешь изображать из себя идиота лежа в постели со мной? — Каролина со злостью сорвала очки с лица Тэда.

— Каролина! — Тэд попытался вернуть себе очки, — неужели они тебя не возбуждают? Это, по-моему, очень сексуальная деталь.

— Я согласна с тобой, но когда они на тебе, они меня совсем не возбуждают.

— А куда я должен их надеть? — Тэд улыбнулся.

— Нет, Тэд, сегодня мы ничем таким заниматься не будем — ни в очках, ни без. Я страшно устала, я хочу спать. Погаси свою лампу.

Тэд потянулся, дернул за шнурок, зеленый абажур погас. Тэд устало откинулся на мягкую подушку. Он лежал и слушал как тяжело дышит Каролина, как колышется под ней матрас. Он понимал, что жена не спит и ему самому спать не хотелось. Но он боялся начать разговор, боясь что он вновь перерастет в ссору. И чтобы загладить свою вину, а Тэд понимал, что виноват, перебив ее рассказ, пусть даже тот и был бессвязным, сказал:

— Каролина...

— Что?

— Надеюсь, никто не заметил, каким идиотом я был сегодня?

Каролина коротко засмеялась.

— По-моему, никто, но ты в самом деле был идиотом. Да и я выглядела идиоткой.

— Я сейчас все исправлю.

Тэд взял руку жены и поднес ее к своим губам. Он целовал поочередно пальцы, один за другим, потом его рука соскользнула в разрез ночной рубашки жены и Каролина напряглась.

— Тэд, я же просила... не сейчас... Сегодня я очень устала.

— По-моему, ты меня обманываешь. Ведь тебе этого хочется.

— Конечно, хочется, — Каролина потянулась к нему.

— А, — догадался Тэд, — ты, наверное, боялась, что я устал?

— И это тоже.

Они обнялись и поцеловались.

— А ты, Каролина, смогла бы сейчас сделать стойку на руках у открытого окна?

— Я уже давно не занимаюсь такими глупостями, — ответила Каролина, — с тех пор, как мы поженились.

— С этого дня прошло не так уж много времени.

— А мне кажется — целая вечность. Ведь мы с тобой даже уже успеваем ссориться.

— Давай спать, иначе завтра ты будешь ни к черту, — сказала Каролина.

— Да-да, действительно, мне завтра выступать в суде, а я должен иметь выражение лица такое, чтобы мне верили присяжные.

— Опять ты со своим лицом... Лучше спи.

Каролина повернулась на бок и замерла. Тэд лежал, прислушиваясь к дыханию своей жены. Оно становилось все более медленным и мерным и наконец, Тэд понял, что жена уснула. Тэд медленно наклонился и поцеловал ее в плечо. Каролина во сне нервно вздрогнула, но тут же успокоилась. Тэд осторожно, чтобы не разбудить жену, опустился на подушку.

«Все-таки я счастливый человек, — подумал Тэд, — и мне везет в жизни больше, чем остальным в нашей семье. Все-таки жаль, что этот Сан Луис Обиспо не Санта-Барбара. Но ничего, возможно, я еще вернусь в свой родной город и там я буду самым известным адвокатом, более известным, чем Джулия Уэйнрайт. Да собственно говоря, кто она такая по сравнению со мной? Я же гений, вот и Каролина об этом же говорит. Да и Джейк Уоренджер признает мое превосходство во многих вещах. И прокурор с помощником не зря приходили ко мне в гости, лишь бы к кому они не пойдут».

Успокоенный такими мыслями, Тэд Кэпвелл начал уже засыпать, но воспоминания о Санта-Барбаре не давали ему сомкнуть глаз. Перед его внутренним взором вставали то отец с матерью, то сестры. Он видел СиСи Кэпвелла в его большом доме, как тот идет с матерью по широкой лестнице на второй этаж.

«Боже, — думал Тэд Кэпвелл, — лишь бы у них было все хорошо! Лишь бы их дальнейшая жизнь сложилась. Ведь они уже немолодые люди и эта любовь — последняя в их жизни. Интересно, а как там Идеи? Как складываются ее отношения с Крузом? А как там Келли? Как ее здоровье? Странно, но они кажутся мне очень далекими. Такое впечатление, что я не видел их уже сто лет. Надо будет обязательно найти время и проведать их. А может, пригласить в гости? Но куда их сейчас приглашать, в эту квартиру? Нет, я приглашу родственников только тогда, когда у меня будет огромный дом, такой как в Санта-Барбаре у моего отца. Вот тогда я смогу их встретить как радушный хозяин и пусть они вместе со мной порадуются моим успехам. Ведь они для меня так много сделали, хотя и не всегда все было хорошо в моих отношениях с отцом. Ведь это из-за него я поссорился с Хейли... Хейли... — произнес про себя Тэд имя своей бывшей возлюбленной. — Как она там сейчас? А как там Джейн Вилсон? Неужели все еще бегает со своим дурацким микрофоном и записывает глупые репортажи? Хотя, ее репортажи не так уж и глупы, да и девушка она неплохая. Но это их дела, это их жизнь, которая меня сейчас не касается, которая на меня никак не влияет. Я должен заниматься своим делом, защищать тех, кто доверил мне свою судьбу и за это мне платит. И платит пока неплохо, а дальше... дальше будут платить еще больше. Но ведь не деньги главное в жизни человека? Как говорила Каролина... — Тэд улыбнулся, — человека делают четыре вещи: хорошая жена, а она у меня есть, хорошие ботинки, а они у меня тоже есть, хороший автомобиль тоже у меня есть и хороший дом — он тоже у меня будет».

Дата добавления: 2015-06-04