Лопатин 3 страница

Единственный живой кусок во всей книге — и тот приведен во Введении. Шпет вдруг принялся воевать с прагматической наукой. Война эта странная и очень похожая на то, как Лосский обещал рассказать о сознании по-сверхновому, да так и не сказал ничего, кроме все тех же профессиональных психологизмов.

«Истина современного прагматизма не в том, что так должно быть, а в том, что так есть: научное знание по существу есть знание прагматическое и даже техническое, знание pour agir! Свободное, чистое, абсолютное философское знание начал должно быть, поэтому, чистым, абсолютным, свободным от всякой

Глава 10. Сознание и его собственник. Шпет

теории, в недрах своих таящей червь прагматизма, и так как это знание именно начал, то оно должно быть знанием до-теоретическим. Таково первое и главное требование, какое мы предъявляем к основному философскому знанию.

Но откуда же оно почерпается, где его "источник"? До-теоретическому знанию науки, до-научному знанию, мы противополагаем знание обыденное. Не отсюда ли почерпаются и философские начала? Если угодно, да! Ибо это есть знание жизненное, почерпнутое из целого, еще не ограниченного ни намеками теорий, ни предписаниями рассудочного раздробления» (Там же, с. 3—4).

Здорово, любопытно, но к чему? Где это у Шпета? Сказано, чтобы шокировать профессуру, потому что это из речи на открытии Московского Общества по изучению научно-философских вопросов в 1914 году. До этого Шпет умудрился и в революцию поиграть, за что его исключали из университета. Наверное, пережиток той поры.

Считается, что основной работой Шпета, посвященной сознанию, была статья «Сознание и его собственник» (1916 г.). Статья, очевидно, писалась в ответ на вопрос Владимира Соловьева: чье сознание? И написана она заумно и скучно.

Всю суть ее можно пересказать коротким отрывком из философского словаря:

«В 1916 году в заметках "Сознание и его собственник " Шпет пытается рассмотреть проблему субъективности сознания и приходит к выводу, что интуиция "Я" может быть выполнена только в широком социально-культурном контексте, где личность выступает как специфический "социальный предмет ".

Сведение всех проявлений сознания к его индивидуальному субъекту-носителю основано, по мнению Шпета, на чисто грамматической привычке, в действительности "собственник сознания " может быть коллективным или даже вообще отсутствовать.

В ряде работ по этнической психологии ("Введение в этническую психологию", 1927) Шпет рассматривает возможности изучения различных форм "коллективного сознания"...» (И. Чубарев. Шпет// Русская философия. Словарь, с. 623).

Вот что оказалось действительно ценным в этой работе Шпета — это преемственность. Сами заметки не только скучны, но и полностью вторичны. Но Шпет и не ставит себе задачу сказать что-то новое. Он спокойно и последовательно прорабатывает своих русских предшественников, начиная с Соловьева и Лопатина, и завершает полным согласием с кн. Трубецким. Жуткий себялюбец, эгоист, показушник, в отношении философии сознания оказался исследователем, способным на сотворчество и совместный поиск истины.

«Но интересно, что и в чисто личных высказываниях мы сплошь и рядом подразумеваем не себя только.

Такие выражения, как "моя родина ", "мое моральное сознание ", "моя служба ", "мои политические убеждения " и прочие, не только не указывают на меня как на "собственника ", но прямо внушают мысль о моем участии в соборных

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 8

отношениях, которые тут характеризуются указанием на "пункты ", "объединяющие" некоторое общное сознание. <...>

В свое время кн. С. Н. Трубецкой <...> подобрал много эмпирических аргументов в пользу коллективности или соборности сознания.

У нас есть наука, — как бы она ни называлась, — которая имеет своим предметом сознание, "существование которого не зависит от индивида. Не потому, что данные этого сознания предполагают коллективный предмет, отличный от индивидов, составляющих социальную группу, но потому, что они характеризуются признаками, которых нельзя получить единственно путем рассмотрения индивидов, как таких".

Коротко, речь идет об "образах действия, мысли и чувства, которые представляют то замечательное свойство, что они существуют вне индивидуальных сознаний" Чьи же они?..» (Шпет, Сознание и его собственник, с. 110).

Как видите, он дополняет мысли Трубецкого рассуждениями Леви-Брюля из книги «Умственные функции».

«Анализ "сознаваемого сознания ", как коллективного предмета, показывает, что само Я, имрек, есть "носитель " не только своего "личного " сознания, но и общного. И он сам, конечно,различает, — хотя и не всегда это легко, — где он представительствует "сам"за себя и где он — за свою общину.

Кн. С. Н. Трубецкой, говоря о "познании ", констатирует: "фактически, я по поводу всего держу внутри себя собор со всеми"» (Там же, с. 115).

Понятие «сознаваемого сознания» — если вдуматься, это полное расхождение с феноменологией и кантовским cogito, как синонимом сознания. Сознавать можно только нечто, вещь или действие. Сознавая сознание, мы превращаем его в «вещь». Именно на наличие таких «вещей» в сознании и основывались взгляды Леви-Брюля на коллективные представления. В «Сверхъестественное в первобытном мышлении» он постоянно называет их реальностями. Но реальность происходит от res — вещь. Вещь эта, конечно, особенная. И то, что такое понятие сознания коренным образом отличается от понятия его как способности сознавать, особенно заметно в намечаемых Шпетом направлениях дальнейшего исследования.

«Соборное в его сущности и его существенные же типы есть самостоятельная сфера исследования. Наши выражения: моральное, эстетическое, религиозное, научное и прочие сознания уже указывают направления, в которых возникают соответствующие проблемы, хотя это только области абстрактного и в таком виде просто заголовки целых наук» (Там же, с. 114).

Эти науки не об осознавании себя научным или религиозным. Они о коллективных представлениях членов соответствующих сообществ, и представления эти — содержание моего сознания. Потому что как бы коллективны они ни были, но хранятся они в сознании живых людей. И это сознание есть «объем» и «среда», а не интенциональность.

Как сумел Шпет написать это всего через два года после учебника феноменологии?! Думаю, что он и не заметил, как, потому что ни на миг не

Глава 11. Сознание как целое. Асколъдов

прекращал думать, что это то же самое сознание, что у Гуссерля или Декарта, потому что заканчивает он статью чисто феноменологически: «Во всяком случае, все это — проблемы, прежде всего, принципиального анализа самого чистого сознания и его сущности» (Там же, с. 117).

Как-то очень сильно не понимаю я феноменологию... У меня постоянное подозрение, философы намеренно не дают точных определений, чтобы иметь возможность всегда добавить что-то к своему предмету, как будто они это и имели в виду.

Но как бы там ни было, с таким пониманием сознания я приму и феноменологию, как приму и то, что ее совсем не понимаю. Хотя гораздо больше мне нравится мысль, которую в заключение приводит Шпет:

«В конце концов, хитро не "собор со всеми " держать, а себя найти мимо собора...» (Там же, с. 116).

Глава 11. Сознание как целое. Аскольдов

Работа, которой я хочу завершить свой рассказ о русской философии сознания, была издана в Москве в 1918 году, то есть во время революции. Она называется «Сознание как целое. Психологическое понятие личности». И написана Сергеем Александровичем Аскольдовым (Алексеевым) (1871—1945).

Аскольдов был сыном известного философа А. Козлова. Как отец и большинство остальных русских философов той поры, он от чистой философии ушел в философию религиозную. Судьба у него сложилась странно. Он не покинул Россию после революции. Остался преподавать в Ленинграде химическую технологию. Тогда же в 20-е годы создал тайное религиозно-философское общество «Братство святого Серафима Саровского». Что это было за общество и чем они там занимались, я не знаю, но в 1928-м Аскольдов оказался на Соловках. Затем, как пишет А. Соболев в «Новой философской энциклопедии», «скитался по ссылкам. Будучи в очередной ссылке в Новгороде, попал в оккупацию и перебрался в Германию. Когда работники Советских органов безопасности пришли его арестовывать, он был уж мертв».

Вероятно, его первой работой, посвященной сознанию, была статья «О старом и новом религиозном сознании», написанная в 1908 году. Как видите, здесь он говорит о сознании в том же смысле, что и Шпет в конце «Сознания и его собственника»: религиозное сознание — это определенное содержание сознания. Статья эта была мне недоступна, но поскольку я пока ищу понятие сознания, как такового, я и не стал ее разыскивать. В любом случае, исходным пониманием сознания является для Аскольдова понимание его отца, Алексея Козлова, высказанное в первых номерах издававшегося им с 1888 года альманаха «Свое слово».

Сам Аскольдов так излагает их в 1912 году, рассказывая о философии отца:

«Все эти столкновения служат почвой для выяснения двух весьма важных для Козлова положений.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 8

Во-первых, что весь пространственно-чувственный мир представляет лишь совокупность состояний сознания сознающего субъекта, и, во-вторых, что в самом сознающем субъекте необходимо признать существование некоего субстанционального единства всех этих состояний сознания» (Аскольдов, А. А Козлов, с. 100).

Даже если он сам и ушел от такого понимания, это была первая философия, с которой он был знаком. А то, что он по жизни оказался продолжателем панпсихологии Козлова, дает основания предполагать, что и сознание он понимал сходно — как некую душевную, или точнее, духовную субстанцию. Однако к 1918 году Аскольдов считался уже маститым философом, поэтому я просто перескажу его собственные взгляды на сознание, насколько возможно, подробнее.

Итак, работа «Сознание как целое» начинается с главы «Сознание и метод точной науки». В этом Аскольдов как бы следует за Шпетом, который тоже посвящал свое «Сознание и его собственник» поиску метода точной науки. Но Аскольдов вообще любит преемственность и уютно ощущает себя в среде из мыслей других философов. Начало этой главы, надо признать, не слишком удачно:

«То, что называется сознанием, одушевленностью или жизнью, знакомо нам из внутреннего опыта и представляется чем-то наиболее известным».

Если посчитать, что Аскольдов здесь приравнял сознание к одушевленности и жизни, то можно сильно усомниться в его способности философствовать. Уж слишком это бездоказательно. Однако последующие высказывания позволяют понять, что он всего лишь говорит о полной неясности того, что такое сознание.

«Однако этой известности в смысле непосредственного переживания того, о чем идет речь, противостоит до парадоксальности скудное знание и понимание состава, источников и способов его существования. Точных и незыблемых понятий о природе сознания почти нет или, во всяком случае, неизмеримо мало по сравнению с тем, что мы знаем о природе стоящего перед нами дерева или лежащего камня».

Война Богов. Идет 1918 год. На дворе уже победила Научная революция и прямо сейчас заканчивается время Метафизики и Философии сознания, которая правила миром 300 лет! И вот последний защитник ее крепости признает: у нас нет даже понятия о сознании. Чем же они в таком случае занимались все эти века?!

«Правда, психология обладает довольно обширным материалом описанных фактов, относящихся частью к составу сознания, частью к связи его с физическим организмом и явлениями внешнего мира».

Это утверждение философски некорректно, как это принято говорить. Если у тебя нет точных понятий о сознании, то ты не можешь утверждать, что делал описание именно его фактов. Правильно было бы сказать, что делались описания того, что считается сознанием среди философов, или того, что называется сознанием в народе. И те и другие могут ошибаться,

Глава 11. Сознание как целое. Асколъдов

относя что-то к сознанию. Причем, наверняка ошибаются. Разница только в том, что народ ошибается изредка. Точнее, отдельные люди могут называть сознанием что-то, что не входит в общенародное понятие сознания. А вот философы ошибаются почти всегда, и лишь небольшая часть их понятий о сознании совпадает с народным понятием и еще меньшая относится к действительному сознанию. Они и начали с того, что не интересовались собственно сознанием, а потом веками разворачивали это основание в свою науку. Аскольдов свидетельствует:

«Однако и это знание фактов довольно случайно и неполно, не говоря уже о том, что всякое хоть сколько-нибудь углубленное уразумение этих фактов относится всегда к области той или иной гипотезы философской или психологической. Психология не обладает даже твердо установленной феноменологической квалификаций состояний сознания. Во всяком случае, элементарный состав сознания понимается различными психологами далеко не одинаково. Более того, оказывается, что этот наиболее близкий нам предмет даже в качестве непосредственной данности характеризуется нередко прямо противоположными чертами».

Война Богов. Уже в ближайшие годы сознание будет изгнано из Психологии, как та проклятая тема, о которой долго спорили и договорились молчать. Наука очень часто достигает своих целей силой и общественным мнением. И это совсем не поиск истины.

Аскольдов, словно в его лице Философия сознания сделала последнюю попытку проснуться, думает и ищет. И начинает он с описания исследуемого явления.

«...основные свойства сознания остаются для непосредственного наблюдателя неясными и колеблющимися.

Причины этой феноменологической недоуясненности состава сознания различны. На первом плане, конечно, стоит своеобразие сознания, как опыта внутреннего, по сравнению с опытом внешним. Какие бы черты сходства и подобия между ними не находить, сознание, во всяком случае, обладает исключительной, по сравнению с предметами внешнего опыта, изменчивостью, неповторимостью своих состояний, непрерывностью их переходов и постоянным слиянием разнородного. Это наплывание и рассеивание состояний сознания, постоянное смешение и как бы сплавление его составных частей придает сознанию характер облачности. Уже по одному этому четкая классификация здесь так же трудна, как на облачном небе».

Это первая попытка действительно отбросить все философские предвзятости и попробовать описать то, что считаешь сознанием. К ней надо было добавить вначале: когда я пытаюсь созерцать свое сознание, то обнаруживаю, что оно облачно. Иной наблюдатель рассмотрел бы что-то свое.

Однако в целом это понятие Облачности сознания я считаю столь же значительной находкой, как и Джеймсово понятие Потока Ума. Мысль течет, а сознание клубится. Оно заслуживает более подробного описания. В этих облаках скрываются вполне определенные части. Их только надо рас-

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 8

смотреть. Но Аскольдов идет дальше. К сожалению, он опять не добавляет: я гляжу в себя и вижу. Из-за этого мысль его как бы теряет проницательность.

«Кроме этой вполне очевидной причины, мы готовы высказать предположение еще и о другой, состоящей в отсутствии специальных органов внутреннего восприятия.

В человеческом опыте наблюдение всегда было устремлено, а потому и изощрено, в направлении к внешнему. Мы не хотим, конечно, сказать, что столь же упорное и долговременное стремление внимания внутрь сознания выработало у человека что-либо подобное зрительному или слуховому аппарату, приспособленному для зрения или слышания своих собственных переживаний».

Я гляжу в себя и вижу, что у меня вроде как бы нет органов внутреннего восприятия... во всяком случае, подобных зрительному или слуховому аппарату... Потом я гляжу еще и понимаю, что ищу органы, аппараты, и значит, заглядываю не в свое сознание, и даже не в себя, а в образ себя, где я представляю себя машиной! Бр-р!..

Но я тут же понимаю, что я рассмотрел не само сознание, а какой-то его слой, состоящий из образов. Мысль об образах напоминает мне о столь любимом у психологов понятии переживания, и я тут же вспоминаю, что когда переживаю какое-то воспоминание, то и вижу и слышу все, что в нем происходит. И это значит, что там, в сознании, я обладаю способностью внутреннего восприятия, подобной и слуху и зрению сразу.

В этом «Внутреннем Ведении» совмещаются все мои воспринимающие способности, да еще и способность воспринимать само сознание! И это знает про себя каждый. Поэтому Аскольдов, словно вспомнив об этом, вдруг говорит:

«Способ внутреннего восприятия, конечно, должен быть столь же своеобразным, как и сам предмет этого восприятия.

Однако вполне естественно предположить, что этот способ может иметь свою эволюцию. Если такая эволюция способности человечества в целом более чем вероятна, то человечество в целом стоит, конечно, на первой ее ступени».

Война Богов. И опять же непроизвольно восклицается вопрос: чем же занимались все эти века философы?! Почему, захватив в собственность право говорить о сознании, они не развивали орудия его исследования, не создавали школу наблюдения сознания, не учили этому людей? Может быть, они боялись, что, научившись видеть, мы разглядим, что король голый? И нет никакой действительной философии, а есть лишь служанка Науки?

«Третья причина есть следствие первых двух. Она заключается в отсутствии подходящих образов, понятий и даже слов для характеристики и выяснения природы сознания.

Наша наука и вообще весь обиход мысли слишком односторонне напитаны материалом внешнего опыта. Вследствие этого для характеристики внутреннего часто не хватает чисто инструментальных средств научной мысли».

Для характеристики внутреннего не хватает не научных средств. Для этого не хватает желания познать себя. Как тебе есть дело до внешних целей, на-

Глава 11. Сознание как целое. Асколъдов

пример, до того, чтобы стать ученым, так и Наука занята лишь тем, что хотят люди. Цирцея заботится о своих тварях и дает им то, что они хотят...

Далее Аскольдов, в сущности, переходит к описанию состава сознания. Он исследует понятие личности.

«Психологическая недоуясненность состава сознания и его природы в целом и в частях сказывается особенно разительно по отношению к понятию личности».

Тут я бы сделал оговорку относительно понятия «состав сознания». Возможно, это всего лишь следующее наблюдение, вытекающее из первичного. Если мы, «глядя в себя», в свое сознание, обнаруживаем, что у него есть состав, то естественно задаться вопросом: а что входит в это «облако»?

Аскольдов говорит такие вещи, как, например, понятие личности. А что такое это понятие личности? Это понятие? Как и все прочие понятия, содержащиеся в сознании? Тогда это означает, что сознание имеет устройство и состоит из двух частей: из содержаний и из того, что их содержит, некоего хранилища. Так сказать, объем и его заполнение.

Но это только в том случае, если понятие личности — простое понятие. Простое понятие — это то, про что можно сказать: понятие «личность», а дальше привести определение из словаря: личность — это... Но стоит только мне подумать про собственную личность, как это понятие становится сложным. И в нем, кстати, пропадает определение.

Глядя на себя, я не знаю, что такое «личность». Но зато я знаю себя. По сути, моя личность сливается с образом себя, хотя их связь и хитрая. Но это сейчас неважно, важно то, что как личность я знаю, как себя вести. И веду я себя в соответствии, с одной стороны, с моими целями, а с другой, с сопротивлением внешнего мира моим целям. И что я делаю, чтобы достичь целей, несмотря на все сложности? Я достаю из своей памяти знания о мире и подбираю оттуда же образы того, как преодолевать помехи этого мира.

Значит, моя личность имеет устройство. И это устройство оказывается и устройством моего сознания и создает его состав. А при этом способность принимать устройства и составы оказывается свойством природы сознания.

Все это означает, что мы действительно можем описывать сознание через любое его проявление, хоть и через понятие личности. Этот путь приемлем. Правда, Аскольдов, говоря о личности в Психологии, выглядит теперь несколько отставшим.

«В психологии, поскольку она является точной наукой или стремится ею стать, для понятия личности положительно нет никакой опоры. Надо сказать более — это понятие в существе своем отрицается наиболее обычной психологической точкой зрения на сознание как совокупность и связь совершенно равноправных друг другу элементов или состояний.

То, что в так называемой науке психологии нет места для понятия личности, является фактом разительным и роковым, если сопоставить с этим то, что понятие личности является основным во всех других областях мысли, поскольку они обращаются, так или иначе, к человеку, как к живому существу».

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 8

После того, как были написаны эти строки, в психологии развилась и сложилась целая отрасль — психология личности. Казалось бы, Аскольдов устарел. Но вглядитесь, он говорит не о теории личности, а о взгляде через личность на сознание. Как это ни разительно, но на сознание личностная психология до сих пор смотрит все теми же глазами. Разве что накопила еще больше описаний того, что можно считать сознанием. «"Сначала элементы, потом целое ", — говорит точный научный метод; "сначала целое, потом элементы", — свидетельствует о себе чистый факт жизни в виде сознания».

Действительно, можно бесконечно множить описания каких-то явлений, считая, что раз это явления, так они уже и явления сознания. Но если ты не знаешь, что такое сознание, ты будешь описывать все, что угодно, кроме него самого. Оно ведь все является в сознании, но как узнать, что явилось сознание?

Далее Аскольдов переходит от обычного в Науке метода описывать частные явления к попытке говорить о сознании в целом, то есть сначала определив, что же такое сознание, как я понимаю... Как он сам говорит:

«...мы заранее готовы признать, что в нашей попытке характеристики сознания как целого мы вступаем на путь, который очень многими психологами будет признан "ненаучным "».

Этот путь начинается с «трехчленной формулы сознания», которую мы в общем встречали уже у Лосского:

«1) Субъект сознания, 2) его внешнее или внутреннее объективированное состояние и 3) переживания этого состояния.

Этим именно сознание специфически отличается от всего того, что признается не имеющим сознания или, как говорится, "мертвым ", "неживым "».

Саму эту трехчленную формулу я разбирать не буду, поскольку мне гораздо интереснее то, что он из нее выводит.

«Все признаваемое одушевленным состоит лишь из разного рода "качеств ", "пунктов ", "сил ", "энергии "... чего угодно, но только не из переживающих субъектов.

Но можно ли и стоит ли вообще полагаться и ссыпаться на такое свидетельство языка?»

Это, в каком-то смысле, есть отклик на призыв Шпета обратиться к обычному сознанию в поисках чистого знания. Но Шпет восклицает, а Аскольдов идет и находит. И его находки стоит сохранить.

«Здесь могут представиться два на первый взгляд серьезных возражения.

Во-первых, сам язык есть несомненный продукт мысли, и притом иногда ложной. Поэтому его свидетельства могут быть обманчивы.

Во-вторых, свидетельства языка о фактах сознания могут быть разнообразными, причем трехчленная формула сознания может превращаться в двухчленную и даже одночленную, например, "чувствуется боль "или просто "больно ".

Первое соображение, безусловно, наиболее серьезно. Однако мы в праве признать его силу лишь в той мере, в какой язык действительно является выражением только мысли.

Выводы: О русской школе философствования

Но ведь язык выражает и нечто, что дано прежде мысли и даже является базисом всякой мысли, то есть непосредственный опыт...

Обращаясь ко второму возможному возражению, мы должны сказать, что оно настолько же слабое, насколько кажется разительным. В самом деле, ведь двучленные и одночленные формы и вообще всякие филологические аббревиатуры для выражения фактов сознания нисколько не противоречат наиболее внятному и вразумительному свидетельству языка.

Если какой-нибудь рассказчик при разных условиях передает свой рассказ то короче, то распространенней, иногда опуская ставшие уже известными эпизоды, иногда обращая на них особое внимание, в зависимости от слушателей и других обстоятельств, то противоречат ли сокращенные передачи полным? Такова же, по существу, способность языка в своих грамматических формах выражать то или иное из непосредственного опыта различными способами в зависимости от интереса, надобности и вообще психологических особенностей сообщающего. Но в таких случаях наиболее полная форма— есть и наиболее истинная, и ни одна краткая не может служить к ее опровержению.

Во всяком случае, то, что основные формы речи явно свидетельствуют о некоторой принципиальной неоднородности в составе сознания, заслуживает если не полного доверия, то по крайней мере полного внимания».

Далее работа Аскольдова становится все более философской и в силу этого сложной. При этом он умудряется высказать в ней так много мыслей, что я просто не в силах их все пересказать. Мне проще посчитать, что эта работа была, возможно, первой настоящей программой создания действительной философии сознания. Ее надо издавать как исходную работу всей этой науки, Пропедевтику Философии Сознания.

Поэтому я прерываю свой рассказ и об Аскольдове и о русской философии сознания. У меня больше нет умных слов, остались лишь грусть и восхищение.

Как молоды они были, и как прекрасен был тот мир, та Россия... Той России уж нет. Революции никогда не бывают своевременны, даже научные.

Выводы: О русской школе философствования

Лев Лопатин в речи на смерть князя Трубецкого задал вопрос: почему даже лучшим русским философам не удавалось создать целостное учение? Я приведу его целиком, как одно из ярчайших раздумий о русском духе:

«Щемящее чувство невозвратимой потери получает особенную остроту, когда перечитываешь статьи покойного князя Сергея Николаевича Трубецкого и когда вдумываешься в намеченные им смелые черты чрезвычайно своеобразного и глубокого миросозерцания. В этом отношении русских философов преследует печальная судьба. В Германии, например, даже второстепенные мыслители успевают создавать законченные системы, разработанные и подробно изложенные

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 8

во всех своих частях, содержащие в себе определенный ответ на все интересующие человеческий ум вопросы. В России, напротив, философы самые крупные, могущие поспорить по своим дарованиям и оригинальности творчества с лучшими корифеями современной европейской мысли, остаются вечными искателями истины, глубоко убежденными в правильности своих основных идей и взглядов, серьезно стремящимся объять ими всю область философских проблем, блестяще и своеобразно решающими те вопросы, которые остановили на себе их внимание, но все же не успевающими связать свои воззрения в одну определенную и во всех своих отделах развитую философскую систему.

От чего это зависит? От свойств русского ума, от неблагоприятного влияния русской действительности или просто от того, что самобытные русские философы в большинстве случаев, ненормально рано умирают?

Я не знаю, как ответить на это, но факт налицо. Ведь даже Вл. С. Соловьев, писатель чрезвычайно плодовитый, посвятивший наиболее обширные свои произведения принципиальным философским вопросам, не оставил завершенной философской системы, а скорее только план системы, ряд ее очерков, не во всем между собою согласных, и частные ее приложения к разрешению отдельных проблем. Когда он умер, получилось впечатление, как будто ушел человек, не досказав очень много и важного.

Дата добавления: 2015-06-04