Былые времена Великолепного Клуба 3 страница

– Ну… Может быть.

– Но иногда я думаю, что по ту сторону забора трава зеленее.

Тут я замолк, осознав, что мог бы выразиться и получше. Хотя как получше, так и не придумал, поэтому продолжил:

– Когда я вижу вас, ребята, то не могу успокоиться. Но я хочу оставаться спокойным, хоть и не вижу в этом ничего интересного.

– …

– И я хотел как минимум… Как ты сказал… Разгадать загадку. Попробовать ваш образ жизни.

После этого я замолчал. Сатоши тоже ничего не говорил, и слышно было только наше дыхание и скрип педалей. Обычно Сатоши болтал без умолку, но были времена, когда он не мог ничего сказать; обычно я относился к этому с уважением, но сейчас я хотел, чтобы он что-нибудь сказал. Потом придумаю извинение, мне уже надоела эта тишина.

– Скажи что-нибудь.

Я чувствовал, что Сатоши улыбается, но не увидел этого, так как он, наконец, заговорил:

– Думаю…

– М?

– Думаю, ты просто завидуешь тем, кто живёт розовой жизнью.

– Может быть, – без раздумий ответил я.

Я смотрел на потолок своей комнаты. Белый, как всегда.

Я раздумывал над словами Сатоши.

Даже мне нравились всякие весёлые вещи вроде глупых шуток и поп-музыки. Несмотря на то, что Читанда сбивала меня, ими всё ещё можно было неплохо убивать время.

Но если я, со всем уважением ко всей этой комичности, буду заниматься такими вещами, не обращая внимания на затраченные время и усилия… Будет ли такая жизнь интереснее? Будет ли она стоящей, оказывая пагубное влияние на моё энергосбережение?

К примеру, погоня Читанды за своим прошлым.

Или, что более важно, то, как кончил «Герой» Секитани Дзюн, защищая фестиваль Канья 33 года назад, если мои выводы верны.

Мой взгляд не мог просто взять и сфокусироваться в одной точке. Сколько бы я об этом ни думал, мне всегда кажется, будто я просто не могу больше оставаться спокойным. Я перевёл взгляд с потолка на пол, на котором лежал, и увидел письмо, которое мне, лежебоке, прислала сестра.

Мой взгляд остановился на одной из строк этого письма.

Это интересное путешествие, думаю, через десять лет я буду вспоминать каждый его день безо всякого сожаления.

Для такого человека, как я, будущее через десять лет туманно. Тогда мне будет двадцать пять. Интересно, буду ли я через десять лет вспоминать это время и размышлять о том, что я сделал или не должен был сделать. Секитани Дзюн в свои двадцать пять тоже, наверно, жалел о том, что сделал, когда ему было пятнадцать.

Я…

Внезапно зазвонил телефон.

Нет, конечно, я за свою жизнь услышал не один телефонный звонок. Просто я слишком сильно погрузился в свои мысли, чтобы не ощутить эффект внезапности. Мой разум вернулся к реальности, и я оставил страхи, встал и пошёл вниз, чтобы ответить на звонок.

– Алло, Ореки слушает…

– О, Хотаро?

Я почувствовал, как задрожало моё тело. Это был знакомый голос, и принадлежал он человеку, который вмешивается в мой образ жизни и вовлекает меня во все виды проблем, решение которых, к тому же, находится за пределами моих возможностей. Это была Ореки Томоэ, путешествующая по Юго-Западной Азии и скрывающаяся в посольстве Японии от агентов Моссада^[1]. То, что звонок был международным, влияло на качество сигнала, но в том, что это была она, я был уверен на сто процентов.

Невзирая на обстоятельства, я честно ответил голосу, который так давно не слышал:

– Так ты ещё жива?

– Как грубо, думаешь, один-два бандита смогут меня убить?

Так с ней такое на самом деле было? Я даже не удивился.

Видимо, вспомнив, сколько будет стоить такой звонок, сестра затараторила:

– Вчера я прибыла в Приштину. Кстати, это в Югославии^[3]. С деньгами и здоровьем проблем нет, всё идёт по плану. Как приеду в Сараево, напишу. Если буду ехать медленно, то доберусь максимум за две недели. Доклад окончен. Как у вас там дела?

Сестра, как обычно, счастлива. Хоть она и нестабильна в эмоциональном плане и может мгновенно разозлиться, расплакаться, будто завтра конец света, или запредельно радоваться, обычно она просто счастлива.

Я щёлкнул пальцем по телефонному шнуру и ответил:

– Докладывает Дальневосточный командный центр, ничего необычного не произошло.

– Ясно, тогда…

Моя сестра собиралась повесить трубку. Я бы на это не обиделся, но всё равно сказал:

– Мы делаем антологию, «Хёку»…

– А? Что?

– Мы искали Секитани Дзюна.

– Секитани Дзюна? – сестра всё ещё тараторила. – Это имя вызывает тоску по старым временам. Хм, никогда не думала, что его историю всё ещё передают из поколения в поколение. Выражение «Фестиваль Канья» всё ещё табу?

Я не понимал, что она хотела сказать.

– В смысле?

– В смысле трагедия. Не нравится мне она.

Табу? Трагедия? Не нравится?

О чём она говорит? Что она хочет сказать?

– Подожди, мы же о Секитани Дзюне говорим?

– Конечно. «Добрый герой». Дошло ведь, да?

Какой-то бессмысленный получался разговор. Мы не можем найти взаимосвязь, разговаривая об одном и том же человеке.

И я почему-то инстинктивно понял, что мог ошибиться. Возможно, в теории, которую я высказал в особняке Читанды, есть ошибки или недочёты. Но я не чувствовал нетерпения, ведь сестра должна знать, что произошло в Старшей школе Камияма 33 года назад.

– Сестра, что ты знаешь о Секитани Дзюне?

Я решился на такой серьёзный вопрос, и всё, чего добился, – простого ответа:

– У меня нет на это времени! Пока!

Щёлк. Бип, бип.

Я убрал трубку от уха и посмотрел на неё, как идиот.

– …

Почему эта…

– Глупая сестра!

Я ударил трубкой по корпусу телефона, от чего тот с громким звуком задребезжал. Из-за сестры моё раздражение увеличилось вдвое.

Я точно не помнил, что именно говорила сестра, потому что разговор прошёл так быстро, что времени всё перепроверить не было. Но её негативная реплика об инциденте была всё ещё свежа в моей памяти.

Я вернулся к себе и вынул из сумки всё, что Клуб Классики накопил за время расследования. «Хёка», «Единство и салюты», «Ежемесячник школы Ками» и «Старшая школа Ками: 50 лет вместе»… Рядом с ними я положил и письмо от сестры из Стамбула, прочитав ещё раз эту строчку, привлекшую моё внимание.

Это интересное путешествие, думаю, через десять лет я буду вспоминать каждый его день безо всякого сожаления.

Через десять лет, значит? Учитывая, что Секитани Дзюн был президентом Клуба Классики 33 года назад, сейчас, если он ещё жив, ему где-то около пятидесяти. Жалел ли он о своей жизни старшеклассника?

Думаю, нет. «Герой», пожертвовавший собой ради того, что желали его товарищи, и отказавшийся от учёбы в старшей школе, не должен жалеть о таком решении. После размышлений в туалете особняка Читанды я в этом уверен.

Но так ли это?

Это был просто культурный фестиваль, хоть и приведший к тому, что школа изменила его жизнь. Но если жизнь в старшей школе розовая, то останется ли она такой после серьёзного вмешательства?

Серая часть меня говорила, что нет. Выдержал бы герой самопожертвование ради прощения своих товарищей? Эта мысль всплыла у меня в голове. Хоть я и сопротивлялся ей, но не мог проигнорировать то, что сестра назвала инцидент трагедией.

Нужно ещё раз всё проверить. Я достал копии всех документов, в которых упоминался инцидент.

И начал выяснять, была ли жизнь Секитани Дзюна 33 года назад розовой на самом деле.

На следующий день я пошёл в школу в обычной одежде. Для того, чтобы кое-что подтвердить, я позвал и Читанду с Ибарой и Сатоши. Я лишь сказал им:

– Мне нужно кое-что добавить к своему выводу до того, как можно будет всё закончить. Я буду ждать в кабинете геологии.

И все трое пришли. Ибара расценила собрание по поводу «решённой» проблемы саркастично, и пока Сатоши улыбался, я видел на её лице удивление по поводу того, что я отклонился от своей обычной линии поведения. А Читанда, едва завидев меня, заговорила:

– Ореки-сан, я чувствую, что мне нужно узнать что-то ещё.

Я тоже это чувствовал. Кивнув, я положил руку ей на плечо.

– Всё хорошо. Я думаю, что сегодня мы решим эту проблему. Потерпи.

– Что ты имел в виду под «добавить к своему выводу», Ореки?

– То, что нужен ещё один шаг, который завершит незавершённое.

– Я что-то не поняла, мы не так всё поняли или не так всё вывели?

– Просто выслушай меня.

Вынув из сумки свои записи, я посмотрел на них сам вместо того, чтобы передать остальным.

– «Хёка» важнее, чем может показаться на первый взгляд. Она не задумывалась как хроника жизни Секитани Дзюна или героическая история, вот, что сказано во вступлении.

Именно эту часть вчера опроверг Сатоши, и, как я и думал, он заговорил:

– А мы не это ли вчера обсуждали?

– Это, но мы могли пойти по неправильному пути.

– В смысле?

– Вот этот отрывок, «Даже улыбка Семпая, принесённая в жертву, когда-нибудь исчезнет в потоке вечности». Слово «жертва» здесь значит не добровольное, а принудительное пожертвование.

Ибара вскинула брови.

– Ну так и написали бы «пожертвование».

«Пожертвование», говоришь? Мне не пришлось пускаться в объяснения, это за меня сделала Читанда:

– Нет, «пожертвование» тоже может быть принудительным. Да и значение устарело.

Как и ожидалось от лучшей ученицы, коротко и ясно. А мне только-только понадобился словарь.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, но это же должно быть очевидно? – со вздохом спросил Сатоши. – Но мы не узнаем точно, какое значение здесь используется, пока не спросим автора.

Разница в значениях, конечно, не была чисто лингвистической проблемой. Языки не так точны, как та же математика, и в том, что у одного слова может быть несколько значений, нет ничего странного. Так что невозможно утверждать о том, что у слова есть совершенно другое значение.

Но разрешить этот спор было можно. Я уверенно кивнул Сатоши и сказал:

– Ну, тогда нам и нужно спросить автора.

– Это кого?

– Того, кто написал вступление, конечно же. 33 года назад Коорияма Йоко-сан училась в первом классе. Сейчас ей должно быть 48-49 лет.

Глаза Читанды расширились.

– Так ты нашёл её?

Я резко покачал головой.

– Мне не пришлось её искать. Она недалеко.

Ибара подняла голову. Я так и думал, что она догадается первой.

– О! Я знаю!

– Точно.

– Вы о чём?

– Что ты поняла?

Ибара посмотрела на меня, и я кивком попросил её не задерживаться с объяснениями.

– Это главный библиотекарь, Итоикава-сенсей, да? Итоикава Йоко-сенсей в девичестве носила фамилию Коорияма. Я права?

Раз Ибара сама была библиотекарем, то, естественно, знала полное имя Итоикавы, и поэтому так быстро всё поняла.

– Именно. Если ты услышишь имя «Ибара Сатоши», не зная, как оно пишется, то не сможешь понять, сменил ли Сатоши свою фамилию на фамилию Ибары. Но раз уж мы знаем, что Итоикаву зовут Йоко, знаем, как это пишется, и знаем её возраст, то выяснение её девичьей фамилии не составляет для нас труда.

Скрестив руки на груди, Ибара стала изливать на меня свой циничный сарказм:

– Ты точно странный. Даже я этого не поняла, хоть я и всегда с ней, а ты смог. Может, дашь Чи-чан посмотреть, что внутри твоей головы?

Я же говорил, мне просто повезло, что меня осенило. И я не хочу, чтобы Читанда лазила по моим мозгам.

А Читанда в это время всё больше и больше краснела.

– З, значит, если мы спросим у Итоикавы-сенсей…

– То узнаем, что случилось 33 года назад. Почему это не было героической историей, почему на обложке именно такой рисунок, почему антология была названа «Хёкой»… Мы узнаем всё, что связано с твоим дядей.

– А у тебя есть доказательства того, что это точно Итоикава-сенсей? А то как-то неловко получится.

Ошибки быть не может. Я посмотрел на свои наручные часы и прикинул, что нужное время должно уже наступить.

– Я в этом уже убедился. Я выяснил, что она была президентом Клуба Классики, когда училась во втором классе. Я договорился с ней о встрече, на которой мы должны об этом поговорить. Времени осталось немного, пошли в библиотеку.

Развернувшись, я услышал, как Ибара пробормотала:

– А ты полон энтузиазма.

Наверно.

На летних каникулах шторы на окнах в библиотеке были опущены во избежание нанесения книгам вреда от солнечных лучей. В этом умеренном библиотечном климате (спасибо кондиционеру) библиотеку всё ещё заполняли ученики, готовящиеся к фестивалю Канья, или третьеклассники, готовящиеся к поступлению в университеты. Итоикава сидела за конторкой и что-то записывала. На её лице была пара очков, которых мы не видели, когда она писала в прошлый раз. Она была довольно небольшой, и на её лице были морщины, свидетельствующие о том, что она окончила школу около тридцати лет назад.

– Итоикава-сенсей.

Услышав, что мы зовём её, она повернулась и увидела нас. Подняв голову, она улыбнулась.

– А, Клуб Классики.

Она окинула библиотеку взглядом и сказала:

– Здесь немного людно, может, пойдём в библиотекарскую?

Затем она отвела нас в библиотекарскую, находящуюся за конторкой.

Библиотекарская оказалась уютным кабинетом такого размера, что в ней мог нормально работать один человек, но кондиционер здесь был значительно меньше. Шторы здесь не были опущены, и Итоикава прошла вперёд, чтобы опустить их, жестом пригласив нас сесть на диванчик для посетителей. От цветочного горшка, стоявшего на единственном в комнате столе, исходил слабый аромат. Его легко было не заметить, и он, скорее всего, стоял тут не для посетителей, а для ублажения взора самой Итоикавы.

Хоть диванчик и был большим, все четверо на него не поместились, так что Итоикава достала складной стул и поставила его рядом с диванчиком. И почему он достался именно мне?.. Итоикава села на свой личный вращающийся стул. Поставив локти на стол, она спокойно спросила:

– Ну, и о чём вы хотели со мной поговорить?

Так как она спрашивала Клуб Классики в целом, мне, естественно, придётся отвечать за весь клуб. Я пытался отделаться от желания скрестить в этом непривычном положении руки и ноги и вежливо ответил:

– Да, мы хотим кое-что у вас спросить. Но сначала позвольте кое-что уточнить. Ваша девичья фамилия – Коорияма?

Она кивнула.

– Значит, это написали вы?

Я вынул из кармана лист бумаги и передал ей. Итоикава пробежала по нему глазами и мягко улыбнулась:

– Да, я. Я удивлена, что оно сохранилось, – но затем она нахмурилась. – Думаю, я поняла, о чём вы хотите со мной поговорить. Если члены Клуба Классики спрашивают о моей девичьей фамилии, то у меня есть одна версия… Вы хотите узнать о движении тридцатитрёхлетней давности, так?

Бинго. Значит, она знает.

Но вопреки ожиданиям, которые легко читались по нашим лицам, она только вздохнула.

– Но зачем вы спрашиваете меня о том, что было так давно? Об этом лучше бы забыть.

– Ну, это всё из-за жабы Читанды, которая охотится за всякими любопытными событиями, сам бы я об этом так и не узнал.

– Жабы?

– Простите, я имел в виду «жадной».^[6]

Итоикава и Сатоши улыбнулись, а Ибара сердито на меня посмотрела. Читанда тихо возразила, но я не обратил на неё внимание. Итоикава мягко улыбнулась Читанде и спросила её:

– И почему тебе интересно это движение?

Я заметил, что Читанда сжимает кулаки на своих коленях. Наверно, она нервничала, потому что ответила быстро:

– Секитани Дзюн был моим дядей.

Итоикава онемела от изумления.

– О, понятно, Секитани Дзюн… Это имя навевает воспоминания. Как у него дела?

– Не имею ни малейшего представления, нам сообщили, что он пропал в Индии.

Итоикава вновь прерывисто вздохнула, но дрожать, вроде, не стала. Может, за свои 50 лет жизни она уже привыкла ко всему?

– Ясно, а я всегда хотела хоть раз повидаться с ним.

– Я тоже. Хотя бы ещё один раз.

Секитани Дзюн был таким человеком, с которым стоило встретиться ещё раз? Может, мне тоже надо было бы с ним познакомиться?

Читанда, которую, по всей видимости, переполняли эмоции, говорила медленно:

– Итоикава-сенсей, пожалуйста, расскажите мне, что же случилось 33 года назад? Почему инцидент, в который был вовлечён мой дядя, не был героической историей? Почему антология Клуба Классики называется «Хёка»?.. Верен ли вывод Ореки-сана?

– Вывод? Что это значит? – спросила меня Итоикава.

– Сенсей, Ореки смог сделать вывод о том, что произошло 33 года назад, пользуясь только той информацией, которую мы смогли найти. Наверно, вам стоит его выслушать.

Похоже, мне придётся ещё раз повторить то, что я сказал вчера. Нет, я знал, что мне придётся это сделать, но я ещё не понял, что для того, кто там был, это может быть лишь предположением. И хотя я был уверен в своих выводах, была крошечная мысль, что я мог всё не так понять. Я облизнул губы и пустился в объяснения, используя тот же метод шести вопросов, что и вчера:

– Во-первых, главный герой этого инцидента…

– И поэтому мы решили, что исключение произошло в октябре.

Рассказав всё это, я удивился тому, что смог так хорошо изложить свои мысли. Поскольку я не обращался к записям, время пролетело даже быстрее, чем вчера.

Пока я говорил, Итоикава сохраняла тишину. Когда я закончил, она сразу же спросила Ибару:

– Ибара-сан, у тебя есть те записи, о которых вы говорили?

– Нет, я…

– Я их взял.

Сатоши открыл свой мешок на шнуровке, вынул из него стопку сложенных вчетверо листов и передал их Итоикаве. Она быстро просмотрела их и подняла взгляд:

– Вы смогли сделать вывод, когда у вас было только это?

Читанда кивнула:

– Да, Ореки-сан смог.

Это не совсем так.

– Я просто сложил их теории вместе, вот и всё.

– Но, – Итоикава вздохнула, положила записи на стол и скрестила ноги, – я поражена.

– Всё правильно? – спросила Ибара.

– Да, всё именно так, как сказал Ореки-сан. До единого слова. Это так необычно, что мне кажется, будто ты наблюдал за всем этим вместе со мной.

Я вздохнул.

Прямо камень с души свалился, когда я понял, что был прав.

– Ну, и что ещё вы желаете у меня спросить? Я могу даже обеспечить вам проходные баллы, если мои ответы совпадут с вашими предположениями.

– Лично у меня вопросов нет, но вот Хотаро вроде чего-то не хватает.

Да, кое-чего не хватает.

Я хотел кое-что спросить: По своей ли воле Секитани Дзюн отказался от своей розовой школьной жизни? Я изложил его немного по-другому:

– У меня всего один вопрос. Секитани Дзюн сам захотел стать щитом для учеников?

После того, как я задал этот вопрос, ласковое лицо Итоикавы неожиданно замерло. Оно посмотрела на меня.

– …

И ничего не сказала.

Я ждал, пока она не заговорит, как и Читанда, Ибара и Сатоши. Наверно, они в это время думали, что значит этот вопрос.

Молчание не затянулось надолго. Итоикава будто что-то пробормотала, после чего укоризненно сказала:

– Ты на самом деле видишь меня насквозь… Тогда я всё расскажу. Думаю, лучше начать с самого начала. Хоть это и было очень давно, я всё ещё хорошо это помню.

И бывшая Коорияма Йоко начала рассказывать о «Борьбе в июне» тридцатитрёхлетней давности.

– Хотя сейчас культурный фестиваль такой же активный, как и тогда, он стал тише, чем был. Тогда все считали культурный фестиваль школы Ками своей конечной целью в жизни. В то время люди отказывались от старого и приветствовали новое, и говорят, что это происходило из-за бьющей через край энергии, которую порождал культурный фестиваль школы Ками.

– Как раз перед тем, как я поступила в эту школу, я чувствовала, что восстание однажды развернётся. Ничего хорошего ведь не случится, если волнение выйдет из-под контроля, да? Хотя по сравнению с теперешним насилием в школах то движение было практически мирным. Хотя наши тогдашние учителя и это считали неприемлемым.

Похоже, что эти воспоминания касаются новейшей истории Японии. Думаю, ни те переполненные энергией люди, ни мои ровесники никогда не поймут бытия друг друга.

– В апреле того года у директора школы лопнуло терпение во время собрания персонала. Думаю, именно об этом написано в записи: «Мы не должны проявлять слабость и допустить, чтобы нас считали захолустной школой». Сейчас люди увидят в этих словах директора Эиды лишь ожидание того, что ученики станут хорошо учиться. Но тогда мы восприняли это как завуалированное сообщение: «Мы будем бороться против культурного фестиваля». Когда опубликовали расписание культурного фестиваля, поднялся большой шум. Обычная пятидневная схема была радикально урезана до двух дней, да ещё и сдвинутых с будних на выходные, будто бы их убрали из школьного календаря. На нас будто вылили ведро воды, и мы поняли, что с таким решением трудно смириться. С того объявления я чувствовала, что атмосфера в школе накаляется, будто скоро что-то произойдёт. Сначала на досках объявлений появились матерные выражения. Затем были публичные речи, любой мог выйти на сцену и сказать всё, что хочет, там все становились всё более и более горячими и получали свою долю аплодисментов. Серьёзное движение началось, когда кто-то предложил искусствоведческим клубам объединиться. Хоть мы и ожидали сопротивления, думаю, никто не был готов к тому, что школа яростно ответит, что сократит культурный фестиваль силой. Для того, чтобы провести движение, нужно было, чтобы кто-нибудь взял на себя ответственность за последствия. Хотя говорить со сцены все были горазд, никто, к сожалению, не хотел стать лидером союза клубов.

Итоикава устроилась поудобнее, из-за чего её стул издал скрипучий звук. Она продолжила:

– В итоге было решено тянуть жребий, чтобы выбрать лидера, и твой дядя, Секитани Дзюн, вытянул короткую соломинку. Действия движения управлялись другими людьми, чьи имена никогда не всплывали на публике. Движение неуклонно крепло, и, в конце концов, школа уступила и отменила сокращение культурного фестиваля. Фестиваль прошёл как обычно, что и написано в ваших записях.

Хоть она и описывала эти события нарочито бесстрастно, я мог чувствовать атмосферу тридцатитрёхлетней давности, несмотря на то, что волнения участников движения и трусость его представителей остались далеко в прошлом.

– Но мы перестарались, – продолжила Итоикава. – Во время движения я бойкотировала уроки. Все стояли под окнами школы, выкрикивая лозунги. После того, как разожгли костёр, настроения достигли кульминации, а одной ночью… Пламя вышло из-под контроля. Никто не знал, нарочно это сделали или нет, но огонь перекинулся на додзё. Огонь, в итоге, потушили, но вода из пожарных машин серьёзно повредила додзё.

Лица Читанды и Ибары застыли, моё, думаю, тоже. Даже мы могли сказать, что дело было плохо, ведь школа не может проигнорировать причинение вреда своему имуществу.

– Такое преступное действие выделилось из обычных наших поступков, и его нужно было расследовать. К счастью, школа не хотела сгущать краски и решила не привлекать полицию. Но никто не мог пойти против школы, которая стала искать ответственных за это после того, как культурный фестиваль закончился… Хоть после окончания фестиваля все и говорили, что ничего не знают.

– И тем, кто взял вину на себя, несмотря на то, что причины пожара были неизвестны, стал ни кто иной, как Секитани Дзюн, официальный лидер движения. В те времена исключить ученика из школы было намного проще, чем сейчас. Секитани-сан с честью оставался спокойным до самого конца. Но ты спрашивал о том, сам ли он захотел стать щитом для учеников, верно? – Итоикава улыбнулась и посмотрела на меня. – Думаю, ты уже знаешь ответ на этот вопрос.

Завершив свой длинный рассказ, Итоикава встала и налила в свою чашку кофе горячей воды из термоса, после чего отпила из неё.

Мы молчали. Наверно, из-за того, что не могли подобрать нужных слов. Я заметил лишь, что Читанда шевельнула губами, будто бормоча «ужасно» или «жестоко», но я так и не понял, что именно.

– Что ж, мне больше нечего сказать. У вас ещё остались вопросы?

Сев обратно на свой раскладной стул, Итоикава заговорила в своей обычной манере. Для неё это был, несомненно, лишь рассказ о прошлом.

Наконец, Ибара прервала тишину и сказала:

– Тогда я хочу спросить о рисунке на тогдашней обложке…

Итоикава молча кивнула.

Я вспомнил об обложке «Хёки», на которой пёс и заяц охотились друг на друга, пока несколько зайцев, собравшись в круг, смотрели на них. Наверно, собака означает учителей, а зайцы – учеников. А заяц, обвившийся вокруг собаки, должно быть, Секитани Дзюн.

После того, как Итоикава подтвердила мои догадки, ответив на вопрос Ибары, я спросил её:

– Самым старым зданием в школе Ками кажется додзё, значит, его потом отстроили?

Когда Читанда показала мне додзё в апреле, я заметил, насколько оно было древним, хотя впоследствии я о нём ни разу не вспомнил.

– Да. Общественные здания редко ремонтируют, пока они не станут совсем старыми. Когда десять лет назад делали ремонт, не тронули только додзё, потому что его ремонтировали до этого.

Затем Сатоши смиренно сказал:

– Эм, сенсей, я заметил, что вы ни разу не назвали фестиваль фестивалем Канья.

Тема поменялась кардинально, и Итоикава смогла лишь слабо улыбнуться:

– Почему ты спрашиваешь? Ты должен был уже это понять.

– А?

Фестиваль Канья?

Ясно. Я вспомнил, что сестре по телефону упомянула, что в Клубе Классики это название решили сделать табу. И, немного опоздав, я, наконец, понял, почему.

– Это потому, что Секитани Дзюн не хотел становиться героем, да? Вот почему вы не называли фестиваль фестивалем Канья.

– Фуку-чан, о чём это он?

Хоть Сатоши и улыбнулся, отвечая, эта улыбка отличалась от его обычной улыбки тем, что улыбался он не ради забавы.

– «Канья» не сокращение от «Камияма», скорее, это другое прочтение кандзи, которыми пишут «Секитани». Я только недавно понял. Наверно, это альтернативное название для «фестиваля Секитани», и его придумали для того, чтобы учителя не заметили, как они отдают дань уважения своему герою.

– Сенсей, вы знаете, почему мой дядя назвал антологию «Хёкой»? – спросила Читанда.

Итоикава лишь молча покачала головой.

– Наверно, это название внезапно пришло ему в голову, когда он понял, что его исключат. Он сказал, что оно означает то, что он не может делать в это время. Но сама я не знаю, что оно значит.

Она не знает?..

Она на самом деле не знает? И ни Читанда, ни Ибара, ни Сатоши не знают, зачем он это сделал?

Я редко злюсь, но сейчас я начинал сердиться. Меня раздражало то, что ни один из них не понял, какое сообщение оставил Секитани Дзюн. Я злился, потому что никто не смог понять такое простое сообщение.

Я неосознанно заговорил:

– Вы не поняли? Чем вы слушали? Так слушайте: это лишь глупая игра слов.

– Хотаро?

– Секитани Дзюн хотел передать нам, наследникам Клуба Классики, сообщение, и он оставил его в названии антологии. Читанда, ты ведь хорошо знаешь английский?

Читанда, услышав, что я внезапно назвал её имя, беспокойно засуетилась:

– Что? А-английский?

– Да. Это ведь секретное сообщение. Нет, больше похоже на игру слов…

Итоикава молча смотрела на нас и говорить, похоже, не собиралась. Интересно, она уже поняла? Уже должна была понять. Хотя почему-то молчит. Не понимая причин этого до конца, я попытался поставить себя на её место и понял, что такое лучше не говорить вслух. Может, это ещё одна традиция Клуба Классики?

– Ты что-то понял, Ореки-сан?

– Ореки, хватит нас мучить. Ты на самом деле догадался?

– Скажи уже, Хотаро.

Который раз они давят на меня, требуя ответа? Я вздохнул и приготовился объяснить. Но в этот раз я чувствовал, что удача тут ни при чём. Я лишь чувствовал, что передаю стенания Секитани другим людям.

И я спросил:

– Как вы думаете, что значит «Хёка»?

– Это название антологии Клуба Классики, – ответила Читанда.

– Я спросил, что значит слово «Хёка».

– Если ты спрашивал про английский, то по-английски это будет «ice», да? Так это значит «ice candy», «замороженный леденец»? – подсуетился Сатоши.

– Подставь «ice cream».

– «Мороженое»? – спросила Ибара. – И что это значит?

– Попробуй прочитать по-другому.

Да чёрт возьми. Почему мне каждый раз приходится всё им разжёвывать? Хоть один раз попытайтесь понять, что я пытаюсь сказать!

– «Ice cream» само по себе ничего не значит. Вот почему я сказал, что это игра слов.

На лице Сатоши сначала читалось «я не догоняю», но потом он побледнел так сильно, будто из него выкачали всю кровь. Второй поняла Ибара, раздосадовано пробормотавшая: «Ах, вот оно что!»

Наконец, Читанда выглядела так, будто так ничего и не поняла. Я слышал, что эта лучшая ученица сильна и в английском. Похоже, она не может быстро вникнуть в суть иностранных языков. Настроения подгонять её у меня не было.

Я взял одну из копий вступления второго тома «Хёки» и стал писать в ней своей шариковой ручкой.

– Вот сообщение, которое оставил твой дядя.

Читанда, всё ещё сбитая с толку, кивнула.

Дата добавления: 2015-06-04