Еще несколько размышлений

Хо-хо

Деньги

Ха-ха

Моя полная неспособность к автостопу подтвердилась - я тащился пообочине, как пария, а мимо проплывали машины, всем своим видом демонстрируя,что они не снизойдут то того, чтобы притормозить и подобрать бедолагу.Дискриминация толстеющих философов в этом мире - вопиющая несправедливость.Не сомневаюсь: будь я обладателем свеженьких женственных хромосом, моичувственные данные обратили бы на себя взоры водителей - взоры, устремленныена мир из столь милого мне сейчас сидячего положения. Но у каждого - свой фан-клуб. С тяжелым вздохом у обочины притормозил грузовик. Не веря, что кто-топроявил интерес к моей промокшей персоне парии, отверженного, изгоя, я всеже рванулся вперед, готовый взобраться в кабину, независимо от того,последует к тому приглашение или нет. Однако меня ждала распахнутая дверца.Едва я занес ногу на ступеньку, как навстречу повеяло невыносимой вонью:амбре водителя-дальнобойщика способно было отправить в нокдаун почищехорошего удара в челюсть. Но сознание услужливо подсунуло цитату:«Иного не дано», и эта простенькая мысль подвигла менявтиснуться в кабину. Физиономия водилы была столь же выразительна, как и егоаромат, и все же - не в моей ситуации высокомерно воротить нос от ближних... Мне было все равно, куда направляется грузовик. Я собирался соскочить,едва мы окажемся в пределах какого-нибудь городского пейзажа. Вопросвыживания отдельного философа как вида тесно связан с природой денег, ивопрос этот легче разрешается в окружающей среде, где обильно представленыбетон и асфальт. «Монпелье», - буркнул в мою сторону водила,имея в виду пункт назначения. Я расслабился - пускай его везет куда угодно,от дождя подальше, и не стал ничего добавлять к сему вводному обменурепликами: один лишь взгляд на лик труженика баранки превратил меня вбезвольного зомби. Не знаю, как уж его угораздило заполучить такую физию - я не ясновидец,- но только и мировой конгресс специалистов по пластической хирургии не смогбы тут ничего поправить. Это было не лицо, а полная катастрофа: оновыглядело точь-в-точь как задница бабуина, призванная отпугивать врагов.Нос, видать, загулял где-то на стороне да так и не вернулся, что доостальных черт, то на этом лице они уживались как кошка с собакой. Затомножество багровых пятен чувствовали себя здесь как дома, почти не оставивместа для более традиционных оттенков плоти. Читать по такому лику возраст -занятие обреченное (на этаком фоне печать возраста вкупе с распадом старости- что мармелад по сравнению с дерьмом), но, судя по дряблости когда-товесьма бугристых бицепсов, красовавшихся в прорезах жилетки - ей болееподобало бы имя ветошки, - хозяин этого тела мог считатьсямультимиллиардером, когда бы речь шла о мгновениях жизни, накопившихся начьем-либо счету. С дыханием шоферюги на волю вырывались фантастическиемиазмы; зубы же могли служить весьма выразительным опровержением всех ивсяческих достижений зубопротезирования, которыми так кичится конец нашеготысячелетия. «Я - философ», - ответствовал я на неизбежный вопрос -врать или выдумывать мне было слишком лень. Он одобрительно кивнул, похваливмой французский, и стал распространяться о кирпичах, которые ему надодоставить в Монпелье. По части кирпичей я не очень сведущ, но экзегезуводилы пропустил мимо ушей, наслаждаясь видом дороги, которая сама стелиласьмне навстречу. Я все еще исчислял, сколь далеко мы от цели нашего паломничества, когдав речи водителя мне послышалось что-то похожее на «ну и милашка жеты». Сперва я решил, что ослышался - или то была строчка изкакой-нибудь песенки, но тут же заметил его руку, которая шныряла впромежности, как бы это сказать - она то ли скребла там, то ли порхала, толи наяривала, в общем, это была мастурбация без участия ладоней. «Ты -милашка, мой маленький философ», - повторил водила с недвусмысленнымнажимом; на этом месте у слушателя должны были отпасть всякие сомнения,правильно ли он понимает данную фигуру красноречия и не ослышался ли он,часом. Странный возница облизывал губы, рука его покоилась на моей талии...«Я, может, прямолинеен, но иногда лучше идти напролом, - продолжал онгнуть свое. - Проведем ночку в Монпелье вдвоем, а?» Это предложение только разбередило мой скепсис. В молодости, когда яеще только-только сошел со стапеля, мне, может, и случалось быть объектомсексуальных домогательств, но честно говоря, тому уже лет десять - двадцать,как у моей привлекательности истекли все сроки годности. Боюсь, я давноперешагнул грань эпохи, когда мой внешний вид еще способен был пробудитьнеконтролируемую похоть у водителей-дальнобойщиков. И во-вторых, будь яозабочен тем, чтобы найти кого-нибудь, желающего сдать в краткосрочнуюаренду свои угодья, дабы живчик мой денек-другой пожил там на заднем дворе(женщинам, должно быть, знакомы поклонники, которые из кожи вон лезут, чтобывыставить себя в черном свете - в надежде, что их бросятся горячоопровергать), кандидатура Густава не рассматривалась бы, даже если бы он былединственным претендентом. Тут уж самые напористые и неотесанные из моихзнакомцев (а Кембридж заслуженно гордится своим историческим наследием -разнузданнейшей содомией, традиции коей прослеживаются вплоть до XIII века)извинились бы и вышли. - Очень мило с вашей стороны, но нет. - Нет? Почему же нет?! Он произнес это с такой готовностью, что я был уверен: подобный диалогему не впервой. Я поймал себя на мысли, что, пожалуй, я несколько грубоват -близость смерти, к которой приговорили меня врачи, обострила моючувствительность. Невежливо отвечать категоричным отказом на призыв кинтимной близости. Всякое живое создание имеет право предлагать себя вкачестве источника генитальных утех, но, выходя на угол, неплохо бы хотьотдаленно соответствовать гигиеническим нормам и достижениям парфюмерии,которыми нас одарил fin de миллениум. Может, и верно, будто всякое страстноепредложение льстит нашему самолюбию, но окажись вы на моем месте - у вас бывозникло странное ощущение, что Густав готов вожделеть ко всему, чтодвижется, - в ненасытной всеядности такого сорта есть своя прелесть (в концеконцов, она упрощает жизнь), однако не думаю, чтобы вы мечтали остаться сносителем оного качества один на один в замкнутом пространстве вроде кабиныгрузовика. Мне, конечно, не хотелось еще раз начинать карьеру человекадождя, но право слово - натиск неприкрытой похоти не из тех вещей, чтоскрашивают дальнюю дорогу. - Я не по этой части. - Да ладно, можно подумать, в Англии туго с этим делом! - Этого там сколько угодно, но при чем здесь я? - У нас бы с тобой вышло. Только держись - аж окна бы ходуном ходили, -воодушевленно развивал он свою мысль. Мой отказ выразился в улыбке - из тех,которые призваны сказать: ваше предложение страшно заманчиво и, вообще,такое не каждый день случается, но я не могу, не могу по массе причин - иочень сожалею. - Это потому, что я университетов не кончал?! - настаивал он, заводясьвсе больше и больше. Полагаю, дамам такие ситуации хорошо знакомы с младыхногтей: ваше «нет» в расчет не принимается. Вы только итвердите: «нет, нет, нет», выпаливаете эти «нет»одно за другим - вот уже расстрелян весь боекомлект, - а ваша цель как ни вчем не бывало все так же хочет вас заальковить, словно библейские старцы -Сусанну. - Это из-за того, что я водила? Я попытался укрыться в тихой гавани, размышляя о том, что дорога междумной и Монпелье неуклонно сокращается. - Из-за того, что я университетов не нюхал? Не пара тебе, да? - неунимался он, выпростав на свет нечто, напоминающее тронутый синюшнымипятнами банан, гниющий в сточной канаве на второй день после закрытияярмарки, и наяривая это нечто рукою. - Полагаю, мне пора выходить, - обронил я в ответ. - Ну нет. Тоже мне, недотрога. Философ, понимаешь! Меньшее, на что ясегодня настроен, - так это хотя бы сдрочить! Я призвал на помощь всю свою логику. Исходя из предпосылок, что: (a)это его грузовик, (b) я не жажду совершить переход через расстилающиесяпредо мной мерзость и запустение, с каждым шагом впитывая еще толикудождевой влаги, - я пришел к выводу: учитывая (c) голод в странах третьегомира, (d) массовые убийства, (e) иные крайне нефотогеничные страданиячеловечества, отличающие современный мир, у меня нет убедительных основанийнегодовать по поводу предмета, столь трепетно зажатого в кулаке моимспутником. Покорившись доводам разума, я отвернулся и принялся смотреть вокно. - Эй, мы так не договаривались, ты должен смотреть! - запротестовалГустав, пеняя мне на пренебрежение этикетом. - Слушать - пожалуй, - парировал я, - а смотреть - так я ненадзиратель. Не страж, как говорится. - Ладно. Только ты это... рубашку стяни. По дружбе. Возражать было бесполезно. В конце концов, вся цивилизация держится на компромиссе. Мы заключилинаш социальный договор: ему нужна полноценная мастурбация, мне нужнодобраться в Монпелье (хотя в одном пункте я отказался пойти ему навстречу:он настаивал, чтобы я сжал руками свои груди). - Ты - чудо, - выразил он свое восхищение, миновав стадию, отличающуюсяхарактерным уф-ах-уф и гримасами блаженства. Дальний путь мы проделали в атмосфере добрососедства и разрядки, неомрачаемой неприятными инцидентами (за исключением того, что на порогесамого апофеоза, когда уже сияли зарницы райского блаженства, Густав своимгрузовиком снес боковое зеркало ехавшему в соседнем ряду фургону, на полнойскорости проносясь по трассе №6 через центр Лиона, - определенно,единственное удовольствие, которое и можно испытать в этом городишке). - Тяжелая была работенка, - многозначительно обронил Густав, когда навъезде в город мы присоединились к компании дальнобойщиков. Он одарил меня своим адресом, увековечив его на шоколадной обертке иснабдив памятным примечанием, что курсирует он главным образом по шоссе№6. Почерк был очень аккуратный - так пишут люди, которые задумываютсянад каждой буквой. В первый момент у меня возник порыв тут же эту запискусжечь, но потом я рассудил, что лучше ее сохранить, чтобы уж точно вбудущем, которого у меня осталось всего ничего, ненароком (a) не очутиться вэтом городе, (b) на этой улице, (c) в этом многоквартирном доме.Я не знал, что делать. Слегка нелепо, правда, предпринять бросок на юг,оставить за спиной сотни километров - и зачем? - чтобы увидеть, как все твоисбережения обращаются в дым в чреве медного Ваала - разбитой машине, которуюя имел неосторожность как раз перед этим под завязку залить бензином? Голод нанес мне намеченный визит, но я был не способен переключить своесознание и улестить желудок, заглянув в какой-нибудь из прославленныхресторанов Франции. С моей платежеспособностью с тем же успехом я мог быочутиться и в Замбези. Я всегда неодобрительно относился к тем, кто умаляет магию и очарованиеденег: как правило, они принадлежат к числу тех, кто - стоит только копнуть- оказывается наследником первой очереди, которому должен отойти фамильныйзамок. Этакие праздные туристы, созерцающие туземный пейзаж. Вообще чтокасается денег - единодушием по этому вопросу наша братия никогда неотличалась: Биант, Аристип и иже с ними склонны были возносить хвалы этомувысшему благу, однако - сколько же было других (как правило, отнюдь небедствовавших в этой жизни), которые морщились при одном упоминании денег;потом были еще и собачьи философы [то есть киники, от греч. kynikos -собачий], с их слоганами: «pathimata mathimata» [нет боли - нетнаучения (греч.)] и «радуйся мародерам», - и Диоген (подавшийсяв бега из Синопа, так как шалые деньги жгли ему руки), и Кратет -единственный в истории оборотистый купец, профукавший свое состояние...раздав его согражданам. Но - познавший подлинные несчастья действительнонищ: тот, на кого обрушилась истинная беда, беспомощен и наг. Я взвесил, нельзя ли обратить какие-либо из даров моей северной музы втвердую денежную форму. Прикинул, не прочесть ли мне пару лекций. Когда-то,в молодые годы, я выступал в Париже - на бульваре Сен-Жермен. Я был пьянеепьяного, но насобирал полный карман франков, - вокруг меня столпиласьсолидная толпа, которой набило оскомину зрелище жонглеров на ходулях ипламяглотателей, занятых дойкой туристов, да уличных нищих, заполонившихбульвар. Тогда я хотел на собственной шкуре испытать, на что это похоже:быть странником, чей багаж составляет одно лишь искусство красноречия.Никогда не позволяйте людям говорить вам, что окружающим до лампочкиабстрактные идеи, а то специалисты по кадрам в моем университете заявиликак-то: «Философия? Да она у нас как камень на шее». Однако я чувствовал: сегодня выдался не тот вечер, чтобы на углу улицыв Монпелье трясти перед публикой идеями, как цыганка юбками, а потом пускатьшапку по кругу. Что же делать? Я-то рассчитывал, что печень откажетсяслужить мне раньше, чем бумажник.Заштатный отелишко я отыскал там, где ему и положено быть, - околовокзала. Во Франции едва ли не самые пристойные в мире потрепанные отели. Вэтой стране элегантность - что-то вроде униформы, а потому потрепанныйотелишко порадует вас массой сюрпризов. Три или четыре вида обоев в однойкомнате, так же как флер неизвестности - какой именно из светильников неработает или готов остаться у вас в руках, едва вы к нему прикоснетесь,вызывают у меня умиление. Портье я объяснил, что, так как деньги у меня украли в поезде, комнатамне нужна подешевле. Объяснение было встречено с пониманием. Чувствовалось,что местной администрации приходится иметь дело с клиентами и почуднее,нежели заляпанные грязью философы, испытывающие проблемы с мировымпризнанием. Я мог считать себя таинственным незнакомцем с печатью рока начеле, но они в этой конуре явно видали типов и похлеще. Похоже, паспорт, извлеченный на свет после раскопок среди сокровищцивилизации, притаившихся в недрах моего чемодана, вполне удовлетворилпортье. «Англичанам мы всегда рады», - объявил он, словно томубыла особая причина. Создавалось впечатление, что дела в отельчике идут нишатко ни валко. Я не обольщался насчет моих перспектив заполучить кров наночь, но это местечко, судя по всему, совсем уж не страдало от наплываклиентов. В одиноко стоящем посреди холла кресле томился какой-то долговязыйюнец, стриженный под бобрик, в дешевой черной косухе - вид у него был такой,словно заведение наняло его, дабы он сидел и повышал сомнительную репутациюсего места, однако платить не спешило. Я поднялся в комнату, открыл чемодан (этакое механическое движение -распаковывать мне было абсолютно нечего) и завалился на кровать. Я заметил,что лежа думается значительно лучше: само горизонтальное положение улучшаетваши аэродинамические качества, снижая сопротивление жизни. Обратитевнимание: почти все жизненные неприятности связаны с необходимостью стоятьна ногах. Раздался стук в дверь. - Кто там? - откликнулся я, слегка озадаченный спросом на мою скромнуюперсону, демонстрируемым в этот день окружающими. - Вы тут забыли кое-что подписать. На пороге за открытой дверью меня приветствовала не бумажка, тоскующаябез автографа, а зловещая ухмылка пистолета, наставленного прямо мне в лицобедовым молодцем, которого я видел внизу. - Деньги! - потребовал он с восхитительной краткостью. Вот чего нехватает в современной философии! Будучи несведущим - в силу спецификиполученного образования - в том, что касается современного огнестрельногооружия, я все же, едва окинув взглядом эту пушку, пришел к выводу, чтоданной модели вполне достаточно, чтобы укокошить меня и трех-четырехфилософов покрупнее. Нужно заметить, что такого рода мгновения в нашей жизни- прекрасное оправдание тому, что десятилетиями вы предавались излишествам.Только вообразите, сколь велико было бы мое отчаяние, убивай я год за годомкаждое утро бегом трусцой - до одышки, воздерживайся от вина и пива,шарахайся, как от огня, от закусок, а единственной настоящей трапезы в деньизбегая под тем или иным надуманным предлогом, - чтобы в конце бытьизрешеченным в дешевом отеле пулями, как мишень в ярмарочном балагане. Я вытряс из кармана четыре наличествующие у меня монетки и протянул ихна ладони навстречу стоящему в коридоре. Однако тот втолкнул меня в комнатуи закрыл дверь - видимо, он хотел придать своему грабежу несколько болееинтимный характер. - Не юли. Гони монету. - Вот, - повторил я. - Но ты же турист! - Угу. Только турист без денег. - Не заливай! Туристов без денег не бывает. - Один такой перед тобой. Можешь полюбоваться, - пожал я плечами,указывая на земное достояние, которым располагал на данный момент. - Но... ты же турист, - настаивал он, однако я с облегчением услышал вего тоне не столько злобу, сколько проблеск доверия.

Но...

Эта интонация один в один напомнила мне недоумевающего Танидзаки:«Но... ты же философ». Его японские мозги перегрелись отнапряжения, пытаясь усвоить, что и философ может быть мошенником. Танидзакибыл воплощением порядочности - и в этот момент я искренне ему сочувствовал.Японцы - увы - не способны понять что-либо, выходящее за пределы пятимильнойзоны их территорриальных вод, и мой собеседник разделял присущее егосоотечественникам в корне неверное представление о философии как о моральнойгимнастике. Даже эту очную ставку он устроил в надежде, что сейчас у менянайдется какое-нибудь нелепое объяснение - и все станет на свои места:систематическое гнусное присвоение средств превратится в эксцентричныйспособ ведения бухгалтерии. Я же не лгал, потому что: (a) дело было дозавтрака, а ложь требует усилий, (b) вся эта мерзость все равно всплыла бына поверхность, разве что на несколько дней - или недель - позже. Самое примечательное в этой ситуации - он явился уличать меня врастрате денег - было то, что от стыда сгорал как раз он. Ему быломучительно за меня стыдно. А я - я забавлялся тем, что предлагал ему войти вдолю, хотя бы потому, что это давало мне передышку, а там... кто может суверенностью сказать, вдруг на землю прольется какой-нибудь душ изметеоритов покрупнее и под их осколками будут погребены, среди прочего, идеяния некоего ученого мужа, воровавшего у ученых мужей... Но я видел: самамысль о сотрудничестве со мной на новых условиях вызвала у моего собеседникадрожь в коленках. Даже предложение угостить его выпивкой отозвалось вТанидзаки паническим ужасом: он явно боялся, не идет ли в данном случае речьо еше одной растрате денег из вверенного ему фонда - растрате, которой онтем самым потворствует. - Но почему?! - бормотал Танидзаки. Воистину более нелепого вопросаневозможно представить. По мне - единственной истинной причиной воровстваможет быть желание денег. Здесь, правда, я обратил бы внимание на двамомента, которые готов истолковать в пользу моего собеседника. Во-первых,часть ответственности за ситуацию я склонен возложить на пользовавшее менямедицинское светило: согласно его уверениям, у меня на редкость здоровыеколенные рефлексы. Этот факт позволяет объяснить все происходившее темпамятным утром в несколько ином свете. Кроме того, я никогда не мог взять в толк, почему лишь те, кто занят всферах, априорно требующих от субъекта деятельности вопиющейневежественности и тупости - торговцы недвижимостью, ведущие телепрограмм,консультанты по финансовым проблемам, модельеры, лощеные торгаши, владельцыночных клубов и штукатуры от парфюмерии, - претендуют на эксклюзивныеотношения со счетами, на которых красуется множество нулей. Мои потребностивсегда отличались крайней умеренностью, а вот желания - маскируя природнуюсдержанность - становились все более и более дорогостоящими. Чем старшекляча, тем труднее стронуть ее с места. Все вышло примерно так же, как с моим здоровьем, которое все неиссякнет, - я обманывал фонд куда дольше, чем это, казалось бы, возможно.Годами предшественники Танидзаки, сменяя друг друга, благосклонно кивали,получая мои административные отчеты, и всю свою энергию направляли на то,чтобы влиться в правильный клуб для игры в гольф и залить в себя правильныйсорт виски. Ирония заключалась в том, что Танидзаки вполне могли начиститьзадницу за то, что он, на свою беду, оказался администратором куда лучшим,чем его предшественники. Наверное, начиная свою карьеру, я мог бы действовать и поблагороднее.Но идеализм, идущий рука об руку с верой в избранную профессию, покинул бортсудна, едва я поднялся на капитанский мостик; самоотверженность и трепетноеотношение к приличиям - они были застигнуты врасплох задолго до того, какначался последний раунд, и отправлены в нокаут противником, выстоять противкоторого - дело безнадежное. Ибо противостояло им острое желание созерцатьмир с балкона, подпертого колоннами из толстых пачек денежных купюр.Возможно, сохрани я хотя бы подобие веры в то, что, помимо исхоженной торнойдороги, в нашей области остались дебри, а в них таится что-то, ускользнувшееот исследователей, - я, может статься, был бы более сдержан, пускаясь во всетяжкие. Но с годами приглушенный ропот - что бы я ни делал в роли служителямысли, это было лишь занятием музейного смотрителя, смахивающего пыль снескольких мыслишек да переставляющего экспонаты с одного места на другое, -этот ропот перерос в глухое рычание. Я был бы счастлив, если бы кто-нибудь убедил меня в том, что я не прав.Сколь было бы замечательно, явись какой-нибудь гений - и приведи в порядоквсю историю мысли, от и до, вызвав у нас трепет, показав, как эти обломкискладываются в целое. Но, боюсь, на нашу долю остались лишь горькиеперепалки в сносках да пустые споры о положении какой-нибудь запятой,переносимой с места на место с элегантностью и ловкостью цирковогоиллюзиониста. Много лет назад я обратил внимание: существуют области философии,которыми никто не занимался, но беда с этими зонами, которыми не занималасьни одна душа, заключается в том, что: (a) там абсолютно нечего делать, (b)там чрезвычайно трудно сделать что-нибудь или же (c) все уже сделано, но выоб этом не знаете, потому что были слишком небрежны, когда заглянули туда впервый раз. К этому добавьте еще одно: как специалист по истории философиимогу вас уверить - нет ни одной мысли, копирайт на которую не принадлежал быгрекам; они прибрали их к рукам - все до единой - задолго до Христа. Стойтена этой позиции - и ваши противники будут попусту ломать копья, вы неуязвимыдля них. А если и найдется порождени мысли, на котором греки не оставили бысвоего тавра, - естественно, его прикончили и разделали кочевые ордыфранцузов, немцев или англичан. Поэтому, если вы думаете, будто злоупотреблять доверием легко,попробуйте-ка сами. Бесчестие - тяжкий труд. Взять моего любимого ученого - талантливейшего, блистательнейшего ДжонаСмита (попробуйте-ка определите кто он, когда у человека такое имя!). Егопочти отшельническое существование практически сразу стало притчей воязыцех, обретя статус легенды. То было воистину существование почтиотшельническое и легендарное, ибо не могло быть ничем иным, кроме легенды, иотшельничеством могло считаться cum grano - по той причине, что Джона Смитане существовало. Когда я говорю, что Джона Смита не существовало, я пользуюсь этимглаголом в его неспециализированном значении. Например, его не существовалонастолько, чтобы однажды утром он возник у меня в дверях с требованием:«Zeitgeist [дух времени (нем.)], твою мать! Гони деньги, которые фонд- весьма щедро - переводит мне, но которые почему-то кончают свой путь насчете, где снимаешь их ты!» Как довод в свою пользу я бы хотел подчеркнуть: разве в силу того, чтоу моего Джона Смита отсутствовал ряд метаболических функций, мы имеем правосказать, будто он менее реален, чем Монтень, например? Люди читали творения Джона Смита - и, говорят, с большим интересом. Онивидели его документы. В колледже у него была своя комната (организованнаямной и превозносимая уборщицами - за чистоплотность ее обитателя). У многихо нем сохранились более чем отчетливые воспоминания: множество людейобсуждали деловые встречи, на которые Джон Смит не явился, и ленчи, которыеон мистическим образом отменил в последнюю минуту - всегда пользуясь приэтом довольно эксцентричными формами косвенного оповещения. Хорошо, в концеконцов, его бытие было фрагментарным и целиком зависящим от моего сознания:но кто видел, чтобы в заявлении на грант стоял пункт, где заявитель долженуказать, скрипит ли под ним кровать, когда он на нее ложится? И естественно, был некий ряд добросовестных исследователей(электромагнитно явленных миру), получавших кожуру этих финансовых плодов.Конечно, найдутся и те, которые скажут, что тем самым я преграждал им путь -им, талантливым, мешая развиваться на избранном ими поприще. Боже, я рад,как говорят политики, что вы заметили. Именно этим я и занимался. Трех летуниверситетских занятий философией вполне достаточно для любогоздравомыслящего человека.

Хм-м-м-м...

Так вот, мне бы хотелось предостеречь вас от поспешных суждений. Гуманная точка зрения на проблему: а разве у нас есть какой-то выбор?Мы просто вынуждены исходить из того, что вода всякий раз кипит при100°C, что приближающаяся к вам дама, точь-в-точь похожая на вашу мать иодетая совсем как она, - именно ваша мама, а не президент Замбии,замаскированный под нее из каких-то высших политических соображений, что втечение ближайших десяти секунд мы останемся людьми, а не подвергнемсяпомимо нашей воли метаморфозе, вступающей в противоречие со всем нашимпредыдущим опытом, и не превратимся в какого-нибудь заебобера, обреченногона полуголодное существование в вольере нищего зоопарка. Негуманная точка зрения: чтобы нам не было мучительно стыдно, мыумалчиваем о вассальной клятве Госпоже нашей Лени. В любом случае мне бы хотелось предостеречь вас от поспешных суждений,будто бы все философы высокоморальны, а все туристы - набиты деньгами. - Но ты же - турист, - резюмировал тать с пистолетом в третий раз, итон его был таков, словно это утверждение - толстенное письмо, которое онпытается пропихнуть в слишком узкую щель почтового ящика, а оно, зараза, невходит. - У туриста же должны быть деньги! Виноват: право слово, рад был бы располагать средствами, на которыерассчитывал грабитель, но - увы! Мне повезло, что посетитель не сталприбегать к насилию: ответной его реакцией было раздраженное бормотание,переходящее в мрачное смирение, - так ведут себя люди, обнаружившие, что поошибке они сели не в тот поезд. Тать с пистолетом не осыпал меня угрозами, но вовсе не собиралсяпокинуть мой номер. Он сел на кровать, наклонился вперед, подперев головуладонями, так что та стала похожа на мяч для гольфа, замерший на краю лунки.«Нет, нет, нет», - повторял он. Медленно. С расстановкой. Черезравные промежутки времени. Я просто не знал, что делать. Еще одинприскорбный провал в нашей системе образования. Свою пушку мой посетительзажал между ног, и та смотрела в потолок под немыслимым углом. - Может, вы будете с этим поосторожнее? - произнес я, кивая напистолет. - Он не заряжен, - тихо отозвался гость - с отчаянием человека, чьянежно любимая семья только что погибла в автокатастрофе. - Мне даже напатроны не хватило, - пояснил он, расставляя все точки над «i». Я уже собирался заметить, что он, злоупотребляя приглашением, несколькозатянул визит, но приглашения в данном случае как раз и не было, так чтокорректнее было бы сказать, что он затянул налет. Как воспитанному философувести себя с вооруженным грабителем, потерпевшим фиаско? Чем старше ястановлюсь, тем реже стараюсь упоминать о моей профессии: почему-то мойстатус ассоциируется у собеседников с призывом попросить у меня дармовойсовет или выплакаться в жилетку (нечто подобно должен чувствовать врач,которого и после рабочей смены в госпитале все кому не лень достают жалобамина боли и недомогания). Занятие философией как призыв к откровенности состороны собеседника. Избавьте меня от ваших откровений... Слушать их, знаетели, не фунт с изюмом... (Так, в Лидсе, в одном из пабов, некий джентльменнастойчиво искал во мне собеседника, готового разделить его доходящую доидолопоклонства страсть к далматинским догам: «Далматинцы! Далматинцы!Я без ума от далматинцев!» Поневоле подумаешь: прав был пророкСофония...) Однако этому татю с пистолетом, чтобы выговориться, не нужен былдаже облеченный известностью философ. Он начал выкладывать свою подноготнуюбез всякого приглашения с моей стороны. - Он и пистолет-то мне не хотел продавать. У меня денег было - ровнополовина. Ну он и сказал: «Ладно, Юбер, ты только вышел, а пистолетбез обоймы - что он у тебя есть, что его у тебя нет - я тебе, так уж и быть,продам в кредит. В порядке одолжения». Я не проявил к его рассказу никакого интереса - однако он продолжалщедро делиться со мной перипетиями своей жизни. Этим утром его выпустили изтюрьмы. Выходное пособие он тут же пустил в дело, обзаведясь этой самойштукой. Описывал он ее не иначе как «пукалка, а не пистолет: некалибр, а черт-те что». Ну а обзаведясь, стал подыскивать подходящуюжертву. Лично против меня он ничего не имел, но... - Что ж, польщен. Приятно, знаете ли, услышать, что выглядишь человекомсо средствами, - вставил я в этом месте, чтобы показать, что я не держу нанего зла. - Мне - мне многое надо сделать, - пробормотал он, не проявив при томникаких признаков, традиционно указывающих на то, что человек собирается васпокинуть, похоже, он и не думал шевелиться. Я хотел было предложить емувыпить - что уж теперь, когда попытка ограбления позади и остается травитьбайки. Я бы и себе поднес стаканчик, но, увы, в номерах, подобных этому,выпивка отсутствует. Он бросил на меня оценивающий взгляд, и я понял, что он не косит, какпоказалось мне поначалу, а просто у него вместо левого глаза - стеклянныйпротез. И в этот момент правая его кисть, обтянутая черной перчаткой,вывалилась из рукава и с глухим шлепком упала на пол, словно хотела сделатьему а-та-та. - Ну вот, так всегда, - проворчал он, не сделав даже попытки вернутьконечность на место или как-то иначе обозначить намерение собраться иоставить меня в одиночестве. Его уход был заранее обречен на провал точнотак же, как запланированный им налет. - А ты? По-французски ты вроде ничегоговоришь. Зарабатываешь-то ты чем? Я собрал все свое мужество. Что ж, профи я или нет, в конце концов?! - Я занимаюсь философией, - ответил я, размышляя, корректно ли здесьнастоящее время. Все шло к тому, что теперь выпроводить его удастся нескоро. - А-а... И что, этим можно заработать? - Ну, это зависит... - Зависит? А от чего? - От того, что ты за философ. - И ты не из этих, не из богатых, я правильно понял? Или, может, тебяграбанул кто, прежде чем мы с тобой встретились, нет? Я понял, что все приятное, отпущенное в этот день на мою долю,кончилось. - У тебя и родители есть, да? - спросил он, вдруг резко сменив темуразговора. - Ну, вообще-то у людей это принято... - Не у всех. У меня - нет. Мы укрылись за молчанием, которое мне не хотелось нарушатьпрофессиональным любопытством, касающимся его генеалогического древа. - И как тебе Франция? - сказал он, подводя черту, - в голосе звучалажгучая ревность собственника. Я уже собирался было дать моему собеседнику краткий отчет, но еговнимание, подобно бумерангу, описав дугу, вновь вернулось к себе, любимому.Мне было предложено часовое представление «Встречайте Юбера».Менее всего я мечтал об этом, но... Юбер: недолгая преступная карьера - длительное тюремное заключение.Отпущено судьбой: невезучесть, полной мерой. Не дано судьбой: рядфункциональных органов, человеку не лишних. - Я появился на свет в усеченной, так сказать, версии. Усеченным наодну руку. Безруким то есть. Правда уж, нет - но мне это было подано именнотак. Детство: найден на помойке, куда был выброшен при невыясненныхобстоятельствах, и помещен в детский дом. «Они очень любили напоминатьмне о том, откуда я к ним попал». В результате перенесенногоинфекционного заболевания лишился левого глаза. Прочие подробностидетдомовского воспитания опушены: a priori предполагалось, что это был еслине сам ад, то один из его филиалов. Слушая, я поймал себя на мысли: какая жалость, что я так и не нашелспособ делать деньги, терпеливо преклоняя мой слух к такого рода излияниям.Похоже, у такого рода рассказчиков это мое качество явно в цене. Темвременем Юбер перескочил к моменту своего совершеннолетия и ознаменовавшемуэто эпохальное событие криминальному дебюту. На дело пошли вдвоем: он и ещеодин тип, занимающий в уголовном мире несколько более высокое положение. Онивыследили известного в том районе ростовщика и сутенера и устроили засаду унего на дому. Попав им в лапы, ростовщик был сам не свой от ужаса: беднягапринял Юбера и его напарника за представителей налоговой полиции. Осознав,что имеет дело с банальными правонарушителями, он разразился идиотскимсмехом и лишь хихикал, покуда налетчики осыпали его пинками и грозилиножами, пытаясь вызнать шифр сейфа. - Я ничего не скажу, - радостно объявил он. Тогда в дело пошла канистрабензина, которую Юберу велено было прихватить с собой. Связанного скрягу,лежащего на полу, облили бензином, напарник Юбера нарочито медленно закурилсигарету и, изображая на лице смущенную гримасу, стал оглядываться, кудабросить горящую спичку. Скрягу прорвало, и он заговорил. Говорил он столь энергично, что Юбер иего наставник никак не могли уловить детали, которые бедолага с такимэнтузиазмом повторял им вновь и вновь, покуда не упал замертво, сраженныйсердечным приступом. «Интересный юридический казус, - заметилнаставник Юбера. - Хотел бы я знать, что они нам пришьют?» Подельникиушли с пустыми руками - не считать же добычей несколько почтовых марок,которые Юбер прихватил с кухонного стола. После этого Юбер пришел к выводу, что пора, видимо, заняться сольнойкарьерой. Он подался в глухую провинцию на сбор винограда, жил в бараке игрустно размышлял об отпечатках пальцев, в изобилии оставленных на канистрес бензином, брошенной на месте преступления. «А мне ведь еще исобственные деньги за этот бензин пришлось выложить», - заметил он. Передохнув, Юбер приглядел симпатичный, небольшой, но весьма тучныйбанк, клерки которого были с ним небрежно-высокомерны, когда он пришелпросить кредит, столь необходимый для покупки престижного пистолета, которыйсразу выделил бы его среди налетчиков. Он вполне грамотно угнал машину, намереваясь использовать ее для отходас места преступления. Вооруженный пистолетом, в котором воплотилась большаячасть его жалованья за сбор винограда, он вошел в банк и обнаружил, чтограбить легко - так же легко, как дышать (последнее легко, если у вас нетхронических или иных заболеваний, делающих затрудненным дыхание, а в полостидыхательного горла отсутствуют посторонние объекты - в такихобстоятельствах, допускаю, дыхание может быть сопряжено с некоторымиусилиями; следует учесть, что дыхание представляется проблематичным, если выобнаружили себя погруженным в толщу воды с железобетонной плитой,привязанной к ногам; следует также исключить из рассмотрения условиявысокогорья, где каждый вдох сопряжен с серьезными физическими нагрузками, атакже борьбу за глоток воздуха в условиях естественного возвышения надуровнем моря, если таковая имеет место в процессе вашего удушения). Юбер, полагая, что нашел наконец-то свое призвание, взял деньги,прочистил горло и объявил присутствовавшей в зале кучке банковских служащихи двум слесарям-алжирцам: «Леди и джентльмены, прошу внимания. Вамвыпала честь видеть мой дебют. Ваши внуки будут смотреть на вас с обожаниемтолько потому, что вам повезло присутствовать здесь и именно в этот миг.Одно лишь это заставит ваших отпрысков относиться к вам с трепетом иобожанием». Затем он выскочил из банка со своей добычей, чтобы обнаружить - машину,которую он угнал, чтобы на ней покинуть место сие, покуда он был в банке,угнали другие. Он ведь оставил дверцу открытой, и ключ зажигания торчал в замке. Лицоего перекосила гримаса отчаяния. Сохрани он самообладание - можно было бынайти альтернативные средства отступления, которые помогли бы ему перенестикомплекс чувственных ощущений, который он воспринимал как свое тело,подальше от этого места: можно было застопить проезжавшую машину илипредпринять что-нибудь в этом духе. Но: «Я ударился в панику».Юбер бросился бежать. Полиции оставалось лишь следовать указаниям прохожих,тыкающих пальцем вслед удаляющейся фигуре. Эти указания в конце концовпривели стражей порядка в секцию охлажденных продуктов местногосупермаркета, где Юбер свернулся калачиком, закопавшись в гору упаковокмороженой фасоли, тщетно пытаясь, елико возможно, уменьшить видимуюповерхность своего тела. На требование полицейских сдаться он картинноотбросил свой пистолет в сторону, в результате чего тот выстрелил и пуляугодила полицейскому в ногу. В этот момент, утверждает Юбер, удача вновь вернулась к нему: его моглизастрелить, но не застрелили. Вместо этого он получил десять лет. Тюрьмалучше, чем детский дом «Никто не притворяется, будто ты насвободе». И: «Я знал: у меня будет второй шанс». Стемнело. Я предложил Юберу выйти и поискать, где бы перекусить на нашичетыре монетки. Голод объединяет. Мой visavi предложение принял. Он дажеотдал мне свою монетку и предложил, если я хочу, одолжить в придачу к нейпистолет. «Боюсь, знаешь ли, испытать второй провал за день». Мыпошли в бакалейную лавку, работавшую до глубокой ночи, - багеты в ней стоилипять франков. Перекусив таким образом и несколько уняв муки голода, Юбер(после вежливого вопроса, можно ли ему переночевать у меня) сгреб с кроватипокрывала и подушку и перешел в горизонтальное положение.?????????????????????????Проснулся я с чувством, которое теперь постоянно отмечает мой переходот сна к яви: не так уж много осталось у меня утренних пробуждений. Они -вроде особей исчезающего биологического вида, которому грозит полноеуничтожение. Так что если я и впрямь хочу положить мир на лопатки - самоевремя встать и показать ему, где раки зимуют. Но суть в том, что я вовсе негорю таковым желанием и отнюдь не готов взять на себя роль тектоническогофактора, который возьмет да и подвинет все эти континенты мысли. Чего я хотел, так это тушеного мяса, которое продают навынос в однойзабегаловке в Лейтонстоуне. Не просто тушеного мяса, плавающего в жиру впластиковой миске, а именно этого, из Лейтонстоуна, и чтоб жира было ровностолько, сколько там. Среди самых ужасных мучений и жесточайших насмешекслучая - вдруг обуревающее вас желание съесть что-нибудь, на что вы можетерассчитывать лишь за сотни миль от того места, где вы в данный моментнаходитесь и где вас настигла тоска по прекрасному. Так я спокойно переходил колледжевый дворик в Кембридже, когда менявдруг просто-напросто скрутила тоска по вкусу жареных мидий. Нет, не жареныхмидий вообще, не тех достаточно прожаренных, почти сухих, жареных мидий,которые подают в некоторых неплохих ресторанах, - поймайте такси ипоезжайте, через десять минут вы уже за столиком. То была тоска по жареныммидиям, которые готовят в одном ресторанчике около Le Levandou. Однако что происходит, если вы на Le Levandou, а вокруг вас роятсязапахи лучшей в мире кухни? Вас изводит - прямо-таки завязывает в узел -фатальная необходимость надкусить шоколадку, которые подают только в одномместе: в кондитерской, из тех, которые можно встретить, свернув в переулки -чуть в стороне, найдешь - так случайно, а потом не вспомнишь где, - в ЮжномЛондоне. Иной сказал бы: иди и купи плитку шоколада, ты, толстый суетливыйнедотепа, самого шоколадного шоколада, шоколаднее некуда. На это отвечу -поедая плиточки из той кондитерской, ты знаешь: Бог есть, в этот момент тывидишь Его лицом к лицу. Вот она - истинная сладость доказательств. Что-товроде: невозможно существование блага во Вселенной, если Вселеннаясуществует без Бога. Юбер степенно лежал на полу. Настолько степенно, что казалось: ему наредкость комфортно. Судя по его дыханию, он проснулся, но вставать неспешил. Так тянет время боксер после нокдауна, прежде чем вскочить и вновьсхлестнуться с противником. К чему принимать вертикальное положение, когдаможно еще полежать. День - будто назойливый коммивояжер - пытался через щель в занавескахсоблазнить нас образчиком своей продукции. Солнечный свет не произвел наменя особого впечатления. Слишком старый трюк, чтобы на него попасться. Наменя он, во всяком случае, не действует. Юберовы протезы, живописно разложенные по комнате, придавали ейнесколько карнавальное убранство. Слуховой аппарат красовался на кожанойкуртке: король на троне, да и только. Ножной протез стоял, прислоненный ккреслу по соседству. Вид у этой культяпки был такой, что сразу становилосьясно - далеко на ней не ускачешь. Рука покоилась на раковине: казалось, онаждет приказа открыть кран, как только настанет время для утреннего омовения.Созерцая этот ассамбляж, я понимал, почему Юбер не торопится встать с пола:он, несомненно, был занят обдумыванием головоломки, как бы половчее собратьвсе это богатство. Я и сам чувствовал себя так, словно барахтаюсь в болоте и погружаюсь внего все глубже. Мои планы уверенной, неспешной походкой сойти со сценыжизни и исчезнуть, пропадая из виду где-то там, в кулисах, - эти планы вотсутствие солидной, если не сказать внушительной суммы денег оказалисьполным фуфлом. Приходит время, когда вы полагаете, что заслужили правоотбросить мысль о презренном металле. (В юности - пожалуйста, лезьте из коживон, чтобы заработать то, что вам полагается, ничего не имею против - еслитакая юность длится не слишком долго.) И право слово, мне казалось, я достигточки, где пора уже не думать о деньгах.

Дата добавления: 2015-07-02