С. Животный организм 14 страница

Выздоровление, знаменуемое яихорадкой, состоит в том, что деятельной является здесь тотальность организма. Организм возвышается над своей погруженностью в какую-либо частную определенность: он живет как целый организм. Частную деятельность он подчиняет себе, а затем и выбрасывает ее из себя. Осуществляясь таким способом, он уже есть всеобщее, а не данный больной организм. Определенность превращается вначале в движение, необходимость, целостный продукт, а следовательно, и в целостную самость, ибо продукт есть простая отрицательность.

==567

2. Исцеление

§ 373 Целебное средство побуждает организм 173 снять то особенное возбуждение, в котором зафиксирована формальная деятельность целого, и восстановить текучесть особенного органа или особенной системы в составе целого. Это достигается лекарством благодаря тому, что оно есть раздражение, но с трудом поддающееся ассимиляции и преодолению, так что организм наталкивается в нем на что-то внешнее, против чего он вынужден напрячь всю свою силу. Обращаясь против внешнего, он выходит из отождествившейся с ним ограниченности, которая сковывала его прежде и против которой он не может действовать, пока она не стала для него объектом.

Примечание. Главная точка зрения, с которой следует рассматривать лекарства, заключается в том, что они представляют собой нечто Неудобоваримое. Определение неудобоваримости относительно, но, однако, не в том неопределенном смысле 174, в каком легко перевариваемым называется лишь то, что могут вынести организмы более слабого сложения; ведь для более крепких организмов как раз это и неудобоваримо. Имманентная относительность понятия, имеющая в жизни свою действительность, качественна по своей природе, а в количественных терминах, поскольку они здесь приложимы, она состоит в тем большей однородности, чем самостоятельнее в самих себе противоположные моменты 175. Для низших, не достигающих в себе различия животных образований удобоваримо (так же как и для растения) только лишенное индивидуальности нейтральное - вода. Для детей удобоварима, с одной стороны, совершенно однородная животная лимфа, материнское молоко, т. е. нечто уже переваренное или, вернее, лишь непосредственно и вообще претворенное в животность, в самом же себе лишенное дальнейшей дифференциации, с другой стороны, те из различных веществ, которые наиболее далеки от созревшей индивидуальности. Наоборот, для окрепших натур именно такого рода вещества неудобоваримы: животные вещества как более индивидуализованные, а также получившие под действием света более сильную самость и поэтому именуемые <крепкими> растительные соки перевариваются ими легче, чем, например, еще лишь нейтрально окрашенные и ближе стоящие к специфическому

==568

химизму растительные продукты. Ввиду своей более интенсивной самости вышеназванные вещества образуют более резкую противоположность, но именно поэтому они суть более однородные раздражения. Лекарства являются, таким образом, отрицательными раздражениями, ядами; организму, который в болезни стал отчужденным от самого себя, предлагается нечто возбуждающее и вместе с тем неудобоваримое как внешняя чуждая сила, против которой он должен сосредоточиться и вступить в борьбу, чтобы в результате вернуть себе самоощущение и свою субъективность.

Броунианство 176 было, конечно, пустым формализмом, поскольку оно выдавало себя за полную систему медицины и поскольку определение болезней сводилось в нем к степени и астении, да разве еще к прямой и косвенной астении, а действие лекарств - к слабым и сильным степеням 177 и поскольку эти различия редуцировались далее 178 к углероду и азоту с кислородом и водородом или к магнитному, электрическому и химическому моментам и к тому подобным формулам, претендующим на натурфилософское значение. И все-таки, несмотря на это, броунианство способствовало тому, что понимание болезней и лечебных средств возвысилось над одним лишь частным и специфическим, что сущность тех и других была усмотрена во всеобщем. Благодаря оппозиции Броуна прежнему, в целом скорее астенизирующему методу 179 выяснилось также, что организм реагирует на самые противоположные способы лечения не противоположным, а часто, хотя бы в своих конечных результатах, одинаковым и, следовательно, всеобщим образом и что простая тождественность организма с самим собой сказывается в специфических раздражениях как субстанциальная и подлинно действенная деятельность против частной скованности и отдельных его систем. Как ни общи, а стало быть, и недостаточны по сравнению с огромным разнообразием болезненных явлений те указания, которые даны в тексте настоящего параграфа и в примечании к нему, все же только прочная основа понятия способна провести нас через все частности, а тем более сделать понятным все то в болезнях и их лечении, что кажется экстравагантным и странным привычному взору, прикованному к внешней оболочке специфических явлений.

==569

Прибавление. Исцеление следует представлять себе так, как мы рассматривали пищеварение. Не в том дело, что организм хочет одолеть нечто внешнее: сущность исцеления в том, что организм отказывается от своей связи с чем-то частным, считая ее ниже своего достоинства, и возвращается к самому себе. Это может произойти различными способами.

1. Один способ заключается в том, что возобладавшая в организме определенность преподносится ему как неорганическая, как бессамостная вещь, с которой он входит в связь; преподнесенная ему в таком виде, как нечто противостоящее здоровью, она является для него лекарством. Инстинкт животного чувствует, что в нем положена некая определенность, стремление к самосохранению, т.е. весь относящийся к себе организм испытывает определенное чувство недостатка. Поэтому он собирается поглотить эту определенность, он ищет ее как подлежащую истреблению, как неорганическую природу; таким образом, она наличествует для него в менее мощной форме, в форме простого существования. Особенно, согласно гомеопатической теории, больному дается средство, способное вызвать ту же болезнь в здоровом теле. Благодаря этому яду и вообще всему отвратительному, что вводится в организм, та особенность, в которой организм положен, становится для него чем-то внешним, между тем как в качестве болезни эта особенность была еще свойством самого организма. И таким образом, лекарство, будучи той же самой особенностью, имеет то отличие, что оно вовлекает теперь организм в конфликт с его собственной определенностью как с чем-то внешним: поэтому здоровая сила возбуждается теперь к деятельности вовне, она вынуждена воспрянуть, выступить из своей погруженности в себя и не только сосредоточиться в себе, но и переварить представшее перед пей внешнее. Ибо всякая болезнь (в особенности же острая) есть ипохондрия организма, который в этом состоянии отворачивается от внешнего мира, внушающего ему отвращение, потому что, замкнувшись в себя, он имеет свое собственное отрицание в самом себе. Но поскольку лекарство возбуждает его теперь к перевариванию, он тем самым снова переносится во всеобщую деятельность ассимиляции; и достигается это именно тем, что организму преподносится еще нечто гораздо более неудобоваримое, чем его болезнь; для преодоления чего он и дол-

К оглавлению

==570

жен собраться со всеми силами. В результате организм раздваивается в самом себе; так как скованность, бывшая сначала имманентной, становится теперь внешней, то тем самым организм стал внутренне двойным, существуя как жизненная сила и как больной организм. Это можно назвать магическим действием лекарства, подобно тому как в явлениях животного магнетизма организм подчиняется власти другого человека; ибо благодаря лекарству организм в целом оказывается подчиненным данному специфическому определению; он склоняется, следовательно, перед властью кудесника. Но если организм и находится вследствие своего болезненного состояния под властью другого, то он все же имеет, как в явлении животного магнетизма, и иной, свободный от болезненного состояния мир, через который жизненная сила может снова вернуться к себе. Это проявляется в том, что организм может спать; ибо во сне организм остается при себе. Раздвоившись таким образом в самом себе, организм со стороны своей жизненной силы положен для себя; и если он достиг этого состояния, он тем самым спас свою жизненность вообще и отбросил свою скованность в данную особенность, уже не имеющую силы против его внутренней жизни, которая восстановилась благодаря этому выделению, подобно тому как в магнетизме внутренняя жизнь жива, несмотря на скованность. Именно это выбрасывание наружу и приводит, следовательно, к переваривающему возврату организма в самое себя; выздоровление в том и состоит, что, уединившись в самом себе, организм себя переваривает.

Указать надлежащие средства лечения трудно. О связи какой-либо болезни с лекарствами против нее Materia medica не сказала еще ни одного разумного слова; решающий голос предоставляется здесь опыту. И опыт с куриным пометом не хуже любого другого опыта с различными целебными растениями: чтобы лекарство вызывало отвращение, больным давали когда-то человеческую мочу, куриный и павлиний помет. Нельзя, таким образом, указать для каждой данной болезни специфический способ лечения; для этого было бы нужно найти связь между ними, т.е. форму, в какой данная определенность существует в организме и в какой она существует в растительном царстве или вообще как мертвый внешний возбудитель. Хина, листья, зелень оказывают, по-видимому, освежающее действие на кровь. Для

==571

противодействия при слишком сильной раздражимости следует давать разрешающую соль, селитру. Так как в болезни организм еще жив и лишь встречает препятствия, то и легко перевариваемая пища может служить для поддержания этой жизни, а стало быть, нередко и для излечения болезни. Когда болезнью поражена не какая-либо определенная система, а пищеварение вообще, тогда сама собой может наступить рвота; особенно у детей рвота наступает очень легко. При приеме неорганических средств, например ртути, какая-либо частичная деятельность организма достигает огромной степени интенсивности; получается, с одной стороны, специфический эффект, но вместе с тем и всеобщее возбуждение организма. Отношение болезни к лекарству вообще является магическим. Предписанное раздражение, яд можно вслед за Броупом называть положительным раздражением.

2. Но лечебное средство может носить и характер отрицательного раздражения: такова, например, соляная кислота. Цель такого средства - подавить деятельность организма: когда у него отнимается всякая деятельность, отпадает и та, которая присуща ему как больному. Следовательно, в одних случаях организму приходится напрячь свою деятельность, поскольку он вынуждается обратить свои силы против внешнего, в других же случаях ослабляется деятельность конфликта, например посредством кровопускания, прикладывания льда при воспалениях, задержки пищеварения посредством солей; тем самым освобождается место для внутренней жизненности, так как устраняется внешний объект. В качестве такого ослабляющего метода возникло лечение голодом', и поскольку гомеопатия обращает главное внимание на диету, она относится сюда же. С помощью простейшего питания, какое младенец получает в материнском чреве, стараются поставить организм в такое положение, при котором он питался бы за свой собственный счет и таким образом преодолел бы ненормальные явления. Вообще лечебные средства приобрели всеобщий характер. Во многих случаях требуется лишь всеобщее потрясение организма, и врачи сами признали, что два противоположных средства действуют одинаково. Таким образом, оба метода, ослабляющий и укрепляющий, оказались, несмотря на свою противоположность, действенными; и болезни, которые со времени Броуна лечат опиумом, нефтью и водкой,

==572

излечивались прежде с помощью рвотных средств и слабительного.

3. Третий способ лечения, соответственно третьему виду болезней [см.§ 371, прибавление], характеризуется тем, что он действует и на всеобщую природу организма. Сюда относится магнетизм. Организм как всеобщий в самом себе должен быть поднят над собой и возвращен к самому себе; это может быть достигнуто посредством подхода к нему извне. Во время болезни самость как нечто простое находится вне больного организма, и магнетизер, проводя концами пальцев по всему организму,возбуждает в нем нужные флюиды. Только больные восприимчивы к магнетизму, только они способны погружаться под внешним воздействием в сон, который и есть сосредоточение организма в своей простоте, благодаря чему организм приходит к чувству всеобщности в самом себе. Но бывает и так, что вместо сна, вызываемого магнетизером, перелом в болезни вызывается обыкновенным СБОМ; в таком случае организм собирается в свою субстанциальность совершенно самостоятельно.

§ 374 В болезни, в которой животное связывается с неорганической потенцией и закрепляется в какой-либо из своих особенных систем или органов против единства своей жизни, - в болезни организм животного является наличным бытием определенного количества силы; он может преодолеть свое раздвоение, но точно так же и погибнуть от него, найдя в нем один из способов своей смерти. Вообще преодоление и исчезновение единичной несоразмерности не устраняет всеобщую несоразмерность, свойственную индивидууму, потому что его идея непосредственна, потому что в качестве животного он находится внутри природы и его субъективность есть понятие лишь в себе, а не для самого себя. Внутренняя всеобщность остается поэтому по отношению к естественной единичности живого отрицательной силой, от которой оно терпит ущерб и гибнет, ибо его наличное бытие как таковое не имеет само этой всеобщности в самом себе и, следовательно, не обладает соответствующей ей реальностью.

Прибавление. Организм, покинутый самостью, умирает изнутри в самом себе. Но болезнь в собственном смысле слова, поскольку она не есть умирание, есть

==573

внешний, существующий процесс этого движения от единичного к всеобщему. Необходимость смерти состоит не в отдельных причинах, чего вообще не бывает в органическом, ибо то обстоятельство, что внешнее стало причиной, само коренится в организме. Против единичного всегда можно найти помощь; оно немощно и не может быть основанием. Основанием является необходимость перехода индивидуальности во всеобщность; ибо животное как живое есть односторонность наличного бытия как самости, род же есть движение, которое осуществляется через снятие единичной сущей самости и в нее же низвергается, - процесс, в котором сущее единичное находит свою гибель. Смерть от старости вообще есть бессилие, всеобщее простое состояние убыли. Его внешними проявлениями служат возрастающее окостенение и ослабление мышц и жил, плохое пищеварение, слабая чувствительность, переход от индивидуальной к только растительной жизни. <Если крепость сердца к старости до известной степени увеличивается, то его раздражительность понижается и под конец исчезает вовсе>*.

В глубокой старости <наблюдается также уменьшение массы тела>**. Но когда это чисто количественное отношение становится качественным, определенным процессом, это и есть болезнь в собственном смысле: она не есть только слабость или чрезмерная сила, каковое понимание болезни крайне поверхностно.

§ 375

3. Смерть индивидуума из него самого 180 Всеобщность 181, согласно которой животное как единичное имеет конечное существование, обнаруживает себя в нем как абстрактная сила на исходе тоже абстрактного, протекающего внутри него процесса (§ 356). Его несоразмерность со всеобщностью есть его изначальная болезнь и прирожденный зародыш смерти. Снятие этой несоразмерности и есть свершение его судьбы. Индивидуум снимает ее, внедряя во всеобщность свою единичность, но, поскольку последняя абстрактна и непосредственна, он достигает при этом лишь абстрактной объективности, в которой его деятельность притупилась и * Аутенрит, указ. соч., ч. 1, 157. ** Там же, ч, II, 767.

==574

окостенела и жизнь превратилась в лишенную процесса привычку, так что он умерщвляет себя изнутри.

Прибавление. Организм может выздороветь от болезни; но так как он с самого начала болен, то здесь таится необходимость смерти, т.е. разложения, - необходимость того, чтобы ряд процессов стал пустым, не возвращающимся в себя процессом. В половой противоположности непосредственно умирают только выделенные половые члены - растительные части; они умирают здесь из-за своей односторонности, а не как целое: как целое они умирают из-за противоположности мужского и женского, которую каждый имеет в самом себе. Как у растения тычинки (stamina) набухают в пассивное плодовместилище, а пассивная сторона пестика в рождающее начало, так теперь каждый индивидуум является сам единством обоих полов. Но это есть его смерть; ибо он есть не что иное, как индивидуальность, и она есть его существенное свойство. Только род есть в одном единстве единство законченных целых. Следовательно, подобно тому как вначале в организме обнаружилась непреодоленная противоположность мужского и женского, так теперь в нем обнаруживается более определенная противоположность абстрактных форм целого, которые появляются при лихорадке и наполнены целым. Индивидуальность не может расчленить свою самость, потому что последняя не есть всеобщее. В этой всеобщей несоразмерности коренится отделимость души от тела, между тем как дух вечен, бессмертен; ибо, будучи истиной, он сам есть свой предмет, неотделим от своей реальности: он есть всеобщее, которое само обнаруживает себя как всеобщее. В природе же, наоборот, всеобщность проявляется только этим отрицательным образом - только в том, что субъективность оказывается снятой во всеобщности. Форма, в которой осуществляется вышеназванное разделение, и есть завершение единичного, которое претворяет себя во всеобщее, но не может выдержать эту всеобщность. Животное сохраняет себя, правда, живым по отношению к своей неорганической природе и своему роду; но последний как всеобщее все же под конец одерживает верх. Живое как единичное умирает от привычки к жизни, умирает оттого, что вживается в свое тело, в свою реальность. Жизненность становится сама по себе чем-то всеобщим, поскольку деятельности приобретают всеобщий характер; и в этой всеобщности умирает жиз-

==575

ценность, которая как процесс нуждается в противоположности, а между тем другое, которое она могла бы преодолеть, уже перестало быть для нее другим. Как в духовной сфере старики все больше вживаются в себя и в род, как их общие представления становятся для них все более привычными, частное же все больше исчезает, а вместе с ним исчезает и напряжение, интерес {междубытие), и они чувствуют себя удовлетворенными этой лишенной процесса привычкой, - точно так же обстоит дело и в физической области. Отсутствие противоположностей, к которому приходит организм, есть покой мертвого; и этот покой смерти преодолевает несоразмерность болезни, которая и была поэтому первым зачатком смерти.

§ 376 Но 182 это достигнутое тождество со всеобщим есть снятие формальной противоположности, непосредственной единичности и всеобщности индивидуального, и это есть лишь одна, и притом абстрактная, сторона дела смерть природного. Однако субъективность есть в идее жизни понятие, она есть поэтому в себе абсолютное в-самом-себе-бытие действительности и конкретная всеобщность; через указанное снятие непосредственности ее реальности она сомкнулась сама с собой. Последнее внесебя-бытие природы оказывается снятым; и понятие, сущее в природе лишь в себе, стало тем самым для себя. Природа перешла, таким образом, в свою истину, в субъективность понятия, сама объективность которого есть снятая непосредственность единичности, конкретная всеобщность, так что положено понятие, которое обладает соответствующей ему реальностью, понятием как своим наличным бытием, т. е. положен дух.

Прибавление. Над этой смертью природы, из этой мертвой оболочки подымается более прекрасная природа, поднимается дух. Живое заканчивается описанным отделением и абстрактным смыканием в самом себе. Но одно противоречит другому: а) то, что сомкнулось, тем самым тождественно: понятие, или род, и реальность, или субъект и объект, уже не отделены друг от друга; в) а то, что взаимно отталкивается и отделяется, именно поэтому не. может быть абстрактно-тождественным. Истина есть их единство как различенных, так что в этом смыкании и разделении снятой оказывается только формальная противо-

==576

положность ввиду сущего в себе тождества, равно как и отрицанию подверглось только формальное тождество ввиду состоявшегося отделения. Или, выражаясь более конкретно: понятие жизни, род, жизнь в ее всеобщности отталкивает от себя свою, ставшую в самом себе тотальной реальность, но в себе она тождественна с ней, она идея, абсолютно себя сохраняющая, она - божественное, вечное, и поэтому она остается в реальности; и снятой оказывается только форма, природная несоразмерность, абстрактная внешность времени и пространства. Живое есть, правда, наивысший способ существования понятия в природе; но и в нем понятие бытийствует только в себе, потому что идея в природе существует только как единичное. В передвижении с места на место животное, правда, окончательно освобождается от тяжести, в ощущении оно чувствует себя, в голосе слышит себя; в родовом процессе существует род, но тоже только как единичное. И так как это существование все еще несоразмерно со всеобщностью идеи, то идея должна прорвать этот круг и выйти на простор, разбив эту несоразмерность. Если, таким образом, третье в родовом процессе снова низвергается в единичность, то другая его сторона, смерть, есть снятие единичного и тем самым появление рода, духа; ибо отрицание естественного, т.е. непосредственной единичности, состоит в том, что полагается всеобщее, род и именно в форме рода. В индивидуальности это движение того и другого есть процесс, который себя снимает и результатом которого является сознание единство, которое в себе и для себя есть единство обоих как самость, а не только как род во внутреннем понятии единичного. Идея приобретает, таким образом, существование в самостоятельном субъекте, для которого как для органа понятия все идеально и текуче; т. е. он мыслит, превращает все пространственное и временное в свое, обладая в нем, таким образом, всеобщностью, т. е. самим собой. И поскольку теперь всеобщее имеет бытие для всеобщего, понятие имеет бытие для себя; это впервые проявляется в духе, в котором понятие делает себя предметным, чем одновременно полагается существование понятия как понятия. Мышление, как это само для себя сущее всеобщее, есть бессмертное; смертность состоит в том, что идея, всеобщее, несоразмерна самой себе.

Перед нами переход естественного в дух; в живом природа завершается и достигает умиротворенности, пе-

19 Гегель, т. 2

==577

реходя в высшее. Дух выходит, таким образом, из природы. Цель природы - умертвить саму себя и прорвать свою кору непосредственности, чувственности, сжечь себя, как феникс, чтобы, омолодившись, выйти из этого внешнего бытия в виде духа. Природа стала для себя другим, чтобы снова узнать себя, но уже в качестве идеи, и примириться с самой собой. Но было бы односторонне полагать, что дух как становление приходит, таким образом, из в-себе-бытия только к для-себя-бытию. Природа есть, правда, непосредственность, но как другое духа она есть в такой же мере и нечто лишь относительное и, стало быть, как такая отрицательность нечто лишь положенное. Мощь свободного духа состоит в том, что он снимает эту отрицательность; он существует так же до, как и после природы, а не только в качестве ее метафизической идеи. Будучи целью природы, он именно поэтому предшествует ей, она вышла из него, но не эмпирически, а так, что он, предпосылающий ее себе, уже всегда содержится в ней. Но его бесконечная свобода отпускает ее на волю и представляет обращенную против нее деятельность идеи как внутреннюю необходимость самой природы, подобно тому как свободный человек уверен в том, что в его действиях выражается деятельность мира. Стало быть, дух, вначале сам выходящий из непосредственности, а затем, абстрактно постигающий себя, хочет освободить самого себя, образуя из себя природу; эта деятельность духа есть философия.

Этим мы довели наше рассмотрение природы до его последней черты. Постигший себя дух хочет познать себя также и в природе, хочет восстановить утрату самого себя. Это примирение духа с природой и действительностью есть то единственное, что составляет его истинное освобождение, в котором он совлекает с себя свой особенный (besondere) способ мышления и созерцания. Это освобождение от природы и ее необходимости есть понятие философии природы. Образы природы суть только образы понятия, но в стихии внешнего бытия, формы которого, правда, как ступени природы, основаны в понятии; однако даже тогда, когда это последнее сосредоточивается в ощущении, это все еще не бытие-у-себя понятия как понятия. Трудность философии природы и состоит, во-первых, в том, что материальное таким способом противоборствует единству понятия, а во-вторых, в том, что дух занят подробностями, которых накапли-

==578

вается все больше и больше. Тем не менее разум должен питать доверие к самому себе, должен верить, что в природе понятие обращается к понятию и что истинный образ понятия, скрытый под внеположностью бесчисленных образов, в конце концов откроется ему. Обозревая вкратце пройденный нами путь, мы видим: вначале идея была отпущена на волю в тяжести и стала телом, членами которого являются свободные небесные тела; затем внешность образовалась в свойства и качества, которые, принадлежа к индивидуальному единству, приобрели в химическом процессе имманентное и физическое движение; и, наконец, в жизни тяжесть отпущена в множественность членов, в которых сохраняется субъективное единство. Цель настоящих лекций - дать изображение природы, с тем чтобы одолеть этого Протея, найти в этом внешнем бытии лишь зеркало нас самих, увидеть в природе свободное отражение духа, познать бога не в рассмотрении духа, а в этом его непосредственном наличном бытии.

(Закончено: 18 марта 1820 г.; 23 марта 1822 г.;

30 марта 1824 г.; 17 марта 1826 г.; 26 августа

1828 г.; 27 августа 1830 г.)

==579

К оглавлению

==580

==581

==582

19*

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ КАРЛА ЛЮДВИГА МИХЕЛЕТА

Приступая к выполнению возложенной на меня нашим кружком задачи - к изданию этой драгоценной реликвии гегелевского наследия, я хотел бы начать свою работу словами того, кто поистине возродил натурфилософию: <Философствовать о природе - значит творить природу>. Эти слова выражают со всей энергией вдохновения, с полной самодостоверностью мыслящего познания ту точку зрения, на которую сорок лет назад встали диоскуры современной науки и которую они победоносно отстояли против рефлексивной философии и всего, что связано с ней. Этот союз дружбы, заключенный в ранней юности и окрепший в Йене до общественной значительности, завоевал в <Критическом журнале философии> ту почву, на которой Гегель возвел затем всеобъемлющее научное здание, не имеющее, за исключением произведений Аристотеля, ничего равного себе. Если из этой чудесной утренней зари нового столетия воссиял теперь на небе наук солнечный день всепобеждающей истины, то в предлагаемых лекциях по философии природы перед нами один из фтагороднейших плодов тогдашнего цветения.

Вышеприведенное утверждение Шеллинга может показаться дерзким, в нем можно усмотреть то самообожествление философии, в котором ныне ее так часто упрекают. Но это впечатление сразу же сгладится, если мы сопоставим с изречением Шеллинга слова поэта, сказавшего, что дело философии <продумать еще раз великую мысль творения>. Действительно, к чему иному можем мы стремиться, философствуя о природе, как не к тому, чтобы мысленно воспроизвести из глубины нашего духа умопостигаемую сущность природы, ее творящие идеи? Я отсылаю по этому вопросу к заключительным страницам настоящих лекций, где Гегель высказывается подобным же образом о творческой деятельности духа по отношению к природе.

Но здесь мы встречаемся с упреком гораздо более общего характера, а именно что попытка натурфилософии познать природу из мысли является праздной и утопичной, ибо если какая-нибудь из наук является единственной основой познания, то, уж конечно, это наука о природе. И конечно, нельзя отрицать, что натурфилософия никогда не пришла бы к своим мыслям о природе, если бы она не имела перед собой опытных данных. Но с другой стороны, опыт никогда не приведет к идеям, если они не будут почерпнуты

==583

тля внутреннего источника. Ибо мы слишком часто видим, как все возрастающая груда эмпирических знаний ие только не способствует познанию природы, но порождает все большую путаницу и противоречивость, так что попытка внести систематическую связь в естественные науки прямо считается, по признанию самих естнствоиспытателей-эмпириков, бесполезной и невозможной задачейПравда, при неустанном накоплении все новых открытий где-то в глубине должна все-таки таиться мысль, что когда-нибудь удастся сделать выводы и проникнуть сквозь явления в сущность природы. Если эта задача остается невыполненной до сих пор, то это извиняют тем, что не все еще открыто, как будто это не уводит нас в бесконечность и как будто самая щель не отодвигается таким образом в недостижимую даль. А если и появляется какая-нибудь философия природы, задача которой как раз и состоит в изображении целого, мимо нее проходят с улыбкой сострадания, пожимая плечами.

Дата добавления: 2015-07-02