Неопубликованное интервью 6 страница

Федерико

Оковы моей глупости однажды порвались. Теперь, когда я ложусь в постель, чувствую себя сильным как никогда и бóльшим поэтом, чем кто бы то ни было.
Мой адрес — Асера дель Касино, 31
Мне очень понравился фокус, который ты проделал с моим семейством, и очень жаль, что они не послали тебе деньги. Я слишком поздно узнал о твоей авантюре, родительское письмо долго добиралось до меня, а то прислал бы тебе денежек. Пиши же мне! Ответь хотя бы на одно письмо, Сальвадор! Хотя бы на одно письмо! Не молчи!

Федерико – к Рафаэлю Мартинесу Надалю
(Фрагмент)

Гранада, июль 1930 г.

Отрада сердца моего, Рафаэль, вернейший из верных и безупречнейший из безупречных в Мадриде!
Поскольку ты не ответил на мое письмо, отправленное из Нью-Йорка, то я и не писал тебе больше, хотя, можешь быть уверен, вспоминал тебя каждый день моего долгого, восхитительного путешествия. Ах, я умираю! С досады я изорвал в клочья несколько тетрадей - от невозможности описать всю красоту Америки! Особенно не дает мне покоя Гавана. Ах, подружка моя, любезная моя кума Гавана! Нет, у меня слов не хватает. Одно письмо - это, считай, ничего; одно письмо - всего лишь сухая хроника, это пытка для человека вроде меня, который возвращается из путешествия, переполненный впечатлениями и идеями, и жаждет поведать о них страстным языком подлинной поэзии. Мое горячее желание - увидеться с тобой, и если в ближайшее время ты не навестишь меня, придется мне собраться в Мадрид. Никто и ничто в этом городе не значит для меня столько, сколько значишь ты. Твоя дружба подобна мраморным колоннам, которые становятся еще прекраснее под резцом Времени.

Нет, не могу писать. Я сижу под роскошной смоковницей, в самом сердце плодороднейшей долины - и меня бесит, бесит, бесит тупой карандаш, с которым я вынужден сражаться!..

А что Мигель [Бенитес Инглотт]? Наш милый Мигелито? Что с ним? Почему он в Барселоне? Расскажи-ка мне.

Я более чем доволен своей поездкой. Очень много работал. Написал довольно скандальных стихов и такие же пьесы. Вернусь в Мадрид в январе и покажу тебе всё. В Нью-Йорке, кстати, можно легко их поставить.

Написал драму, которая может кое-что прояснить для тебя, если я прочту ее в компании твоей и Мигеля. Сюжет откровенно гомосексуален. Думаю, что это лучшее мое творение. (...)

Федерико - к Хосе Марии Чакону-и-Кальво

Художественный центр,
сеньору дону Хосе Марии Чакону-и-Кальво
Гавана
Куба
Гранада, лето 1930 г. (?)

Дорогой Хосе Мария,

посылаю тебе фотографии. На некоторых я вышел очень хорошо, на других - скверно, но каждая из них, какой бы банальной ни была, хранит драгоценное воспоминание - и этим прекрасна. Я буду рад узнать, что у тебя все в порядке и что чудесные кубинские пальмы дарят тебе благодатную тень. Прощай. Обнимаю,

Федерико.

P.S. Поклон от де Фальи и моего брата Пакито.

Дон Сальвадор Дали-и-Куси– к Федерико

Фигерас, 16 мая 1931-го.

Не знаю, осведомлены ли Вы о том, что я был вынужден изгнать своего сына из дома. Событие тяжелое для всех нас, но поступить иначе, не утратив достоинства, я не мог и принял это мучительное решение. На выставке в Париже сын дошел до немыслимой дикости - написал на одной из работ чудовищные слова: "Мне бывает приятно иногда плюнуть на портрет матери!" Я предположил, что он был пьян и не в себе, когда сделал это, и потребовал объяснений. Он же не только ничего не стал объяснять, но и снова оскорбил всех нас. Больше мне сказать нечего. Он - несчастнейшее существо и не ведает, что творит. Притом - образцовый, бесстыжий негодяй. Полагает себя умнее всех, а сам даже грамоты не знает. Впрочем, Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было.

Обнимаю и остаюсь Вашим другом –

Дон Сальвадор Дали.

Федерико – Карлосу Морле Линчу

Гранада, август 1931

Дорогие мои!

Я написал вам, но не получил ответа. Что случилось? Из газет я узнал о перевороте в Чили - тревожусь за вас.

Как вам новое правительство? Что думаете делать? Напишите мне обо всем. Мне надо знать.

Я много работаю. В конце сентября думаю прочесть у вас дома (то есть у себя, раз ваш дом - мой дом, как вы меня не раз уверяли) мою новую пьесу. Позовем гостей и фотографа.

Получил вашу открытку из Сигуэнсы и все прочее. Надеюсь, Карлос все-таки выразил мое почтение секретарше легендарного персонажа.

В доме который час звучит колыбельная и заснули уже все - мама, сестры, отец, цветы, щенята, а дитя ни в какую!

Я вас очень люблю! Пришлите мне фотографию Карлоса, я поставлю ее на стол. С одной стороны Бебе, с другой - Карлос, как в церкви: слева - Святое Сердце Иисусово, справа - Святое Сердце Богоматери.

Стоит такая жара! Но все равно хорошо - золотая накаленная жара, густая тень листьев и птицы.

Напишите мне обо всем.

Обнимаю и целую вас -

Федерико.

Федерико - Карлосу Морле Линчу

Гранада, 1931 г.

Милый Карлос!

Сегодня в доме у нас торжество. Малышка [племянница, дочь Кончи] в первый раз сказала: ма-ма-ма-ма. Затем воодушевилась и продолжила: ма-та-па-ла ка-ти-па. Алфавит ангельских телефонных бесед - итак, дитя попрощалось и двинулось дальше - к жутким богословским колоннам разума.

А в доме случился форменный переворот. Крики, вопли служанок, нескончаемая беготня по лестницам и грохот воды - отовсюду, где она только может литься: из ванной, из душа, с кухни, из сада. Затем отец с полной серьезностью объявил: «У нас гениальный ребенок». Мама (она не в таком ослеплении) уточнила: «Да нет, просто она симпатичнее других детей». Потом пришел садовник, привел с собой жену и детей, за ним зеленщик и двое нищих, что спали под деревом и проснулись, и в довершение всего - осленок. Отец принародно обратился к малышке: «Детка, скажи «мама»!» Дитя забило ручонками и возопило: та-ка-че-ли-ри-та-ма! И - зарыдало!

Обнимаю тебя -

Федерико.

Федерико – Мигелю Эрнандесу

Аликанте, 1933 г.

Дорогой мой поэт, я не забыл тебя. Но жизнь захлестывает меня, и перо, которым я пишу письма, выскальзывает из пальцев. Я вспоминаю о тебе постоянно, потому что знаю, сколько ты терпишь от грубых людей, окружающих тебя, и мне больно видеть, как твоя жизнерадостная, светлая юность, запертая в загоне, мечется, натыкаясь на стены.

Но именно так ты выучишься. В этой жестокой школе, которую дает тебе жизнь, ты выучишься превозмогать себя. Твоя книга встречена молчанием, как все первые книги, как и моя первая книга. Пиши, читай, занимайся. БОРИСЬ! Не тщеславься своим творчеством. Твоя книга сильна, в ней много интересного, и доброжелательный взгляд откроет в ней человеческую страсть, но, как почти всем первым поэтическим сборникам, ей недостает напора...

Успокойся. Сегодня в Испании создается прекраснейшая поэзия Европы. И в то же время люди несправедливы. «Знаток Луны» не заслуживает этого дурацкого молчания, нет. Книга заслуживает внимания, поощрения и любви со стороны чистых сердцем. Этого у тебя никто не отнимет, потому что ты рожден поэтом, и даже когда ты ругаешься в своем письме, я чувствую за всеми твоими грубостями (которые мне нравятся) нежность твоего светлого и взволнованного сердца.

Мне хотелось бы, чтобы ты сумел преодолеть свое настроение – настроение непонятого поэта – и посвятил бы себя другой, более благородной страсти. Пиши мне. Я намерен поговорить кое с кем из друзей, не займутся ли они «Знатоком Луны».

Книги стихов, дорогой Мигель, расходятся очень медленно.

Полностью понимаю тебя. Обнимаю тебя по‑братски, с чувством нежности и товарищества.

Федерико».

Федерико – к родителям

Буэнос-Айрес, 20 октября 1933 г.

Папе и маме.

По моём приезде в Буэнос-Айрес эти милейшие люди сделали уже больше двухсот моих портретов. Я запечатлен в кровати, в банном халате, на улице, выглядывающим в окно. Это уже переходит всякие границы! Из всех снимков я выбрал, чтобы послать вам, вот этот, потому что он серьезный и на нём я вышел лучше всего. Вы ещё получите сотню-другую статей, наспех склёпанных в честь моего прибытия. Сегодня я читал свою лекцию о дуэнде, и вы не представляете, какую бурю аплодисментов она вызвала!
Я радушно принят в городе, меня везде водят и возят, так что времени ни на что не остаётся. Только что вернулся с очередного банкета, который в честь меня устроили аргентинские драматурги, и я использовал несколько спокойных минут за чашкой кофе, чтобы отправить вам эту фотографию. Мне всё очень нравится, с послом (Альфонсо Данвила) я крепко сдружился и много времени провожу с ним в посольстве. Он показывает мне город, говорит, что я должен делать и, несмотря на его возраст, частенько говорим о тебе. Дай Бог, чтоб все вы были здоровы. Обнимаю, целую, ваш

Федерико

Федерико – к родителям

Буэнос-Айрес, 20 октября 1933 г.

Дорогие родные!

Я всего три дня как в Буэнос-Айресе, и уже получил ваше письмо, чему несказанно рад. Я буквально подавлен чрезмерной предупредительностью и заботой, что окружают меня здесь, оглушен праздничным шумом и собственной популярностью. Здесь, в этом огромном городе, моя слава подобна славе тореадора. Стоило публике в театре заметить моё присутствие, как она устраивала мне овацию, и я вынужден был раскланиваться прямо из своей ложи. Пришлось пережить даже несколько не слишком приятных минут, ведь всё это так неожиданно свалилось на меня. Вы ещё увидите прессу. Можно подумать, приехал принц Уэльский. Это как-то чересчур!

Уже в Монтевидео началась шумиха. Туда приехали журналисты из Буэнос-Айреса, чтобы сделать свои репортажи, и я даже не знаю, сколько снимков они напечатали. Канедо, который занимает там должность посла, и чета Мора поднялись на борт, чтобы приветствовать меня, окруженные кучкой девиц с альбомом и толпой журналистов. И всё это - результат оглушительного успеха "Кровавой свадьбы". Эти американцы любят поэта, несмотря ни на что. Вы не представляете, кáк они слушали сегодня мою лекцию, это что-то невероятное! С каким воодушевлением они ее приняли! Не проходит и дня, чтобы я не получил очередных интересных признаний от девушек (предполагаю, безумно влюбленных), я ещё дам их вам почитать!

На корабле, пока плыли от Монтевидео до Буэнос-Айреса, меня замучили интервью, а на пристани меня встречала толпа народу, среди которой я заметил посла, одного из колумбийских министров, нескольких поэтов и фотографов. Я был, признаться, напуган. Когда я спускался по трапу, все зааплодировали, а потом я услышал голос, восклицавший: "Федерико! Федерико! ах! ах!" - это были женщина из Коки и ее дочь, и Матильде, дочь кума Пастора, и еще несколько человек из Фуэнте Вакероса. Они прочитали о событии в газетах. Когда фотографы снимали их, они плакали и говорили: "Из моего селения, он из моего селения! Из Фуэнте!" Уверяю вас, у меня слёзы к глазам подступили. Они заплатили пять песо за проход к пристани, а до моего приезда следили за всеми статьями в прессе и аккуратно вырезали фотографии. Это вполне объяснимо, ведь для них я выдающаяся личность и в то же время земляк, они видят, как я рад им. Разумеется, для всего мира это станет примером величайшего радушия и симпатии. "Твоя мама что-нибудь передала для меня?" - спросила меня сеньора из Коки, и я заверил её, что ты частенько о ней вспоминаешь. Позднее они пришли навестить меня в отеле (я остановился в отеле "Кастелар", что на Авенида де Майо, один из крупнейших отелей Буэнос-Айреса) и очень тронули тем, с каким огромным уважением и любовью говорили о папе (...) Они прекрасно помнят Кончиту и подняли гвалт вполне в фуэнтевском духе, увидев фотографии Тики, которые висят у меня в изголовье.

24 октября возобновляется "Кровавая свадьба" в театре "Авенида", все билеты распроданы на три вечера вперед, и так без конца. Сегодня намечается большой праздник, который должен тронуть сердца испанцев. Я никогда не встречал подобного приёма, было бы чудесно, если бы вы увидели то, о чем я рассказываю. Лола Мембривес, судя по тому, что о ней говорят, великолепно сыграла свою роль. Посол, который смотрел спектакль пять или шесть раз, сказал мне, что это грандиозная актерская работа. Лола дебютирует в этой роли в Мадриде. Она уверена, что театр будет полон каждый вечер, сколько бы ни игралось спектаклей.

Я превосходно себя чувствую и вам желаю того же. Надеюсь заработать приличных деньжат, чтобы потом в Мадриде получить всего, что душа пожелает.

Поскольку и вы, и Пакито пишете мне практически обо всём, я в курсе дел. Испанские новости в газетах не очень-то радостны. Эти выборы обещают быть тяжелыми. Посмотрим, что будет. Все эти политические перемены сильно тревожат меня.
Привет всем родным, поцелуйте Кончиту, Маноло и моих племянников. Крепко целую вас,

Федерико.

Федерико – к родным

Буэнос-Айрес, конец октября 1933 г.

Дорогие родные!

Мы отпраздновали премьеру "Свадьбы", по поводу чего пресса подняла настоящую шумиху (посылаю вам эти номера морем). В жизни своей я не видел подобного воодушевления и изъявлений любви. Театр "Авенида" раз в десять больше, чем мадридский "Эспаньоль", - один из тех огромных американских театров, что поражают воображение, - и он был забит людьми, стоявшими в проходах и висевшими под самой крышей. В зале сотня лож, часть которых занимали сливки общества, остальные тоже были заполнены до отказа.

Для начала я обратился с приветствием к публике, благодаря за оказанный приём, и стоило мне появиться на сцене, как кто-то воскликнул: "Встать!" Все, кто был в зале, вскочили с мест и стоя устроили мне пятиминутную овацию. Потом наступил апофеоз. Лола Мембривес нагнала страха на всех, прочитав "Два лагеря" голосом, от которого дрожали и едва не рушились стены театра, а у людей по коже бежали мурашки.

Под конец я снова обратился к публике, и Лола тоже говорила (совсем с ума сошла!), что во мне - "начало и конец Испании". Я тут же вспомнил Угарте и Игнасио (Санчеса Мехиаса), которые говорили, что это могло бы произойти и в Мадриде, но случилось всё-таки в Буэнос-Айресе.

Вы ещё почитаете газеты! Наконец, крупнейшее ежедневное издание "Критика" опубликовало большую статью под названием "Да здравствует Гарсиа Лорка!".

Другая публикация - две мои первые лекции, которые я прочитал в клубе "Друзья искусства", и если верить сеньоре [Бебе Сансинена де] Элисальде, директрисе общества (...), такой успех ей и не снился. Мне не слишком нравится описывать всё это, но все описания бледнеют по сравнению с действительностью. Пишу об этом вам, чтобы вас порадовать и потому что знаю, что вам это по нраву.

Вторая лекция - та, что мы показывали в Резиденции с Архентинитой, но на этот раз мне пришлось петь самому. Успех был огромным, из-за чего и упоминаю об этом. Люди дрались за право пройти в двери, а заказов на билеты сделали столько, что следующую лекцию решено было организовать в театральном зале.

Я планирую посетить несколько разных районов Республики (Аргентинской) и Уругвая. Поеду в Росарио и там поищу Максимо [Дельгадо Гарсиа]. Может быть, получится пристроить его куда-нибудь.

Начались репетиции "Башмачницы" и прикидка возможных вариантов её постановки для Стадиум де Монтевидео. Я часто вас вспоминаю, огромную радость доставила мне фотография мамы с Исабелитой. Очень рад, что Пакито остался в Мадриде. Я советовал бы вам и особенно Пакито не вмешиваться в политические игры.

Меня очень тревожит то, что может случиться в Испании. Я в курсе происходящего, поскольку здешние газеты прекрасно владеют информацией.

У нас тут разгар весны. Завтра предстоит банкет, на который меня пригласил ПЕН-клуб, а затем я отправлюсь в плаванье на яхте по красивейшей реке Тигре. Обнимаю, целую, передаю приветы друзьям и Лаурите, ваш

Федерико.

Сальвадор Дали – к Федерико

Кадакес, 15 апреля 1934 г.

Милый Лорчонок!
Уверен, что мы позабавимся в лучшем виде, если повстречаемся вновь. Ты не против? Знаю, что ты был в Барселоне(1), так что же не заехал в Кадакес? (Я здесь уже давно, но скоро, 2 мая, на месяц съезжу в Париж).
У меня есть великолепная идея — опера про Захер-Мазоха (!), Людовика Второго Баварского, Богена и прочих. Мы ведь с тобой могли бы сделать что-нибудь вместе, приезжай, поговорим обо всем, все обсудим. Гала ужасно хочет познакомиться с тобой.
Помнишь об искушении, уготованном чистым? Оно прекрасно рифмуется с навязчивой (да какой навязчивой!) идеей «сверхизысканного спектрального анализа безвременья». Смотри мою статью в 3 и 4-м номерах «Минотавра»(2). Там же есть и другая моя статья — о почтовых карточках Элюара (они тебе понравятся!) и крайне, крайне важное теоретическое рассуждение Бретона о восприятии. Сразу же напиши мне.
Твой Будда - Сальвадор Дали.

(1) 11 апреля Лорка был в Барселоне проездом, возвращаясь из пятимесячной поездки в Аргентину.
(2) Парижский журнал «Минотавр» начал выходить в декабре 1933 г. Речь идет о статье Дали «Об ужасающей и удобоваримой архитектуре модерна».

Федерико – к Эцио Леви

Сентябрь 1934

Дорогой друг!

Я получил Ваше письмо, а сегодня пришло письмо от Пиранделло - тоже с приглашением на Театральный конгресс. Я очень польщен и благодарен Вам за приглашение - это большая честь для меня. Я сразу же написал в Мадрид, чтоб узнать, когда начнут репетировать «Йерму» (премьера намечена на ноябрь) но ответа пока не получил. И предположим, не получу или он будет отрицательный, - тогда я немедленно извещу Вас своем окончательном решении. Мне бы очень хотелось поехать.

Как Вы считаете, может ли такая тема, как «Баррака», заинтересовать конгресс? Пожалуйста, ответьте мне со всей откровенностью. Если нет, я придумаю другую. Тем более что время, кажется, еще есть. А если уже поздно, тоже уведомьте меня.

Фотографий «Барраки» у меня с собой нет, они в Мадриде, но я напишу, и пришлют. На конгресс меня приглашают с женой - жены у меня нет. Но мне хотелось бы взять с собой секретаря «Барраки» (Рафаэль же - мой секретарь); напишите, возможно ли это.

Я, как Вы знаете, человек замкнутый, в общении неловок и неважно чувствую себя в официальной обстановке. Но, как ребенок, заранее радуюсь тому, что встречусь с такими замечательными людьми. И все же - может ли вдохновить конгресс такая тема, как «Баррака»?

Простите за причиняемые хлопоты. Сердечно приветствую Вас.

Прощайте

Рафаэль Родригес Рапун – к Федерико

Я помню о тебе постоянно. Не иметь возможности видеть того, с кем ты находился рядом каждый час в течение многих месяцев - это слишком, чтобы суметь забыть. Особенно если к этому человеку ты привязан так, как я привязан к тебе. Но поскольку ты собираешься вернуться, меня утешают мысли о том, что эти часы повторятся. Я утешаюсь еще и тем, что ты уехал не просто так, а с некоей миссией. Это утешение припасено для тех из нас, в ком сильно чувство долга – и таких нас все меньше. (...) По крайней мере, я хоть что-то написал тебе, хотя ты заслуживаешь большего. Я хочу закончить сейчас. Я буду писать тебе часто. Самый теплый привет от друга, который никогда не забывает тебя.

Федерико – к Мигелю Бенитесу Инглотту и Аурине

Мадрид, август 1935 г.

Дорогой Мигель!

Я собираю рукопись моей книги о Нью-Йорке, чтобы отдать машинистке перепечатать и отнести уже в октябре в издательство. А потому умоляю тебя - заклинаю! - прислать мне сразу же стихотворение «Распятие». Дело в том, что список есть только у тебя - в моих бумагах его нет. В книге у стихотворения будет посвящение - тебе.

Впервые в жизни я диктую письмо, у меня появился секретарь.

Мигель, сделай милость, яви великодушие, пришли стихи, это, может быть, лучшее стихотворение в книге. Я много работаю - вот кончил «Роситу, девицу». Скоро буду в Барселоне, и, значит, увидимся. Обнимаю.

Федерико.

Присылай - не тяни и не обмани! - на улицу Алькала, 102.

Федерико – к Мигелю Бенитесу Инглотту и Аурине

Мадрид, 14 августа 1935 г.

Дорогой Мигель!

Несколько дней назад я уже послал тебе письмо, в котором умолял прислать мне стихотворение «Распятие» - оно у тебя должно быть. Ответа я не получил и потому пишу снова. Очень прошу - пришли мне стихи, не забудь, это одно из лучших стихотворений в книге. Жаль, если оно затеряется.

Крепко обнимаю тебя.

Федерико

А нет ли у тебя еще одного стихотворения, оно называется «Маленькая бесконечная поэма»?

Сальвадор Дали – к Федерико

Кадакес, 27марта 1936 г.

Дорогой Федерико!
До чего жаль, что ты так и не приехал в Париж!(1) Мы бы прекрасно провели время и сделали что-нибудь вместе.

Я видел «Йерму». В ней столько темного, стоящего за гранью реальности, — столько сюрреализма!
Мы уже два месяца в Порт-Льигате — очищаемся здешней ясностью и логикой и поедаем невероятные здешние тушеные бобы — высший сорт, глаз не оторвать, слюнки текут, тают во рту! А что до приправ — Элевсинские таинства в соуснице!

Чем ты занят сейчас? Что пишешь? Какие планы?

Мы всегда рады видеть тебя, приезжай. А помнишь это чучело (нельзя поверить, что человек, а не чучело, хоть тебе и руки, и ноги), поименованное Максом Аубом?(2)

Гала шлет тебе привет, а я обнимаю.

Дали.

(1) По всей видимости, Дали приглашал Лорку в Париж во время их последней встречи в сентябре 1935 года в Барселоне, где шла в постановке М. Ксиргу трагедия Лорки "Йерма". В одном из интервью Лорка упоминает об этой встрече и добавляет: "Мы — близнецы-братья. И вот вам доказательство. Семь лет мы не виделись, а встретились — и понимаем друг друга с полуслова, так, словно и не разлучались. Говорю вам: Сальвадор Дали гениален, гениален!" Вероятно, тогда же Дали приглашал Лорку поехать вместе с ним и Галой в Италию, о чем упомянул тридцать лет спустя в "Дневнике гения": "Я мог бы настоять и тем спасти его!" Правда, в "Дневнике" Дали путает даты — ему кажется, что последний раз они встречались с Лоркой не за девять месяцев до начала гражданской войны, а едва ли не за месяц.

(2) Макс Ауб, видимо, посетил Кадакес в июле 1927 г., когда Лорка гостил у Дали.

Рафаэль Альберти и Мария Тереса Леон – Федору Кельину

1936

Дорогой Кельин!

Тот, кто сидит с нами за столом – Федерико Гарсиа Лорка, который давно хочет поехать в Россию, чтобы узнать ее и познакомиться с тобой. Вышли ему перевод его стихотворения и вообще, напиши ему.

Адрес: ул. Алькала, 102

Мадрид

Рафаэль

Мария Тереса

Дата добавления: 2015-07-02