Современная философия накануне нового жизненного выбора 3 страница

Для философов в этом случае возникает реальная возможность понять «разрыв» позитивно – как «просвет» в развитии Культуры, что, естественно, предполагает реши­мость не только самим войти в этот просвет, но и сделать этот выбор приоритетным ради того, чтобы прояснить себе и другим значимость и реальные преимущества нового пути в неизведанное. Для такого радикального поворота в переориентации философствования долж­ны быть, однако, более серьезные основания, немели одна решимость даже при наличии Догадки о том, что впереди налицо действитель­ный, а не иллюзорный «просвет». Но у философии есть и такие осно­вания. Для того чтобы эти основания обнаружить, необходимо ра­зобраться в ситуации постмодернизма.

Ни для кого нет секрета в неоднозначном отношении современ­ных философов к постмодернистским идеям и установкам. Многие в принципе не принимают таковых, другие ограничиваются простым признанием их права на существование, для третьих постмодернист­ский тип «бессубъектного философствования» кажется единственно приемлемым и возможным. К сожалению, ни одна из этих позиций не является достаточно продуктивной. Поясним эту мысль. Среди кон­цептуальных идей постмодернизма важнейшее место занимает, например, идея интертекстуальности. Позиция радикального плю­рализма выражена здесь попыткой, представить в качестве текста не только литературу, но и всю культуру, социум и самого человека. Радикализм подобного рода, конечно, неприемлем, поскольку с ут­ратой способности онтологического различения вещей и идей, телесно­го и словесного, реального и воображаемого исчезает всякая надеж­да выбраться из лучины мировой бессмыслицы. Более умеренным, но тоже вызывающим резкую критику является вывод об отсутствии границ между сферами духовной культуры, видами знания (научно­го и обыденного), уровнями искусства («высокого» и «китча») и ти­пами идеологий. Неприемлемым здесь является отождествление всей духовной культуры с анонимным, безличным «интертекстом». Со­всем неслучайно в литературе последних десятилетий все чаще и все настойчивее звучат констатации о «смерти автора», «смерти субъекта» и «смерти человека», то есть о замещении таковых безличными структурами. Но неприемлемо и огульное отрицание самой идеи ин­тертекстуальности, поскольку реальная и вполне жизненная пробле­ма в этом случае попросту обходится, и «разрыв» между Жизненны­ми мирами индивидов и Большим миром совокупного человечества еще более возрастает.

Чтобы понять жизненный смысл и фактичную значимость идеи интертекста, обратился поначалу к аналогичной ситуации. Еще со­всем недавно в космологии было распространенно мнение, будто меж­звездная среда представляет собой пространство, заполненное од­ним водородом с невероятно малой концентрацией и температурой около абсолютного нуля. Новейшая революция в космохимии ради­кально изменила эти представления. Оказалось, что химический со­став межзвездной среды включает не только многие простейшие не­органические молекулы, в том числе H₂О, но и сложнейшие органи­ческие соединения, включая случайные смеси биогенных атомов. В метеоритах найдены даже непосредственные предшественники нуклеиновых кислот (аденин и гуанин), а также простейший предше­ственник хлорофилла – порфирин. В итоге казавшиеся прежде нео­долимыми границы между живыми и неживыми системами стали го­раздо понятнее, хотя сами эти границы отнюдь не исчезли. Мимохо­дом заметим, что в проблеме так называемого «антропного принци­па» космология все ближе подбирается и ко второй космической гра­нице – к пониманию санной возможности человека. Haщупав эти границы, естествознание обнаружило наконец реальный «просвет» в решении загадок космического происхождения элементарной Жизни Человека как Микрокосма. Столь же эпохальные открытия совер­шаются ныне и в сфере гуманитарного знания.

Лингвистика и структурализм, постструктурализм и постмодер­низм наполнили гениальную идею Витгенштейна о языке как грани­це нашего Мира конкретным и весьма богатым содержанием. Язык и речь, словесность и дискурсивные практики все более осознаются не только в качестве универсальных средств взаимодействия между людьми, но и как место, в котором Мир открывается человеку. От­крыв, в частности, феномен «интертекста», гуманитарное знание вышло к границе, отделяющей (и соединяющей) уже не элементар­ную, а предельно развитую, доисторическую Жизнь с Родовой историей человечества. Исторически интертекст – это мифологи­ческий слой языка от его зарождения в знаковой форме до появления нового, символического языка, функцией которого становится орга­низация межгрупповых взаимоотношений между людьми. Как свет далекой звезды, этот язык дошел до нас, оставаясь в своей глубин­ной сущности инкорпорированной в непосредственное общение ин­дивидов совокупностью знаков, архетипически оформленных жела­ний, «вещих» снов и пробуждающихся интуиции. Онтологичес­ки интертекст – это еще и тот пласт словесности, который достался ныне живущим поколениям в наследство не от ближайших по времени, а от чужедальних, давно ушедших в небытие поколений. ­Этот второй слой исторически следует за мифологическим, но в отличие от него складывается не столько на знаковом, сколько на символи­ческом основании и потому может быть назван «археосимволиче­ским». В этом слое мы найдем затертые временем символы; высказы­вания, утратившие первоначальный смысл; фрагменты культурных кодов, былая целостность которых никак не может быть дешифрова­на; неподдающиеся реставрации идиолекты древних художествен­ных творений; алхимические рецепты и всякие иные обрывки и ос­колки духовной культуры прежних цивилизаций. Вся эта утратив­шая внутреннюю логику «смесь» и образует тот стихийно сложив­шийся, непреднамеренный «смысловой хаос», который пытаются ныне намеренно имитировать писатели постмодернистских направ­лений.

В своем фантасмагорическом сплетении оба эти слоя – мифоло­гический на археосимволический – и образуют тот феномен погра­ничной интертекстуальности, который «склеивает» друг с другом все наличные формы духа, проникая во все «щели» между ними и тем самым придавая призрачный эффект безличной одинаковости и фрагментарной бессмысленности самим этим формам. Долгое время этот интертекст либо вообще не привлекал внимания, либо стано­вился источником, например, поэтического вдохновения, либо вос­принимался в целом как некая Ничья земля. Ныне этот эффект стал явным, и первыми его заметили и стали воплощать в своем творче­стве представители искусства и гуманитарного знания. Но сам по себе этот «эффект обнаружения» порожден не искусством и даже не Духом как таковым, а вполне закономерным, сочетанным следстви­ем двух объективных тенденций – выхода на арену истории «массо­вого человека» и возникшего в ХХ веке «разрыва» между Жизненными мирами индивидов и отчужденным от них Большим Миром техногенного социума.

Для философии, стоящей в нерешительности перед новым «про­светом» на долгом пути в неизвестное, открытие феномена интертек­стуальности меняет если не все, то очень многое.

У нее появляется, говоря метафорически, твердая опора (интер­текст) для «спуска в зияющую бездну»: «локальный дискурс» созда­ет возможность для того, чтобы, освободившись от изживших себя идеологических стереотипов философствования; начать широкий и свободный поиск таких форм дискурса, которые смогли бы напол­нить духовным и вместе стен самым сокровенным смыслом «жизнен­ные миры индивидов».

У нее появляется, во-вторых, принципиальная возможность для того, чтобы возродить традиции философствования прошлых эпох и, восстановив забытые культурные коды и усилив тот потускневший «свет», который идет от самых глубоких истоков Духа, сделать их значимыми, родовыми, для каждого индивида.

У нее появляется наконец еще и тот способ организации философских текстов, который одновременно де­лает индивида деятельным и мыслящим существом, способным к пониманию наличных родовых нужд всех других людей, предмет его размышле­ний – универсально значимым, а сам текст – эталоном, ориентируясь на который другие люди оказываются способными пробуждать в себе глу­бинные творческие интенции. Таким вечно возрождаю­щимся к духовной жизни способом, организации философского дискурса и является Жанр.

Таковы те исторические обстоятельства и те реальные условия, которые делают жизненно необходимым особый разговор о многообразии жанров философского дискурса. Возрождение мифологиче­ских и древних символических и сопутствующее этому про­цессу пробуждение целостного понимания Духа во всем разнообра­зии его наличных форм и с учетом избирательного отношения к ним индивидов нуждается в адекватном способе взаимосвязанного моде­лирования и структурирования. Жанр и является таким востребованным самой жизнью способом. Все его отмеченные выше качества проверены во времени, в опыте многих поколений творчески мысля­щих индивидов, на всем пространстве искусства. Вопрос заклю­чается лишь в том, правомерно ли выводить жанр за пределы сферы искусства, той сферы, с которой он органически сплавлен? Но на этот вопрос ответ дан самой жизнью.

Феномен жанра давно уже вышел за пределы искусства и столь же давно обосновался в сфере философского знания. Тот факт, что сами философы обращались (и до сих пор обращаются) к его анализу в редчайших случаях, объясняется двумя обстоятельствами – кажу­щейся чужеродностью темы и непониманием ее эпохальной значимо­сти, до самого последнего времени феномен жанра казался темой, относящейся к проблематике одного лишь искусствознания и эстети­ческого анализа. Между тем в самой эстетике признается, что воп­рос о наличии «общих для всей сферы художественного творчества оснований жанровых членении» остается «абсолютно неясным», да и само понятие «жанр» обладает «наибольшей неопределенностью»⁸. Что же касается исторической стороны проблемы, то о ней; характе­ризуя диалогичность духовной культуры итальянского Возрождения, прекрасно сказал Л. М. Баткин. «Как это ни странно, - пишет он, -­в необозримо-огромной литературе о гуманистах Кватроченто, и в частности об их диалогических сочинениях, самому диалогу как жанру, как некой эстетико-интеллектуальной реальности посвяще­но, если я не ошибаюсь, разве что несколько беглых и частных заме­чаний. Проблема в целом никогда, по существу, не ставилась»⁹.

Теперь само время настойчиво требует от философов ответа на самые злободневные для жизни людей вопросы, среди которых на первом месте стоит вопрос о том, куда мы идем и что ожидает нас на том пути, на который мы уже встали, - ужас бездуховности или новый расцвет духа? Феномен жанрового многообразия философс­кого дискурса неожиданно, но вполне закономерно оказывается в эпицентре мировоззренческой проблематики конца второго тысячелетия новой эры.

Глава 13

Дата добавления: 2015-07-02