Феномен жанра в целостном контексте духовной культуры 4 страница

Но из этого трагедийного итога со всей непреложностью следуют и позитивные выводы. Первым из них является необходимость ясно­го осознания того факта, что Род человеческий обязан своим появле­нием на свет Культуре как космической формообразующей силе. Этот вывод радикально изменяет всю ситуацию, сложившуюся вокруг вопроса о смысле вообще и смысле жизни человека, и частности. Смысл как таковой может быть осознан только в контексте про­ективного отношения всего Человеческого рода к будущему куль­туры. Но поскольку сам по себе Род реально существует только через вес множество живых индивидов и никак иначе, постольку смысл жизни имеет не одно, а два измерения –­ универсальное и уникальное.

Подавляющее большинство современных философов оказалось ориентированным на осмысление всех других форм общественного сознания, в первую очередь науки, религии, искусства и политичес­кого сознания, в их отношении к своей собственной, философской форме сознания. Их заботы и судьбы органически сплелись с забота­ми и судьбами людей, занятых созиданием Большого специализиро­ванного Мира. А и этом мире исторически и актуально востребован­ным оказалось только одно из этих измерений – философские универсалии. Да и это измерение оказалось лишенным его конечного смыслового ядра. В начале и в конце человеческого способа бытия родовой и индивидуальной жизни людей стоят не абстракции «бытия», «жизненного порыва», «материи» или «универсума», и впол­не реальная культура. Обращенные к вечности и бесконечности Уни­версума философские универсалии сами по себе никакого смысла не содержат. Только тогда они обретают смысл, когда через них начи­нает «просвечивать» пространственно-временной континуум Куль­туры как тиковой и в зависимости от него – Человеческого рода, общественное сознание которого начинает устремляться в Космос, мечтать о нем, искать в нем иные Миры, бояться «пришельцев» из его глубин и изобретать способы его освоения.

Другое измерение смысла – измерение его уникальности – прак­тически совсем исчезло из исторической памяти и актуального вни­мания современной философии. Речь идет именно о забвении это­го измерения нынешним поколением философов, занятым рутиной профессиональной работы – преподаванием, использованием при­обретенного знания в сфере политики, бизнеса, организации науч­ных исследований и т. д. Необходимы интенсивные историко-фило­софские исследования, чтобы извлечь из забвения память о том уникальнейшем опыте, в процессе которого рождалось философское твор­чество. И не только у таких философов, как Боэций, Паскаль или Бердяев, но и многих других. Опыт осознания мыслителем тех своих личностных переживаний и душевных побуждений, которые подни­мают индивидуальную биографию до предельных высот духовной культуры исторически развивающегося человечества, еще не стал предметом целостного понимания. И все же к одной историче­ской стороне проблема уникальности смысля жизненных ориента­ции индивидов никак, конечно, не может быть сведена.

Осознание уникальности смысла жизни каждого индивида детерминировано обозначившимся в ХХ веке разрывом между их, инди­видов, Жизненными мирами и Большим Миром совокупного челове­чества. До этого времени индивид принимал свое отношение к сово­купному человеческому миру как данность, не задумываясь над теми различиями, которые не только казались ему естественными, но и по существу были таковыми. Жизнь индивида была детерминирована традицией, его социальный статус был, как правило, устойчив, а сами перемены, происходящие вокруг, носили частный, внешний и временный характер. В качестве жизненных ориентиров индивиду­альной жизни каждого индивида выступали либо традиционные цен­ности, либо некоторая очевидная польза, либо, наконец, интуитивно осознаваемое общественное благо. В этих условиях вопрос о смысле жизни и смерти, если и возникал, то причиной его было стечение таких же временных житейских обстоятельств личностного бытия ин­дивида. Вполне понятно, что ни сама обыденность такой жизни, ни различие ценностных ориентиров, в соответствии с которыми жили индивиды, особого интереса у философов не вызывали.

Все радикально переменилось в ХХ веке. Традиции стали обнов­ляться или даже исчезать на протяжении жизни одного и того же по­коления. Социальные перемены приобрели глобальный характер, а средства массовой информации сделали всех индивидов как мини­мум постоянными свидетелями этих перемен. Поскольку перемены затрагивали условия человеческой жизнедеятельности в целом (экологический кризис, демографический «взрыв», превращения локальных войн в мировые и т. д.), постольку отношение к ним стало внутренним, затрагивающим весь эмоциональный мир индивида. Жизненный мир индивида стал не устойчивым и, что особенно важно, стихийно противостоящим Большому Миру. Прежде государство вносило в индивидуальную жизнь людей элементы порядка. Можно было по-разному оценивать эти властные устремления, но рано или поздно с ними приходилось считаться. Теперь власть стала тотальной, вторгающейся в Жизненный мир индивида с самых разных сторон и потому деструктивной по отношению к нему. Прежде возрастающее единение науки и техники вызывало во внутреннем мире индивидов сложную гамму ответных реакций, среди которых преобладали восхищение, мысленная эйфо­рия и энтузиазм. Теперь, когда наконец техника и наука неразличимо сплелись, в аналогичной амальгаме чувств, мыслей и ожиданий простых людей на первый план вышли тревога, подсознательный негативизм и откровенный страх. И что особенно важно – в выборе ориентиров стало невозможным полагаться ни на традицию (они бур­но обновляются), ни на привычные эталоны: понимание веры, исти­ны, красоты, справедливости и даже блага стало неоднозначным. Индивид в прямом смысле этого слова оказался обреченным на сво­боду выбора по отношению к острейшей необходимости организа­ции своего и только своего Жизненного мира. Поиск принципиально нового ориентира для реализации этой новой цели и приводит его к необходимости понять смысл своей собственной жизни.

Смысл жизни индивида в принципе не может быть обнаружен и осознан ни в каком ином контексте, кроме духовной культу­ры, и ни с какой иной точки отсчета, кроме той, которой является сама неповторимая человеческая индивидуальность с ее особым жизненным миром. Такой подход открывает для философии не только новые и в буквальном смысле этого слова – необозримые перспективы, но еще и ее собственную, строго определенную предметную сферу, открытую для понимания каждым индивидом.

Бесконечные споры о том, имеется ли у философии, независимо от времени ее возникновении, региональных особенностей бытования и специфики отношения к Миру, единый предмет, проходят через всю историю философии вплоть до наших дней. Эти споры, однако, нельзя считать бесполезными.

Из философов самого последнего времени наиболее четкий ответ на этот вопрос дали Ж. Делез и Ф. Гваттари в книге «Что такое философия?». По их мнению, «философия – это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты». Определение философии как познания посредством чистых концептов», по их мнению, «можно считать окончательным», поскольку только философия «имеет ис­ключительное право на создание концептов». Правда, как замеча­ют Делез и Гваттари, в этом своем стремлении создавать концепты философия встретила много соперников. «Сначала подменить ее же­лали гуманитарные науки, особенно социология», а в последнее вре­мя дело дошло «До полного позора», когда самим словом «концепт» «завладели информатика, маркетинг, дизайн, реклама – все коммуникационные дисциплины». Виновницей этого была сама филосо­фия, которая «все больше пренебрегала задачей творчества концеп­тов, стремясь зарыться в универсалиях». Под концептами Делез и Гваттари понимают «сгустки смысла», не дискурсивные сложные образования, «которым незачем быть последовательными; в них все перекликается, вместо того, чтобы следовать или соответствовать друг другу. В «универсалиях» эти философы в одних случаях видят «последнюю стадию концепта», а в других случаях (в частности, Универсалии созерцания и Универсалии рефлексии) - «иллюзии, через которые уже прошла философия в своих мечтах о господстве над другими дисциплинами»¹⁰.

Изложенная выше версия предмета философии имеет очевидный постструктуралистский характер, поскольку благодаря переходу с уровня универсалий на уровень концептов философия обретает, по признанию самих авторов этой версии, вид и смысл «недифференци­рованной целостности». Сам по себе этот, впервые провозглашен­ный возврат на «концептуальный» уровень может быть оценен поло­жительно, но, на мой взгляд, только при условии понимания того, в каком и направлении необходимо идти дальше и каким конкретно должен быть следующий шаг. Считать концептуальный уровень окон­чательным и претендовать на исключительность своего права на конструирование концептов означает и остановку в развитии (постмодернистский вариант «конца философии»), и очередное притяза­ние на элитарность философии, и очередной самообман.

Безусловно, эвристична у Делеза и Гваттари идея концепта как «точки сгущения» смыслов, но суть этой прекрасной идеи осталась весьма туманной. Среди иллюстраций, призванных прояснить идею концепта, называются и аристотелевская субстанция, и декартовс­кое cogito, и кантовское априори... Говоря иначе, в роли концептов могут выступать и универсалии, и принципы, и идеи, и категории, лишь бы все они обладали первичным смыслом, некоторым набором составляющих, фрагментарной целостностью и вариативностью, порождающей целый пучок проблем. Все это очень хорошо, но одно неясно – откуда во внутреннее пространство концепта приходят смыслы, кто (или что) их порождает и какая сила вынуждает философов непрерывно обновлять «уникальную, исключительную связь» «составляющих» своего концепта? Судя по тексту, ецинствеиными творцами смыслов, по Делезу и Гваттари, являются только философ (автор концепта) и его предшественники. Согласиться с этим невоз­можно ни с исторической, ни с актуальной точкои зрения.

Если внимательно присмотреться к тому необычному, смыслово­му своеобразию, которое объединяет все жанры философского дис­курса (те, которые представлены в первом разделе данной моногра­фии), то таковым в концептуальном плане будет отношение уникального к универсальному. Под уникальным не следует понимать индивидуальное как таковое, поскольку последнее может переживаться даже на подсознательном уровне. Не следует отожде­ствлять уникальное и с личностным, которое осознается через его отношение с общественным. Уникальное может быть только мыслимым, имманентным, глубоко пережитым и многократно продуманным под углом зрения ро­довой и в этом смысле универсально значимой судьбы индивида. Универсальное, в свою очередь, не совпа­дает ни с беспредельностью космоса, ни с природным околосолнеч­ным пространством, преобразуемым в процессе научно-технической деятельности людей, ни с абстракцией Рода. Оно тоже может быть только мыслимым, но уже трансцендентным, сопоставляемым с хаотичностью как таковой, неза­висимо от того, в какой сфере космического, об­щечеловеческого или индивидуального бытия, по­являются и нарастают симптомы тревожной не­упорядоченности. Смысл как таковой рождается благодаря предельному сближению этих двух рядов мыслимого – индивиду­ального и родового, имманентного и трансцендентного, уникально­го и универсального.

Философ – это не творец смыслов, это человек, который в итоге интенсивных раздумий вырабатывает в себе способность соединять две независимые от него разновидности мыслимого своей собствен­ной мыслью и тем самым делает феномен смысла очевидным для всех других. На протяжении всей истории духовной культуры человече­ства творческий гений вглядывался не только в «звездное небо над головой», вырабатывая для этого свои умозрительные вехи, - уни­версалии, категории и принципы, но еще и прокладывал трудные пути к сердцам людей. Жанр философского дискурса и был той исторически возрождающейся формой, в которой философия открывала себя каждому ин­дивиду, волновала его душевный мир идеей духовной близости всех индивидов и пробуждала его творческую фантазию. Но в те времена создание жанровых образцов философского дискурса было исключительно редким, интуитивно осознаваемым видом духовного творчества. Ныне потребность в этой форме фило­софствования стала родовой необходимостью. Необходимостью для возрастающего множества индивидов, погружен­ных в неустойчивое по своему социальному статусу повседневное бытие и потому остро нуждающихся в духовном обосновании. Необ­ходимостью и для самой философии, переживающей критический период в своей истории и потому остро нуждающейся в радикальном обновлении.

Основная и простительная ошибка Делеза и Гваттари выразилась в отождествлении целостной предметной сферы философии с ее ядром – ­концептом как таковым. Но ядра без оболочки и организма без среды, в которой и за счет которой он живет, не бывает. Так и концепт немыс­лим без своей периферии, границы которой определены отношением уникального к универсальному. Это отношение представляет собой совокупность прямых и обратных связей, и задачей философа являет­ся не только «познание посредством чистых концептов», но и прокла­дывание путей от универсального к уникальному и обратно.

Трудно связать, какая из двух основных задач является для философствования наиболее трудной – формирование новых концептов или прокладывание путей к новым смысловым горизонтам. Скорее всего, все зависит от времени и наличия или отсутствия опыта в ре­шении той или иной задачи. По крайней мере, в настоящий момент максимум трудностей сосредоточен на том участке пути, который расположен между феноменом уникальности, который философия мо­жет понять только непосредственно, через интуицию или сопереживание, и феноменом первичных смыслов, без которых невозможно само начало концептуальной работы.

Уникальный характер феномена «Жизненный мир индивида» может быть осмыслен только с философской точки зрения. Феномен че­ловеческой уникальности с его генетически случайной формой появ­ления на свет и неповторимостью жизненного пути находится вне сферы возможностей науки и искусства. Наука работает в сфере осо­бенного. В лучшем случае она способна лишь зафиксировать неко­торое единичное событие, описать его и, встроив в систему общих зависимостей, обнаружить в нем повторяющиеся черты. Искусство в состоянии реконструировать феномен человеческой уникальности, но только с помощью художественного воображения, то есть субъективно. Даже генетическая инженерия, понятая с точки зрении ее пре­дельных возможностей, сможет лишь клонировать индивида. Но вос­создать Жизненный мир его прототипа она никогда не сможет.

В отличие от науки философия не имеет ни парадигмальной, гото­вой к частным модификациям системы общих зависимостей, ни предельно устойчивого основания. Свое основание она и сейчас вынуж­дена каждый раз строить и перестраивать заново (иначе с концепта­ми работать невозможно), и в будущем, моделируя Жизненные миры индивидов, ей придется делать то же самое. Но работать философу придется уже с новым инструментарием – с так называемыми уникалиями. Само по себе понятие «уникалия» философии известно давно, но в последнее время использовалось оно крайне редко и при­том исключительно и гносеологическом плане. В настоящее время на первый длин выходит потребность в онтологической и аксиологи­ческой интерпретации этого термина. Феномен человеческой индивидуальности должен быть осмыслен не только с точки зрения неповторимости ее жизненного пути, но и в качестве составной части цело­стного мира исторически развивающейся духовном культуры.

В отличие от искусства философия для моделирования Жизненно­го мира нуждается не только и даже не столько в художественном воображении. Жизненный мир индивида может быть представлен только путем осознании культурного смысла всей совокуп­ности общечеловеческих реалий – социума и политики, права и нрав­ственности, мифологии и искусства, гражданского мира и межгосу­дарственных войн – в их отношении к индивидуальному бытию че­ловека. Например, в политике насильственный способ разрешения больших и малых межчеловеческих конфликтов постоянно возрож­дает у индивидов чувство абсурдности власти, созданном людьми, казалось бы, во имя всеобщего блага, но благодаря насилию всякий раз порождающей людское горе и зло. Ситуация вселенского абсур­да достигает своего пика, когда освенцимы стали гигантскими эко­номически безотходными и технологически совершенными фабри­ками по переработке миллионов людей в пепел, используемый для удобрения капусты, котором можно кормить очередных заключен­ных, предназначенных к уничтожению. Вот почему последняя чет­верть двадцатого века ознаменовалась пробуждением вначале по­литологического, а к настоящему времени и метафизического интере­са к феномену делегирования. Рождается массовая интуиция, чти имен­но в забвении сути и смысла делегирования скрыта роковая тайна власти и вырастающего из нее ничем не ограниченного насилия.

И, наконец, в отличие от генетическом инженерии философия в принципе не может быть ориентирована на кажущуюся социально приемлемой, но грозящую очередным вселенским абсурдом практику моделирования человеческой индивидуальности. Ее функция ог­раничивается задачей духовного обогащения моделей Жизненных миров, благодаря поиску и обнаружению оптимального соответствия уникальных запросов личности и универсальных устремлений Человеческого рода, выраженных в духовной культуре. Что же касается практической реализации уникальных запросов индивида, то выбор тех ценностей, ради которых можно и нужно жить, преодолевая любые страдания и трудности, относится, конечно, исключительно к свободной воле самого индивида. Жанр как открытая форма, в которой философствование может концептуально возрождаться практически в ­каждой точке непосредственного отношения уникального к универсальному, создает для этого необходимые возможности.

Заключение

Тема жанрового бытия философии открывает перед исследова­тельской мыслью перспективу целостного понимания проблемы, име­ющей значение не только для нашего времени, но и для будущего. Речь идет о соотношении философии и философствования. Что род­нит их и что вынуждает ныне все более тщательно различать те смыс­лы, которые с ними связаны?

Когда философия находилась на стадии своего возникновении и становления, вопрос о ее отношении к философствованию практи­чески не стоял: результат и процесс, ведущий к нему, еще не отделя­лись друг от друга ни в каждом отдельном случае, ни во всем множе­стве вариативных воплощений. Причин этого было много, но глав­ной среди них была невероятно сложная картина цивилизационного способа бытия человеческого рода, нуждающегося в целостном са­мосознании на принципиально ином, нежели миф, духовном основании.

Характерная, для мифа «логика воображения» (Я. Э. Голосовкер) и ее способность «связывать все со всем» - природу с культурой, куль­туру с общинной формой совместной жизни, а эту последнюю с мини­мальной самодостаточностью жизненных потребностей индивидов –­ хорошо работала только на едином, внутренне непротиворечивом зна­ковом основании. Пока каждый индивид был без остатка погружен в свой малый социум, а культура как орудийный способ совместного бытия людей внутри природного биоценоза еще не отгородилась от природы, такой знак успешно справлялся со своей двоякой функци­ей – быть носителем и «внешних», и «внутренних» значимостей. Для первобытных охотников знак был способом культурной маркировки того природного пространства, через которое они прокладывали свой путь в неизвестное. Но одновременно этот же самый знак был основной составляющей их индивидуальной (временной) памяти, воспроизводимой в родовых ритуальных процедурах, закрепляющих успех в прошлом и предваряющих его повторение в будущем.

Для практической жизни людей в условиях цивилизации с ее искусственной средой обитания и сложной системой опосредствующих звеньев, не столько соединяющих, сколько обособляющих друг от дру­га природу и культуру, одной логики воображения было уже мало, -­ слишком уж разительно они, эти сферы, стали отличаться. Возника­ет настоятельная необходимость в двух относительно независимых друг от друга типах мышления мифопоэтического и дискурсивно­логического. Социум, сплетенный из множества межгрупповых свя­зей, в свою очередь, был жизненно заинтересован в многофункцио­нальности индивидов, в их способности брать на себя не только мыс­лить. Интуиция амбивалентной близости культуры, данной в непос­редственном опыте каждого индивида и недосягаемой в ее границах даже для общечеловеческого опыта, не только заставляла, но и по­зволяла мысленно разбираться в вечной тайне бытия, перед которой оказался человек, нашедший свою жизненную нишу на границе При­роды и Культуры. Именно эта тайна, - то необычайно сложное спле­тение случайностей, обстоятельств и иных связей, из которых скла­дывается реальная жизнь людей, рождает (и возрождает поныне) фе­номен философствования.

Индивидам, вступающим на этот путь, волей – неволей приходи­лось связывать воедино свою чувственность, организуемую логикой воображения, и свою дискурсивную способность, контролируемую логикой рассудка, и на этой основе гармонизировать как свой собственный психический мир, так и мир родовой культуры в целом. Эта внутренняя, требующая полной сосредоточенности и предельно­го внимания работа порождала необходимость в знаках еще одного рода – концептах, способных связывать любые знаки и символы и на этой основе организовывать вокруг себя Смысл, т.е. не только свой мыслительный опыт, но и рефлексивный опыт других людей. Возникая в качестве итога интенсивной умственной деятельности индивида, концепт с самого начала был ориентирован на осмысле­ние целостности культуры как таковой. И это понятно, поскольку именно она и скрывалась за опытом преобразования природы, за опытом общения, за изменяющейся психикой каких угодно индиви­дов, за становлением и развитием самого языка и даже за тем безуми­ем, которое охватывало индивида при встрече с ее устрашающей непостижимостью.

Ближайшая природная стихия, в значительной мере уже покорен­ная культурой, неизмеримо проще, нежели стихия социальных Отно­шении, поддавалась логике воображения, а потому и искусству до­гадки, умозрению или поэтическому творчеству. Именно это обсто­ятельство объясняет тот непреложный факт, что первые результаты философствования оформлялись вокруг природных стихий – воды, воздуха, огни и земли – и только затем, благодаря непрерывным размышлениями над трудностями понимания Космоса и Логоса, начинают оформляться вокруг значимости социальных феноменов. Концепт как сгусток смыслов («вода» у Фалеса, «апейрон» у Анак­симандра и т.д.) был, а в значительной степени и поныне остается основным предметом философствования, но не философии. Даже множество концептов; каждый из которых остается предметом от­дельного размышления и показательного обсуждения, еще не стано­вится философией. Философствование находит свое внутреннее вы­ражение не в законченном учении, содержание которого нуждает­ся всего лишь в изложении, а в непрестанном смысловом поиске. Свое внешнее проявление оно ищет и находит в поступке, противо­речащем обыденной жизни своей духовной насыщенностью, а не в социальном приспособлении к ней. Самый поразительный образец философствования мы находим у Сократа, вся сознательная жизнь которого была непрерывным размышлением над тем, что отличает действительный смысл таких феноменов, как добродетель, любовь, единое и т.д., от ходячих, порожденных видимостью, обманчивых представлений о них.

Философия начинает складываться только тогда, когда, во-пер­вых, появляется сообщество мыслителей, обсуждающих отношение близких по смыслу концептов, и философствование перестает быть делом обособленных друг от друга одиноких мыслителей; когда, во­-вторых, возникает некоторое самодостаточное множество концеп­тов, схватывающих основные сферы человеческого бытия; и нако­нец, в-третьих, когда появляются принципиально новые языковые средства, способные соединять, сопоставлять и упорядочивать мно­жества самих концептов. Такими новыми средствами становятся универсалии – символы особого рода, позволяющие выходить не­посредственно на границы, соединяющие культуру с природой, об­ществом и языковой реальностью в целом, и одновременно отличать их друг от друга. Один из самых древних и наиболее ярких образцов философии как таковой можно найти у Платона. Именно Платон не только различил два плана бытия – чувственный (физическую ре­альность) и сверхчувственный (умопостигаемую реальность), но и ввел идею их высшего связующего начала – Единого, функцио­нальным аспектом которого является Благо. Единое, манифестирующее себя как Благо, тем самым становится одновременно и нача­лом бытия для всего множества вещей, и принципом истинности, и ценностным эталоном, к которому устремляется человек в своих же­ланиях.

С формальной стороны философия становится системой относи­тельно устойчивых концептов, внутренне структурированных с по­мощью универсалий. В социально содержательном плане философия начинает все более претендовать на роль института, назначением которого является создание Единой Модели целостного континуума человеческой жизнедеятельности. Ее носителями становятся много­численные школы, проповедующие самые разнообразные учения, соперничающие между собой из-за влияния на общественную жизнь. Эти школы объединяются друг с другом в особые направления или же, наоборот, идеологически обособляются от всех иных, («враж­дебных») течений и иных мировоззренческих форм. Социальная ан­гажированность философии вынуждает мыслителей конструировать теперь абстракции особого, всеобщего рода – Категории. Для опе­рирования абстракциями, понятиями и категориями создаются такие же всеобщие правила – Принципы, способные активно контроли­ровать духовную жизнь людей и через нее властно манипулировать усложняющейся практикой социального бытия и общественного со­знания. В семиотическом плане философия становится специализи­рованной наукой, то есть профессионально организованной маши­ной, обучающей новые поколения индивидов особым знакам (всеоб­щим принципам, категориям и соединяющим их универсалиям), позволяющим аккумулировать, транслировать и модифицировать не­который общечеловеческий опыт. Такой же знаковой фигурой ста­новится и философ, уже не свободный искатель мудрости, выстра­данной в самих глубинах повседневного бытия людей, а всего лишь знаток философии, специалист по универсалиям, ученый, профессия которого создает ему некоторую дополнительную автономию по срав­нению с представителями всех других наук.

С момента возникновения первых философских систем начинает изменяться и философствование. Оставаясь всегда индивидуальной мыслительной деятельностью, философствование раздваивается как по форме своего существования, так и по типу мышления.

Одна из форм возникает внутри того сообщества единомышлен­ников («школы»), которое складывается на основе уже сложивших­ся философских систем, направлений и течений. По сути дела, эта форма философствования (назовем ее классической) становится од­ной из разновидностей общественного разделения труда, главной функцией которого является разработка тех частностей и нюансов, от которых в значительной мере зависит устойчивость концептуаль­ного ядра каждой философской системы и экстенсивное расширение сферы ее влияния. Основным отличием этой формы философствова­ния становится тот прагматически детерминированный путь, нача­лом которого является либо универсалия, либо некоторая совокуп­ность концептов, внутренняя связь которых находится под жестким контролем вполне определенных универсалий. Практические нуж­ды социума придают этой форме философствования вид господству­ющей мыслительной парадигмы, вырастающей на основе рассудоч­но-логического типа мышления, непосредственно обслуживающей политический и научный дискурс и способствующей бурному подъему «новой технократической волны» в современном мире.

Истоки другой формы философствования (будем называть ее не­классической) скрываются, как и прежде (во времена зарождения философских идей), в поиске смысловой связи между своим собствен­ным местом и внутренне переживаемой личной судьбой, с одной сто­роны, и судьбами человеческого рода в целом – с другой. Разрывы, с неизбежностью рока возникающие внутри Культуры, становятся для этой формы философствования основным, а нередко и единствен­ным предметом ее тревоги, заботы и мучительных раздумий. Ориен­тация на мифопоэтический тип мышления создает здесь возможность для своего глубокого погружения в сферу духа, для одиноких меди­таций и творческих размышлений, свободных от концептуального давления со стороны социально ангажированных философских систем. Стремление отстоять свое право на творчество, не зависящее от господствующих форм философствования, опирающихся на рассу­дочный тип мышления, проявляется в поиске не только новых кон­цептов, но (что особенно важно) еще и принципиально иных, нежели универсалии, начал, ведущих к этим концептам. Так зарождаются новые жанры философствования, способные успешно конкурировать с устаревающими философскими системами и приходить им насмену в кризисные для общественной жизни людей эпохи.

Со времен античности обе формы шли и развивались относитель­но независимыми путями, иногда сплетаясь, но чаще решительно от­межевываясь друг, от друга. Традиция мифопоэтического философ­ствования, начавшись с поэм Парменида, диалогов Сократа и «по­исков человека» Диогеном, нашла свое дальнейшее продолжение и выражение в творчестве Петрарки и Пико делла Мирандолы, Мон­теня и Паскаля, Новалиса и Гете, Достоевского и Розанова. Традиция классического философствования, в основе которого лежал дис­курсивно-логический тип мышления, имела неизмеримо больше пос­ледователей, поскольку его образцами были основательно разрабо­танные метафизические или же целостные социально-философские системы Платона и Аристотеля, Августина и Фомы Аквинского, Де­карта и Лейбница, Канта и Гегеля, Маркса и Макса Вебера. И тем не менее, двадцатый век начался с идей Ницше о необходимости радикальной переоценки не только всех ценностей, но и всей класси­ческой философии. И хотя на протяжении последнего столетия были созданы новые основополагающие системы идей Гуссерля и Витген­штейна, Николая Гартмана и Хайдеггера, век этот завершается иде­ей грядущей «смерти» всей классической философии и феноменом возрастающей популярности постмодернистских идей Фуко, Делеза, Ролана Барта, Дерриды, Батая и многих других.

Дата добавления: 2015-07-02