Устойчивые факторы 2 страница

В течение десятилетия между 1938 и 1948 годами как нацисты, так и советское правительство предпринимали попытки очистить зоны фронтира, разделяющие немцев и русских, от населения, которое они считали потенциально враждебным (а нацисты - расово нежелатель­ным). Сталин намеревался перечеркнуть итоги тысячелетней немец­кой миграции, колонизации и завоеваний путем выселения из этих районов как можно большего числа немцев. С одобрения большин­ства славянских народов и при безразличном молчании венгров и ру­мын советские войска изгнали более тринадцати миллионов человек с земель, издавна населенных немцами, включая Силезию и Восточ­ную Пруссию [33].

Если взглянуть на историю российской экспансии с точки зрения приграничных зон (фронтиров), она предстанет несравненно более сложной, чем история одностороннего внешнего натиска. Она развер­нется до масштабов бесконечной упорной борьбы за наследие рух­нувших степных и восточно-европейских империй. Эта борьба вов­лекала Россию не только в войны против держав-соперниц по ту сто­рону фронтиров, но и в войны против народов, населявших сами зоны фронтира. Поэтому российское продвижение на Кавказ, в Среднюю Азию, Сибирь и на Дальний Восток, в Приморье включало не просто кампании по подчинению племен, княжеств или ханств фронтира, но и конфликты с другими могущественными державами, преследовав­шими в тех же регионах свои имперские интересы. Русские выиграли большинство из этих войн, однако они не завладели всеми фронтира-ми, отделявшими их от китайских, персидских или османских сопер­ников. К 1904 году, когда экспансия Российской Империи достигла своего пика, вдоль ее южных границ тянулась широкая полоса много­национальных территорий, оставшихся вне российского контроля: провинция Синьцзян, иранский Азербайджан, Афганистан, турецкая Армения, которые по характеру культуры и этническому составу ко­пировали среднеазиатские и закавказские владения России. С 1920 до 1945 гг. схожий этнический фронтир, оставшийся вне советского кон­троля, существовал вдоль западных границСССР, включая латышей, эстонцев, литовцев, а также белорусов и украинцев, проживавших на территории Польши. Чехословакии и Румынии.

Существование зон фронтиров затрудняло задачу обороны стра­ны, создавало проблемы внутренней безопасности, провоцировало недовольных к бегству и вредило как экономической, так и политической интеграции. Как заметил Латтимор, народы фронтиров демон­стрировали «феномен двойственной лояльности и склонность вставать на сторону победителя» [34]. В ходе российских завоевательных войн всегда существовала опасность, что приграничные народы после пер­вого же успешного удара противника перейдут на его сторону. Так было с запорожскими казаками при Мазепе, с поляками в ходе наполеоновс­ких войн и с западными украинцами во время второй мировой войны. Начало внешних войн служило сигналом к разжиганию внутренних.

Историю последних ста лет можно рассматривать как новую фазу в борьбе за фронтиры. Возрастание промышленной и имперской мощи Германии и Японии привело к трем основным конфликтам с Россией в XX веке: войнам 1904-1905 гг., 1914-1917 и 1941-1945 гг., и каждый раз поводом к войне становился кризис в той или иной зоне фронти­ра, разделявшей три державы: на Балканах, в Маньчжурии, в Восточ­ной Европе. Военные планы Германии в ходе первой мировой войны показывают, что немецкая правящая элита намеревалась отторгнуть от России ее западные приграничные земли и вернуть ее границы к допетровскому состоянию. Соответственно целями Японии после по­беды 1905 года, как свидетельствуют ее военные планы в ходе интер­венции в Сибирь 1918-1920 гг. и авантюры Квантунской армии в 1930-х годах, было ликвидировать влияние России на северокитайском фронтире - в Маньчжурии, Монголии и Синьцзяне, а также отторгнуть от России Приморский край, если не всю Восточную Сибирь. Планы Гитлера в отношении западных регионов Советского Союза были еще более амбициозными и безжалостными, направленными ни больше ни меньше как на изгнание русских, порабощение местных народов и колонизацию этих земель немцами [35].

По тем же причинам внешняя политика российского и советского правительств была направлена на ослабление или уничтожение влия­ния Германии и Японии на пограничных территориях. Когда обстоя­тельства требовали быть осторожными, правительства выражали го­товность разделить сферы влияния или контролировать спорные тер­ритории совместно. На первом этапе, с конца 1890-х годов до 1907 года, попытки русских добиться господства в Маньчжурии и укрепить свои позиции на Балканах были сведены на нет японцами и немцами. Не теряя надежды, российское правительство стремилось путем примире­ния с Японией удержать свое влияние в северной Маньчжурии и оттор­гнуть Внешнюю Монголию от Китая. В то же время оно поддерживало Балканский союз, который вроде бы ставил своей целью изгнание турок из Европы, но одновременно должен был препятствовать распрос­транению австрийского и германского влияния на Балканах [36].

На втором этапе, с 1914 по 1922 годы, первоначальные военные пла­ны правительства Российской Империи свидетельствуют о ее намере­нии уничтожить власть Германии в восточноевропейском фронтире путем разделения империй Гогенцоллернов и Габсбургов и создания на их обломках нескольких славянских государств-сателлитов [37]. Иными словами, военные планы России были зеркальным отражением военных планов Германии и Австрии. Если бы на мирной конферен­ции России удалось настоять на своем, это просто означало бы Брест-Литовский договор наоборот. Молодая Советская республика оказа­лась слишком слаба, чтобы претендовать на контроль над погранич­ными землями по ту сторону своего собственного с таким трудом заво­еванного фронтира. Взамен она могла предложить лишь политику не­агрессивных пактов, направленных на то, чтобы предотвратить пре­вращение пограничных территорий в полигоны для подготовки новой иностранной интервенции; ее рубежи были еще слишком уязвимы.

На третьем этапе, продолжавшемся с 1917 по 1950 годы, Советс­кий Союз пытался вначале предотвратить проникновение Германии и Японии через фронтиры Восточной Европы и Восточной Азии пу­тем создания системы коллективной безопасности. После неудачи это­го плана Советский Союз взял курс на примирение со своими против­никами и раздел сфер влияния. В конце концов, будучи все же вовле­чен в войну. СССР вновь обратился к старой практике изгнания сво­их соперников с приграничных территорий. СССР стремился заме­нить их «дружественными правительствами», устанавливая границы таким образом, чтобы включить в свой состав всех тех представите­лей народов фронтира (например, украинцев и белорусов), которые все еще находились вне советского контроля, а также захватить клю­чевые стратегические пункты, такие как Петсамо (Печенга), Ханко, Кенигсберг (Калининград), Порт-Артур (Люйшунь), Дальний (Да-лянь) и Курильские острова - приобретения, которые, как надеялось правительство, наконец изменят расстановку сил в приграничных зо­нах и положат конец изменчивости российских границ. Но этот выиг­рыш в стиле «пришел - увидел - победил» оказался ошеломляюще не­долговечным. Советское влияние в Маньчжурии и Синьцзяне быстро сошло на нет. когда китайские коммунисты неожиданно одержали полную победу в гражданской войне с Гоминьданом. При Хрущеве сильные стратегические пункты - Порт-Артур, Дальний и Ханко - были возвращены обратно. В 1989 году был разрушен весь буфер из друже­ственных государств Восточной Европы, что повлекло за собой не­предсказуемые последствия для внутриполитического развития само­го Советского Союза. Японцы оказывают на современное правитель­ство России сильное давление, требуя возвращения Курил. И внут­ренние, и внешние границы бывшей Российской Империи - Советско­го Союза - вновь образованных независимых государств едва ли ког­да-либо казались более уязвимыми, чем теперь.

Поликулыпурное общество. С проблемой «пористых» границ тес­но связана проблема поликультурной структуры Российской Импе­рии. По мере того как Россия ради приобретения новых ресурсов и обеспечения безопасности расширяла свои границы, она постепенно стала представлять собой пояс экстерриториальных блоков, окружав­ший внутреннее ядро. Это «ядро» к концу императорской эпохи населя­ли великороссы, хотя их доля в составе населения империи существенно снизилась. Эти культурные сообщества никогда не были в полной мере ни поглощены, ни ассимилированы великороссами. Таким образом, уг­роза безопасности государства исходила не только от народов фронти­ра, но и со стороны целых сообществ, которые зачастую лелеяли мечты о государственной независимости, как бы глубоко эти мечты не были по­гребены. Двойственность их исторически сложившегося статуса была взрывоопасной. Она существенно воздействовала как на внешнюю, так и на внутреннюю политику. С одной стороны, сопротивляясь ассимиля­ции, эти разнообразные культурные сообщества затягивали и усложня­ли процесс государственного строительства. Оглядываясь назад с высо­ты XX века, мы можем констатировать, что этот процесс так и не был завершен. Иногда он приостанавливался; иногда обращался вспять или казался безнадежно зашедшим в тупик. С другой стороны, поликультур­ный характер государства глубоко воздействовал на взаимоотношения Центральной власти с внешним миром. Конфликты тех или иных этно-территориальных блоков с центральной властью приобретали междуна­родный масштаб. Население регионов, вовлеченных в борьбу, обраща­лось с мольбой об избавлении - в чем бы оно ни заключалось - к иност­ранным державам. Восстания внутри государства превращались в повод Для иностранного вмешательства или даже интервенции. Грань между административным управлением и дипломатией, между внешней и внут­ренней политикой часто становилась зыбкой.

Поликультурный характер российского государства был следстви­ем особых взаимоотношений с коренным населением тех территорий, йа которые распространялась российская экспансия. Обращение ев­ропейских колонизаторов с американскими индейцами или немцев с ^реями во время второй мировой войны резко отличалось от того, rbk вели себя с завоеванными народами и российское государство, и Российские переселенцы: они не пытались ни выселять, ни уничтожать коренное население. На то существовали три причины. Во-первых, государственная политика прикрепления крестьян к земле, а затем и к помещику, иными словами, крепостное право, существенно замедля­ла переселение россиян на вновь приобретенные земли. С середины XVII века до конца XIX века, согласно правительственным указам. освоение новых земель в большинстве своем осуществляли казаки. расселенные на приграничных землях, или даже иноземцы, пригла­шенные из-за рубежа и обосновавшиеся преимущественно в юго-за­падных степях и Нижнем Поволжье. Во-вторых, важнейший институт культурной ассимиляции в допетровской России, православная цер­ковь, не проповедовала насильственного обращения иноверных. В лучшем случае отношение церкви к насильственному обращению было безразличным; и сама церковь действовала на этом поприще не слиш­ком эффективно, даже когда государство перешло к более решитель­ной политике ассимиляции (вначале - при Петре I, затем, после долго­го перерыва, при Екатерине II, и, наконец, в начале XIX века) [38]. В-третьих, Россия никогда официально не придерживалась политики этнической или расовой исключительности. Со времен первых кон­тактов Киевской Руси с кочевниками препятствий для заключения браков между представителями высших классов разных этнических и расовых групп никогда не возникало. Вместо того. чтобы подрывать могущество и влияние местной знати - естественных лидеров поко­ренных империей культурных сообществ, - российское государство стремилось даровать им равное положение среди дворянства импе­рии, зачастую предусматривая для них особые привилегии, которые способствовали сохранению местных культурных традиций. Такая политика кооптирования элиты продолжалась на протяжении всего существования Московской и императорской России и распростра­нялась на татарскую, прибалтийскую и грузинскую знать, а также на казацкую старшину. Лишь в последние полвека существования мо­нархии, когда империю захлестнула волна великорусского национа­лизма, власть начала отступать от этой просвещенческой позиции. Но даже тогда аристократия все еще считала предметом гордости свое происхождение, часто уходившее корнями к литовским, польским. татарским, грузинским, прибалтийским, немецким и другим родам. Возможно, что именно дворянский космополитизм смягчил крайние проявления русского национализма на рубеже XX века. Но он также помог узаконить поликультурный характер государства [39].

Подобным образом, начиная с середины XVII века, российские правители выработали множество легальных способов спровоциро­вать добровольное присоединение новых территорий к империи или усмирить покоренный народ. Приверженцы школы «российской уг­розы» часто забывают о том, что экспансия императорской России на территории, населенные другими народами, часто проходила при под­держке или с молчаливого согласия местной знати. Так было в Фин­ляндии, где на протяжении всей второй половины XVIII века были сильны пророссийские и антишведские настроения; в Прибалтике, где немецкая знать сопротивлялась внедрению шведского земельного за­конодательства и совместно с Петром Великим строила планы свер­жения королевской власти; на Украине, где Богдан Хмельницкий и его казацкая старшина принесли присягу верности православному царю, чтобы избежать подчинения польской шляхте; в Грузии и Ар­мении, где братские православные народы искали защиты России от исповедующих ислам Османской империи и Ирана; и в степях Сред­ней Азии, где три казахских жуза приняли российское подданство во избежание завоевания джунгарами. На протяжении XVIII века в Польше, а точнее среди ее литовских князей, существовала «русская» партия, которая, по меньшей мере, искала поддержки Российского государства в своей борьбе против засилья католической церкви. Про-российская партия возродилась в Польше даже в конце XIX века.

После перехода под царское покровительство форма отношений меж­ду центром и вновь присоединенными территориями часто оставалась либо неясной, либо спорной. Эта проблема впервые возникла в связи с крайне противоречивым решением Переяславской Рады 1654 года о при­соединении Украины к Московскому государству. Этот договор не имел аналогов в практике международного права, и, по понятным причинам, истолкование его точного смысла стало предметом беско­нечных споров среди юристов и историков. Но каковы бы ни были первоначальные намерения русского правительства, впоследствии оно упорно сводило на нет казацкие привилегии. Прошло полтора века, и Екатерина II вообще ликвидировала гетманское правление и распро­странила на Украину стандартные административные порядки Рос­сийской Империи [40].

Отношения с другими экстерриториальными блоками, например с Башкирией, отличались отчаянным сопротивлением, которое коренные народы оказывали присоединению или ассимиляции. На протя­жении полутора веков башкирский народ неоднократно предприни­мал вооруженные акции протеста. В период между 1661 и 1774 года­ми сопротивление вылилось в три крупномасштабных восстания; время от времени возникала даже угроза, что к джихаду против невер­ных присоединится Османская империя [41]. Начиная с третьего раздела Польши и вплоть до заката Российской Империи, одно за другим вспыхивали польские восстания: в 1794, 1830-1832, 1846, 1863 и 1905 годах, что прямо или косвенно влияло на внешнюю политику царского правительства. Восстание 1863 года, в частности, повлекло за собой вмешательство европейских держав и угрозу французской интервенции [42].

Процесс административного присоединения разделенных польских земель к территории Российской Империи был прерван вначале На­полеоном, создавшим в 1807 году Герцогство Варшавское, а затем Венским конгрессом 1814-1815 гг., на котором было принято решение об образовании Царства Польского под конституционные гарантии России. После польского восстания 1830-1832 гг. на смену польской конституции пришел Органический Статут, превративший автономию во внешнюю видимость; после же подавления восстания 1863 года с Царством Польским стали обращаться, как с обычными губерниями империи. Там не было введено земское самоуправление, чтобы избе­жать преобладания поляков в местной администрации; закон 1907 года о выборах в Государственную Думу также содержал особые пункты, дискриминационные по отношению к польскому населению империи.

После начала первой мировой войны, в 1914 году, вопрос о зако­нодательном статусе польских земель был вновь открыт для обсужде­ния и вызвал острую дискуссию внутри царского правительства. Как и следовало ожидать, министры не пришли к согласию по данному вопросу: решение так и не было найдено, когда крах империи прервал затянувшиеся дебаты [43]. Польский вопрос, конечно, представлял собой крайний случай; но аналогичные государственно-правовые кри­зисы имели место и в истории отношений центра с прибалтийскими губерниями, Финляндией, Кавказом и Средней Азией [44].

В процессе государственного строительства российским правите­лям пришлось столкнуться с более широким спектром политических культур, начиная от европейских культур Польши и Прибалтики до степных культур Средней Азии, чем какой-либо другой поликультур­ной стране. Частые договоры между российским правительством и зависимыми народами, в особенности соглашения с башкирами и ка­захами, были в высшей степени двусмысленны и зачастую расторга­лись или пересматривались той или другой стороной. В контексте куль­туры кочевников присяга на верность и признание вассальной зави­симости выступали не как нерушимые обязательства, а лишь как воп­рос временной выгоды. Признавая культурное своеобразие своих под­данных, но нетвердо представляя себе, какие методы управления ими будут наиболее эффективны, правительство империи проявляло не­последовательность, отдавая данные территории под юрисдикцию различных бюрократических ведомств: от Министерства иностран­ных дел и Военного министерства до Министерства внутренних дел [45]. На закате Российской Империи среднеазиатские оазисы Хива и Бухара все еще считались вассальными государствами, и Россия от­носилась к ним, как метрополия к своей колонии. Таким образом, в отличие от практики европейских колониальных империй, основан­ных на морском господстве, и даже от опыта освоения Соединенными Штатами территорий за р. Миссисипи (несмотря на некоторое внеш­нее сходство), Российская Империя уникальным, калейдоскопическим образом сочетала государственное строительство с колониальным правлением.

Культурная гармония и идейная сплоченность представлялись та­кими же основополагающими факторами стабильности и безопасно­сти государства, как и его административно-правовое единство. На­чиная со взятия Казани в XVI веке, каждое последующее завоевание вновь и вновь ставило на повестку дня вопросы аккультурации и ас­симиляции. До какой степени можно было осуществлять политику ру­сификации покоренных народов, не рискуя при этом вызвать вспыш­ку волнений? Какую степень культурного плюрализма можно было допустить, не подвергая угрозе внешнюю безопасность страны? Раз­рабатывая свою «национальную политику», Россия вновь не смогла четко разделить сферы «иностранных» и «внутренних дел». Пробле­ма осложнялась еще и тем, что культурную политику надо было раз­рабатывать, когда процесс государственного строительства еще не завершился. Речь тут не шла о выработке политической линии в пре­делах сложившейся государственной системы (как в случае Англии, Шотландии и Ирландии, ставших после унии 1707 года Соединенным Королевством) или об ассимиляции отдельных лиц и целых этничес­ких сообществ, физически оторванных от своей родины, как это было в США (хотя американский вариант решения оказался гораздо менее Удовлетворительным, чем ожидалось изначально). Русским приходи­лось проводить ассимиляцию народов, проживающих на своих искон­ных территориях и зачастую отделенных от своих соплеменников и единоверцев лишь «пористыми» зонами фронтира или искусственно проведенными пограничными линиями.

Многочисленные российские (и советские) правительства, начиная с XVIII века и до сегодняшнего дня, разработали не меньше десятка вариантов «национальной политики», часто принимая во внимание возможный резонанс, который такая политика вызовет за рубежом. При этом замысел и практическое осуществление национальной политики не всегда отличались последовательностью. Можно выделить три возможных варианта - или три уровня - культурной интеграции, выстроив их по степени глубины и интенсивности: идеологическая ассимиляция, обрусение, русификация [46]. Идеологическая ассими­ляция в дореволюционной России означала обращение в православие и воспитание преданности правящей династии. В Советском Союзе она стала означать принятие государственной политики модерниза­ции (в организационных формах, предложенных Коммунистической партией), проведение индустриализации и коллективизации сельско­го хозяйства. Обрусение представляет собой процесс превращения русского языка и, до некоторой степени, русской культуры в домини­рующую форму дискурса и идентичности. Русификация означает пси­хологическую трансформацию в «русского» на личностном уровне.

С другой стороны, можно выделить и три уровня сопротивления ассимиляции в любых ее формах. Это были: пассивное сопротивление или уход в культурную изоляцию; затем - активная защита или даже экспансия национальных культурных институтов (включая церковь, школы, частные объединения и полуподпольные организации); и, на­конец, открытое восстание. Степень ассимиляции или сопротивления ей зависела от множества факторов: исторической памяти о былой не­зависимости; культурной дистанции между местным населением и рус­скими; а иной раз - и от реакции международного сообщества. В после­днем случае жесткая ассимиляционная политика могла вызвать резкую реакцию за рубежом или, по крайней мере, усложнить взаимоотноше­ния России с другими странами. Именно таким образом русские спро­воцировали осложнение отношений с Османской империей своим об­ращением с башкирами в XVII веке; с французами - своей политикой по отношению к полякам в середине XIX века; и с Соединенными Шта­тами - своей политикой по отношению к евреям в начале XX века и вновь после 1967 года. Во всех трех случаях правительство - оправдан­но или нет - верило, что имеет право усомниться в лояльности этничес­кого меньшинства, которое оказывает сопротивление русификации или идеологической ассимиляции, поддерживает подозрительные или про­тивозаконные контакты с соотечественниками за пределами страны и представляет собой «угрозу безопасности». Призывы иностранных дер­жав проявлять терпимость расценивались как неправомерное вмеша­тельство во внутренние дела России. Своеобразный характер поликуль­турного государства порождал сомнения при решении вопроса о том. какое место приличествует России в международной системе государств.

В настоящее время внутриполитическая стабильность и внешняя безопасность бывшего Советского Союза - или нового Российского государства как поликультурной системы - вновь оказались под угрозой. В начале 1990-х годов кардинальные государственно-правовые проблемы, касающиеся формы, структуры и - что весьма символично - самого названия СССР, привели к заключению первой (как можно надеяться) серии договоров между девятью из пятнадцати бывших советских республик, стремящимися установить взаимоотношения совершенно нового типа. Одновременно ведутся бурные споры о сущ­ности русского национального самосознания. Вопрос национальной идентичности значительно усложняется из-за существования в преде­лах России небольших национальных анклавов, официально состав­лявших в советские времена шестнадцать автономных республик (АССР). В Грузии конфликты вокруг вопросов национальной иден­тичности уже привели к формированию очага гражданской войны между грузинами и осетинами. Возможность превращения террито­рии бывшего Советского Союза в арену крупномасштабных войн вызывает глубокую обеспокоенность Европейского Союза. Сейчас предпринимаются лихорадочные попытки выработать действенные способы интеграции зарождающейся государственной структуры -какую бы форму она не приняла - в международное экономическое и политическое сообщество. Но в прошлом и это было трудноразреши­мой проблемой из-за маргинального культурного положения Россий­ского и Советского государства.

Маргинальный характер культуры. Четвертым из устойчивых фак­торов, с которыми приходилось иметь дело российским правителям при выработке внешнеполитического курса, является маргинальный характер культуры [47]. Начиная с возвышения Москвы в XV веке, Российское государство располагалось, как географически, так и в культурном плане, на периферии трех великих культур: Византийс­кой империи на юго-западе, католического Запада, мусульманского Мира на юго-востоке. (Применительно к более позднему периоду, учи­тывая переход от религиозной культурной идентичности к светской, наименования двух различных христианских культур можно заменить общим понятием «Европа»). Еще до возникновения централизован­ного Российского государства русский народ и его предки - восточ­нославянские племена - уже имели длительную предысторию отноше­ний с этими тремя культурными регионами. Войны чередовались с Торговлей, заключением браков между представителями элиты, культурными заимствованиями. Подвергаясь неприятельским вторжени­ям, утрачивая часть своих территорий, даже переживая завоевание или Попадая в культурную зависимость, русские тем не менее никогда не были полностью абсорбированы ни одной из этих трех граничивших с ними великих культур. Они отбили вооруженный натиск латинско­го Запада и сопротивлялись попыткам Рима обратить их в католиче­ство; они избежали политического подчинения Византии; и, даже ут­ратив политический суверенитет, они отстояли от монголо-татар свою культурную независимость. Именно за этот долгий период конфлик­тов, эпизодических или же интенсивных, который продолжался более шести столетий и предшествовал образованию объединенного Россий­ского государства, во многом сложилось отношение россиян к внеш­нему миру.

Когда Москва вела свои первые битвы за богатство и безопасность в окружавших ее зонах фронтира, ее правители стремились подтвер­дить легитимность своей власти, заявив о своих правах на политичес­кое и культурное наследие трех прилегающих регионов. Русские цари хотели бы, чтобы Москву воспринимали и как часть Европы, и как наследницу Византии, и как преемницу Золотой Орды. Осуществляя свою внешнюю политику, они примеряли маски то государя эпохи Ре­нессанса, то базилевса, то хана [48]. Во внешней политике эти роли не всегда сочетались гармонично, а во внутренних делах цари представ­ляли собой нечто большее, чем простую сумму трех разных образов. Но игнорировать хотя бы одну из этих культур или отвергнуть ее как совершенно чуждую было невозможно - это повлекло бы за собой се­рьезные политические последствия.

В допетровской России маргинальный характер культуры особен­но явно проявлялся в самом стиле российской дипломатии, способах доказать легитимность своего правителя на международной арене или оправдать свою имперскую политику, а также в обращении с инозем­цами. Во второй половине XV века, когда Москва уже готова была сбро­сить как иго религиозной зависимости от Византии, так и политичес­кую зависимость от Орды, она выработала и усвоила науку «двойной дипломатии». Она применяла один свод правил и язык дипломатии в отношениях с европейцами, а другой - в своих контактах со степными сообществами. Со временем правители России стали отдавать предпоч­тение «ренессансной дипломатии» в западном смысле слова, что озна­чало равные и братские отношения с соседями взамен той политики неравноправных, иерархических взаимоотношений, которая была ха­рактерна как для Византии, так и для монголо-татар [49]. Правда, рос­сийские правители не всегда могли легко отделить друг от друга тот дипломатический протокол и практику, которые следовало применять в Европе, от тех, которые предназначались для взаимоотношений со степняками; это порождало недоразумения, а иногда навлекало на рос­сийских правителей обвинения в лицемерии [50].

Строя свои взаимоотношения с государствами - преемниками Зо­лотой Орды, русские овладели искусством выдвигать там «своих» претендентов на трон или поддерживать в лагере противника «рус­скую партию». Первым образцом такой политики стало создание Касимовского царства в середине XV века; эту практику довел до со­вершенства Иван IV в своих взаимоотношениях с Казанским ханством. Впоследствии подобную тактику применяли неоднократно: наиболее яркими примерами была политика России по отношению к Польше в течение XVII - XVIII веков; к Швеции - в XVIII веке и по отношению к трем казахским жузам - в XIX веке.

Первоначально выдвинутая Лениным концепция существования независимых компартий была в корне пересмотрена Сталиным, пос­ледним из «степных» политиков. За время его пребывания у власти зарубежные коммунистические партии приобрели все отличительные особенности дореволюционных «русских партий». Он с готовностью использовал их как пешек в борьбе за приграничные земли (особенно при соперничестве с такими державами, как Турция, Иран, Китай), а при необходимости жертвовал ими ради интересов Советской России.

Неразборчивое следование канонам «степной» политики вызыва­ло нарекания со стороны европейских государственных деятелей и дипломатов с самого начала их взаимоотношений с Российским госу­дарством. Русские вели себя некорректно; они либо нарушали запад­ный дипломатический этикет, либо навязывали иностранцам свой собственный; они игнорировали международные нормы суверените­та. Когда впервые в истории Иван IV использовал азиатские войска в качестве вспомогательной силы в Ливонской войне, волна негодова­ния захлестнула все европейские страны. Жестокий характер военных Действий был воспринят как свидетельство варварства московитов и их безразличия к установленным правилам ведения войн. За этим не­замедлительно последовало исключение Московии из числа участни­ков международного съезда в Щецине 1570 года, куда, чтобы устано­вить свободное судоходство на Балтийском море, были приглашены йсе заинтересованные державы. Тогда же имена московских князей и Царей не были включены в дипломатический реестр христианских государств («Ordo regnum christianorum») [51].

Дата добавления: 2015-06-27