VII. Идеология аmepиканизма и внешняя политика 1 страница

Внешняя политика того или иного государства определяется множеством детерминант, включая уровень социально-экономического и общественно-политического развития. географическое положение страны, ее национально-исторические традиции, цели и потребности обеспечения суверенитета и безопасности и т. д. Все они в переложении на внешнюю политику фокусируются в концепции национального интереса. Можно сказать, что реальные, объективные национальные или государственные интересы, затрагивающие суверенитет, территориальную целостность, принцип невмешательства во внутренние дела и т. д., составляют главный движущий фак| тор внешнеполитической деятельности государств и реализации международных отношений. При формулировании национальных интересов и принятии на их основе тех или иных внешнеполитических решений руководители государств учитывают объективные экономические, политические, географические и иные факторы, внутриполитические интересы, политические маневры различных, социально-политических сил, заинтересованных групп, организаций и т. д. Учитываются также и возможные реакции на эти решения на международной арене со стороны тех государств, которые они так или иначе затрагивают.

Столкновение реальных интересов порождает реальные конфликты, но реальные конфликты на международной арене могут быть вызваны и на основе так называемых ложно понятых и превратно сформулированных национальных интересов или соображений национальной безопасности.

Примером может служить развязанная Соединенными Штатами вьетнамская война, когда обширные районы земного шара были объявлены зонами национальных интересов Америки.

Таким образом, главной детерминирующей силой внешнеполитической деятельности является национальный или государственный интерес. Но сама концепция национального интереса пронизана ценностными нормами и идеологическим содержанием. В формулировании обеих категорий интересов и в формировании внешнеполитической стратегии, призванной их реализовать, немаловажное значение имеет система ценностных ориентаций, установок, принципов и убеждений государственных деятелей, то, как они воспринимают окружающий мир и как оценивают место своей страны в ряду остальных государств, составляющих мировое сообщество. В значительной степени важнейшие нормативные элементы, определяющие содержание и направленность системы убеждений людей, в том числе и государственных деятелей, принимающих политические решения, обеспечивает идеология.

Поэтому очевидно, что большое значение для понимания внешнеполитических реалий современного мира приобретает вопрос о соотношении идеологии и внешней политики, роли идеологии в формировании и реализации внешнеполитической стратегии того или иного государства.

Среди обществоведов — как наших, так и западных — утвердилось мнение, согласно которому государства с различными общественно-политическими системами и режимами проводят свой внешнеполитический курс в соответствии с преобладающими в каждый конкретный исторический период в их идеологическом арсенале установками и ориентациями. Как отмечает профессор университета Уппсала, сотрудник Шведского института международных проблем в Стокгольме В. Карлснес, согласно этому взгляду, внешняя политика государства по своей сущности представляет собой выражение его особой идеологии, и такая политика в том или ином смысле составляет «идеологическую экстраполяцию его институтов и базовых ценностей на международную арену»¹. Сторонники этой точки зрения считают, что каждый режим — демократический, автократический, коммунистический, социал-демократический и т. д.— проводит собственную внешнюю политику в соответствии со своими идеологическими установками. Это положение приобрело значительную убедительность в условиях раскола современного мира на два противоположных лагеря — социализм и капитализм, отождествляемых прежде всего с

СССР и США. «Долгосрочный характер и исключительная потенциальная опасность конфликта между Востоком и Западом,— писали, например, американский исследователь Д. Азраэль, западноберлинский исследователь Р. Левенталь и бывший посол Японии в СССР Т. Накагава в докладе, составленном под эгидой «Трехсторонней комиссии»,— вытекает из того факта, что этот конфликт соединяет в себе соревнование двух сверхдержав современного мира и "идеологический конфликт" между противоположными политическими, экономическими и социальными системами, основанными на фундаментально различных ценностях. Именно благодаря такому сочетанию конфликт между Востоком и Западом на протяжении длительного времени является осью современного мира»².

В чем же состоит суть этого «идеологического конфликта» и как он отражается на характере советско-американских отношений? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим основные идеологические установки США и Советского Союза в их экстраполяции на внешнюю политику. В идеологическом оформлении внешнеполитической стратегии Вашингтона важную роль играет феномен «американизма», составной частью которого является концепция «американской исключительности», которая, как выше говорилось, прошла длительную эволюцию и в своих крайних проявлениях превратилась в идеологию американского национализма. Как можно убедиться из материала гл. IV данной работы, подход, основанный на концепции американской исключительности и других подобных ей концепциях, исключает возможность реалистической оценки социальных, политических и иных факторов, детерминирующих и регулирующих отношения между государствами. Отвергая саму мысль о каком бы то ни было компромиссе, этот подход не оставляет места для тех, кто занимает нейтральную позицию, он предполагает перевод всех конфликтов на язык противопоставлений «мы—они», «друг— враг» и т. д.

С самого своего возникновения идея американской исключительности экстраполировалась сначала на Западное полушарие, а затем и на весь мир. Но после Великой Октябрьской социалистической революции своеобразной ее оборотной стороной и в то же время важнейшим интегральным компонентом стали миф о «советской угрозе» и «образ врага» в лице Советского Союза. Уже на заре Советской власти руководители США заявили, что новая республика — это «ненормальное» государство, не признающее общепринятые «правила международной игры», стремящееся к мировой революции и экспансии для реализации принципов коммунистической идеологии и поэтому представляющее угрозу всеми миру.

Подхватив эти инсинуации и игнорируя тот факт, что Советское правительство во главе с В. И. Лениным с первых дней своего существования провозгласило принципы мирного сосуществования, будущий президент США Г. Гувер еще в марте 1919 г. обосновывал необходимость непризнания Советской власти следующими доводами: «Существует опасность того, что большевистские центры, возбужденные сейчас большими эмоциональными надеждами, предпримут широкие военные крестовые походы в стремлении навязать свои доктрины другим беззащитным народам»³.

До второй мировой войны американская буржуазия усматривала в Советском Союзе главным образом идеологическую угрозу устоям капиталистической системы. Сыграв главную роль в разгроме гитлеровской Германии, Советская Армия показала, что она способна преградить путь любому агрессору. «До войны,— пишет в этой связи Дж. Кеннан, — Вашингтон имел дело с Советским Союзом прежде всего как с революционной политической силой, теперь же он вынужден был иметь с ним дело и как с великой военной державой, неожиданно возникшей на самом острие новой сферы собственных американских военно-политических интересов»⁴. И действительно, укрепив свое военно-политическое могущество, СССР в послевоенный период с самого начала не выступал против законных интересов США, его усилия были направлены на то, чтобы решительно воспрепятствовать любым имперским и гегемонистским амбициям. Правящий класс США усмотрел в этом «вызов» со стороны Советского Союза его целям и интересам, самой идее «американского века». Американская буржуазия четко осознала, что отныне главным препятствием на пути реализации ее имперских, гегемонистских устремлений является Советский Союз. В мифе о «советской угрозе» окончательно оформились как бы два взаимодополняющих друг друга слоя: идеологический и военно-политический. В итоге, в послевоенные десятилетия миф о «советской угрозе» приобрел свои, так сказать «классические» формы.

В соответствии с концепцией американской исключительности и мифом о «советской угрозе» внешняя политика Вашингтона строилась на всепоглощающем антикоммунизме и универсализме «теории домино», согласно которой защита мира и свободы составляет неразделимое единство и что угроза со стороны коммунизма какой-либо одной части свободного мира представляет собой угрозу всему свободному миру. Таким образом, Америка, убежденная в непогрешимости своих идеалов и благородстве своих целей, брала на себя ответственность за безопасность и свободу все новых и новых стран земного шара и шла по пути экспансии, которая привела ее в конечном счете во Вьетнам.

Для оправдания такой политики, как свидетельствует Дж. Кеннан, была поставлена задача в лице Советского Союза создать образ «абсолютно бесчеловечного и злобного противника», наделенного злостными намерениями уничтожить общественно-политическую систему США. «Нет нужды,— подчеркивал Кеннан,— задаваться вопросом: почему он (СССР.—К. Г.) должен предпринять какие-либо враждебные действия или намереваться предпринять их. Достаточно того, что он обладает силой, чтобы предпринять их... Таким путём образ абсолютно бесчеловечного, злобного противника формировался отнюдь не из целей военной безопасности. Этот образ создавался ежедневно, еженедельно, из месяца в месяц, из года в год, до тех пор пока он не вошел в плоть и кровь, пока не стал повседневным спутником тех, кто культивировал его. И любая попытка с чьейлибо стороны отрицать реальность этого образа воспринимается как акт измены или легкомыслия. Тем самым манекен Советского Союза, созданный военными, заменил реальный образ, и. на нем основывалась глобальная стратегия США и американские военные усилия» ⁵.

При этом мнимую агрессивность Советского Союза пытались вывести из самой сущности социализма, который, мол, не приемлет статус кво и постоянно толкает советский режим привести остальной мир в соответствие со своими ценностями «посредством революции». В послевоенный период подобные установки в тех или иных формах нашли отражение в зигзагах внешнеполитической стратегии, в важнейших внешнеполитических доктринах и программах Вашингтона — от «доктрины Трумэна» и «Плана Маршалла» до «доктрины массированного возмездия», и «отбрасывания коммунизма», «реальной политики» Никсона Киссинджера и риторики Дж. Картера относительно «защиты прав человека».

Как отмечает известный специалист по международным отношениям С. Хоффман, в послевоенный период американцы воспринимали противоречия между США и СССР в «противоборствующем, почти шизофреническом свете». Господствовала тенденция интерпретировать любые действия противной стороны как «часть хорошо продуманного и широкого плана», направленного против США. Например, корейская война рассматривалась как прелюдия к нападению СССР на Западную Европу, а кубинский кризис — как прелюдия к захвату Западного Берлина. При этом, писал Хоффман, приписывая противнику всякие козни, «мы, американцы, в действительности не ставили под вопрос наше моральное и материальное превосходство» Очевидно, что в основе такой позиции лежал тот же «чернобелый» подход, при котором все люди делятся на «хороших парней» и «плохих парней», а в сфере международных отношений все страны — по тому же принципу — на «хорошие» и «плохие» (разумеется, «хорошие парни» — американцы). Все события в мире рассматривались через призму этого деления. В случае, если «плохие парни» не подчиняются и, более того, ставят препоны на пути «хороших парней», т. е. Америки, им приписывались различные козни и заговоры. Как отмечает английский политолог левой ориентации Дж. Кригер, «Pax Americana давал Соединенным Штатам возможность контролировать институциональные рамки... координации мировой (капиталистической) экономики в соответствии с американскими политическими целями». К тому же США использовали миф о «советской угрозе» для «дисциплинирования» союзников и обеспечения своей гегемонии в капиталистическом мире. Во внутриполитической сфере реализация кейнсианских принципов регулирования экономики и «государства благосостояния» давала возможность обеспечить сравнительно высокие темпы экономического роста и путем уступок трудящимся добиться классового компромисса и относительной стабильности существующей системы.

По крайней мере до тех пор, пока вьетнамская война не сигнализировала конец бесспорного геополитического превосходства, кейнсианство обеспечивало подходящее равновесие внутри страны для поддержания доминирующего положения на международной арене. В последующий период взаимосвязь между целями внутренней политики и международными геополитическими проектами становились все более трудными. К периоду президентства

Дж. Кеннеди Pax Americana уже подходил к концу. Становился все более очевидным тот факт, что многие внешнеполитические установки Вашингтона периода «холодной войны», на которых были построены теории американской исключительности и Pax Americana становятся анахронизмом. К тому времени впервые в истории США фактор неуязвимости их территории потерял силу. Ликвидация атомной монополии США поставила их перед реальной угрозой полного уничтожения в случае развязывания ими войны против стран социалистического содружества. В этих условиях многие реалистически мыслящие деятели из правящих кругов США были вынуждены признать необратимый характер происходящих в мире сдвигов и необходимость пересмотра ряда наиболее одиозных догм внешнеполитических доктрин американской буржуазии, В сознании широких слоев населения выкристаллизовывался новый по сравнению с предшествующим периодом, анти интервенционистский образ мышления. Они начинали сознавать пагубность установок правящих кругов страны на то, чтобы США любой ценой оставались «державой номер один», «самой сильной нацией в мире». Все более растущую поддержку в общественных настроениях встречала идея отказа от политики «холодной войны» и углубления разрядки международной напряженности. Усиливалось понимание того, что путь к безопасности и миру лежит не через противоборство с мнимой «советской угрозой», а через улучшение отношений США с Советским Союзом, через разрядку напряженности между Востоком и Западом.

Однако, начиная с середины 70х годов в общественно-политической жизни страны и массовом сознании стали прослеживаться иные тенденции. Идея американской исключительности и особой миссии Америки в мировой истории в той или иной степени использовалась всеми послевоенными администрациями США в качестве важнейшего компонента идеологического обоснования внешнеполитического курса. Но в силу целого комплекса причин, которые довольно подробно проанализированы в нашей литературе, хождение теории американской исключительности приобрело беспрецедентные масштабы при Р. Рейгане, особенно в период первого срока его пребывания у власти. Здесь отметим лишь то, что события 70х годов на международной арене — поражение в Юго-Восточной Азии, неудачи американской дипломатии в Африке и Латинской Америке, Иранская революция, Афганистан и др.— оставили глубокую печать на национальной психологии американцев, вызвали чувство «оскорбленной национальной гордости» и «национального унижения», стали как бы символом утраты Соединенными Штатами былой мощи на международной арене. Такое убеждение еще более усиливалось официальным признанием паритета между СССР и США в области стратегических ядерных сил. Подобное обстоятельство окончательно развенчало идею о географической изолированности Североамериканского континента от возможных театров военных действий, которая на протяжении почти всей истории Америки жила в сознании американцев.

Все это порождало у разных слоев населения и социально-политических сил те или иные формы социально философской, идейно-политической и социально-психологической реакции. Часть реалистически мыслящих кругов начала сознавать необходимость отказа от притязаний Америки на военное превосходство и мировую гегемонию и достижения разрядки напряженности между США и СССР. Однако для значительной части правящего класса США признание этой реальности оказалось трудным, а то и недостижимым делом. Под надуманным предлогом «ракетного отставания» Америки от Советского Союза, «бреши в ракетных вооружениях», «окне уязвимости» и т. д. с середины 70х годов были предприняты широкомасштабные усилия для подрыва разрядки. «Если не обратить процесс ослабления Америки вспять,— сетовал один из ведущих идеологов рассматриваемой фракции американской буржуазии Н. Подгорец,— результат может быть один: политическое и экономическое подчинение Соединенных Штатов превосходящей советской силе»⁷.

Обращает на себя внимание своего рода деидеологизация мифа о «советской угрозе», который насквозь пронизан идеологическим содержанием. Н. Подгорец, И. Кристол и другие идеологи консервативных и правых сил подчеркивали, что Америка участвует не только в великодержавном соперничестве с Советским Союзом, но и в идеологической борьбе с коммунизмом. «Рассматривая Советский Союз как конкурирующую сверхдержаву, с которой мы можем заключить прочные мирные соглашения вместо того, чтобы представить его как коммунистическое государство, враждебное нам по своей природе и пытающееся распространить свое правление и свою политическую культуру на все более обширную часть мира,— писал Н. Подгорец,— администрация Никсона, Форда и Картера лишили советско-американский конфликт его морального и идеологического измерения, ради которого правительство может обоснованно потребовать жертв, а народ — с готовностью принести их»⁸.

Показательно, что Рейган с самого начала претендовал на некое «моральное перевооружение мира» путем экспорта и утверждения повсюду идеалов американизма. Обосновывая необходимость дальнейшего наращивания гонки вооружений, Рейган всерьез утверждал, что Америке предназначено руководить миром и даже спасти «больное человечество» от грозящих ему опасностей. Он считал. что коммунизм и Советский Союз обречены, уже в силу того, что они не приемлют бога. Поэтому, неудивительно, что, рисуя мир в мрачных пророческих тонах, как арену борьбы между добром и злом, между справедливостью и несправедливостью, Рейган окрестил Советский Союз «злом в современном мире», «империей зла». Когда в мире есть такое «зло», утверждал он, по велению священного писания и Иисуса Христа мы должны противиться ему всеми силами. С этой точки зрения примечательно. что в рейгановской администрации первого срока довольно влиятельные позиции занимали деятели типа Р. Аллена, Р. Пайпса и др., которые считали, что в мире нет места одновременно для американцев и русских, что «либо русских надо разгромить, либо русские должны капитулировать».

Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что идеологизация внешней политики США со второй половины 70х годов в совпавшее с ней по времени обострение советско-американских отношений были тесно взаимосвязаны. дополняли и усиливали друг друга.

Немаловажную роль в подогревании взаимного недоверия и подозрительности между США и СССР сыграла и чрезмерная идеологизированность внешней политики нашей страны, выразившаяся прежде всего в не совсем продуманной экстраполяции основных положений Марксовой теории классовой борьбы на сферу международных отношений. У нас долгое время господствовал взгляд, согласно которому с образованием Советского государства классовая и, соответственно, идеологическая борьба перешагнула государственные границы и приобрела международный характер в форме борьбы между двумя общественно-политическими системами. Эта идея по сути дела противоречила ленинской концепции мирного сосуществования капитализма и социализма и в течение длительного исторического периода, как отмечает Э. Поздняков, явно или неявно допускала возможность экспорта революции и контрреволюции в другие страны и, следовательно, вмешательства во внутренние дела других стран, что противоречило международно-правовым нормам.

Американские деятели правоконсервативной ориентации, требующие от СССР изменения его общественно-политической системы не случайно столь настойчиво вменяли нам в вину то, что мы поставили идеологию марксизма-ленинизма на службу своих государственных интересов для территориальной экспансии и проталкивания пролетарской революции на мировой арене.

Коминтерн, созданный в обстановке революционного подъема в европейских странах, мыслился его основателями в качестве штаба надвигающейся мировой революции. Более того, среди деятелей Советского государства и Коминтерна были и такие, которые говорили о правомерности распространения революции путем «красной интервенции». Однако реальности жизни оказались значительно сложнее подобных теорий, и Советскому Союзу пришлось буквально завоевать себе право на существование в капиталистическом окружении. На своем XX съезде, отвергнув тезис о неизбежности новой мировой войны, КПСС провозгласила политику мирного сосуществования между странами с разными общественно-политическими системами. Но тем не менее в идеолого-пропагандистской сфере мы продолжали придерживаться концепции классовой борьбы между капитализмом и социализмом на международной арене. Главный принцип, лежащий в основе идеологической борьбы,— «кто — кого», пронизывавший отношения между СССР и США, Востоком и Западом, по сути дела не был снят с повестки дня. Более того, вскоре после съезда Н. С. Хрущев обронил сакраментальную фразу: «Мы вас похороним», имея в виду победу социализма над капитализмом в исторической перспективе. Это дало дополнительный вес аргументам тех буржуазных деятелей, которые без конца твердили об «экспансионистской» сущности советской системы. К тому же в 70х годах утвердилось догматическое толкование мирного сосуществования как формы классовой борьбы. Исходя из этого тезиса утверждалось, якобы, что мирное сосуществование способствует развертыванию классовой борьбы в капиталистических странах.

В действительности же, рассматривая ее как внутреннее дело каждой конкретной капиталистической страны. Советский Союз всегда выступал как принципиальный противник экспорта в какой бы то ни было форме революции и классовой борьбы. И не случайно, чтобы окончательно внести в этом вопросе ясность, в новой редакции Программы КПСС снято определение мирного сосуществования государств с различным общественным строем как «специфической формы классовой борьбы». И это естественно, поскольку на международной арене отношения между государствами складываются не на основе законов борьбы различных классов, а на основе взаимодействия и столкновения различных национальных и государственных интересов. Поэтому неверно рассматривать сферу международных отношений как арену классовой, и, соответственно, идеологической борьбы. Здесь недопустимо переносить формационные антагонизмы, которые действительно пронизаны идеологическим содержанием на взаимоотношения между государствами. Иначе и быть не может, поскольку мирное сосуществование — это сфера межгосударственных отношений, где невмешательство во внутренние дела составляет универсальный принцип 9.

Но тем не менее — и это следует признать,— нашим средствам массовой информации, зачастую и научной литературе тоже не было чуждо упрощенное и порой сплошь негативное толкование общественно-политической системы США и всего того, что касается США и СССР. Бездумно веруя в исключительность так называемого реального социализма, мы, не жалея красок, описывали процесс загнивания американского капитализма. Как правило, мы делили американцев на «хороших» и «плохих, «ястребов» и «голубей», милитаристов, жаждущих развязать войну, и участников антивоенных движений. Америку зачастую символизировали портреты алчного монополиста-эксплуататора, противостоящего оборванному бедняку или безработному, в то время как в действительности для характеристики подавляющего большинства американцев необходимо многообразие красок и оттенков. Между тем, как показали годы застоя, у нас, особенно в экономике, не все обстояло благополучно. Что касается Америки, то в последние полтора-два десятилетия, несмотря на периодические кризисы, потрясающие ее экономику, она добилась внушительных успехов, особенно в сфере наукоемких, энерго и трудосберегающих производств.

В нашей печати совершенно справедливо была дана критика выпущенных в США фильмов «Красный рассвет», «Америка» и др., как низкопробных, антисоветских затей. Однако нельзя не отметить, что в СССР также был выпущен ряд фильмов, изображающих американцев довольно в неприглядном виде, как людей со склонностью к насилию. К числу таких, американские журналисты, в частности, относят «Случай в квадрате 3680», «Одиночное плавание», «ТАСС уполномочен заявить». Если судить о первых двух фильмах, то, вероятно, тема «конфронтационного взаимодействия» военных объектов — кораблей, подводных лодок двух стран, «балансирование на грани ядерной войны» не только не способствует улучшению настроений в пользу развития советско-американских отношений, но и не несет воспитательного заряда. Сегодня нельзя, по-видимому, соревноваться с США в степени примитивности кино, средств, нацеленных на формирование у населения определенных военных, внешнеполитических, вроде бы патриотических по идее установок, оборачивающихся против нас. Как отмечал известный социолог К. Мангейм, признание «сущностно (inherently) идеологического характера всей мысли», того факта, что «мысль всех партий во все эпохи носит идеологический характер», способствовало разрушению «доверия человека к человеческой мысли вообще». Идеологизация внешней политики и созданные на ее основе стереотипы, которые после второй мировой войны неизменно подкреплялись трудными, порой драматическими отношениями между двумя странами, создавали переизбыток взаимной подозрительности, недоверия и даже враждебности, способствовали возведению «железного» или иных занавесей, стен психологического противостояния. Идеологические разногласия использовались и продолжают использоваться для создания и поддержания «образа врага».

Это и естественно, поскольку идеологизированная внешняя политика по крайней мере в теории имплицитно предполагает изменение существующего баланса сил в пользу той или иной противоборствующей стороны, отказ от осторожного, реалистического и прагматического стиля дипломатии, основанной на равновесии сил между великими державами. Обоснованность этого тезиса можно наглядно продемонстрировать на примере «холодной войны». «Холодная война,— писал С. Хофман,— была сдержанным крестовым походом, но все же она оставалась крестовым походом. Мир представлялся разделенным между нами и ими, добром и ялом, хорошими парнями и плохи ми парнями, свободным миром и угнетателями»10. Остается добавить, что такой сверх идеологизированный подход был характерен для обеих сторон, как для США, так и для СССР. Само понятие «холодная война» подразумевало не просто напряженные взаимоотношения между двумя великими державами, не просто соперничество между ними, а чуть ли не священную борьбу между двумя противоположными системами, борьбу, в которой одна из двух мировоззренческих систем должна одержать победу.

Приверженность такой политике чревата подрывом стабильности международного сообщества. Дело в том, что сама суть и направленность идеологических ориентации способна настолько исказить видение тех или иных государственных деятелен, принимающих ключевые решения, что они могут потерять способность адекватно оценивать реальное положение своей страны в рамках мирового сообщества. Более того, идеологизация политики не приемлет компромиссов. Однако на международной арене в качестве главных факторов, субъектов международной деятельности действуют не классы как носители идеологии, а государства. «Государства,—писал известный специалист по внешнеполитическим проблемам Ч. Б. Маршалл,—имеют интересы. В некоторых случаях их интересы совпадают с интересами других государств. Иногда интересы различных государств гармонизируются, не совпадая. Иногда они различаются, но не несовместимо. Порой они взаимно исключают друг друга. Из всех этих вариаций складывается действительная сущность международной жизни». Такое положение вещей в мире требует взаимного признания государствами законности интересов друг друга и их учета при планировании своей внешнеполитической стратегии, следовательно, уступок друг другу. С этой точки зрения, знаменитая формула «политика есть искусство возможного» в наибольшей степени верна в сфере внешней политики. Именно эта формула служит исходной посылкой для всех концепций, отрицающих роль идеологии во внешней политике. Однако при всех оговорках, внешняя политика любого государства в значительной степени представляет собой продолжение внутренней политики в том смысле, что основные направления, цели и задачи внешнеполитической стратегии формулируются исходя, во-первых, из важнейших характеристик общественно-политической системы, и, во-вторых, из внутриполитических реальностей данного государства. Подход к этим проблемам, как известно, пронизан идеологическим содержанием. С одной стороны, «искусство возможного» ставит определенные пределы идеологизации внешней политики. С другой стороны, идеология, в свою очередь, определяет возможные пределы, за которые государство не может выйти без ущерба основополагающим принципам своей общественно-политической системы. Это объясняется тем, что политика всякого государства определяется интересами доминирующих в нем социально-политических сил.

При этом задача идеологии во внешнеполитической сфере состоит в обосновании той или иной общественно политической системы, ее соответствия интересам подавляющего большинства народа, ее исторической перспективности, а не в возведении «железных» или иных занавесов между государствами. Что касается роли идеологии при формулировании внешнеполитической стратегии, то она должна быть сведена к наивозможному минимуму» Наиболее надежная основа внешней политики — прагматические расчеты национального интереса. Значимость и актуальность такого подхода станут особенно очевидны, если учесть, что периоды чрезмерной идеологизации или деидеологизации внешней политики, как правило, каждый раз знаменовались обострением отношений между США и СССР, Востоком и Западом. Так было в послевоенный период с началом и в разгар «холодной войны», так было в конце 70х — первой половине 80х годов. И наоборот, перемещение на задний план идеологических соображений, перевод межгосударственных отношений в чисто политическую и дипломатическую плоскость, определенная их «деидеологизации» неизменно сопровождалась улучшением международного климата, в том числе и советско-американских отношений. В данной связи нельзя не отметить, что определенную роль в подготовке идейно-политической почвы политики разрядки международной напряженности сыграли концепции о «конце идеологии» и конвергенции между капитализмом и социализмом. При всех изъянах и издержках позитивное содержание этих концепций в их внешнеполитической части состояло в том, что они в определенной степени способствовали подрыву важнейших постулатов, лежащих в основе мифа о «советской угрозе» и «образа врага» в лице Советского Союза. Постулируя «конец идеологии» и идею конвергенции двух систем, сторонники этих концепций признавали наличие у социализма позитивных качеств, которые вместе с позитивными элементами капитализма войдут со ставной частью в будущее общество. В тот период идеологический аспект был несколько отодвинут на задний план и «советская угроза» описывалась в геополитических категориях. СССР рассматривался как сверхдержава, принципиально не отличающаяся от США, и «угрозу» с его стороны усматривали в его «имперской политике», основанной на стремлении к постоянному расширению сферы влияния. Вместе с тем за СССР признавался статус законной и равноправной великой державы, способной отстаивать законные государственные интересы, соблюдая правила игры в отношениях между государствами.

Дата добавления: 2015-06-27