Счастливый неудачник 3 страница

Ты пишешь, что хотя разница наших лет и невелика (два с половиной года), ты до сих пор сохранил ко мне отношение, как к старшему. Я же могу тебе сказать, что отношение, как к старшему, было у меня к В. Н. Беклемишеву, хотя он моложе меня на полгода. Когда я впервые познакомился с ним (понастоящему познакомился с ним я в Мурмане в 1911 году), он явно был выше меня и, пожалуй, всех наших товарищей по степени своего развития, и, конечно, я от него многое полу­чил, разница между нами, может быть, та, что я с ранней молодости поставил перед собой задачи, превосходящие мои ум­ственные силы, а В. Н. по-своему все-таки не использовал всех своих умственных сил. Поэтому, хотя он и дал биологии очень много, но он бы мог дать еще больше. К такому выводу я пришел в свое время в Перми. В. Н. Беклемишев чрезвычай­но помог мне в продумывании вопросов общей систематики, и, например, ясное различие между коррелятивной и комбинативной системой мне стало ясно только благодаря ему. В. Н. начал читать курс по теории системы (не помню, слушал ли я этот курс), я был усердным слушателем и даже писал письмен­ные комментарии к его лекциям. К моему удивлению, теорию системы он строил только касательно обычной иерархической системы, совершенно не касаясь других форм системы, кото­рые он отлично понимал. На мой вопрос, почему он это дела­ет, он сказал, что считает необходимым ограничить свою зада­чу, так как хорошо будет (его подлинные слова), если ему удастся «оправдать веру отцов, возведя ее на высший уровень рационального понимания» (это, кажется, слова Ел. Соловье­ва, за точность слов не ручаюсь). Возможно, что я сделал ошибку, стараясь захватить слишком крупную добычу... и раз­брасываясь по разным направлениям. Ответить можно будет на этот вопрос только на смертном одре, а я постараюсь еще пожить. Мне, во всяком случае, наверное, нельзя будет сделать упрека, что я старался работать ниже своих способностей. От университета я получил, видимо, больше, чем ты. В смыс­ле расшатывания установившихся воззрений много сделали приват-доценты Аверинцев, Педашенко, К. Н. Давыдов, Е. А. Шольц, и я окончил университет с большим накоплением противоречий отчасти и под влиянием чтения (де Фриз, Штейнман и др.). И вот, вскоре после окончания университета я встретил А. Г. Гурвича; эта встреча мне дала, конечно, боль­ше, чем кто-либо другой. Поэтому мое развитие в значитель­ной степени является следствием ряда благоприятных встреч. Развиваюсь я тоже очень медленно и как будто еще продол­жаю «расти», хотя я уже прошел не «меццо дель каммин», а всю дорогу (которая во времена Данте считалась, как и в Биб­лии, за 70 лет)...

15.8.1969.

А. А. Любищев — П. Г. Светлову

Моей «чудовищной работоспособности» ты завидуешь совершенно напрасно. Когда я жил в Ленинграде, то работоспособность была гораздо ниже. Крупные города, в особенности Москва, созданы со специальным назначением: показать, что вечность мучений вполне совместима со благостью божьей. Мучения не противоречат благости, если они выби­раются добровольно, а москвичи крепко держатся за свой ад, что, впрочем, можно оказать и о ленинградцах.

Секрет моей работоспособности сейчас: 1) я не имею обя­зательных поручений, чрезвычайно вредно действующих на нервную систему; 2) я не беру срочных поручений и в случае утомления сейчас же прекращаю работу или отдыхаю, или перехожу на неутомительное занятие; 3) сплю очень много, сейчас восемь часов ночью и два после обеда, всего не менее десяти, и регулярно гуляю; 4) веду учет, как тебе известно, уже более 50 лет, и поэтому не распускаюсь; 5) комбинирую утомительные занятия с приятными, так что целый день один участок нервной системы никогда не работает.

Но соблюдение всех указанных условий трудно при нахождении на государственной службе и в больших городах. Те, кто при неблагоприятных условиях может работать,— вот это действительно работоспособные люди...

23.5.1970.

А. А. Любящев —П. Г. Светлову

«Дорогой друг Павел Григорьевич!

...Рассматривать мою жизнь как нечто исключительное по изоляции от сочувственной среды совершенно невозможно. Сочувствие компетентных друзей сопровождало мою жизнь, и, что особенно отрадно, число сочувствующих и интересую­щихся все время возрастает, и я могу быть уверен, что ценное в моей работе не пропадет после моей смерти, даже если не будет опубликовано при жизни. Это великое утешение, и если принять во внимание трагическое время, в котором протекала моя жизнь, то я вправе назвать свою жизнь очень, счастливой. Единственное действительно серьезное несча­стье - это была смерть моего несравненного сыночка Всево­лода. За мою счастливую жизнь «я долг своим сыном запла­тил». А старость моя действительно исключительная: по про­дуктивности моей основной задачи она много превышает более ранние периоды моей жизни и в значительной мере пото­му, что на усвоение интересовавших меня книг я никогда не жалел времени и сейчас я пожинаю плоды той разбросанно­сти интересов, которая многим казалась нецелесообразной.

Число друзей у меня непрерывно растет и, что меня особенно радует, и среди молодежи. И в старости есть много радости. Вопреки твоему утверждению, я не был участником сказоч­ных успехов науки, но я надеюсь, что, когда (вероятно, после моей смерти) биология на совершенно новой (не биохимиче­ской) основе достигнет действительно сказочных успехов, и мое имя не будет забыто».

Заманчиво было бы привести и другие этапы переписки этих, таких разных и таких необходимых друг другу людей. Хотя бы ради наслаждения уровнем мысли, взаимоуважени­ем, игрой ума... Однако автору приходится себя ограничивать. Автор не пишет книгу о научных, философских взглядах Любищева, ни о его работах и достижениях. О его жизни тоже не пытается рассказать. Это ни в коем случае не биографи­ческая повесть, и, как говорится, никаких претензий насчет неполноты и недостаточности жизни героя автор не прини­мает. И если автор позволяет себе отступление, то это нару­шение правил, и именно за это его, то есть автора, можно упрекать. Конечно, плохо, что автор не может удержаться, заговорив о дружбе, о чувстве любви и уважения, которое окружало А. А. Любищева, хочется понять природу этих чувств. Особенно теперь, спустя годы после ухода его из жизни. «Пора подумать о душе...» — повторим мы вслед за П. Г. Светловым. Что составляло прелесть его души, как ви­дится она в отдалении? Чем помнится она? Разным людям по-разному — независимым духом его исследований, пре­дельной честностью и щедростью натуры, уважением к инако­мыслящим.

Между прочим, это подчеркивают все. Он любил дис­куссии, но не позволял себе пользоваться слабостями оппо­нента. Ему нужен был сильный противник не для того чтобы торжествовать, а чтобы укрепить Истину с обеих сторон.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

Дата добавления: 2015-06-27