Иллюстрации в тексте 6 страница

Следует помнить, что предшественником эмоции, называемой нами любовью, является не сексуальный инстинкт и не отношения между половыми партнерами, а материнский инстинкт и отношение матери к ребенку. Поэтому, если это отношение не будет позитивным и не будет развиваться благоприятным образом, вся жизнь взрослого человека будет затруднена отсутствием фундамента, на котором он смог бы выстроить свои последующие взаимоотношения. Материнская забота о потомстве, даже среди животных, несла в себе зачатки любви задолго до появления каких-либо отношений между зрелыми представителями противоположных полов — не считая мимолетных сближений с целью полового удовлетворения. Совершенно справедливо, что такая забота, будучи не более чем биологическим побуждением, основывалась на идентификации с потомством; тем не менее, в ней можно видеть верные признаки предшественницы любви.

В древние времена, как и в некоторых примитивных племенах сегодня, половой контакт сопровождался не нежностью, а борьбой. В сексуальной игре искушенных любовников элемент борьбы часто присутствует как инстинктивный признак, обычно проявляющийся в виде игры вследствие психической модификации инстинкта. Тем не менее, он все равно еще несет на себе отпечаток более примитивного и дикого прошлого. Действительно, даже современные, так называемые цивилизованные личности могут обнаружить в себе скрытые элементы садизма или мазохизма, вытесненные в бессознательное и ожидающие лишь момента половых сношений, чтобы поднять свои уродливые головы. Когда — относительно поздно в человеческой эволюции — появилось устойчивое спаривание, возникла определенная преданность по отношению к партнеру. Однако вначале такой союз

М.Э. Хардинг

заключался в большей мере для зашиты потомства, а не из-за эмоциональной связи в паре. Даже теперь в браке, где умерла любовь, муж и жена могут решать семейную проблему, ставя во главу угла потребности детей, в ущерб своим желаниям или требованиям ситуации. Ибо любовь, известная нам сегодня, выросла из отношения матери к ребенку, и с самого начала она была любовью матери к ребенку, а не любовью ребенка к матери.

Однако на своем самом примитивном уровне — среди необразованных аборигенов какой-нибудь отсталой страны или у якобы цивилизованных и развитых жителей Запада — любовь матери к собственному ребенку является бессознательной инстинктивной реакцией. Это пока еще не реальная забота об отпрыске как отдельном существе; такая любовь скорее основывается на идентификации. Мать реагирует на своего ребенка так, как если бы он все еще оставался частью ее собственного тела, как это было в период беременности. Ребенок — это часть ее, она любит его так же, как любит себя и распоряжается им по своему усмотрению. Инстинктивная идентификация служит основой и источником материнской любви, какие бы изменения та не претерпевала. У животных и людей примитивной культуры не существует законов, защищающих молодое поколение, даже если им пренебрегают и плохо обращаются или воспитывают и кормят лишь так, как диктует бессознательньш инстинкт матери. Если младенец кажется ей лишним, она может бросить его или убить так же легко, как при иных обстоятельствах может пожертвовать собственным благополучием или даже жизнью ради его защиты.

По этой причине архетипическая фигура матери⁶ в самых примитивных мифах и скульптурах изображается огромной, всемогущей и подавляющей. Соответственно, практиковавшиеся в связи с ней ритуалы были направлены не на поиск любви, а на умиротворение. В этих мифах мать представлена в ее варварском или животном аспекте, крайне отталкивающем для цивилизованных людей. С другой стороны, сегодня мы нередко слышим, как отчаявшиеся матери бросают или убивают нежелательных младенцев даже в христианских странах. А при близком знакомстве с неприглядной стороной семейных историй обнаруживается, что так называемые отвергнутые дети вырастают даже в ситуациях, когда физическое и материальное благополучие ребенка всегда служило объектом пристального внимания. В сновидениях таких детей или мужчин и женщин, вырастающих из них, обнаружива-

Источник психической энергии

ются следы архетипической, первобытной матери. Ибо она оказала намного большее влияние на их психологическое развитие, чем показная сознательная позиция реальной матери, забота которой о их счастье и здоровье была поверхностной.

Эту ситуацию иллюстрирует история одного очень впечатлительного художника, вся жизнь которого была исковеркана страхом и горечью. Эти отрицательные чувства были направлены на его покойную мать и старшую сестру, а в особенности — на католическую церковь. Он ощущал, что его сестра и церковь (Mater Ecclesia) стремятся подавить его, задавить и уничтожить. В ходе анализа он весьма эмоционально вспомнил один эпизод, имевший место, когда ему было шесть или семь лет. Он играл на пустыре возле дома, куда ему было запрещено ходить, поскольку там собирались городские бродяги и хулиганы. Однако он был мальчишкой, и пустырь привлекал его своей атмосферой неизведанности и приключений. На этот раз, пробравшись через дыру в заборе, он увидел двух полицейских, которые шли через площадку навстречу друг другу. У одного из них в руках был сверток. Мальчишка нырнул за куст и оставался там незамеченным. Мужчины встретились как раз напротив его укрытия и развернули сверток. Мальчик с ужасом увидел, что в нем было тело мертвого ребенка. Интуитивно он понял, что младенца «выбросила» его собственная мать. Тут в игру вступило его бессознательное, и он почувствовал, что и его собственная мать хотела избавиться от него, но ей помешали, и в этом причина ее постоянных придирок к нему, вдобавок он почувствовал, что это тайное желание матери было известно его сестре, которая только и ждала удобного случая, чтобы претворить его в жизнь. Нет необходимости говорить, что он не осмелился рассказать об увиденном матери; и хотя со временем этот эпизод утратил свою яркость, образ бесчеловечной матери остался в нем, оказывая травмирующее влияние на всю его жизнь до тех пор, пока в возрасте сорока восьми лет он не обратился ко мне за помощью. Эта проблема, как и следовало ожидать, явилась фокальным моментом его анализа, и незадолго до его смерти в нем родилось новое чувство и впервые в своей жизни он смог любить и доверять. Это переживание для него было подобно возрождению, и он отразил его в рисунке, на котором ребенку открывает глаза красивая обнаженная женщина, очевидно, представляющая одновременно аниму и мать в ее божественном аспекте⁷. Ибо его глаза действительно открылись,

М.Э. Хардинг

чтобы увидеть совершенно новый мир. Он возродился маленьким ребенком, но к сожалению через неделю умер в результате несчастного случая.

В этом случае присутствовали реальные и весьма травматические переживания, вполне объясняющие негативный аспект представляемого образа матери, который сохранялся у пациента на протяжении значительной части его анализа. Они были настолько тяжелыми, что, невзирая на пришедшие в конце концов ин-сайт и обновление, этот человек не смог создать для себя новую жизнь. Однако существуют и другие случаи, когда, несмотря на отсутствие подобных переживаний в детстве, которые могли бы стать фокусом негативного аспекта архетипического образа в бессознательном, этот образ все же появляется в сновидениях в негативной форме⁸, в особенности в том случае, когда индивид стоит перед новым начинанием, но его удерживает детская потребность в одобрении или поддержке. В такой момент ему может присниться старая колдунья, убивающая и поедающая маленьких животных, мгновенно превращающихся в человеческих младенцев. Это его собственные жизненные усилия поглощаются архетипической матерью, представляющей бессознательный источник, от которого не удалось освободиться.

На протяжении многих веков человек пытался каким-то образом изобразить этот источник — темную пучину, из которой он появился как отдельное существо. Его всегда завораживала полость женской утробы, откуда выходит ребенок, омываемый там изначальными водами. Таинство рождения, казалось, хранит в себе секрет самой жизни — жизни и тела и духа. Это таинство олицетворяется как беременной женщиной, так и женским чревом. Поэтому большому округлому камню часто поклонялись как матери⁹, а темная пещера или круглое здание использовались в качестве аналога женской утробы, где можно было разыгрывать таинство второго рождения.

Встречается множество каменных форм, представляющих Мать Богиню. Иногда это просто закругленный конус; или же на его вершине может находиться шишка, а по бокам располагаться выпуклости или поперечины, так что он грубо напоминает человеческую фигуру и имитирует каменную женщину. В прошлые времена подобным каменным матерям приносили в жертву человеческих младенцев. Мать Богиня, дарительница жизни и плодо-

Источник психической энергии

родия, хранительница рожениц, является одновременно Ужасной, Пожирательницей и Смертью. Она представляет компульсивное влечение порождать жизнь, независимое от воли и функционирующее в женщине совершенно слепо. После того как молодое потомство покидает ее чрево, она кормит его грудью и лелеет, пока к этому ее побуждают собственные биологические влечения; но впоследствии ни само потомство, ни его благополучие ее не беспокоят. Для нее оно существует только лишь как средство реализации собственных инстинктов.

В кельтских странах Мать Богиню представлял большой каменный котел¹⁰, над которым свершались человеческие жертвоприношения. Сцена такого жертвоприношения вычеканена на внутренней стороне серебряного сосуда «Cauldron of Gundestrup» (см. вкладную иллюстрацию VI). Нам сообщают, что умерщвление жертв — обычно это были плененные воины, а не младенцы, которых во фригийском ритуале приносили в жертву родители — возлагалось на верховную жрицу. Когда в жертву приносились младенцы, считалось, что богиня впитывает их кровь, которая восстанавливает ее собственное плодородие. В кельтских жертвоприношениях кровь жертв, убитых над котлом, представляющем утробу Великой Матери, служила еше одной цели, так как котел становился некоторого рода крестильной купелью. Предполагалось, что искупавшиеся в нем люди наделялись вечной жизнью, тогда как испившим из него крови даровалась благодать озарения.

Этот ритуал, очевидно, связан с легендами о магическом котле, часто упоминающемся в романтической литературе двенадцатого и тринадцатого столетий. Эти темы относятся к намного более раннему времени: многие из них датируются дохристианским и даже доисторическим периодом. К ним принадлежит и история о Бранвэн, дочери Лера, повествующая о котле, который мог воскрешать мертвых:

«И Bendigeid Vran начал свой сказ и поведал: "Я дам тебе котел, ценный тем, что если в него бросить одного из убиенных твоих людей, то назавтра он будет в расцвете своих сил, вот только речь к нему не вернется"»¹¹.

Позднее Bendigeid Vran рассказал, как к нему попал этот котел из Ирландии. По-видимому именно этот котел ранее принадлежал богам древней Ирландии Туата де Дананн, что означает «племена богини Дану» (Дану была лунной матерью богиней). Одна легенда рассказывает, что когда племена богини Дану оби-

М.Э. Хардинг

тали в Азии и воевали с сирийцами, они смогли одержать победу, так как владели искусством возвращать к жизни павших в сражении. Говорится также, что в Ирландии у племен богини Дану был колодец, вода из которого исцеляла смертельно раненых¹². Маккаллох¹³ пересказывает другой кельтский миф, упоминающий о котле, который приносил изобилие и даровал жизнь умершим. Он принадлежал Керридвен, жившей у озера Бала в Уэльсе, которая «добыла» его в Стране под Волнами. Она была богиней изобилия и вдохновения, ибо ее отец, Ogywen, был богом языка, поэзии и алфавита, то есть, богом магических рун. Этот котел связан с «Граалем», также называемом котлом, который, благодаря Артуру, был доставлен — или украден — из Ан-нувна, потустороннего мира. Котел также обладал животворной силой, а эликсир, готовящийся в нем в течение одного года, даровал вдохновение и знание всех вещей тем, кто отведал его.

Этот символизм знаком нам по христианскому таинству крещения. Купель, или источник живительной воды, известна как uterus ecclesiae. В старых церквях, в особенности нормандского стиля, она имеет форму выдолбленного камня. Предполагается, что погружение в эту купель наделяет участника обряда бессмертной душой, аналогично представлениям о том, что погружение в кельтский котел воскрешает умерших или дарует вечную жизнь. Идея матери, первоисточника жизни тела, здесь развивается в идею божественной матери, дарующей бессмертный дух бренному существу, которое в результате погружения в живительные воды купели рождается вторично.

Представляющий мать символ претерпел аналогичное развитие и в Египте. Амфора с водой символизировала Мать Исиду, чьей эмблемой был амулет, вероятно, представляющий льняной бант, завязанный так, что он очень напоминал Пафосскую каменную Великую Мать. На празднестве Phallephoria"', эту амфору с водой несли перед огромным изваянием фаллоса Осириса. Она символизировала женский созидательный принцип, матку, а вода в ней представляла влагу, дарующую плодородие. На рис. 7 мы видим Нут, вариацию Исиды, изображенную в виде дерева-нуме-на. Рисунок воспроизводит виньетку из «Книги мертвых», текст которой гласит: «"Слава тебе, сикоморра богини Нут! Даруй мне немного воды и воздуха, что пребывают в тебе." Богиня стоит в дереве... Она окропляет водой [умершего], стоящего на коленях у подножия дерева»¹⁵.

Источник психической энергии

Рис. 7. Богиня Нут в виде Дерева-нумена, дарующего воду

Но Исида была не только матерью, дарующей жизнь. Некоторые элементы из легенды о ней¹⁶ указывают на негативный аспект матери. Например, дважды в своей жизни она с большой нежностью выхаживала укушенных змеей, которую она сама же сотворила для нападения на них. Это свидетельствует о материнском инстинкте, во что бы то ни стало требующем какого-нибудь

М.Э. Хардинг

объекта материнской опеки. Этот инстинкт примитивен, следование ему может даже ранить объект любви, если в результате он окажется в руках матери подобно беспомощному младенцу. Непреодолимое влечение матери кого-нибудь лелеять и воспитывать может привести к возникновению потребности, в ходе разрешения которой будут удовлетворяться ее собственный инстинкт и страстное стремление.

В легенде об Исиде подобные эпизоды описываются примитивно просто. Не наблюдается никакой попытки скрыть выражение инстинкта за маской добропорядочных чувств. Мать-Исида следовала своим импульсам, не подавляя их: слияние негативного и позитивного аспектов не вызывало у нее никакого конфликта, и, no-видимому, не ощущали его и поклонявшиеся ей. Противоречивый характер богини мог быть несколько непонятен ее поклонникам более поздних столетий, но, возможно, они относили его к числу божественных загадок. Ибо в процессе выработки сознательной и этической позиции человека противостояние «да» и «нет» в примитивном инстинкте во все большей мере вытеснялось на задний план. Боги продолжали проявлять двойственность, от которой человек стремился избавиться отчасти посредством психической модификации инстинктов и отчасти посредством вытеснения. Так, история об Исиде, ее ядовитом черве и магии, с помощью которой она изгоняла его яд, превратилась в заклинание, произносимое для лечения змеиных укусов. Действительно, если Исида создала яд, то она может и нейтрализовать его действие.

Мать, в самый древний период представляемая холодным твердым камнем, в более цивилизованные времена символизируется животворной водой. Эта перемена соответствует эволюции материнского импульса. В самый отдаленный период материнство представляло собой не более чем биологический факт. Ребенок оберегался просто как часть матери. Мягкость, нежность и любовь не считались добродетелью; если такие чувства существовали вообще, то их, вероятно, принимали за слабость. Преобладала дикость, грубость и несгибаемость бессознательного функционирования. Однако шаг за шагом, с постепенной модификацией материнского инстинкта, появилась доброта. Мать стала заботиться о своем ребенке и его благополучии независимо от собственного. Ребенок стал осознаваться как нечто обособленное: он обрел определенные

Источник психической энергии

индивидуальные права и не приносился полностью в жертву инстинктивным запросам матери. Мать Исиду, достопамятную своей любовью и тоской по умершему Осирису, представлял не камень, а амфора с водой, хотя ее собственная эмблема напоминала множество священных камней культа матери примитивных культур.

На следующей стадии амфору заменил кубок с духовным напитком. Мать из первоначальной дарительницы физической жизни превратилась теперь в дарительницу жизни на духовном уровне. На этот переход уже указывал символизм кельтского котла — предшественника Святого Грааля" из Артурова цикла. Форма самого Грааля варьирует. Определенно и наверняка нам никогда не сообщают, что же он собой представлял. Часто — это камень с магическими свойствами, или блюдо, дававшее каждому его любимую еду; иногда — это чаша с нектаром богов или котел, способный возвращать к жизни умерших. В средневековых вариантах этих историй Грааль обретает форму христианского символизма и представлен чашей, которой пользовались во время Тайной вечери. В чаше находится копье, с него все еще стекает кровь. Этим копьем римский сотник Лонгин пронзил тело Христа. Изнутри чаши струится неземной свет. Это кубок, превратившийся в божественный сосуд с эликсиром бессмертия, в непревзойденное сокровище.

С течением столетий постепенно изменилась и сама идея бессмертия. Начиналась она как конкретное материалистическое желание избежать физической смерти, тогда как изображение жизни после смерти в точности повторяло земное существование. В Египте, например, в могилу клали копии обычных домашних предметов, чтобы ка, или душа, не бьша лишена того, что ей может понадобиться в загробной жизни. Американские индейцы, придерживавшиеся несколько иных представлений, надеялись, что покинув знакомые охотничьи угодья на земле, они попадут в места, изобилующие дичью. Эти благодатные места всегда «счастливые», то есть лучше земных. В этом видна попытка превзойти физическую жизнь посредством восхваления ее особенностей в потустороннем мире. Этот процесс знаком нам по представлениям о небе как о городе с золотыми улицами, белыми одеяниями и несмолкаемой музыкой. Подобное стремление подойти к духовному посредством выхода за границы физического отражает мышление средневековых философов, пытавшихся постичь характер нематериального, представляя веши все меньшего и

М.Э. Хардинг

меньшего размера из все более и более тонкой субстанции. Но у средневекового человека материальная субстанция не исчезала, как бы сильно он не утончал ее. Эта попытка постичь сущность внутренней реальности, путем освобождения ее от материальности, привела к многим необычным размышлениям, таким, например, как вопрос, сколько ангелов может одновременно разместиться на острие иглы.

Постепенно желание жить после смерти сменилось надеждой на бессмертие в нематериальном, духовном теле. В конечном итоге оно преврап!Лось в стремление создать в психике безличную, бессмертную искру, которая бы представляла совокупную или целостную индивидуальность. Эта бессмертная искра не может быть создана сознательным усилием или силой воли, так как ее существование аналогично жизни физического ребенка, который должен родиться. Таким образом, человек снова возвращается к матери, дарительнице жизни, первоисточнику как земного, так и духовного рождения, Великой Матери. Земная мать трансформируется в небесную мать — mater coelestis, Софию, божественную мудрость.

Подобную эволюцию можно наблюдать и в олицетворениях Великой Матери. В смутные времена далекого прошлого Богиню Мать символизировало животное — подтверждение того факта, что у людей материнский импульс мотивируется животным инстинктом. Чем глубже во времени мы прослеживаем образ матери, тем ближе подходим к животной концепции. Артемида какое-то время была медведицей; Кибела — львицей, так же как и Атаргатис; Геката, богиня Луны — трехглавой собакой; а Исиду отождествляли с Хатхор, богиней-коровой. В последующие столетия, когда широкое распространение приобрела эллинизированная форма египетских мистерий, Осирису, богу Луны и супругу Исиды, в Серапеуме поклонялись в облике священного быка Аписа. Объясняя этот культ животных, должно быть казавшийся необычайно варварским культурным грекам, Плутарх заявляет, что бык Апис — это не сам Осирис, а его дух. Это дает нам ключ к эволюции религиозной мысли.

Сперва бог выступает животным. Позднее он сопровождается животными, как показано на вкладной иллюстрации III и многочисленных других изображениях со всего мира. Еще позднее животная сущность бога представлена маской, которую он носит. Даже сегодня американские индейцы, изображая богов в своих

Источник психической энергии

ритуальных танцах, надевают маски животных. На вкладной иллюстрации VII показана каменная статуя с маской львицы. Она изображает египетскую богиню Сехмет, противную сторону или супругу Птаха. Она была не только защитницей душ, но и олицетворением страшного, обжигающего и разрушительного жара солнечных лучей¹⁸. Именно эти качества представляет маска львицы на нашей иллюстрации. Но дух бога все еще остается животным, и животные-спутники Великой Матери, должно быть, постоянно напоминали верующим о более диких и жестоких аспектах ее характера, которые отчасти исчезли в результате эволюции образа богини. Однако животные продолжают сопровождать ее, ибо богиню можно постичь только в свете ее прошлого.

Психологическое значение этой постепенной перемены понятно. В далеком прошлом материнский инстинкт по своему характеру был всецело животным. Мать, будь то звериная или человеческая, при определенных обстоятельствах могла отдать собственную жизнь, защищая потомство; в другой ситуации она с такой же легкостью могла убить и съесть его. Такая жестокость была полностью инстинктивной и бессознательной; в ней не было никакого эготизма или себялюбия. Однако с развитием цивилизации материнские эмоции выросли в нечто, приближающееся к тому, что называется любовью.

В то же самое время Мать Богиня постепенно возвысилась над своей животной сущностью. Начиная с грубого анималистического представления, ее изображения постепенно достигли возвышенного духовного выражения. Например, существует небольшое грубое каменное вавилонское изваяние Артемиды, или Иштар, на котором она едва напоминает человеческий облик; ее фигура — не более чем каменный столб, опоясанный множеством грудей, а изо рта выступает язык. Статуя более позднего периода изображает эту Артемиду, в такой же ритуальной позе, все еще с множеством грудей и в окружении своих детей-животных. Однако произошла большая перемена. Изящество и красота линий отражают утонченность чувств, оставившую далеко позади ощущения людей, которые создавали грубые, почти нечеловеческие фигурки, символизировавшие Великую Мать на заре человечества¹⁹.

Великая Мать — почти повсеместный религиозный символ. Этот факт отражает универсальность проблемы, присущей отношению человека к собственной матери, а также его зависимости от безличный или архетипической матери, источника самой жиз-

М.Э. Хардинг

ни. Ибо если его жизнь время от времени не будет обновляться контактом с ее инстинктивными истоками, она зачахнет. Его тело должно восстанавливаться во сне, а дух — погружением в темные течения, протекающие за пределами понимания сознательного интеллекта. Его устремление к материнским глубинам служит выражением потребности обновления; но в то же время оно является и угрозой, опасностью на его пути. Ибо в этих глубинах он может затеряться сам, вместе со своими проблемами и конфликтами; может обрести вечный покой, растворившись в изначальных водах бытия. Но это означает смерть для сознательной личности. Как пишет Юнг:

«На заре жизни сын отрывается от матери и домашнего очага для того, чтобы с боем подняться до предначертанных ему высот. Он всегда видит своего злейшего врага перед собой, но он носит его в себе — смертельную устремленность к пучине, страстное желание утонуть в своих собственных истоках, быть затянутым в царство Матерей. Его жизнь — непрестанная борьба за выживание, отчаянное и вместе с тем мимолетное освобождение от вездесущей ночи. Этой смертью грозит ему не внешний враг, а его собственное внутреннее стремление к неподвижности и глубокому покою всеведущего небытия, к всевидящему сну в океане приходящего и уходящего. Даже в своих возвышенных устремлениях к гармонии и равновесию, к глубинам философии и восторгу художника, он ищет смерти, неподвижности, удовлетворенности и покоя»²⁰.

Часть проблемы, связанной с этим безличным источником жизни, остается. Но та ее часть, что связана с детским отношением к собственной матери, должна разрешаться, уступая место проблемам и реакциям взрослой жизни. Детство — лишь переходная стадия. Ребенок вырастает и сам становится родителем. Таким образом, проблема детей и родителей постепенно меняет полярность. На физиологическом уровне это изменение в большинстве случаев происходит без особых осложнений; соответствующая психологическая трансформация зачастую отстает. Несмотря на это, у девушки двадцати с небольшим лет, независимо от того есть у нее дети или нет, начинает развиваться материнский комплекс. В ней начинает психологически выражаться женственность, и не только пробуждением архетипа партнера, но и действенностью образа матери — взрослея, она должна стать матерью внутренне²¹.

Источник психической энергии

Проблема ребенка и его усилий освободиться от матери очень подробно обсуждалась современными психологами. Тогда как проблема женщины и ее отношения к собственному материнскому инстинкту, несмотря на ее значимость, не удостоилась большого внимания.

Когда архетип матери, представляющий женскую сущность, проявляется в современной женщине в своей наименее развитой форме, то есть, просто в виде биологической функции рождения и выращивания потомства, в отношениях женщины к своему сексуальному партнеру скорее всего будет превалировать инстинктивная тяга к материнству, а не сексуальное влечение. Ее действиями и эмоциями будет управлять стремление иметь детей независимо от того, будет ли оно осознанным желанием или просто инстинктивным импульсом. Если она поддастся этому сугубо материнскому импульсу, то, вероятно, вынуждена будет искать отношений с мужчиной, даже не любя его, а брак с ним будет просто возможностью забеременеть. Она может вступать с ним в половые сношения исключительно в целях зачатия ребенка.

Как ни удивительно, мужчина не всегда распознает подобную стратегию и не замечает хладнокровной эксплуатации собственных чувств ради удовлетворения безличного инстинкта. Мужчина не чувствует, что его используют, напротив, его может привлекать подобная позиция женщины: он может считать ее милой и благородной, и даже идеализировать недостаток естественной сексуальности, который часто сопутствует такой некомпенсируемой власти материнского инстинкта, принимая его за свидетельство духовности или бескорыстия. «Любви» такой женщины в действительности недостает подлинного чувства, и вполне вероятно, что ее отношение к ребенку, явившемуся результатом такого союза, также будет эгоистичным и эгоцентричным. Если желание иметь детей оказывается лишь выражением инстинкта, исключительной целью которого является удовлетворение биологической потребности, и если это желание не будет иметь содержательной сознательной связи с совокупной личностью женщины, то оно будет лишено психологической или эмоциональной ценности. Такая женщина может оказаться в демонической власти материнского инстинкта, вынуждающего ее вынашивать детей, которых впоследствии будет считать лишь своим придатком, личной собственностью без индивидуальных или человеческих прав.

М.Э. Хардинг

Женщина, находящаяся на ранней стадии развития, метафорически выражаясь, пожирает своих детей. Неподконтрольная сила побуждает ее к эмоциональной подпитке за счет тех, на ком она сосредотачивает материнскую заботу и внимание. Она выглядит в высшей степени нежной и заботливой, но всегда остается сомнение: не ищет ли она в действительности эмоциональной пищи. Она процветает в своем «самопожертвовании», тогда как объекты ее благодеяний часто слабеют и увядают. В таком случае материнский импульс действует наподобие каменной матери далекого прошлого.

Нет необходимости говорить, что сама женщина так называемого «очень материнского» типа не осознает реального характера собственных импульсов. Она убеждена, что ее мотивы вполне сердечны и альтруистичны. Однако истинная сущность ее участия часто обнаруживается, когда объект опеки становится независимым и больше не нуждается в ее заботе или же переносит свою зависимость на кого-нибудь другого. Если «любовь» женщины представляет собой искреннее расположение к ребенку, то она будет продолжать любить, даже потеряв права на него. Однако, если враждебность и негодование пробуждаются, когда дитя перестает цепляться за подол ее платья, то мы должны подвергнуть сомнению основу привязанности.

Древнему царю Соломону был хорошо известен такой критерий материнской любви. Однажды он выступал судьей в споре двух женщин, которые явились к нему с младенцами: одним мертвым, а другим живым. Каждая из них называла себя матерью живого ребенка.

Дата добавления: 2015-06-27