Александр Никонов 14 страница

Трупы начали подносить с такой скоростью — приятно посмотреть! А что ни мертвяк, то живые бабки! Забили под за­вязку все пещеры. Настолько, что по сию пору Киево-Печер-ские катакомбы с захоронениями «святых» являются глав­ной туристической достопримечательностью Киева (позже я вкратце опишу, как выглядит это паломничество).

Посмотрев на этот психоз с захоронениями, европейский путешественник XVI века Михалон Литвин заметил: «Они полагают, что души тех, чьи тела погребены здесь, обрели от этого вечное спасение. Поэтому вся самая высшая знать даже из отдаленных мест деньгами и дарами стремится за­служить право быть погребенными здесь». (Потом киево-печерское ноу-хау использовали и другие русские монасты­ри, продавая места на монастырских кладбищах.)

Аналогичная картина открывалась и перед другими ино­странцами, которых в XVI веке нелегкая занесла на святую Русь. Англичанин Флэтчер: «О жизни монахов и монахинь нечего рассказывать тем, коим известно лицемерие и испор­ченность нравов этого сословия. Сами русские так дурно от­зываются о них, что всякий скромный человек поневоле должен замолчать».

Соотечественник Флэтчера Ченслер: «Что касается раз­врата и пьянства, то нет в мире подобного, да и по вымога­тельствам это самые отвратительные люди под солнцем».

Ничего не изменил и XVII век - седьмая сотня лет обла­гораживания христианством душ людских.

Опять звучат все те же слова: «в глубокий ров блуда по­грузились все», «содомский блуд», «...на друга влазя люблени-ем страстным, будучи в неразумии» (то есть по пьяни). Мо­нахи настолько сексуально поднаторели в своих бездельных санаториях, что использовали даже сексуальные игрушки для удовлетворения похоти: «Вот мои согрешения пред Бо­гом и пред тобою, господине отче: господине отче, в содом­ском блужении во стегноблудии и со иноки и спротивно падался; многих совещал на блудные дела, наипаче же отроков, и в бани мыл тело свое грешное многажды, и обнажал его пред многими бесстыдно, на друга взлазя люблением страст­ным; некогда ниц лежа в воде и стоя, и на земле ниц лежа, истекание рукою спустил, и в губу, сиречь в гриб, истекание сотворил, надувал кишку не помню какого животного, и тем в свой проход блудил.

Частым омыванием банным тело свое бесстыдно обна­жал пред многими, и зрел, и осязал срамные уды свои, и исте­чение делал. И чужие уды срамные тако ж зрил наги, и осязал... и также и свои уды давал осязати многим, многажды ножом обривал уды своя, и свещою палил, и прочий вред телу деял, и помазывал дегтем и иным зелием нужды ради, и во всем том согрешил».

Так что не думайте, будто эпиляция гениталий — изобре­тение сексуальной революции XX века...

Кстати, нравы в женских монастырях ничуть не отлича­лись от нравов в мужских. Стандартный вопрос к монашке на исповеди: «Или рукою своей, или иным чем в свое есте­ство блудила от ярости похотной; или на подруг на инокинь, или на жен возлазила... или за срамные уды мужи хватала; или свое естество показывала?»

Истории, знакомые нам по XVI веку (с немногочислен­ными честными игуменами, которые безуспешно пытались навести порядок в монастырской клоаке), один в один по­вторялись и в веке семнадцатом... Таких начальников трети­ровали. В уже упомянутом выше притоне разврата — Троице-Сергиевом монастыре — озлобленные монахи подвели свое­го игумена под статью. За что? За то, что боролся с пьянством и блудом. В результате игумен сел по доносу «за политику» (по обвинению в ереси).

Порой, не в силах справиться с деградировавшими под­чиненными, игумены сами просят помощи в верхах. Так, на­пример, очередной несчастный игумен Соловецкого мона­стыря в 1647 году доносит по инстанции: «Напиваются до­пьяна, и от того пьянства бывает многая вражда и мятежа...»

Преподобный Максим Грек обличает коллег: «Священни­ки мои, наставники нового Израиля! Вместо того, чтобы быть образцами честного жития, вы стали наставниками всякого бесчиния, соблазном для верных и неверных, объедаетесь, упиваетесь, друг другу досаждаете; во дни божественных праздников вместо того, чтобы вести себя трезво и благо­чинно, показывать другим пример, вы предаетесь пьянству и бесчинству».

Иностранные граждане полностью подтверждают эту картину. Секретарь датского посольства Роде в 1659 году ужасается: «Сильный пожар... возник вследствие того, что угостившиеся монахи не смотрели за восковыми свечами... По монастырям монахам воспрещено ставить в нетрезвом виде свечи перед образами».

Австрийский дипломат Йоганн Корб: «...Более на гуляк, чем на монахов похожи, пьяные шалят по улицам и, лишив­шись всякого стыда, нередко предаются там же (на улицах. — А. Н.) сладострастию». И он же: «Без креста попы и шага ни­где не сделают, хотя иногда попадается он им и под ноги.

Жаль, что драгоценнейший знак нашего Спасителя находит­ся в руках недостойнейших людишек, которые, ослабев и ша­таясь от излишнего употребления водки, часто таскают крест по нечистоте и грязи».

Шведский подданный П. Петрей: «Русские монахи ведут гнусную жизнь в сластолюбии, пьянстве, разврате и подобных тому пороках, потому приношения, которые, по мнению про­стых людей, идут на устроение церквей, монастырей и часо­вен, служат только для невоздержанности и обжорства духов­ных лиц».

Немецкий посол Олеарий: «...Легко встретить пьяного попа или монаха. Монахи, выходя из монастырей и находясь в гостях у добрых друзей, считают себя вправе не только не отказываться от хорошей выпивки, но даже и сами требу­ют таковой и жадно пьют, наслаждаясь этим до того, что их только по одежде можно отличить от пьяниц-мирян. Когда мы, в составе второго посольства, проезжали через Великий Новгород, я однажды видел, как священник в одном кафтане или нижнем платье (верхнее, вероятно, им было заложено в кабаке) шатался по улицам. Когда он подошел к моему по­мещению, он, по русскому обычаю, думал благословить стрельцов, стоящих на страже. Когда он протянул руку и за­хотел несколько наклониться, голова его отяжелела, и он упал в грязь. Так как стрельцы опять подняли его, то он их все-таки благословил выпачканными в грязи пальцами. По­добные зрелища можно наблюдать ежедневно, и поэтому ни­кто из русских им не удивляется...»

Борьба предыдущих веков с пьянством и похотью, как мы видим, успехом не увенчалась, поэтому в XVII веке руко­водящие инстанции... продолжают принимать строгие по­становления: «Сделать заказ крепкий, чтоб игумены, черные и белые попы, и дьяконы, и старцы, и чернецы на кабак пить не ходили и пьяные по улицам не валялись бы».

Царь Алексей Михайлович издает указ за указом, пыта­ясь унять чернорясную гопоту. Бесполезно! Как пропивали все при Грозном, так и продолжали. В Нило-Столбенском монастыре монахи пропили даже священные книги.

Крестьяне Карачунского монастыря пишут жалобу вое­воде Ивану Волынскому: «Хлеб стоячий и молоченый игумен Варсонофий переварил в вино и в пиво...»

А вот в Обнорский монастырь летит из Москвы строгая царская депеша: «Ведомо нам учинилось, что в монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря понаделали харчевни и бани, брагу продают».

Ревизор из центра докладывал наверх: «Всю монастыр­скую вотчину запустошили и пропили без остатку... пьют и бражничают безобразно, дерутся до крови и в монастыре у них смертное убийство от их бесчинства и безмерного пьянства чинится».

Русские православные монастыри действительно зача­стую напоминали зоны с постоянными поножовщинами. Неудивительно: где пьянство, там и буйство, переходящее в прямую уголовщину. В Никольском монастыре, где монахи промышляли торговлей самогонкой, «брата Марка убили до смерти».

Банды монахов из монастырей буквально терроризиро­вали окрестных крестьян. Просто ходили с ножами и убива­ли. Вот крестьяне пишут челобитную: «Иверского мона­стыря старцы ездят по посадам и нас, посадских людей, бьют и увечат... а иных и ножами режут».

Как же наказывали убийц в черных рясах? И как эти божьи люди реагировали на грозные циркуляры из центра о наведении порядка? Свидетельствует австрийский дипло­мат той эпохи фон Мейерберг: «Священнейшие постановле­ния обращают в посмеяние почти все монахи, нарушающие их даже в монастырских стенах, а чаще всего вне их... Самые важные преступления между ними обыкновенно наказыва­ются только очень легким выговором».

Может быть, возмущенный Господь сделал то, с чем не мог­ла справиться светская власть, — наказал монахов-убийц? Нет, зачем же?.. Господь подельников не сдает, у него у самого руки по локоть в крови...

Упомянутого царя Алексея Михайловича не зря называ­ли Тишайшим. Он действительно был спокойным парень­ком. Но то, что ему не удалось усмирить уголовную бра­тию, — не следствие мирного характера. Это не получилось и у его более крутого сменщика — царя Федора Алексееви­ча, который также начал рассылать циркуляры в монастыри: «Пьянственного пития не держать».

В 1681 году церковный Собор, подчиняясь требованиям царя, постановляет: «Соборно утверждаем: во всех монасты­рях повелеваем пития не держать, а которые чернцы в мона­стырях не живут в послушании и бесчинно живут в Москве и в городах, ходят по кабакам и по корчмам и по мирским до­мам, упиваются допьяна и валяются по улицам, и на таких бесчинников, Великого Государя повелением и святейшего Патриарха благословением, Живоначальные Троицы Серги-ева монастыря властям построить прежде бывший Пятницкий монастырь, огородить стоячим высоким тыном и построить четыре кельи с сенями по монастырскому чину, и таких бес­чинников в тот монастырь с Москвы ссылать».

В ЛТП, короче...

Федор Алексеевич был так строг, что распорядился за­вести следствие по поводу преступлений святого старца Леонтия из Саввино-Сторожевского монастыря. Этот ста­рец со своей шайкой «отнимал для блудного дела у мужиков их жен и дочерей, растлевал детей, а если крестьяне осмели­вались сопротивляться, приказывал пороть их насмерть, а не на живот».

Однако это следствие не меняет общую ситуацию в стране...

1621 год, архиепископу Сибири Киприану: «По кото­рым городам ты ехал и попов видел, и по городам попы воры и бражники...»

Грамота 1636 года: «В Соловецкий монастырь с берега привозят вино горячее, красное немецкое питье и мед крас­ный, и держат это питье всякое старцы по кельям».

1668 год, митрополит Новгородский Питирим о подчи­ненных: «Игумены, и черные и белые попы, и диаконы питья допьяна упиваются и о церкви божией не радят...»

Протопоп Аввакум на Соборе 1667 года обличает коллег: «Нечего у вас и послушать доброму человеку: все говорите, как продавать, как покупать, как есть, как пить, как баб блу­дить, как ребят в алтаре за афедрон (задний проход. — А. Н.) хватать. А иное мне и молвить стыдно тот срам, что вы делае­те: знаю все ваше злохитрство, собаки, б..., митрополиты, архиепископы».

1678 год, приговор Тихвинского монастырского собора гласит: «...Смирить плетьми старца Игнатия за нанесение ран пьяным обычаем старцу Манасии».

В 1695 году архиепископ Холмогорский Афанасий при­слал в Москву документы, свидетельствующие о том, что здешние монахи по отношению к местному населению прак­тикуют пытки и убийства. Ну и, разумеется, пьют, блюют и трахаются, что, по сравнению с пытками и убийствами, мелочи. Как же отреагировало церковное начальство, устав­шее от постоянных докладных подобного рода?

Патриарх Адриан повелел запретить наказывать настоя­теля монастыря. А наказать, напротив, тех, кто жалуется: «Хульников, празднословцев... больше святых мест не поно­сить, да и прочие страх возымеют».

Между прочим, это тот самый патриарх, который ис­кренне возмущался тем, что прихожане, повинуясь новым веяниям, могут начать брить бороды и усы! Он решительно с этим боролся, угрожая страшными карами. Бритье бород бесило его больше, чем убийства и изнасилования мало­летних, совершаемые монахами. Потому что бритье бород — это против Бога грех великий!

...Патриоты, верующие и прочий интеллектуально не­достаточный народ всегда острее реагируют на нарушения внешнего декорума, нежели на реальные преступления...

XVIII век. Восьмое столетие облагораживания...

Указ императрицы Анны Иоанновны от 1733 года: мо­нахи «имеют житие невоздержанное и употребляют ссоры и драки и безмерно упиваются...»

Каков результат? Через три года после указа «в Троице-Сергиевом монастыре монахи Корнилий и Иокинф выпили и подрались, Иокинф заперся в чулан, а Корнилий схватил топор и изрубил дверь чулана». Его наказали. Но не за пьян­ство и покушение на убийство. А за то, что на обратной сто­роне двери висел образ, который пьяный погромщик слу­чайно изуродовал топором. Святыню попортил! Доски хри­стиане ставят превыше человеческой жизни...

После воцарения Екатерины власть решила всерьез на­чать бороться с бандами монахов. Секуляризация церковных земель, проведенная императрицей, отчасти помогла: цер­ковники перестали убивать и насиловать своих рабов, по­скольку рабов у них отняли. Но внутри монастырей ничего не изменилось — как пили, так и продолжали пить. Как дра­лись, так и продолжали. Как трахали друг друга по пьяни, так и продолжали...

Ростовский митрополит Георгий пишет о российских монахах XVIII века: «спились и изворовались». (Как будто в прежние века они были другими!)

В 1767 году епископ Арсений, откомандированный в Ни­кольский монастырь, докладывал оттуда: «Архимандрит Ан­тоний и вся братия — пьяницы». Зря докладывал. Ведь рука руку моет. Однажды простые мужики поймали архимандри­та, который мылся в бане с гулящей девкой. Возмущенные, они доставили нарушителя законов Божьих к начальству.

Несмотря на то что архимандрит ничего не отрицал, дело замяли. А тех, кто его поймал, выпороли. За что? За клевету на правящую партию...

Впрочем, не всегда для греховодников все кончалось так славно. Иногда и они попадали под раздачу. Если теряли последний страх и действовали по крайнему беспределу. Так, следствие, проведенное против монахов Пискаревского монастыря, показало, что монастырь, по сути, являлся бан­дитским притоном во главе с архимандритом Иустом. Уго­ловникам в рясах было предъявлено обвинение в даче взяток, подделке государственных документов, убийстве, поборах, ну и, естественно, мужеложстве. Всего в деле фигурирова­ли 54 эпизода.

Ох, не зря Ломоносов писал, что «монашество... есть не что иное, как черным платьем прикрытое блудодеяние и со-домство... не говоря о детоубийствах... При всякой пирушке по городам и по деревням попы — первые пьяницы: с обеда по кабакам ходят, а иногда до крови дерутся».

XIX век. Девятое столетие облагораживающего влияния...

Ничего не изменилось. История только повторялась. Мо­нахи пили, блудили и изводили своих начальников, которые хоть как-то пытались укротить вольницу. С сопротивлением чернецов столкнулись митрополит Филарет в Николаевском монастыре, наместник Леонид в Троице-Сергиевой лавре, архимандрит Фотий в Юрьевском монастыре и т. д.

Полицейское расследование событий в Боровицком Свято-Духовном монастыре показало, что «ночью в келью настоя­теля монастыря начал ломиться пьяный послушник, настоя­тель испугался и выпрыгнул в окно. На улице его пытались поймать три пьяных монаха. Он вырвался и прибежал в по­лицию».

Посетивший Соловецкий монастырь петербургский доктор П. Федоров насчитал в нем только 10 % непьющих монахов.

А начальник тайной полиции Российской империи — на­чальник Третьего отделения Л. Дубельт в 1848 году писал, что русское монашество — «самая недостойная часть русско­го народонаселения». И он знал, что говорил!

По данным полицейского департамента империи, в кате­гории преступлений против нравственности с большим от­рывом лидировали попы и монахи. Они совершали престу­пления подобного рода в два раза чаще, чем все прочие кате­гории населения. «Своды статистических сведений по делам уголовным» отмечают: «Самые грязные преступления — рас­тление малолетних, кровосмешение, скотоложство и проч. — преимущественно распространены среди духовенства».

А как вам понравится случай с ярославским архиман­дритом, который на пару с келейником забил до смерти про­ститутку, после чего слуги господа расчленили труп, чтобы сжечь его в печке!.. Причем уже на следствии архимандрит признался, что это в его жизни не первое убийство...

В XIX веке попы по-прежнему любят деньги. Вот какую любопытную историю рассказывает побывавшая в России англичанка Марта Вильмот: «Когда в России собирали на­родное ополчение, прошел странный слух, что крестьян­ских девушек станут брать на службу в армию. Этому слуху до того поверили, что среди крестьян распространилась на­стоящая паника, и все они предпочли скорее выдать деву­шек замуж, все равно за кого, чтобы не видеть их взятыми на государеву службу. Были перевенчаны дети 10—13 лет, церкви ломились от венчающихся пар, а священники рас­пускали все новые слухи, чтобы еще больше увеличить свои доходы от свадеб. В некоторых деревнях священники совето­вали крестьянам поторопиться, потому-де что скоро выйдет новый указ, запрещающий свадьбы до тех пор, пока не на­берут полки. Это еще усилило смятение, и деньги, зерно, сено, даже бедная крестьянская утварь — все это отдавалось безропотно, лишь бы венчание было совершено немедленно.

Безжалостные негодяи немилосердно грабили и раз по сорок на день нарушали данную ими при посвящении в сан клятву не венчать малолетних».

Евгений Шацкий в работах «К истории внутрицерковной морали» и «Нравы русской православной церкви» от­мечает, что в личных письмах XIX века между делом по­стоянно проскальзывают такие характерные замечания: «священник был пьян, и служба не состоялась», «жалкого пьяницу-священника», «наши пьяные священники», «попа мужики обругали пьяницей»...

В. Печерин в своих «Замогильных записках» вспомина­ет: «Мы стояли на квартире в доме протопопа благочинного. Уж чего бы, кажется, лучше? Вот отец так и отдал меня ему в науку, и старик учил меня всему, что сам знал, — разумеет­ся, когда был Трезв. А то ведь он часто так разгуляется, так хоть святых вон неси, так и пойдет в потасовку со своим сыном, парнем лет двадцати. Не раз я видел, как этот благовоспи­танный молодой человек таскал за бороду своего почтенного родителя».

Своему скотству попы даже находили идеологическое оправдание: «Лучше слабость, чем высокоумие; кто ничего не пьет, тот гордится, а кто испивает, тот лучше смиряется».

Указ Синода «О воздержании духовных лиц от нетрезвой жизни» от 13 апреля 1825 года требует: «Его императорское Величество несколько раз лично изволил объяснять преосвя­щенному о желании Его Величества, чтобы духовные лица были воздерживаемы от пьянства... доходило до сведения Го­сударя Императора, что при угощении светскими людьми в домах своих духовных лиц несколько раз случалось, что быв оные напоены допьяна, от таковых угощений некоторые из духовных скоропостижно умирали».

Как я уже писал, монастыри напоминали зоны. Не толь­ко повальной педерастией, поножовщиной и прочими уго­ловными повадками. Там, как и на зоне, были запрещены кар­точные игры и алкоголь, но и водка, и карты были в каждой камере... простите, келье. В 1869 году синодальный обер-прокурор Д. Толстой отправил в Синод докладную записку с предложением об ужесточении режима содержания. Он на­стоятельно рекомендовал ввести в монастырях так называе­мый «общежительный устав», ограничивающий буйные мо­нашеские свободы. Синод согласился и разослал циркуляр всем епархиальным архиереям. Как вы думаете, чем закон­чилось? За тридцать лет удалось внедрить, «общежительный устав» менее чем в 10 % монастырей. Не хотели монахи бро­сать пить и блудить. Действительно, а зачем?

Как вы думаете, после всего этого любили в России попов и монахов?.. Вопрос риторический. В отдельных губерниях крестьяне восставали, узнав, что неподалеку от них будут строить новый монастырь (читай, притон для уголовных от­морозков и невменяемых беспределыциков).

К XX веку ненависть к «черному племени» достигла апо­гея. Сход крестьян Ольховской волости Царицынского уез­да вынес решение закрыть церкви, а здания переоборудовать в школы и больницы.

В протоколах совещания Всероссийского крестьянского союза (1906 год) читаем: «В нашем селе много лет идет тяжба с попами. Сколько ни сыплем денег, куда-то проваливаются. Говорят, священники служат посредниками между людьми и Богом, а на самом деле они служат посредниками между начальниками, полицией и нами и только спешат содрать побольше с крестьян».

А вот крестьянская жалоба 1914 года: «Не успеешь ворота запереть, как они вот опять — давай того-сего: свининки, сме­танки, куренка, масла, яичек, ржицы, мучицы, конопли — хоть криком кричи. Собаки не отбрехали, как опять залива­ются: попы идут, встречай их, таких-сяких».

Наиболее передовые попы понимали гибельность этого пути. Так, в 1905 году священник о. Михаил (Левитов) писал: «Духовенство не пользуется никаким влиянием, ненавидимо и презираемо народом, служит в глазах его олицетворением жадности, корыстолюбия. Духовенство деморализовалось до потери значительной части не пастырского только, но и че­ловеческого достоинства».

Почти тысячу лет чернорясники терроризировали Рос­сию — грабили, насиловали женщин и детей, убивали, пы­тали, занимались работорговлей... В общем, вели себя, как оккупанты в завоеванной стране. Стоит ли после этого удив­ляться эксцессам 1918 года, а также тому, что в русских сказках и поговорках не сыщешь попа, который был бы по­ложительным героем? Поп всегда отрицательный персонаж. Народный фольклор — безошибочный градусник!

Некоторые боговеры, когда указываешь им на этот гра­дусник, выдают следующий «аргумент»:

— После революции большевики специально публико­вали только такие сказки, где попы предстают в плохом виде. А хорошие сказки прятали от народа.

Ну что ж, откроем тогда дореволюционного Даля, кото­рый в партии большевиков не состоял и умысла на сокрытие народного от народа не имел. Итак, Даль:

«Монастырь докуку любит (подношения разного рода. -А. Н.)».

«Умен, как поп Семен: книги продал, да карты купил».

«У него поповские глаза. На поповские глаза не наямишь-ся добра».

«Ходи в кабак, вино пей, нищих бей, будешь архиерей!»

«Попу, что сноп, что стог — все одно мало».

«Охоча старица до скляницы». (Любит монахиня выпить.)

«Ну, порося, обратись в карася, - сказал монах во время поста».

И так далее...

Помню поговорку, которую постоянно слышал уже не от Даля, от своей бабушки: «Глупый, как поп павловский».

А вот поговорки, собранные этнографами в русских селах в XIX веке:

«Поповы глаза завидущие, руки загребущие». «Попово-то брюхо из семи овчин шито». «Родись, крестись, женись, умирай — за все попу деньги отдавай».

«У попа не карманы, а мешки».

И песни народные от поговорок не отставали. Вот, на­пример, одна из вологодских песен — о монашке, которая сначала беспробудно пила и гуляла, потом «малюточку ро­дила, спородивши малюточку, ручки-ножки связала, повя­завши ручки с ножками, в Шексну-реку бросила».

«Как во келье монах спасается — по три раза в день на­пивается».

«На горе-то монастырь стоял, / Тамо множество монахов. / Они горьки были пьяницы, / Пили водочку из скляницы».

В общем, не существовало никакой большевистской цен­зуры фольклора: нечего большевикам было цензурировать. А вот церковная цензура в царской России, напротив, была! И ярчайший пример здесь — Пушкин со своей сказкой «О попе и работнике его Балде». Кого угодно разрешала тро­гать царская цензура, кроме царя и работников идеологи­ческого аппарата (церковников). Поэтому до конца XIX века во всех изданиях пушкинской сказки вместо «попа» фигури­ровал «купец».

Поняв за столетия безуспешной борьбы, что пороки слу­жителей божьих принципиально неустранимы, церковь в кон­це концов смирилась с этим и начала требовать уже только одного — чтобы даже самые вопиющие случаи поповских преступлений (убийства, изнасилования малолетних и проч.) ни в коем случае не попадали в печать. Ибо церковь — основа нравственности! Поэтому патриархия желала видеть в печати исключительно положительное освещение чернорясников.

Специальным указом Синод строго-настрого запретил даже изготовление «разных соблазнительных фигур в по­смеяние монашества сделанных». Что же это за фигуры были такие? Куклы. Отражающие внутреннюю суть духовенства. Игрушка представляла собой фигурку монаха, у которого при нажатии на тайную пружинку, открывался живот и ста­новилось видимым его наполнение — бутылки с водкой, мясные рульки, колбасы и проч.

Толстым церковным иерархам, набившим брюхо око­роками и колбасами, такие куклы были неприятны. Что ж, во времена сталинизма анекдоты про Сталина тоже не при­ветствовались...

Кстати, о Сталине... А как у нас там дела в XX веке? Мо­жет быть, постреволюционный катарсис вразумил и очело­вечил христианских предводителей? Посмотрим...

Сразу после революции деятельность церкви на некото­рое время была угнетена. Но потом, как это обычно и быва­ет, церковь нашла общий язык с преступной властью и вновь занялась своим привычным делом.

Вот председатель Совета по делам РПЦ при Совмине СССР Г. Карпов в совсекретной записке докладывает Сталину: «Настоящим бичом в жизни церковных общин является массовое распространение хищений и растрат церковных средств, как со стороны духовенства, так и церковных сове­тов. Церковные советы и духовенство бесконтрольно рас­ходуют церковные средства, употребляют их на свои лич­ные надобности. Нередко эти суммы выражаются в десят­ках и даже сотнях тысяч рублей... Патриархией не найдено средств для борьбы с этим злом, а органы суда и прокура­туры затрудняются в решении этих новых для них вопро­сов, не имея ясных указаний... Известная часть духовен­ства ведет себя непристойно. Основные пороки этого духо­венства — пьянство, многоженство, растраты церковных денег...»

Быть может, хотя бы перестройка и крушение режима из­менили ситуацию?.. Увы! В девяностые годы церковь с радо­стью принимала от бандитов подарки — деньги, колокола... На одной из подмосковных церквей до сих пор висит коло­кол с отлитой надписью «От солнцевской братвы». Ясно, что и деньги эти, и подарки были кровавыми, полученными от убийств прихожан, быть может, той же церкви. Но разве для истинных служителей господа это проблема?

В те же годы монахи одного псковского монастыря от­крыли неплохой бизнес, один в один скопировав идею киево-печерских коллег XVI века. За деньги они хоронили рядом со святыми мощами трупы убитых бандитов.

И с церковной цензурой тоже почти ничего не измени­лось со времен царизма. Попробуйте пропихнуть через цен­тральные телеканалы сюжет о преступлениях священников или хотя бы усомниться с экрана в том, что благодатный огонь — чудо! Не получится. Кремль и РПЦ действуют рука об руку, и рука там руку моет. Несколько лет назад один из бан­киров жаловался мне: чиновники из аппарата нашего бого-верующего президента Путина буквально выкрутили банку руки, заставив перевести на церковные нужды более полу­миллиона долларов. Уж не знаю, сколько церковные кремлев­ским откатили, но подозреваю, что те не бесплатно взяли на себя роль вымогателей...

Короче говоря, имея такую крышу и ощущая прежнюю безнаказанность, нынешние черные братья чувствуют себя уверенно, лезут в госбюджет, в школу... Их патриарх ездит на бронированном членовозе, причем под охраной почему-то государственных спецслужб (несмотря на то что церковь у нас отделена от государства). А среднее поповское звено зани­мается тем же, чем занималось столетиями, — пьянством, рукоприкладством, воровством, педерастией.

К счастью, несмотря на поповскую цензуру, изредка, в са­мых вопиющих случаях, проказы попов становятся достоя­нием гласности. Нет-нет, не благодаря центральным каналам, конечно. Дело ограничивается газетами.

«На важные посты в храмы и монастыри нашей области сегодня епископом рукополагаются сексуальные извращен­цы, поставляющие мальчиков для утех, а все прочие либо изгоняются, либо загоняются в глубинку и обрекаются на ни­щенское существование, ведь у священников, как правило, большие семьи» (Газета «Консилиум», Нижний Тагил).

«Пятидесятилетний настоятель челябинского храма Не­чаянной Радости отец Севастьян (в миру Юрий Жатков) ре­гулярно совершал в отношении несовершеннолетних по­слушников развратные действия и склонял их к сожительству. Об этом свидетельствуют матери потерпевших. Как сообщил заместитель прокурора Челябинска Сергей Мозжерин, отец Севастьян взят под стражу, поскольку представляет реаль­ную опасность для потерпевших и может влиять на ход след­ствия» («Коммерсантъ»).

«Группа уральских священников сделала заявление: уже пять лет ими правит епископ-гомосексуалист. "Наш епи­скоп - педераст!" — С такими плакатами месяц назад стояли у одной из церквей Нижнего Тагила разъяренные верующие. Виновник событий — владыка Никон — должен был приехать на богослужение. "Никон — содомит! — скандировали мани­фестанты. — Не пустим козла в храм!"» («КП»).

Многим, быть может, памятна история, когда глава епархии в Свердловской области был обвинен в мужело-жестве, пьянстве, избиениях подчиненных, угрозах убий­ством и даже богохульстве. Пятьдесят два подчиненных на­катали на него 88 жалоб в Москву, в патриархию.

«Почему только 52 священника из 200 выступили против греховных пристрастий епископа? — спрашивали газеты. — Очевидно потому что часть батюшек, как говорят в опреде­ленных кругах, уже повязана с местным церковным правите­лем общими грехами, а кто-то отмолчался в стороне, пропо­ведуя христианское "смирение"».

Дата добавления: 2015-07-13