АГРЕССИЯ Конрад Лоренц 18 страница

Твоя то спесь.

И ты всегда-всегда

Гарцуешь у нее в узде.

Христиан Моргенштерн

Все, что содержится в предыдущих одиннадцати гла-

вах, - это научное естествознание. Приведенные факты

достаточно проверены, насколько это вообще можно ут-

верждать в отношении результатов такой молодой науки,

как сравнительная этология. Однако теперь мы оставим

изложение того, что выявилось в наблюдениях и в экспе-

риментах с агрессивным поведением животных, и обра-

тимся к вопросу: можно ли из всего этого извлечь что-ни-

будь применимое к человеку, полезное для предотвраще-

ния тех опасностей, которые вырастают из его собственно-

го агрессивного инстинкта.

Есть люди, которые уже в самом этом вопросе усмат-

ривают оскорбление рода людского. Человеку слишком

хочется видеть себя центром мироздания; чем-то таким,

что по самой своей сути не принадлежит остальной приро-

де, а противостоит ей как нечто иное и высшее. Упорство-

вать в этом заблуждении - для многих людей потреб-

ность. Они остаются глухи к мудрейшему из наказов, ка-

кие когда-либо давал им мудрец, - к призыву "познай

себя"; это слова Хилона, хотя обычно их приписывают Со-

крату. Что же мешает людям прислушаться к ним?

Есть три препятствия тому, усиленные могучими эмо-

циями. Первое из них легко устранимо у каждого разум-

ного человека; второе, при всей его пагубности, все же за-

служивает уважения; третье понятно в свете духовной

эволюции - и потому его можно простить, но с ним упра-

виться, пожалуй, труднее всего на свете. И все они нераз-

рывно связаны и переплетены с тем человеческим поро-

ком, о котором древняя мудрость гласит, что он шагает

впереди падения, - с гордыней. Я хочу прежде всего по-

казать эти препятствия, одно за другим; показать, каким

образом они вредят. А затем постараюсь по мере сил спо-

собствовать их устранению.

Первое препятствие - самое примитивное. Оно ме-

шает самопознанию человека тем, что запрещает ему

увидеть историю собственного возникновения. Эмоцио-

нальная окраска и упрямая сила такого запрета парадок-

сальным образом возникают из-за того, что мы очень по-

хожи на наших ближайших родственников. Людей было

бы легче убедить в их происхождении, если бы они не бы-

ли знакомы с шимпанзе. Неумолимые законы образного

восприятия не позволяют нам видеть в обезьяне - осо-

бенно в шимпанзе - просто животное, как все другие, а

заставляют разглядеть в ее физиономии человеческое ли-

цо. В таком аспекте шимпанзе, измеренный человеческой

меркой, кажется чем-то ужасным, дьявольской карикату-

рой на нас. Уже с гориллой, отстоящей от нас несколько

дальше в смысле родства, и уж тем более с орангутангом,

мы испытываем меньшие трудности. Лица стариков -

причудливые дьявольские маски - мы воспринимаем

вполне серьезно и иногда даже находим в них какую-то

красоту. С шимпанзе это совершенно невозможно. Он вы-

глядит неотразимо смешно, но при этом настолько вуль-

гарно, настолько отталкивающе, - таким может быть

лишь совершенно опустившийся человек. Это субъектив-

ное впечатление не так уж ошибочно: есть основания

предполагать, что общие предки человека и шимпанзе по

уровню развития были гораздо выше нынешних шимпан-

зе. Как ни смешна сама по себе эта оборонительная реак-

ция человека по отношению к шимпанзе, ее тяжелая эмо-

циональная нагрузка склонила очень многих ученых к по-

строению совершенно безосновательных теорий о возник-

новении человека. Хотя происхождение от животных не

отрицается, но близкое родство с шимпанзе либо пере-

прыгивается серией логических кульбитов, либо обходит-

ся изощренными окольными путями.

Второе препятствие к самопознанию - это эмоцио-

нальная антипатия к признанию того, что наше поведение

подчиняется законам естественной причинности. Берн-

гард Хассенштайн дал этому определение "антикаузаль-

ная оценка". Смутное, похожее на клаустрофобию чувст-

во несвободы, которое наполняет многих людей при раз-

мышлении о всеобщей причинной предопределенности

природных явлений, конечно же, связано с их оправдан-

ной потребностью в свободе воли и со столь же оправдан-

ным желанием, чтобы их действия определялись не слу-

чайными причинами, а высокими целями.

Третье великое препятствие человеческого самопозна-

ния - по крайней мере в нашей западной культуре -

это наследие идеалистической философии. Она делит мир

на две части: мир вещей, который идеалистическое мыш-

ление считает в принципе индифферентным в отношении

ценностей, и мир человеческого внутреннего закона, ко-

торый один лишь заслуживает признания ценности. Та-

кое деление замечательно оправдывает эгоцентризм че-

ловека, оно идет навстречу его антипатии к собственной

зависимости от законов природы - и потому нет ничего

удивительного в том, что оно так глубоко вросло в обще-

ственное сознание. Насколько глубоко - об этом можно

судить по тому, как изменилось в нашем немецком языке

значение слов "идеалист" и "материалист"; первоначаль-

но они означали лишь философскую установку, а сегодня

содержат и моральную оценку. Необходимо уяснить себе,

насколько привычно стало, в нашем западном мышлении,

уравнивать понятия "доступное научному исследованию"

и "в принципе оценочно-индифферентное". Меня легко

обвинить, будто я выступаю против этих трех препятст-

вий человеческого самопознания лишь потому, что они

противоречат моим собственным научным и философ-

ским воззрениям, - я должен здесь предостеречь от по-

добных обвинений. Я выступаю не как закоренелый дар-

винист против неприятия эволюционного учения, и не как

профессиональный исследователь причин - против бес-

причинного чувства ценности, и не как убежденный мате-

риалист - против идеализма. У меня есть другие основа-

ния. Сейчас естествоиспытателей часто упрекают в том,

будто они накликают на человечество ужасные напасти и

приписывают ему слишком большую власть над приро-

дой. Этот упрек был бы оправдан, если бы ученым можно

было поставить в вину, что они не сделали предметом сво-

его изучения и самого человека. Потому что опасность для

современного человечества происходит не столько из его

способности властвовать над физическими процессами,

сколько из его неспособности разумно направлять процес-

сы социальные. Однако в основе этой неспособности ле-

жит именно непонимание причин, которое является -

как я хотел бы показать - непосредственным следствием

тех самых помех к самопознанию.

Они препятствуют исследованию именно тех и только

тех явлений человеческой жизни, которые кажутся людям

имеющими высокую ценность; иными словами, тех, кото-

рыми мы гордимся. Не может быть излишней резкость сле-

дующего утверждения: если нам сегодня основательно из-

вестны функции нашего пищеварительного тракта - и на

основании этого медицина, особенно кишечная хирургия,

ежегодно спасает жизнь тысячам людей, - мы здесь обяза-

ны исключительно тому счастливому обстоятельству, что

работа этих органов ни в ком не вызывает особого почтения

и благоговения. Если, с другой стороны, человечество в бес-

силии останавливается перед патологическим разложени-

ем своих социальных структур, если оно - с атомным ору-

жием в руках - в социальном плане не умеет себя вести

более разумно, нежели любой животный вид, - это в зна-

чительной степени обусловлено тем обстоятельством, что

собственное поведение высокомерно переоценивается и,

как следствие, исключается из числа природных явлений,

которые можно изучать.

Исследователи - воистину - совершенно не винова-

ты в том, что люди отказываются от самопознания. Когда

Джордано Бруно сказал им, что они вместе с их плане-

той - это всего лишь пылинка среди бесчисленного мно-

жества других пылевых облаков, - они сожгли его. Когда

Чарлз Дарвин открыл, что они одного корня с животными,

они бы с удовольствием прикончили и его; попыток за-

ткнуть ему рот было предостаточно. Когда Зигмунд Фрейд

попытался проанализировать мотивы социального пове-

дения человека и объяснить его причинность, - хотя и с

субъективной психологической точки зрения, но вполне

научно в смысле методики постановки проблем, - его об-

винили в нигилизме, в слепом материализме и даже в по-

рнографических наклонностях. Человечество препятст-

вует самооценке всеми средствами; и поистине уместно

призвать его к смирению - и всерьез попытаться взор-

вать эти завалы чванства на пути самопознания.

Сегодня мне уже не приходится сталкиваться с тем со-

противлением, которое противостояло открытиям Джор-

дано Бруно, - это ободряющий признак распростране-

ния естественно-научных знаний, - так что я начну с то-

го, что противостоит открытиям Чарлза Дарвина. Мне ка-

жется, есть простое средство примирить людей с тем фак-

том, что они сами возникли как часть природы, без нару-

шения ее законов: нужно лишь показать им, насколько

Вселенная велика и прекрасна, насколько достойны вели-

чайшего благоговения царящие в ней законы. Прежде все-

го, я более чем уверен, что человек, достаточно знающий

об эволюционном становлении органического мира, не

может внутренне сопротивляться осознанию того, что и

сам он обязан своим существованием этому прекрасней-

шему из всех естественных процессов. Я не хочу обсуж-

дать здесь вероятность - или, лучше сказать, неоспори-

мость - учения о происхождении видов, многократно

превышающую вероятность всех наших исторических

знаний. Все, что нам сегодня известно, органически впи-

сывается в это учение, ничто ему не противоречит, и ему

присущи все достоинства, какими может обладать учение

о творении: убедительная сила, поэтическая красота и

впечатляющее величие.

Кто усвоил это во всей полноте, тот не может испыты-

вать отвращение ни к открытию Дарвина, что мы с живо-

тными имеем общее происхождение, ни к выводам Фрей-

да, что и нами руководят те же инстинкты, какие управ-

ляли нашими дочеловеческими предками. Напротив, све-

дущий человек почувствует лишь новое благоговение пе-

ред Разумом и Ответственной Моралью, которые впервые

пришли в этот мир лишь с появление человека - и впол-

не могли бы дать ему силу, чтобы подчинить животное на-

следие в себе самом, если бы он в своей гордыне не отрицал

само существование такого наследия.

Еще одно основание для всеобщего отказа от эволюци-

онного учения состоит в глубоком почтении, которое мы,

люди, испытываем по отношению к своим предкам. "Про-

исходить" по-латыни звучит "аехсепоеге", т.е. буквально

"нисходить, опускаться", и уже в римском праве было

принято помещать прародителей наверху родословной и

рисовать генеалогическое древо, разветвлявшееся сверху

вниз. То, что человек имеет хотя всего двух родителей, но

256 пра-пра-пра-пра-пра-прадедов и бабок, - это в родо-

словных не отражалось даже в тех случаях, когда они ох-

ватывали соответствующее число поколений. Получалось

это потому, что среди всех тех предков набиралось не так

уж много таких, которыми можно было похвастаться. По

мнению некоторых авторов, выражение "нисходить", воз-

можно, связано и с тем, что в древности любили выводить

свое происхождение от богов. Что древо жизни растет не

сверху вниз, а снизу вверх - это, до Дарвина, ускользало

от внимания людей. Так что слово "нисхождение" означа-

ет нечто, как раз обратное тому, что оно хотело бы озна-

чать: его можно отнести к тому, что наши предки в свое

время в самом буквальном смысле спустились с деревьев.

Именно это они и сделали, хотя - как мы теперь знаем -

еще задолго до того, как стали людьми.

Немногим лучше обстоит дело и со словами "разви-

тие", "эволюция". Они тоже вошли в обиход в то время,

когда мы не имели понятия о возникновении видов в ходе

эволюции, а знали только о возникновении отдельного ор-

ганизма из яйца или из семени. Цыпленок развивается из

яйца или подсолнух из семечка в самом буквальном смыс-

ле, т.е. из зародыша не возникает ничего такого, что не

было в нем упрятано с самого начала.

Великое Древо Жизни растет совершенно иначе. Хотя

древние формы являются необходимой предпосылкой для

возникновения их более развитых потомков, этих потом-

ков никоим образом нельзя вывести из исходных форм,

предсказав их на основе особенностей этих форм. То, что

из динозавров получились птицы или из обезьян люди, -

это в каждом случае исторически единственное достиже-

ние эволюционного процесса, который хотя в общем на-

правлен ввысь - согласно законам, управляющим всей

жизнью, - но во всех своих деталях определяется так на-

зываемой случайностью, т.е. бесчисленным множеством

побочных причин, которые в принципе невозможно охва-

тить во всей полноте. В этом смысле "случайно", что в Ав-

стралии из примитивных предков получились эвкалипт и

кенгуру, а в Европе и Азии - дуб и человек.

Новое приобретение - которое нельзя вывести из

предыдущей ступени, откуда оно берет свое начало, - в

подавляющем большинстве случаев бывает чем-то вы-

сшим в сравнении с тем, что было. Наивная оценка, выра-

женная в заглавии "Низшие животные" - оно оттиснено

золотыми буквами на первом томе доброй, старой "Жизни

животных" Брэма, - для каждого непредубежденного

человека является неизбежной закономерностью мысли и

чувства. Кто хочет во что бы то ни стало остаться "объек-

тивным" натуралистом и избежать насилия со стороны

своего субъективного восприятия, тот может попробо-

вать - разумеется, лишь в воображении - уничтожить

по очереди редиску, муху, лягушку, морскую свинку,

кошку, собаку и, наконец, шимпанзе. Он поймет, как по-

разному трудно далось бы ему убийство на разных уров-

нях жизни. Запреты, которые противостояли бы каждому

такому убийству, - хорошее мерило той разной ценно-

сти, какую представляют для нас различные формы вы-

сшей жизни, хотим мы этого или нет.

Лозунг свободы от оценок в естествознании не должен

приводить к убеждению, будто происхождение видов -

эта великолепнейшая из всех цепей естественно объясни-

мых событий - не в состоянии создавать новые ценности.

Возникновение какой-то высшей формы жизни из более

простого предка означает для нас приращение ценно-

сти - это столь же очевидная действительность, как на-

ше собственное существование.

Ни в одном из наших западных языков нет непереход-

ного глагола, который мог бы обозначить филогенетиче-

ский процесс, сопровождаемый приращением ценности.

Если нечто новое и высшее возникает из предыдущей сту-

пени, на которой нет того, и из которой не выводится то,

что составляет саму суть этого нового и высшего, - такой

процесс нельзя называть развитием. В принципе это отно-

сится к каждому значительному шагу, сделанному гене-

зисом органического мира, в том числе и к первому - к

возникновению жизни, - и к последнему на сегодняш-

ний день - к превращению антропоида в человека.

Несмотря на все достижения биохимии и вирусологии,

поистине великие и глубоко волнующие, возникновение

жизни остается - пока! - самым загадочным из всех со-

бытий. Различие между органическими и неорганически-

ми процессами удается изложить лишь "инъюнктивным"

определением, т.е. таким, которое заключает в себе не-

сколько признаков живого, создающих жизнь только в их

общем сочетании. Каждый из них в отдельности - как,

например, обмен веществ, рост, ассимиляция и т.д. -

имеет и неорганические аналоги. Когда мы утверждаем,

что жизненные процессы суть процессы физические и хи-

мические, это безусловно верно. Нет никаких сомнений,

что они в принципе объяснимы в качестве таковых вполне

естественным образом. Для объяснения их особенностей

не нужно обращаться к чуду, так как сложность молеку-

лярных и прочих структур, в которых эти процессы проте-

кают, вполне достаточна для такого объяснения.

Зато не верно часто звучащее утверждение, будто жиз-

ненные процессы - это в сущности процессы химиче-

ские и физические. В этом утверждении незаметно содер-

жится неверная оценка, вытекающая из иллюзорного

представления, о котором уже много говорили. Как раз "в

сущности" - т. е. с точки зрения того, что характерно для

этих процессов и только для них, - они представляют со-

бой нечто совершенно иное, нежели то, что обычно пони-

мается под физико-химическими процессами. И презри-

тельное высказывание, что они "всего лишь" таковы, то-

же неверно. Это процессы, которые - в силу особенно-

стей той материи, в коей они происходят, - выполняют

совершенно особые функции самосохранения, саморегу-

лирования, сбора информации - и, самое главное, функ-

цию воспроизведения необходимых для всего этого струк-

тур. Эти процессы могут иметь причинное объяснение; од-

нако в материи, структурированной иначе или менее

сложно, они протекать не могут.

В принципе так же, как соотносятся процессы и струк-

туры живого с процессами и структурами неживого,

внутри органического мира любая высшая форма жизни

соотносится с низшей, от которой произошла. Орлиное

крыло, ставшее для нас символом всякого стремления

ввысь, - это "в сущности всего лишь" передняя лапа реп-

тилии? Так же и человек - далеко не "в сущности всего

лишь" обезьяна.

Один сентиментальный мизантроп изрек часто повто-

ряемый афоризм: "Познав людей, я полюбил зверей". Я

утверждаю обратное: кто по-настоящему знает живо-

тных, в том числе высших и наиболее родственных нам, и

притом имеет хоть какое-то понятие об истории развития

животного мира, только тот может по достоинству оце-

нить уникальность человека. Мы - самое высшее дости-

жение Великих Конструкторов эволюции на Земле, како-

го им удалось добиться до сих пор; мы их "последний

крик", но, разумеется, не последнее слово. Для естество-

испытателя запрещены любые абсолютные определения,

даже в области теории познания. Они - грех против Свя-

того Духа лаута ре'1, великого учения Гераклита, что нет

ничего статичного, но все течет в вечном становлении.

Возводить в абсолют и объявлять венцом творения сегод-

няшнего человека на нынешнем этапе его марша сквозь

время - хочется надеяться, что этот этап будет пройден

поскорее - это для натуралиста самая кичливая и самая

опасная из всех необоснованных догм. Считая человека

окончательным подобием Бога, я ошибусь в Боге. Но если

я не забываю о том, что чуть ли не вчера (с точки зрения

эволюции) наши предки еще были самыми обыкновенны-

ми обезьянами из ближайших родственников шимпан-

зе, - тут я могу разглядеть какой-то проблеск надежды.

Не нужно слишком большого оптимизма, чтобы предпо-

ложить, что из нас, людей, может возникнуть нечто луч-

шее и высшее. Будучи далек от того, чтобы видеть в чело-

веке подобие Божие, лучше которого ничего быть не мо-

жет, я утверждаю более скромно и, как мне кажется, с

большим почтением к Творению и его неиспользованным

возможностям: связующее звено между животными и по-

длинно человечными людьми, которое долго ищут и ни-

как не могут найти, - это мы\

Первое препятствие к человеческому самопознанию -

нежелание верить в наше происхождение от животных -

основано, как я только что показал, на незнании или на не-

верном понимании сущности органического творения. По-

этому просвещение может его устранить, по крайней мере

в принципе. То же относится и ко второму, на котором мы

сейчас остановимся подробнее, - к антипатии против при-

чинной обусловленности мировых процессов. Но в этом

случае устранить недоразумение гораздо труднее.

Его корень - принципиальное заблуждение, будто

некий процесс, если он причинно определен, не может

быть в то же время направлен к какой-либо цели. Конечно

же, во Вселенной существует бесчисленное множество яв-

лений, вовсе не целенаправленных, в отношении которых

вопрос "Зачем?" должен остаться без ответа, если только

нам не захочется найти его любой ценой; и тогда мы в не-

умеренной переоценке собственной значимости, напри-

мер, воспринимаем восход Луны как ночное освещение в

нашу честь. Но нет такого явления, к которому был бы не-

приложим вопрос о его причине.

Как уже говорилось в 3-й главе, вопрос "Зачем?" имеет

смысл только там, где работали Великие Конструкторы

или сконструированный ими живой конструктор. Лишь

там, где отдельные части общей системы специализирова-

лись при "разделении труда" для выполнения различных,

дополняющих друг друга функций, там разумен вопрос

"Зачем?". Это относится и к жизненным процессам, и к

тем неживым структурам и функциям, которые жизнь по-

ставила на службу своим целям: например, к машинам,

созданным людьми. В этих случаях вопрос "Для чего?" не

только разумен, но и необходим. Нельзя догадаться, по

какой причине у кошки острые когти, если не знать, что

ловля мышей - это специальная функция, для которой

они созданы.

Но ответ на вопрос "Для чего?" отнюдь не делает из-

лишним вопрос "Почему?"; это обсуждалось в начале 6-й

главы о Великом Парламенте Инстинктов. Я покажу на

примитивном сравнении, что эти вопросы вовсе не исклю-

чают друг друга. Я еду на своей старой машине через стра-

ну, чтобы сделать доклад в дальнем городе, что является

целью моего путешествия. По дороге размышляю о целе-

сообразности, о "финалистичности" машины и ее конст-

рукции - и радуюсь, как хорошо она служит цели моей

поездки. Но тут мотор пару раз чихает и глохнет. В этот

момент я с огорчением понимаю, что мою машину движет

не цель. На ее несомненной финалистичности далеко нс

уедешь; и лучшее, что я смогу сделать, - это сконцентри-

роваться на естественных причинах ее движения и разо-

браться, в каком месте нарушилось их взаимодействие.

Насколько ошибочно мнение, будто причинные и це-

левые взаимосвязи исключают друг друга, можно еще на-

гляднее показать на примере "царицы всех прикладных

наук" - медицины. Никакой "Смысл Жизни", никакой

"Всесоздающий Фактор", ни одна самая важная неиспол-

ненная "Жизненная Задача" не помогут несчастному, у

которого возникло воспаление в аппендиксе; ему может

помочь молоденький ординатор хирургической клиники,

если только правильно продиагностирует причину рас-

стройства. Так что целевое и причинное рассмотрение

жизненных процессов не только не исключают друг друга,

но вообще имеют смысл лишь в совокупности. Если бы че-

ловек не стремился к целям, то не имел бы смысла его воп-

рос о причинах; если он не имеет понятия о причинных

взаимосвязях, он бессилен направить события к нужной

цели, как бы хорошо он ее ни представлял.

Такая связь между целевым и причинным рассмотре-

нием явления жизни кажется мне совершенно очевидной,

однако иллюзия их несовместимости оказывается для

многих совершенно непреодолимой. Классический при-

мер тому, насколько подвержены этому заблуждению да-

же великие умы, содержится в статьях У. Мак-Дугалла,

основателя "психологии цели". В своей книге "Очерки

психологии" он отвергает все причинно-психологические

объяснения поведения животных с одним-единственным

исключением: то нарушение функции ориентирования по

световому компасу, которое заставляет насекомых в тем-

ноте лететь на пламя, он объясняет с помощью так назы-

ваемых тропизмов, т. е. на основе причинного анализа ме-

ханизмов ориентирования.

Вероятно, люди так сильно боятся причинного иссле-

дования потому, что их мучает безрассудный страх, будто

полное проникновение в причины явлений может обра-

тить в иллюзию свободу человеческой воли, свободу хо-

теть. Конечно, тот факт, что человек может сам чего-то

хотеть, так же мало подлежит сомнению, как и само его

существование. Более глубокое проникновение в физио-

логические причинные взаимосвязи собственного поведе-

ния ничего не может изменить в том, что человек хочет;

но может внести изменения в то, чего он хочет.

Только при очень поверхностном рассмотрении свобо-

да воли кажется состоящей в том, что человек - совер-

шенно не связанный никакими законами - "может хо-

теть, чего хочет". Такое может померещиться только то-

му, кто из-за клаустрофобии бежит от причинности. Вспо-

минается, как алчно был подхвачен принцип неопреде-

ленности из ядерной физики, "беспричинный" выброс

квантов; как на этой почве строились теории, которые

должны были посредничать между физическим детерми-

низмом и верой в свободу воли, хотя и оставляли ей жал-

кую свободу игральной кости, выпадающей чисто случай-

но. Однако нельзя всерьез говорить о свободной воле,

представляя ее как произвол некоего безответственного

тирана, которому предоставлена возможность определять

все наше поведение. Сама свободная воля наша подчинена

строгим законам морали, и наше стремление к свободе су-

ществует, между прочим, и для того, чтобы препятство-

вать нам подчиняться другим законам, кроме именно

этих. Примечательно, что боязливое чувство несвободы

никогда не вызывается сознанием, что наши поступки так

же жестко связаны законами морали, как физиологиче-

ские процессы законами физики. Мы все единодушны в

том, что наивысшая и прекраснейшая свобода человека

идентична моральному закону в нем. Большее знание ес-

тественных причин собственного поведения может только

приумножить возможности человека и дать ему силу

претворить его свободную волю в поступки; однако это

знание никак не может ослабить его стремления. И ес-

ли - в утопическом случае окончательного успеха при-

чинного анализа, который в принципе невозможен, -

человеку удалось бы полностью раскрыть причинные свя-

зи всех явлений, в том числе и происходящих в его собст-

венном организме, - он не перестал бы хотеть, но хотел

бы того же самого, чего "хотят" свободные от противоре-

чий Вселенский закон, Всемирный разум, Логос. Эта идея

чужда лишь современному западному мышлению; древ-

неиндийским философам и средневековым мистикам она

была очень знакома.

Я подошел к третьему великому препятствию на пути

самопознания человека: к вере, глубоко укоренившейся в

нашей западной культуре, будто естественно объяснимое

ценности не имеет. Эта вера происходит из утрирования

кантианской философии ценностей, которая в свою оче-

редь является следствием идеалистического разделения

Дата добавления: 2015-07-13