АГРЕССИЯ Конрад Лоренц 20 страница

янно, как если бы оно было телесным органом, возникшим в

результате мутации и отбора. Использование этого оружия

забудется не легче, чем станет рудиментарным какой-ни-

будь столь же жизненно важный орган.

Даже если один-единственный индивид приобретает ка-

кую-то важную для сохранения вида особенность или спо-

собность, она тотчас же становится общим достоянием всей

популяции; именно это и обусловливает упомянутое тыся-

чекратное ускорение исторического процесса, который поя-

вился в мире вместе с абстрактным мышлением. Процессы

приспосабливания, до сих пор поглощавшие целые геологи-

ческие эпохи, теперь могут произойти за время нескольких

поколений. На эволюцию, на филогенез - протекающий

медленно, почти незаметно в сравнении с новыми процесса-

ми, - отныне накладывается история; над филогенетиче-

ски возникшим сокровищем наследственности возвышается

громадное здание исторически приобретенной и традицион-

но передаваемой культуры.

Как применение оружия и орудий труда - и выросшее

из него мировое господство человека, - так и третий, пре-

краснейший дар абстрактного мышления влечет за собой

свои опасности. Все культурные достижения человека име-

ют одно большое "но": они касаются только тех его качеств

и действий, которые подвержены влиянию индивидуальной

модификации, влиянию обучения. Очень многие из врож-

денных поведенческих актов, свойственных нашему виду,

не таковы: скорость их изменения в процессе изменения

вида осталась такой же, с какой изменяются все телесные

признаки, с какой шел весь процесс становления до того,

как на сцене появилось абстрактное мышление.

Что могло произойти, когда человек впервые взял в руку

камень? Вполне вероятно, нечто подобное тому, что можно

наблюдать у детей в возрасте двух-трех лет, а иногда и стар-

ше: никакой инстинктивный или моральный запрет не удер-

живает их от того, чтобы изо всей силы бить друг друга по го-

лове тяжелыми предметами, которые они едва могут под-

нять. Вероятно, первооткрыватель камня так же мало коле-

бался, стукнуть ли своего товарища, который его только что

разозлил. Ведь он не мог знать об ужасном действии своего

изобретения; врожденный запрет убийства тогда, как и те-

перь, был настроен на его естественное вооружение. Сму-

тился ли он, когда его собрат по племени упал перед ним

мертвым? Мы можем предположить это почти наверняка.

Общественные высшие животные часто реагируют на вне-

запную смерть сородича самым драматическим образом. Се-

рые гуси стоят над мертвым другом с шипением, в наивыс-

шей готовности к обороне. Это описывает Хейнрот, который

однажды застрелил гуся в присутствии его семьи. Я видел то

же самое, когда египетский гусь ударил в голову молодого

серого; тот, шатаясь, добежал до родителей и тотчас умер от

мозгового кровоизлияния. Родители не могли видеть удара и

потому реагировали на падение и смерть своего ребенка точ-

но так же. Мюнхенский слон Вастл, который без какого-ли-

бо агрессивного умысла, играя, тяжело ранил своего служи-

теля, - пришел в величайшее волнение и встал над ране-

ным, защищая его, чем, к сожалению, помешал оказать ему

своевременную помощь. Бернхард Гржимек рассказывал

мне, что самец шимпанзе, который укусил и серьезно пора-

нил его, пытался стянуть пальцами края раны, когда у него

прошла вспышка ярости.

Вполне вероятно, что первый Каин тотчас же понял

ужасность своего поступка. Довольно скоро должны были

пойти разговоры, что если убивать слишком много членов

своего племени - это поведет к нежелательному ослабле-

нию его боевого потенциала. Какой бы ни была воспита-

тельная кара, предотвращавшая беспрепятственное приме-

нение нового оружия, во всяком случае, возникла какая-то,

пусть примитивная, форма ответственности, которая уже

тогда защитила человечество от самоуничтожения.

Таким образом, первая функция, которую выполняла

ответственная мораль в истории человечества, состояла в

том, чтобы восстановить утраченное равновесие между во-

оруженностью и врожденным запретом убийства. Во всех

прочих отношениях требования разумной ответственности

могли быть у первых людей еще совсем простыми и легко

выполнимыми.

Рассуждение не будет слишком натянутым, если мы

предположим, что первые настоящие люди, каких мы зна-

ем из доисторических эпох - скажем, кроманьонцы, -

обладали почти в точности такими же инстинктами, таки-

ми же естественными наклонностями, что и мы; что в орга-

низации своих сообществ и в столкновениях между ними

они вели себя почти так же, как некоторые еще и сегодня

живущие племена, например папуасы центральной Новой

Гвинеи. У них каждое из крошечных селений находится в

постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях вза-

имной умеренной охоты за головами. "Умеренность", как

ее определяет Маргарэт Мид, состоит в том, что не предпри-

нимаются организованные разбойничьи походы с целью до-

бычи вожделенных человеческих голов, а лишь при оказии,

случайно встретив на границе своей области какую-нибудь

старуху или пару детей, "зовут с собой" их головы.

Ну а теперь - предполагая наши допущения верны-

ми - представим себе, что мужчина живет в таком сообще-

стве с десятком своих лучших друзей, с их женами и детьми.

Все мужчины неизбежно должны стать побратимами; они -

друзья в самом настоящем смысле слова, каждый не раз спа-

сал другому жизнь. И хотя между ними возможно какое-то

соперничество из-за главенства, из-за девушек и т.д., - как

бывает, скажем, у мальчишек в школе, - оно неизбежно

отходит на задний план перед постоянной необходимостью

вместе защищаться от враждебных соседей. А сражаться с

ними за само существование своего сообщества приходилось

так часто, что все побуждения внутривидовой агрессии на-

сыщались с избытком. Я думаю, что при таких обстоятельст-

вах в этом содружестве из пятнадцати мужчин, любой из нас

уже по естественной склонности соблюдал бы десять запо-

ведей Моисея по отношению к своему товарищу и не стал бы

ни убивать его, ни клеветать на него, ни красть жену его или

что бы там ни было, ему принадлежащее. Безо всяких со-

мнений, каждый по естественной склонности стал бы чтить

не только отца своего и мать, но и вообще всех старых и муд-

рых, что и происходит, по Фрезер Дарлинг, уже у оленей, и

уж тем более у приматов, как явствует из наблюдений Уош-

бэрна, Деворэ и Кортландта.

Иными словами, естественные наклонности человека

не так уж и дурны. От рождения человек вовсе не так уж

плох, он только недостаточно хорош для требований

жизни современного общества.

Уже само увеличение количества индивидов, принадле-

жащих к одному и тому же сообществу, должно иметь два

результата, которые нарушают равновесие между важней-

шими инстинктами взаимного притяжения и отталкивания,

т. е. между личными узами и внутривидовой агрессией. Во-

первых, для личных уз вредно, когда их становится слишком

много. Старинная мудрая пословица гласит, что по-настоя-

щему хороших друзей у человека много быть не может.

Большой "выбор знакомых", который неизбежно появляется в

каждом более крупном сообществе, уменьшает прочность

каждой отдельной связи. Во-вторых, скученность множества

индивидов на малом пространстве приводит к притуплению

всех социальных реакций. Каждому жителю современного

большого города, перекормленному всевозможными соци-

альными связями и обязанностями, знакомо тревожащее от-

крытие, что уже не испытываешь той радости, как ожидал,

от посещения друга, даже если действительно любишь его и

давно его не видел. Замечаешь в себе и отчетливую наклон-

ность к ворчливому недовольству, когда после ужина еще

звонит телефон. Возрастающая готовность к агрессивному

поведению является характерным следствием скученности;

социологи-экспериментаторы это давно уже знают.

К этим нежелательным последствиям увеличения на-

шего сообщества добавляются и невозможность разрядить

весь объем агрессивных побуждений, "предусмотренный"

для вида. Мир - это первейшая обязанность горожанина,

а враждебная соседняя деревня, которая когда-то предлага-

ла объект для высвобождения внутривидовой агрессии, уш-

ла в далекое прошлое.

Чем больше развивается цивилизация, тем менее благо-

приятны все предпосылки для нормальных проявлений на-

шей естественной склонности к социальному поведению, а

требования к нему постоянно возрастают: мы должны обра-

щаться с нашим "ближним" как с лучшим другом, хотя,

быть может, в жизни его не видели; более того, с помощью

своего разума мы можем прекрасно сознавать, что обязаны

любить даже врагов наших, - естественные наклонности

никогда бы нас до этого не довели... Все проповеди аскетиз-

ма, предостерегающие от того, чтобы отпускать узду инс-

тинктивных побуждений, учение о первородном грехе, ут-

верждающее, что человек от рождения порочен, - все это

имеет общее рациональное зерно: понимание того, что чело-

век не смеет слепо следовать своим врожденным наклонно-

стям, а должен учиться властвовать над ними и ответственно

контролировать их проявления.

Можно ожидать, что цивилизация будет развиваться все

более ускоренным темпом - хотелось бы надеяться, что

культура не будет от нее отставать, - ив той же мере будет

возрастать и становиться все тяжелее бремя, возложенное

на ответственную мораль. Расхождение между тем, что че-

ловек готов сделать для общества, и тем, чего общество от

него требует, будет расти; и ответственности будет все труд-

нее сохранять мост через эту пропасть. Эта мысль очень тре-

вожит, потому что при всем желании не видно каких-либо

селективных преимуществ, которые хоть один человек се-

годня мог бы извлечь из обостренного чувства ответственно-

сти или из добрых естественных наклонностей. Скорее сле-

дует серьезно опасаться, что нынешняя коммерческая орга-

низация общества своим дьявольским влиянием соперниче-

ства между людьми направляет отбор в прямо противопо-

ложную сторону. Так что задача ответственности постоянно

усложняется и с этой стороны.

Мы не облегчим ответственной морали решение всех

этих проблем, переоценивая ее силу. Гораздо полезнее

скромно осознать, что она - "всего лишь" компенсацион-

ный механизм, который приспосабливает наше инстинктив-

ное наследие к требованиям культурной жизни и образует с

ним функционально единую систему. Такая точка зрения

разъясняет многое из того, что непонятно при ином подходе.

Мы все страдаем от необходимости подавлять свои по-

буждения; одни больше, другие меньше - по причине очень

разной врожденной склонности к социальному поведению.

По доброму, старому психиатрическому определению, пси-

хопат - это человек, который либо страдает от требований,

предъявляемых ему обществом, либо заставляет страдать

само общество. Так что, в определенном смысле, все мы пси-

хопаты, поскольку навязанное общим благом отречение от

собственных побуждений заставляет страдать каждого из

нас. Но особенно это определение относится к тем людям,

которые в результате ломаются и становятся либо невроти-

ками, т.е. больными, либо преступниками. В соответствии с

этим точным определением, "нормальный" человек отлича-

ется от психопата - или добрый гражданин от преступни-

ка - вовсе не так резко, как здоровый от больного. Разли-

чие, скорее, аналогичное тому, какое существует между че-

ловеком с компенсированной сердечной недостаточностью и

больным, страдающим "некомпенсированным пороком",

сердце которого при возрастающей мышечной нагрузке уже

не в состоянии справиться с недостаточным закрыванием

клапана или с его сужением. Это сравнение оправдывается и

тем, что компенсация требует затрат энергии.

Такая точка зрения на ответственную мораль может

разрешить противоречие в Кантовой концепции морали,

которое поразило уже Фридриха Шиллера. Он говорил, что

Гердер - это "одухотвореннейший из всех кантианцев";

восставал против отрицания какой-либо ценности естест-

венных наклонностей в этике Канта и издевался над ней в

замечательной эпиграмме: "Я с радостью служу другу, но,

к несчастью, делаю это по склонности, потому меня часто

гложет мысль, что я не добродетелен!"

Однако мы не только служим своему другу по собствен-

ной склонности, мы еще и оцениваем его дружеские поступ-

ки с точки зрения того, в самом ли деле теплая естественная

склонность побудила его к такому поведению! Если бы мы

были до конца последовательными кантианцами, то долж-

ны были бы поступать наоборот - и ценить, прежде всего,

такого человека, который по натуре совершенно нас не пе-

реносит, но которого "ответственный вопрос к себе", вопре-

ки его сердечной склонности, заставляет вести себя прилич-

но по отношению к нам. Однако в действительности мы от-

носимся к таким благодетелям в лучшем случае с весьма

прохладным вниманием, а любим только того, кто относит-

ся к нам по-дружески потому, что это доставляет ему ра-

дость, и если делает что-то для нас, то не считает, будто со-

вершил нечто, достойное благодарности.

Когда мой незабвенный учитель Фердинанд Хохштет-

тер в возрасте 71 года читал свою прощальную лекцию, тог-

дашний ректор Венского университета сердечно благодарил

его за долгую и плодотворную работу. На эту благодарность

Хохштеттер дал ответ, в котором сконцентрирован весь па-

радокс ценности - или ее отсутствия - естественных на-

клонностей. Он сказал так: "Вы здесь благодарите меня за

то, за что я не заслуживаю ни малейшей благодарности. На-

до благодарить моих родителей, моих предков, которые да-

ли мне в наследство именно такие, а не другие наклонности.

Но если вы спросите меня, чем я занимался всю жизнь и в

науке, и в преподавании, то я должен честно ответить: я,

собственно, всегда делал то, что доставляло мне наиболь-

шее удовольствие!"

Какое замечательное возражение! Этот великий нату-

ралист, который - я это знаю совершенно точно - никогда

не читал Канта, принимает здесь именно его точку зрения

по поводу ценностной индифферентности естественных на-

клонностей; но в то же время примером своей ценнейшей

жизни и работы приводит Кантово учение о ценностях к

еще более полному абсурду, нежели Шиллер в своей эпи-

грамме. И выходом из этого противоречия становится очень

простое решение кажущейся проблемы, если признать от-

ветственную мораль компенсационным механизмом и не

отрицать ценности естественных наклонностей.

Если приходится оценивать поступки какого-то чело-

века, в том числе и собственные, то - очевидно - они оце-

ниваются тем выше, чем меньше соответствовали простым

и естественным наклонностям. Однако если нужно оценить

самого человека - например, при выборе друзей, - с той

же очевидностью предпочтение отдается тому, чье друже-

ское расположение определяется вовсе не разумными сооб-

ражениями - как бы высокоморальны они ни были, - а

исключительно чувством теплой естественной склонности.

Когда мы подобным образом используем для оценки чело-

веческих поступков и самих людей совершенно разные кри-

терии - это не только не парадокс, но проявление простого

здравого смысла.

Кто ведет себя социально уже по естественной склонно-

сти, тому в обычных обстоятельствах почти не нужны меха-

низмы компенсации, а в случае нужды он обладает мощны-

ми моральными резервами. Кто уже в повседневных услови-

ях вынужден тратить все сдерживающие силы своей мораль-

ной ответственности, чтобы держаться на уровне требова-

ний культурного общества, - тот, естественно, гораздо

раньше ломается при возрастании нагрузки. Энергетиче-

ская сторона нашего сравнения с пороком сердца и здесь под-

ходит очень точно, поскольку возрастание нагрузки, при ко-

торой социальное поведение людей становится "некомпен-

сированным", может быть самой различной природы, но так

или иначе "истощает силы". Мораль легче всего отказывает

не под влиянием одиночного, резкого и чрезмерного испыта-

ния; легче всего это происходит под воздействием истощаю-

щего, долговременного нервного перенапряжения, какого

бы рода оно ни было. Заботы, нужда, голод, страх, переутом-

ление, крушение надежд и т.д. - все это действует одинако-

во. Кто имел возможность наблюдать множество людей в ус-

ловиях такого рода - на войне или в заключении, - тот

знает, насколько непредвиденно и внезапно наступает мо-

ральная декомпенсация. Люди, на которых, казалось, мож-

но положиться как на каменную гору, неожиданно ломают-

ся; а в других, не вызывавших особого доверия, открываются

просто-таки неисчерпаемые источники сил, и они одним

лишь своим примером помогают бесчисленному множеству

остальных сохранить моральную стойкость. Однако пере-

жившие нечто подобное знают и то, что сила доброй воли и

ее устойчивость - две независимые переменные. Осознав

это, основательно учишься не чувствовать себя выше того,

кто сломался раньше, чем ты сам. Наилучший и благород-

нейший в конце концов доходит до такой точки, что больше

не может: " Эли.Эли, ламма ассахфани?"

В соответствии с этикой Канта, только внутренний закон

человеческого разума сам по себе порождает категориче-

ский императив в качестве ответа на "ответственный вопрос

к себе". Кантовы понятия "разум, рассудок" и "ум, интел-

лект" отнюдь не идентичны. Для него само собой разумеет-

ся, что разумное создание просто не может хотеть причи-

нить вред другому, подобному себе. В самом слове "рас-су-

док" этимологически заключена способность "судить",

"входить в соглашение", иными словами - существование

высоко ценимых социальных связей между всеми разумны-

ми существами. Для Канта совершенно ясно и самоочевидно

то, что для этолога нуждается в разъяснении: тот факт, что

человек не хочет вредить другому. Великий философ пред-

полагает здесь очевидным нечто, требующее объяснения, и

это - хотя и вносит некоторую непоследовательность в ве-

ликий ход его мыслей - делает его учение более приемле-

мым для биолога. Тут появляется небольшая лазейка, через

которую в изумительное здание его умозаключений - чис-

то рациональных - может пробраться чувство; иными сло-

вами - инстинктивная мотивация. Кант и сам не верил, что

человек удерживается от каких-либо действий, к которым

его побуждают естественные склонности, чисто разумным

пониманием логического противоречия в нормах его по-

ступков. Совершенно очевидно, что необходим еще и эмо-

циональный фактор, чтобы преобразовать некое чисто рас-

судочное осознание в императив или в запрет. Если мы убе-

рем из нашего жизненного опыта эмоциональное чувство

ценности - скажем, ценности различных ступеней эволю-

1 "Господи, Господи, зачем оставил меня?" - последние слова Хри-

ста; арамейская вставка в греческом и прочих текстах Евангелия.

ции, - если для нас не будут представлять никакой ценно-

сти человек, человеческая жизнь и человечество в целом, то

самый безукоризненный аппарат нашего интеллекта оста-

нется мертвой машиной без мотора. Сам по себе он в состоя-

нии лишь дать нам средство к достижению каким-то обра-

зом поставленной цели; но не может ни определить эту цель,

ни отдать приказ к ее достижению. Если бы мы были нигили-

стами типа Мефистофеля и считали бы, что "нет в мире ве-

щи, стоящей пощады", - мы могли бы нажать пусковую

кнопку водородной бомбы, и это никак бы не противоречило

нормам нашего разумного поведения.

Только ощущение ценности, только чувство присваива-

ет знак "плюс" или "минус" ответу на наш "категорический

самовопрос" и превращает его в императив или в запрет. Так

что и тот, и другой вытекают не из рассудка, а из прорывов

той тьмы, в которую наше сознание не проникает. В этих

слоях, лишь косвенно доступных человеческому разуму,

унаследованное и усвоенное образуют в высшей степени

сложную структуру, которая не только состоит в теснейшем

родстве с такой же структурой высших животных, но в зна-

чительной своей части попросту ей идентична. По существу,

наша отлична от той лишь постольку, поскольку у человека

в усвоенное входит культурная традиция. Из структуры

этих взаимодействий, протекающих почти исключительно в

подсознании, вырастают побуждения ко всем нашим по-

ступкам, в том числе и к тем, которые сильнейшим образом

подчинены управлению нашего самовопрошающего разума.

Так возникают любовь и дружба, все теплые чувства, поня-

тие красоты, стремление к художественному творчеству и к

научному познанию. Человек, избавленный от всего так

сказать "животного", лишенный подсознательных стремле-

ний, человек как чисто разумное существо был бы отнюдь

не ангелом, скорее наоборот!

Однако нетрудно понять, каким образом могло утвер-

диться мнение, будто все хорошее - и только хорошее, -

что служит человеческому сообществу, обязано своим суще-

ствованием морали, а все "эгоистичные" мотивы человече-

ского поведения, которые не согласуются с социальными

требованиями, вырастают из "животных" инстинктов. Если

человек задаст себе категорический вопрос Канта: " Могу ли

я норму своего поведения возвысить до уровня естественного

закона или при этом возникло бы нечто, противоречащее ра-

зуму?" - то все поведение, в том числе и инстинктивное,

окажется в высшей степени разумным; при условии,что оно

выполняет задачи сохранения вида, ради которых было со-

здано Великими Конструкторами эволюции. Противора-

зумное возникает лишь в случае нарушения какого-либо ин-

стинкта. Отыскать это нарушение - задача категориче-

ского вопроса, а компенсировать - категорического импе-

ратива. Если инстинкты действуют правильно, "по замыслу

конструкторов", вопрос к себе не сможет отличить их от Ра-

зумного. В этом случае вопрос: "Могу ли я возвысить норму

моих поступков до уровня естественного закона?" - имеет

бесспорно положительный ответ, ибо эта норма уже сама яв-

ляется таким законом!

Ребенок падает в воду, мужчина прыгает за ним, выта-

скивает его, исследует норму своего поступка и находит, что

она - будучи возвышена до естественного закона - звуча-

ла бы примерно так: "Когда взрослый самец Нолю 5ар1еп8

видит, что жизни детеныша его вида угрожает опасность, от

которой он может его спасти, - он это делает". Находится

такая абстракция в каком-либо противоречии с разумом?

Конечно же, нет! Спаситель может похлопать себя по плечу

и гордиться тем, как разумно и морально он себя вел. Если

бы он на самом деле занялся этими рассуждениями, ребенок

давно бы уже утонул, прежде чем он прыгнул бы в воду. Од-

нако человек - по крайней мере принадлежащий нашей за-

падной культуре - крайне неохотно узнает, что действовал

он чисто инстинктивно, что каждый павиан в аналогичной

ситуации сделал бы то же самое.

Древняя китайская мудрость гласит, что не все люди есть

в зверях, но все звери есть в людях. Однако из этого вовсе не

следует, что этот "зверь в человеке" с самого начала являет

собой нечто злое и опасное, по возможности подлежащее ис-

коренению. Существует одна человеческая реакция, в кото-

рой лучше всего проявляется, насколько необходимо может

быть безусловно "животное" поведение, унаследованное от

антропоидных предков, причем именно для поступков, ко-

торые не только считаются сугубо человеческими и высоко-

моральными, но и на самом деле являются таковыми. Эта

реакция - так называемое воодушевление. Уже само назва-

ние, которое создал для нее немецкий язык, подчеркивает,

что человеком овладевает нечто очень высокое, сугубо чело-

веческое, а именно - дух. Греческое слово "энтузиазм" оз-

начает даже, что человеком владеет бог. Однако в действи-

тельности воодушевленным человеком овладевает наш дав-

ний друг и недавний враг - внутривидовая агрессия в форме

древней и едва ли сколь-нибудь сублимированной реакции

социальной защиты,

В соответствии с этим, воодушевление пробуждается с

предсказуемостью рефлекса во всех внешних ситуациях,

требующих вступления в борьбу за какие-то социальные

ценности, особенно за такие, которые освящены культурной

традицией. Они могут быть представлены конкретно -

семья, нация, Alma Mater или спортивная команда - либо

абстрактными понятиями, как прежнее величие студенче-

ских корпораций, неподкупность художественного творче-

ства или профессиональная этика индуктивного исследова-

ния. Я одним духом называю подряд разные вещи - кото-

рые кажутся ценными мне самому или, непонятно почему,

видятся такими другим людям - со специальным умыслом

показать недостаток избирательности, который при случае

позволяет воодушевлению стать столь опасным.

В радражающих ситуациях, которые наилучшим обра-

зом вызывают воодушевление и целенаправленно создают-

ся демагогами, прежде всего должна присутствовать угроза

высоко почитаемым ценностям. Враг, или его муляж, могут

быть выбраны почти произвольно, и - подобно угрожаемым

ценностям - могут быть конкретными или абстрактными.

"Эти" евреи, боши, гунны, эксплуататоры, тираны и т.д. го-

дятся так же, как мировой капитализм, большевизм, фа-

шизм, империализм и многие другие "измы". Во-вторых, к

раздражающей ситуации такого рода относится и по воз-

можности увлекающая за собой фигура вождя, без которой,

как известно, не могут обойтись даже самые антифашистски

настроенные демагоги, ибо вообще одни и те же методы са-

мых разных политических течений обращены к инстинк-

тивной природе человеческой реакции воодушевления, ко-

торую можно использовать в своих целях. Третьим, и почти

самым важным фактором воодушевления является еще и по

возможности наибольшее количество увлеченных. Законо-

мерности воодушевления в этом пункте совершенно иден-

тичны закономерностям образования анонимных стай, опи-

санным в 8-й главе: увлекающее действие стаи растет, по-

видимому, в геометрической прогрессии при увеличении ко-

личества индивидов в ней.

Каждый сколь-нибудь чувствительный человек знает,

какие субъективные ощущения сопровождают эту реакцию.

Прежде всего она характеризуется качеством чувства, изве-

стного под именем воодушевления. По спине и - как выяс-

няется при более внимательном наблюдении - по наруж-

ной поверхности рук пробегает "священный трепет". Чело-

век чувствует себя вышедшим из всех связей повседневного

мира и поднявшимся над ними; он готов все бросить, чтобы

Дата добавления: 2015-07-13