Астенический синдром 13 страница

В ночь перед сожжением он исповедал светловолосого юношу. Тот сидел, понурившись, на тонкой соломенной подстилке и находился в полузабытьи. Он послал вошедшему взгляд умалишенного, как будто не понимал, что происходит. От выражения круглых голубых глаз, в которых ещё светилось детство, у святого отца ёкнуло сердце. Монотонным голосом он предложил узнику покаяться накануне расставания со своей земной плотью, и тут произошло самое ужасное, к чему очерствевший среди талмудов и законов сановник готов не был. Он увидел ребенка, который рыдал, прижавшись к стене и обхватив себя руками, по щекам его лились крупные, как вишни, слёзы, и он в отчаянии, срываясь на стоны, повторял: «За что, за что, за что..?» До самого рассвета инквизитор не мог заснуть, его воображение не покидало видение приговорённого паренька.

С первыми лучами сразу начавшего припекать солнца закованного, облаченного в красную рубаху и колпак бедняжку вывели на лобное место. Он плакал, извивался, про него говорили, что в нём куражится бес. На самом деле он просто безумно боялся боли и смерти. Он почти лишился чувств от страха, когда его привязывали к столбу, но быстро пришёл в себя, увидев, как занимается огнём хворост у его лодыжек. И тогда он начал издавать ужасные, душераздирающие крики. У епископа звенело в ушах от его воплей. В многочисленных лицах публики он читал собственное проклятье. Женщины падали в обморок, мужчины отворачивались, чтобы не смотреть на жуткое действо. В жёлтое марево восходящего дня высоким столбом взвивался чёрный дым, а внутри его завесы корчилась умирающая жертва. Мальчишка затих и обмяк, когда пламя трескучим шлемом объяло его белокурые волосы и дьявольским языком вырвалось из его изуродованного рта. Тогда исполнивший свою работу палач принялся тушить костер. Епископ, не отрываясь, глядел на обугленное до неузнаваемости тело, в его ушах, как пытка, непрестанно раздавался плач убитого им отрока.

Старость погубила молодость, победила её, как врага.

Епископ застонал, словно из его горла изверглась вселенская мука. Боль умирающей жертвы пронзила его душу и опалила сердце. Перепуганный служка встрепенулся и застыл с приоткрытыми от удивления устами. Святого отца била дрожь, по скрюченным пальцам пробегали конвульсии. Впервые за долгие годы беспощадный инквизитор не выдержал, приступ отчаянной жалости сразил его. Им овладели ужас от содеянного и неумолимые терзания совести. Трясущимися руками он распахнул дверцу кареты и вывалился наружу. Он лежал на земле, царапал ее ногтями, вгрызался зубами в песок, завывая, изредка поднимая голову и бросая на небо полоумные взоры. Он хотел бы заплакать, как плакал ребёнок, но это было ему не под силу. Веки его покраснели, но ни единой капли не выкатилось из-под них – все слёзы епископа давно высохли на пепелищах.

Служка и кучер кинулись к нему, подхватили и перенесли обратно в подушки. Там он успокоился и присмирел, утомлённый судорогами.

- Его преосвященству вредны солнечные лучи…

Жара и свет уничтожают его древнюю плоть или, быть может, душу? Он лежал в изнеможении среди пуховых валиков с закрытыми глазами, ощущая, как в мозг его закрадывается мрак.

- Всё простится… - шептал он еле шевелящимися онемевшими губами. – Всё простится…

Карета двигалась дальше, в темноту наползающей тучи, в ночной зарождающийся ливень.

Мотыльки

(отрывок из романа)

Когда через открытые ставни в комнату вползает ночь и наполняет дом своим тонким ароматом, с нею вместе прилетает стая призрачных, лёгких теней, которые начинают кружиться возле огня, пытаясь раствориться в его чреве. Белые мотыльки, посланники тьмы, рвутся к свету, чтобы сбросить с себя тяжёлый покров и познать, что такое день. Переливаясь и вальсируя, словно нечто бестелесное, они порхают вокруг свечей, собирая их пламя на маленькие крылья.

Они рождаются в ночи, в густой и влажной траве, и дремлют, питаясь её прохладной росой, что наполняет их жизнью и дыханием. Но темнота – это сон, а они жаждут полета, и потому устремляются туда, где мерцают искры, а молчаливые звёзды смотрят им вслед и прощаются с ними. Они улетают, чтобы не вернуться, ибо слишком короток их путь, и быстротечна их жизнь.

Танец мотылька вокруг свечи прекрасный и захватывающий, его движения неуловимы, а звуки – неслышны. Беспечное создание рвётся к её огню, согреваемое его теплом, но обманчива красота голубоватого света. Вьётся прозрачное существо, всё более приближаясь к своей гибели, и когда жар охватывает его целиком, оно сгорает без остатка, и, ради того, чтобы на одно мгновение соединиться с пламенной пляской, оно забывает о влажном шелесте травы, о влажной земле, что вскормила его, и о звёздах в ночном тумане.

Маленькая бабочка умирает, обожжённая свечей, и утром сонный лакей только смахнет пыль с резных канделябров, и невдомёк ему, что здесь побывала еще одна душа, которая растаяла в воздухе с первыми лучами солнца.

Леди и музыкант

Она стояла у окна, лицо её было обращено к открытым ставням. Солнце обволакивало её стройный стан, переливалось золотыми искрами в забранных в тугой пучок волосах. Белое лёгкое платье молодой женщины казалось облаком, неожиданно влетевшим в залитую светом, благоуханную комнату, обставленную с изыском и роскошью, какую могли позволить себе немногие в этом городке. Суровые нравы здешних жителей, холодные, тёмные горы, окружавшие предместья – все это слишком контрастировало с той нежной прелестью, что заполняла душу каждого входившего в особняк, где жила немного чудаковатая, но прекрасная и поистине светская дама. Когда вечерами улицы смолкали и затихали, и лишь редкие быстрые прохожие были единственным свидетельством, что местность всё же обитаема, в ее будуарах, напротив, играла музыка, устраивались танцы, а вместо второсортной браги гостям предлагались дорогие нектары и напитки. Здесь всегда было мило и весело, а несколько минут вокала и поэзии привносили в званные приёмы аромат чего-то иноземного и очень романтичного.

Дата добавления: 2017-01-13