Методичний посібник 2 страница

[55] «Я... становлюсь самим собою, только раскрывая себя для другого, через другого и с помощью другого», — Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 311. (Об интерпретации этой идеи М. М. Бахтина см.: Махлин В. Л. «Из революции выходящий»: Программа // Бахтинский сборник. Вып. 3. М., 1997. С. 199 и след.) При этом другой — это не просто второй субъект общения, а вообще внешняя социальная реальность, которая обращается к «Я» с определенными императивными требованиями и вынуждает адекватным образом реагировать на него, преобразуя в то же время самого себя. Так понимает «другого» (Ты) О. Розеншток-Хюсси (Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. М., 1994. С. 55 и след.).

[56] Спиридонов Л. И. Теория государства и права: Курс лекций. СПб., 1995. С. 122—124.

[57] Сырых В. М. Указ. соч. С. 49. Ниже он (что весьма симптоматично) указывает не только на условность законов, но и на их вероятностный, статистический характер (С. 53). При этом в предмет общей теории права, по мнению В. М. Сырых, входят закономерные связи права с неправовыми явлениями (С. 63).

[58] Там же. С. 296.

[59] «Диссипация» — рассеяние вещества и энергии.

[60] Порядок в такой системе сопровождается снижением в ней энтропии. Но это происходит за счет увеличения беспорядка в окружающей среде, что оказывает на систему обратное воздействие в силу ее «оперативной открытости» (см.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986).

[61] Этот термин, буквально означающий самотворчество, самопроизводство, введен в научный оборот чилийским биологом У. Матураной (Матурана У. Биология познания // Язык и интеллект. М., 1995).

[62] См. подробнее: Чичнева Е. А. Указ. соч. С. 416 и след.

[63] Luhman N. Ausdifferenzirung des Rechts. Beiträge zur Rechtssoziologie und Rechtstheorie. Frankfurt am Main, 1981. S. 511.

[64] Моисеев Н. Н. Расставание с простотой. М., 1998. С. 61. В 1986 г. сэр Д. Лайтхил, ставший позже президентом Международного союза чистой и прикладной математики, сделал удивительное заявление: он извинился от имени своих коллег за то, что в течение трех веков образованная публика вводилась в заблуждение апологией детерминизма, основанного на законах Ньютона, тогда как можно считать доказанным, по крайней мере с 1960 г., что этот детерминизм оказался ошибочной позицией (см.: Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6. С. 48).

[65] Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М., 1998. С. 5, 216 и др.

[66] Сырых В. М. Указ. соч. С. 325.

[67] Имеются в виду западные теории естественного права Г. Гроция или Д. Локка, но не концепции Б. Н. Чичерина или В. С. Соловьева.

[68] Проблема оснований социальной теории созвучна герменевтическому «кругу» — проблеме того, что должно изучаться вначале: части, из которых складывается целое, или само целое?

[69] Разновидностью диалогической эпистемологии можно считать социальный конструктивизм. Суть его одними из первых представили П. Бергер и Т. Лукман в 1965 г., с точки зрения которых социальный мир является сконструированным человеческими действиями, а не предзаданной естественной сущностью (Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995). По мнению К. Джерджена, социальный конструктивизм (или конструкционизм) выражается в следующих посылках. Во-первых, понятия, которыми люди объясняют внешний мир и самих себя, не задаются предметом объяснения, а представляют собой социальные артефакты — продукты взаимообмена между членами социальных сообществ. Во-вторых, понятия приобретают свое значение исключительно в контексте текущих социальных взаимодействий. Поэтому все научные понятия являются конвенциями соответствующих значений, включающими, в том числе, способ оперирования ими. В-третьих, степень устойчивости образа мира не зависит от объективной ценности предлагаемых объяснений, а определяется превратностями социальных процессов. Отсюда вытекает, в частности, то, что ценность метода научного познания обусловлена исключительно степенью его распространенности в локальном научном анклаве. В-четвертых, семантика производна от социальной прагматики. Это означает, что понятия обретают цельность и целостность внутри конкретного типа социальных отношений, а не являются «зеркалом природы» (термин Р. Рорти). В-пятых, оценка существующих понятий — это одновременно оценка принятых образцов жизнедеятельности (потенциал расширения существующего набора форм жизнедеятельности). В-шестых, социальный конструктивизм расширяет сферу диалога оппозиционных точек зрения, исключая тем самым право на доминирование какой-либо из точек зрения. Задачами науки, резюмирует К. Джерджен, являются: деконструкция (отказ от безоговорочного принятия постулатов истины, рациональности и добра как абсолютных критериев оценки научной практики); демократизация, предполагающая приобщение к научному дискурсу все новых участников; реконструкция, или моделирование, новых форм социальной реальности и практики (см.: Gergen K. Realities and relationships: soundings in social construction. Cambridge (Mass.); L., 1994. P. 184).

[70] Активный характер идеального — отличительная черта постклассической эпистемологии и онтологии. Он проявляется в так называемом «опережающем отражении», т. е. в восприятии социального явления на основе уже существующей категориальной «сетки», которая формулирует образ объекта (возможно, на основе принципа ассоциативной связи, т. е. по аналогии) исходя из принципиально неполной о нем информации. «...Настоящее детерминировано будущим», — указывал Л. И. Спиридонов (Спиридонов Л. И. Философия права // Избранные произведения. С. 22), воспроизводя синергетическую идею об определяющей роли потенциальности (возможного будущего состояния системы) в определении актуального. В социальной феноменологии общетеоретическое значение приобрела теорема У. Томаса (как назвал один из его афоризмов Р. Мертон): «Если ситуация определяется как реальная, то она является реальной по своим последствиям» (Thomas W. Das Kind in Amerika // Person und Sozialverhalten / Hrsg. von E. Volkart. Neuwied, 1965), тем самым подчеркивается активность наших представлений относительно материального аспекта реальности.

[71] Денисов Ю. А., Спиридонов Л. И. Абстрактное и конкретное в советском правоведении. Л., 1987. С. 11.

[72] Там же. С. 91.

[73] Сырых В. М. Указ. соч. С. 75. Особую роль он придает связи права с экономикой и социальной психологией. Там же. С. 66—72, 74 и др.

[74] American court system: Readings in judicial process and behavior / Ed. by S. Goldman, A. Sarat. San Francisco, 1978.

[75] Более того, если согласиться с тем, что право — это социальное явление, момент, «сторона» общества, то нельзя не признать правомерным и тезис о том, что методы юридической науки — это трансформация общенаучных методов применительно к исследованию правовой реальности.

[76] Историческая обусловленность методов научного познания блестяще показана в курсе лекций Л. И. Спиридонова (Спиридонов Л. И. Теория государства и права. Гл. 1).

[77] В. С. Степин по этому поводу пишет, что тип культуры задает «способ видения реальности в науке, стили мышления, которые формируются в контексте культуры и испытывают воздействие самых разных ее феноменов» (Степин В. С. Специфика научного познания // Наука: возможности и границы. С. 11). В другой работе он отмечает, что у каждого типа культуры существует специфический для него категориальный строй сознания, соединяющий в себе моменты абсолютного и относительного, изменчивого — присущие именно этому типу общества формы и способы общения и деятельности, хранения и передачи социального опыта, принятую в нем шкалу ценностей. Каждый тип культуры, другими словами, характеризуется специфическими для него универсалиями, которые обеспечивают квантификацию и сортировку социального опыта, выступают базисной структурой человеческого сознания и образуют обобщенную картину человеческого мира (мировоззрение) (Степин В. С. Философия как рефлексия над основаниями культуры // Субъект, познание, деятельность. С. 145—146, 149).

[78] См.: Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. Эпистема, с его точки зрения, — это исторически конкретная дискурсивная практика, позволяющая представить соответствующую систему мышления: эпистема обусловливает всевозможные формы эмпирического познания, задает условия формирования рассуждений об объектах знания, снабжает наблюдателя определенными теоретическими возможностями, устанавливает способ бытия объектов в пространстве знания, вычленяет в сфере опыта пространство возможного.

[79] Последние, по мнению автора этого термина И. Лакатоса, представляют собой связанную последовательность теорий, обусловленных единством нормативных правил. Структуру научно-исследовательской программы образуют положительная эвристика (способы новых исследований), отрицательная эвристика (определение того, каких путей следует избегать), жесткое ядро (исходные фундаментальные допущения) и защитный пояс (вспомогательные гипотезы, которые могут пересматриваться) (см.: Лакатос И. Методология научных исследовательских программ // Вопросы философии. 1995. № 4). Другими словами, научно-исследовательская программа — это трансформация эпистемы в конкретно-научное исследование, обусловленное, в том числе, определенным методом познания.

[80] Анализу позитивизма посвящено огромное количество философских произведений. Из работ, в которых рассматривается позитивизм в юриспруденции, следует отметить: Зорькин В. Д. Позитивистская теория права в России. М., 1978; Нерсесянц В. С. Философия права.

[81] Принцип неопределенности гласит, что относительно микрочастицы никогда нельзя знать все ее параметры, а можно только какой-то один, т. е. если установлена скорость движения микрочастицы, то невозможно установить ее координаты, и наоборот. Вся совокупность параметров микрочастицы оказывается принципиально неопределенной и неопределяемой.

[82] В. В. Налимов по этому поводу замечает: «Принцип дополнительности меняет наше научное видение Мира — постепенно оно становится все более и более полиморфным. Мы готовы одно и то же явление видеть в разных ракурсах — описывая его теперь не конкурирующими друг с другом моделями. Даже математическая статистика, традиционно устремленная на выбор лучшей — истинной — модели, готова теперь согласиться на существование множества равноправных моделей» (Налимов В. В., Дрогалина Ж. А. Реальность нереального. Вероятностная модель бессознательного. М., 1995. С. 355).

[83] Подробнее о недостаточности научных фактов в качестве единственного критерия научности будет сказано ниже.

[84] См.: Чистое учение о праве Ганса Кельзена. М., 1987. Вып. 1, 1988. Вып. 2. Интерпретацию его учения см.: Нерсесянц В. С. Философия права. С. 586—606.

[85] Первая теорема о неполноте формальных систем была сформулирована им в статье «О формально неразрешимых предложениях Principia Mathematics и родственных систем» в 1931 г. в качестве отклика на знаменитую одноименную работу А. Н. Уайтхеда и Б. Рассела. Она формулируется следующим образом: существует такое суждение А в Х, что ни А, ни –А (отрицание А) не могут быть доказаны посредством аксиом из Х, если эта система непротиворечива. Другими словами, в содержательных формальных системах имеются неразрешимые или мнимые предложения, т. е. такие, которые одновременно являются недоказуемыми и неопровержимыми (см.: Гедель К. Об одном еще не использованном расширении финитной точки зрения // Математическая теория логического вывода. М., 1967).

[86] «Структурная антропология» К. Леви-Строса считается классической работой, в которой излагается и реализуется структуралистская программа.

[87] Если же позитивизм отождествлять исключительно с атомизмом, как это делает, например, Г. К. Косиков (см.: Косиков Г. К. «Структура» и/или «текст» (стратегии современной семиотики) // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М., 2000. С. 13), тогда различие между этими программами несомненно, так как в структурализме целое доминирует над отдельным элементом.

[88] Косиков Г. К. Указ. соч. С. 25.

[89] См. подробнее: Усманова А. Р. Текст // Постмодернизм. Энциклопедия. Минск, 2001. С. 822.

[90] По поводу определения смысла и значения знака существуют различные подходы. Так, уже стоики пытались учесть роль знака, опосредующего субъект — объектные отношения в своем «семантическом треугольнике». В нем выделялись телесное обозначающее, бестелесное (мыслимое) обозначаемое и телесный предмет, на который указывает знак. Этот треугольник получил второе рождение в ХХ в. благодаря усилиям Ч. Огдена и А. Ричардса. Г. Фреге несколько изменил эту исходную посылку, определяя смысл знака как особый способ включения понятия о предмете в систему других понятий, не зависящий ни от индивидуальных особенностей мышления субъекта, ни от того, принимает ли он данную систему понятий. По мнению Ч. Морриса, смысл знака (или интенсионал) играет роль правила, определяющего, при каких условиях знак применим к объекту или ситуации. Класс объектов, удовлетворяющих этим условиям, он назвал условием означивания или десигнатом (см.: Чертов Л. Ф. Знаковость. Опыт теоретического синтеза идей о знаковом способе информационной связи. СПб., 1993. С. 269— 271).

[91] По мнению Ж. Деррида, «в нынешней ситуации обнаружилось, что всякий знак (и устный, и письменный) есть лишь знак знака, след следа, означающее означающего, звено в бесконечной цепи отсылок, никогда не достигающей означаемого» (Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000. С. 33).

[92] Грязин И. Текст права (Опыт методологического анализа конкурирующих теорий). Таллин, 1983. С. 32.

[93] О полисемии юридических понятий, проявляющихся в форме метонимии, метафоры, катахрезы и синекдохи см.: Власенко Н. А. Проблемы точности выражения формы права (лингво-логический анализ) // Дис. в форме научного доклада … д-ра юрид. наук. Екатеринбург, 1997. С. 24—26.

[94] Право (правовая система) в любом случае включает взаимное поведение субъектов (например, правоотношения), следовательно, прагматический аспект в нем занимает значительное, если не доминирующее положение. Более того, сама семантика невозможна вне отношения лиц в процессе коммуникации — вне отношения знака к означаемому. Признавая, что язык (как и любая знаковая система) является средством коммуникации, нельзя не признать, что семантический треугольник (знак — означаемое — носитель знака) должен быть вписан в коммуникативное отношение производитель знака — воспринимающий знак (см. об этом: Смирнова Е. Д. Логика и философия. М., 1996. С. 26—27). Если рассматривать знак (и текст) в прагматическом аспекте, то его значением будет способ практического использования знака. Значимость идеи «языковых игр» «позднего» Л. Витгенштейна состоит именно в этом: слова означают лишь то, что они означают в данной «языковой игре», т. е. в процессе их практического употребления (Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1953).

[95] На контекстуальность права как текста обращает внимание И. Грязин и отмечает, что смысл правового текста может быть различным в различных культурах (Грязин И. Указ. соч. С. 36). То или иное прочтение одного и того же предложения естественного языка, та или иная его интерпретация как приписывание ему одних или других условий истинности существенно зависит от контекста употребления предложения, — утверждает П. Строссон (Strawson P. Entity and Identity // Contemporary British Philosophy / Ed. H. Lewis. L., 1976).

[96] См.: Quine V.W.O. Ontological Relativity and Other Essays. N.Y., 1969.

[97] Известный английский антрополог Э. Лич в этой связи пишет, что любое социальное (в том числе юридическое, например законность или преступность) понятие наделяется различным смыслом в разных контекстах: преступным может стать законное, и наоборот. Поэтому, по его мнению, не может быть вечных законов человеческого общежития и неотъемлемых прав человека (см.: Leach E. Fundamentals of structuralism theory // Sociological approaches to law / Ed. by A. Podgorecki, Ch.J. Whelan. London, 1981. P. 30). Критическое отношение к аналитической теории права высказывает немецкий исследователь К.-Л. Кунц. Он утверждает, что структуралисты не в состоянии объяснить право потому, что не принимают в расчет его ценностную природу, а также субъективность в построении любой научной теории; более того, они не принимают в расчет и принципиальное отличие социальной теории от естественнонаучной. По мнению К.-Л. Кунца, адекватной может быть только герменевтическая теория права, акцентирующая внимание на интерсубъективном анализе правовой реальности (см.: Kunz K.-L. Die analytische Rechtstheorie: Eine “Rechts” theorie оhne Rechts? Systematische Darstellung und Kritik. Berlin, 1977).

[98] Деконструкция — это выявление бинарной оппозиции, составляющей структуру логоцентризма западной метафизики и демонстрация ее ущербности, прежде всего, вследствие имманентной связи с властью и идеологией. В результате такого разоблачения порождается «новая конфигурация философско-эстетического поля, чьей доминантой становится присутствие отсутствия, открытый контекст, стимулирующий игру цитатами, постмодернистские смысловые и пространственно-временные смещения» (см.: Маньковская Н. Б. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000. С. 22). Авторское разъяснение термина «деконструкция» см.: Деррида Ж. Письмо японскому другу // Вопросы философии. 1992. № 4.

[99] Такое пересечение кодов и дискурсов в одном тексте получило название «интертекст» у Ю. Кристевой. Он возникает как результат процедуры «чтения — письма»: он пишется в результате считывания чужих дискурсов и поэтому всякий текст и даже слово есть пересечение других текстов и слов (Кристева Ю. Разрушение поэтики // Французская семиотика. С. 458).

[100] В современных условиях «внетекстовой реальности вообще не существует», — утверждает Ж. Деррида (Деррида Ж. О грамматологии. С. 313).

[101] Хотя современная юриспруденция, по справедливому замечанию В. М. Сырых, является преимущественно позитивистской. Сырых В. М. Указ. соч. С. 39.

[102] См.: Райнах А. Априорные основания гражданского права // Райнах А. Собр. соч. М., 2001. В отечественной теории права наиболее оригинальную попытку сформулировать современную феноменологическую (именно эйдети-ческую) концепцию права предпринял А. В. Поляков (см.: Поляков А. В. Общая теория права; Он же. Коммуникативная концепция права (генезис и теоретико-правовое обоснование) // Дис. в виде научного доклада … д-ра юрид. наук. СПб., 2002). Обсуждение идей А. В. Полякова см.: Коммуникативная концепция права: Вопросы теории. СПб., 2003.

[103] Такие методы сегодня в социологии зачастую именуют «качественными» (см.: Семенова В. В. Качественные методы: введение в гуманистическую социологию. М., 1998. Из работ по социологической феноменологии см.: Щюц А. смысловая структура повседневного мира. Очерки по феноменологической социологии. М., 2003; Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000; Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М., 1995).

[104] Betti E. Hermeneutik als Weg heutiger Wissenschaft. Salzburg, 1971. S. 16—21.

[105] См. подробнее: Синергетика и право // Труды теоретического семинара юридического факультета СПб ИВЭСЭП. СПб., 2001. Вып. 5.

[106] Более подробно об антропологии права в онтологическом смысле см.: Честнов И. Л. Современные типы правопонимания: феноменология, герменевтика, антропология и синергетика права. СПб., 2002. С. 59—72.

[107] Являясь интерпретациями второго, третьего и т. д. порядков, антропологические тексты представляют собой фикции не в плане того, что являются полным вымыслом, но в смысле их «сделанности», таким же творением автора, как и история мадам Бовари, то есть дают важное, значимое представление о самом авторе текста не в меньшей степени, чем об исследуемом объекте (Geertz K. The interpretation of cultures. N.Y., 1973. P. 15—16).

[108] Такой метод, основанный на эвристически ценных идеях М. М. Бахтина, М. Бубера, О. Розеншток-Хюсси и других представителях диалогической философии пока только формируется. О возможности его применения к исследованию права см.: Честнов И. Л. Право как диалог: к формированию новой онтологии правовой реальности. СПб., 2000.

[109] Под теорией традиционно понимается высшая форма организации научного знания, дающая целостное представление о закономерностях и существенных (структурных, функциональных, каузальных, генетических) связях определенной области описываемой действительности. В структуре полностью развернутой теории выделяют: 1) фундаментальную теоретическую схему — исходные принципы, универсальные для данной теории, законы, основные системообразующие категории и понятия; 2) возможные дополнительные частные теоретические схемы, конкретизирующие и проецирующие фундаментальную теоретическую схему на сопредельные предметные области; 3) идеализированную (концептуальную) схему (модель, объект) описываемой области с «прописыванием» основных связей между ее элементами (структурно-организационный срез предметного поля), на которую проецируются интерпретации всех утверждений теории; 4) логическую схему теории, включающую множество допустимых внутри теории правил вывода, способов доказательства и принципов ее оформления; 5) языковый тезаурус, синтаксис как нормы построения языковых выражений и предъявления полученных результатов; 6) интерпретационную схему, программирующую возможность перехода от концептуальной (реже — фундаментальной) схемы к уровню фактов и процедур наблюдения и эксперимента (задающую операциональный смысл теории); 7) совокупность законов и утверждений, логически вытекающих из фундаментальной теоретической схемы (см.: Абушенко В. Л. Теория // Новейший философский словарь. Минск, 2003. С. 1035). В этой связи необходимо заметить, что социальные, и в том числе юридические теории, не отличаются такой систематичностью и завершенностью.

[110] Примером такой работы может служить чрезвычайно интересный обзор идей Дж. Остина, Г. Харта, Л. Фуллера, Р. Дворкина и других представителей англо-американской правовой мысли С. В. Моисеевым (см.: Моисеев С. В. Философия права: Курс лекций. Новосибирск, 2003).

[111] Одним из первых, судя по всему, такой подход предпринял Э. В. Кузнецов (см.: Кузнецов Э. В. Философия права в России. М., 1989). «Биографическая описательность» преобладала в работах А. В. Полякова до 2001 г. Это же характерно и для И. Ю. Козлихина, который одним из первых блестяще изложил идеи Г. Харта, Л. Фуллера, Р. Дворкина и других представителей англо-американской современной правовой мысли в работе «Идея правового государства: история и современность» (СПб., 1993), переизданной под названием «Право и политика» (СПб., 1996). Интересно, что Л. И. Спиридонов, будучи официальным оппонентом И. Ю. Козлихина на защите его докторской диссертации, в качестве одного из замечаний высказал именно такую описательность, когда за блестящим изложением Платона и Аристотеля, Локка и Остина, Харта и Дворкина не видно самого автора. Это же характерно для многих работ В. С. Нерсесянца, в которых историческая часть превышает теоретическую (см.: Нерсесянц В. С. Право и закон. М., 1983). Впрочем, такая же описательность свойственна и западным исследователям. В этой связи можно сослаться на работу Сурия Пракаш Синха «Юриспруденция. Философия права: Краткий курс» (М., 1996) или О. Хеффе «Политика. Право. Справедливость. Основоположения критической философии права и государства» (М., 1994). В качестве еще одного примера можно отметить работу М. Ф. Голдинга «Философия права» (Golding M. Ph. Philosophy of law. Englewood Cliffs N.J., 1975), в которой проблема природы права — сквозная ее тема — излагается через рассмотрение различных точек зрения по поводу сущности права, начиная от Ф. Аквинского и заканчивая Г. Хартом и Ф. Селзником. Еще более показательна в этом плане работа Х. Алварта «Право и действие: философия права в ее развитии от естественно-правового мышления и позитивизма до аналитической герменевтики права» (Alwart H. Recht und Handlung: Die Rechtsphilosophie in ihrer Entwicklung vom Naturrechtsdenken und vom Positivismus zu einer analуtischen Hermeneutik des Rechts. Tubingen, 1987). В этой работе анализируются (с критической точки зрения) идеи Платона, Аристотеля, Аквината, Канта, Остина и др.

[112] Вопрос о соотношении теории или философии права и истории политических и правовых учений чрезвычайно сложен. Не вдаваясь в детали выскажем свою точку зрения: различие между ними пролегает по целевому назначению исследования. Если исторический материал используется для подтверждения выдвигаемой концепции, то это теория (философия) права, а если проводится само по себе (как искусство ради искусства), для накопления исторических данных — история политических и правовых учений.

[113] Керимов Д. А. Общая теория государства и права. Предмет. Структура. Функции. М., 1977. С. 48; Он же. Методология права (предмет, функции, проблемы философии права). М., 2000. С. 66.

[114] Нерсесянц В. С. Философия права. С. 14.

[115] Там же. С. 16.

[116] Там же. С. 32, 33.

[117] Неужели идеи В. С. Нерсесянца не претендуют на статус философской (хотя и несамостоятельной) концепции, применяемой к особенной правовой сфере?

[118] Алексеев С. С. Право: азбука — теория — философия: Опыт комплексного исследования. М., 1999. С. 394—395.

[119] Там же. С. 395.

[120] Сырых В. М. Логические основания… С. 178.

[121] Там же. С. 205.

[122] Интересно, что в другом месте он заявляет обратное: вывод о том, что право необходимо исследовать вместе с обусловливающими его общественными отношениями неверен, так как право как форма общественных отношений обладает независимостью от их содержания (Там же. С. 104). С этим утверждением, конечно, согласиться никак нельзя.

[123] Там же. С. 193.

[124] Тем самым отрицается какая-либо специфика в познании именно правовых явлений — особых гносеологических закономерностей познания права, отличающихся от истматовских, не обнаружено. С. 249.

[125] Там же. С. 227—229.

[126] Там же. С. 236.

[127] Чукин С. Г. Плюрализм, солидарность, справедливость... С. 6—7.

[128] Там же. С. 18, 19, 48.

[129] Там же. С. 17.

[130] См.: Golding M.Ph. Philosophy of law. Englewood Cliffs. N.J., 1975.

[131] См.: Kubes V. Grundfragen der Philosophie des Rechts. Wien. N.Y., 1977.

[132] Ibid. S. 10 und and.

[133] Ibid. S. 47.

[134] Очевидно, что взаимодействие философии права и юридической науки не может ничем принципиально отличаться от соотношения философии и науки как таковых.

[135] См.: Степин В. С. Теоретическое знание. С. 188 и след.

[136] Вполне возможно, что это разделение в ближайшем будущем будет преодолено в связи с антропологической парадигмой в философии. Действительно, применительно к социальному бытию граница между онтологией и гносеологией весьма условна, так как человеческое бытие суть осознанное бытие, включающее в себя сознание.

[137] Для определения нормы права необходимо привлечение знаний о норме вообще и праве (признаках права); такие знания юриспруденция неизбежно черпает из философского дискурса.

[138] Сегодня считается доказанным, что фундаментальные научные понятия включают в себя метафоризацию явлений жизненного мира: ср. понятия «тело», «масса», «сила». Это же характерно и для понятий «право» и «государство». Чрезвычайно важные изыскательские работы на этот счет содержит лингвистика, в частности труды Э. Бенвениста, А. Вежбицкой, М. В. Ильина, Ю. С. Степанова.

[139] В этой связи вспоминается фраза, принадлежащая известному физику ХХ в. П. Эренфельсу: проблема определения предмета физики не является проблемой физики.

[140] Ср. с функциями «общей теоретической ориентацией», как назвал философский уровень науки Р. Мертон. Она включает в себя деятельность по прояснению и уточнению языка теории, очерчиванию концептуального поля фундаментальных понятий теории и связей между ними, по концептуализации и кодификации знания; сюда же относится отбор исследовательских методов и рамок для концептуализации и сравнения результатов эмпирических исследований (Merton R. On Theoretical Sociology: Five Essays, Old and New. N.Y., 1967. Р. 151—153).

[141] См.: Алексеев С. С. Общая теория права. Т. 1. М., 1981. С. 18.

[142] См.: Merton R. Op. сit.

[143] Ibid. P. 68.

[144] См., например: Малкей М. Наука и социология знания. М., 1983; Мангейм К. Очерки социологии знания: теория познания — мировоззрение — историзм. М., 1998.

[145] Кун Т. Структура научных революций. 2-е изд. М., 1977. Заметим, что у Т. Куна речь идет о парадигмах как таких «общепризнанных образцах решения задач», которые разделяются всем научным сообществом. Поэтому так понимаемых парадигм в юриспруденции нет, как и в любой другой общественной науке. Все они, в принципе, находятся на «допарадигмальной» стадии развития. Интересно, что степень интеграционного единства — главного критерия идентичности парадигмы — в общественных науках крайне низок: в экономике 43,5 %, в управленческих науках 28,8 %, в психологии 24,5 %, в социологии 17,1 %, в педагогике 14,9 %, в политологии 10,5 % (см.: Knorr K. D. The nature of scientific consensus and the case of the social sciences // International Journal of Sociology, 1978. Vol. 8, № 1/2. P. 113—145). О парадигмах применительно к юриспруденции см.: Честнов И. Л. Теория права и государства как наука // Проблемы теории права и государства: Курс лекций / Под ред. В. П. Сальникова. СПб., 1999. С. 11—12.

Дата добавления: 2017-01-13