МАРТА (Воздержание)

БЕДНЫЕ ЛЮДИ

В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус. На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны... На дворе темно и холодно, на море буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной пол чисто выметен; в печи не потух еще огонь; на полке блестит посуда. На кровати с опущенным белым пологом спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак с утра вышел на своей лодке в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне. Старые деревянные часы с хриплым боем пробили десять, одиннадцать... Мужа все нет. Жанна задумывается. Муж не жалеет себя, в холод и бурю ловит рыбу. Она сидит с утра до вечера за работой. И что же? Еле-еле кормятся. А у ребяток все нет обуви: и летом и зимой бегают босиком; и хлеб едят не пшеничный — хорошо и то, что хватает ржаного. Только и приправы к еде, что рыба. «Ну да слава Богу, дети здоровы. Нечего жаловаться, — думает Жанна и опять прислушивается к буре. — Где-то он теперь? Сохрани его, Господи, спаси и помилуй!» — говорит она и крестится. Спать еще рано. Жанна встает, накидывает на голову толстый платок, зажигает фонарь и выходит на улицу посмот­реть, не тише ли стало море, не светает ли, и горит ли лампа на маяке, и не видать ли лодки мужа. Но на море ничего не видно. Ветер рвет с нее платок и чем-то оторванным стучит в дверь соседней избушки, и Жанна вспоминает о том, что она еще с вечера хотела зайти проведать больную соседку. «Некому и приглядеть за ней», — подумала Жанна и постучала в дверь. Прислушалась... Никто не отвечает. «Плохое вдовье дело, — думает Жанна, стоя у порога. — Хоть и не много детей — двое, а все одной обдумать надо. А тут еще болезнь!Эх, плохое вдовье дело. Зайду, проведаю». Жанна постучалась еще и еще. Никто не отвечал.

— Эй, соседка! — крикнула Жанна. «Уж не случилось ли что», — подумала она и толкнула дверь.

В избушке было сыро и холодно. Жанна подняла фонарь, чтобы оглядеть, где больная. И первое, что ей бросилось в глаза, это — постель прямо против двери, и на постели она, соседка, лежит на спине так тихо и неподвижно, как лежат только мертвые. Жанна поднесла фонарь еще ближе. Да, это она. Голова закинута назад; на холодном, посиневшем лице спокойствие смерти. Бледная, мертвая рука, будто потянув­шаяся за чем-то, упала и свесилась с соломы. И тут же, неда­леко от мертвой матери, двое маленьких детей, кудрявых и толстощеких, прикрытых старым платьем, спят, скорчив­шись и прижавшись друг к другу белокурыми головками. Видно, мать, умирая, еще успела закутать им ножки старым платком и накрыть их своим платьем. Дыхание их ровно и спокойно. Они спят сладко и крепко.

Жанна снимает колыбельку с детьми и, закутав их плат­ком, несет домой. Сердце ее сильно бьется; она сама не знает, как и зачем она сделала это, но она знает, что не могла не сде­лать то, что сделала.

Дома она кладет непроснувшихся детей на кровать со сво­ими детьми и торопливо задергивает полог. Она бледна и взволнованна. Точно мучит ее совесть. «Что-то скажет он?.. — сама с собой говорит она. — Шутка ли, пятеро своих ребяти­шек — мало еще ему было с ними заботы... Это он?.. Нет, нет еще!.. И зачем было брать!.. Прибьет он меня! Да и поделом, я и стою того. Вот он! Нет!.. Ну, тем лучше!..»

Дверь скрипнула, будто кто вошел. Жанна вздрогнула и приподнялась со стула.

«Нет. Опять никого! Господи, и зачем я это сделала?.. Как ему теперь в глаза взгляну?..» И Жанна задумывается и долго сидит молча у кровати.

Дождь перестал; рассвело, но ветер гудит, и море ревет по-прежнему.

Вдруг дверь распахнулась, в комнату ворвалась струя свежего морского воздуха, и высокий смуглый рыбак, волоча за собой мокрые разорванные сети, входит в горницу со сло­вами:

— Вот и я, Жанна!

— Ах, это ты! — говорит Жанна и останавливается, не смея поднять на него глаз.

— Ну уж ночка! Страх!

— Да, да, погода была ужасная! Ну а как ловля?

— Дрянь, совсем дрянь! Ничего не поймал. Только сети разорвал. Плохо, плохо!.. Да, я тебе скажу, и погодка ж была! Кажется, такой ночи и не запомню. Какая там ловля! Слава Богу, что жив домой добрался... Ну, а ты что тут без меня де­лала?

Рыбак втащил сети в комнату и сел у печки.

— Я? — сказала Жанна, бледнея. — Да что ж я... Сидела шила... Ветер так завывал, что страшно становилось. Боялась за тебя.

— Да, да, — пробормотал муж, — погода чертовски сквер­ная! Да что поделаешь! Оба помолчали.

— А знаешь, — сказала Жанна, — соседка-то Симон умерла.

— Ну?

— И не знаю, когда; верно, еще вчера. Да, тяжело ей было умирать. Да и за детей-то, должно быть, как сердце болело! Ведь двое детей — крошки... Один еще не говорит, а другой чуть начинает ползать...

Жанна замолчала. Рыбак нахмурился; лицо его сделалось серьезно, озабоченно.

— Ну, дела! — проговорил он, почесывая в затылке. — Ну да что станешь делать! Придется взять, а то проснутся, каково им с покойницей? Ну да что уж, как-нибудь перебьемся! Сту­пай же скорей!

Но Жанна не двигалась с места.

— Что ж ты? Не хочешь? Что с тобой, Жанна?

— Вот они, — сказала Жанна и отдернула полог.

Виктор Гюго. Изложил Л. Н.Толстой

Обжорство — самый обыкновенный порок. Мы мало за­мечаем его только потому, что почти все ему подвержены.

Есть грехи против людей и есть грехи против себя. Грехи против людей бывают оттого, что мы не уважаем дух Божий в другом человеке. Грехи против самого себя — оттого, что не уважаем дух Божий в самих себе. Один из самых обыкновен­ных грехов против самого себя — это объедение.

Если бы не жадность, ни одна птица не попала бы в сети. На эту же приманку ловят и людей. Брюхо — это цепь на руки и кандалы на ноги. Раб брюха — всегда раб. Хочешь быть сво­боден — прежде всего освобождай себя от брюха. Ешь для того, чтобы утолить голод, а не для того, чтобы получить удо­вольствие.

По Саади

Объедающийся человек не в состоянии бороться с ленью, а объедающемуся и праздному человеку еще труднее бороться с половой похотью. И потому по всем учениям стремление к воздержанию начинается с борьбы с похотью обжорства, на­чинается постом.

Всякий человек подобен укротителю диких зверей, а эти звери — его страсти. Вырвать их клыки и когти, зануздать их, приручить, сделать из них домашних животных, слуг, хотя бы и рычащих, но все-таки покорных, — в этом задача самовос­питания.

Амиель

Бог послал людям пищу, а дьявол — поваров.

Мудрец Сократ сам воздерживался от всего лишнего, та­кого, что едят не для утоления голода, а для вкуса, и уговари­вал своих учеников делать так же. Он говорил, что и для тела, и для души большой вред от лишней еды и питья и советовал никогда не наедаться, а выходить из-за стола, пока еще есть хочется. Он напоминал своим ученикам сказку о мудром Клиссе: как волшебница Цирцея не могла заколдовать его только оттого, что он не стал объедаться, а товарищей его, как только они набросились на ее сладкие кушанья, всех обрати­ла в свиней.

Не беда, если тело пострадает от душевной работы, но стыдно, когда самое дорогое в человеке — душа — пострадает от тела.

По Талмуду

Наблюдай за твоим ртом: через него входят болезни. По­ступай так, чтобы тебе хотелось еще есть, когда ты встаешь от обеда.

————————

Невоздержание в пище не считается грехом только пото­му, что оно не производит заметного вреда другим. Но есть грехи против сознания человеком своего достоинства. Невоз­держание в пище — один из них.

Дата добавления: 2017-01-14