Похвала глупости». Фрагменты

Печатается по: Эразм Роттердамский. Похвала Глупости. — М., 1960. С. 105—111. Перевод П.К.Губера в редак­ции С.П.Маркиша.

<...>

ГЛАВА LXVI

Не зарываясь в бесчисленные подробности, скажу кратко, что христианская вера, по-видимому, сродни некоему виду глу­пости и с мудростью совершенно несовместна. Ежели хотите доказательств, то вспомните прежде всего, что ребята, женщи­ны, старики и юродивые особенно любят церковные обряды и постоянно становятся всех ближе к алтарю, покорные велени­ям своей природы. Во-первых, позвольте спросить: кто такие были основатели христианства? Люди удивительно простодуш­ные, жестокие враги всякой учености. Засим, среди глупцов вся­кого рода наиболее безумными кажутся те, кого воодушевляет христианское благочестие. Они расточают свое имение, не об-

ращают внимания на обиды, позволяют себя обманывать, не знают различия между друзьями и врагами, в ужасе бегут от наслаждений, предаются постам, бдениям, трудам, презирают жизнь и стремятся единственно к смерти, коротко говоря, — во всем действуют наперекор здравому смыслу, словно душа их обитает не в теле, но где-то в ином месте. Что ж это такое, если не помешательство? Удивляться ли после того, что апостолов принимали порою за пьяных и что Павел показался безумным судье Фесту. Но поскольку я уж начала рассуждать, то продол­жу и докажу вам, что блаженство, которого христиане старают­ся достигнуть ценою стольких мучений и трудов, есть не иное что, как некая разновидность безумия. Не гневайтесь на мои слова и лучше постарайтесь уразуметь их.

Во-первых, христиане согласны с учениками Платона в том, что душа человеческая скована цепями тела, увязла в нем, словно в грязи, и именно поэтому не способна постигнуть истину и насладиться ею. Сам Платон определил философию как раз­мышление о смерти, ибо подобно этой последней философия поднимает душу над видимыми, телесными вещами. Мы при­выкли называть человека здоровым, пока душа его должным образом пользуется телесными органами; когда же, порвав свои путы, она пытается обрести свободу и словно замышляет побег из темницы, то мы называем такое состояние помешательст­вом. Если означенные явления вызваны болезнью либо повреж­дением внутренних органов, никто не усомнится в том, что это безумие. И, однако, мы видим, что люди, охваченные подо­бным безумием, предсказывают будущее, знают чужеземные языки и науки, которых никогда прежде не изучали, и вообще представляются во многих отношениях существами как бы бо­жественными. Все это, без сомнения, приходится объяснять тем, что душа, частично освобожденная от власти тела, проявляет свою природную силу. Здесь же, как я полагаю, таится и причи­на того, что умирающие, как бы вдохновленные божественным дуновением, изрекают порой поразительные вещи. Если благо­честие и не вполне совпадает с вышеописанной разновидно­стью безумия, то все же столь близко с нею соприкасается, что большинство людей почитает набожность простым помешатель­ством, особенно когда видит тех немногих, которые всей своей жизнью столь резко отличаются от прочих смертных. Сходным образом в известной аллегории Платона люди, сидящие ско­ванными в пещере, созерцают только тени и подобия вещей. Один из узников выбегает наружу, видит самые вещи и, воро-

тившись обратно в пещеру, начинает убеждать остальных, что они заблуждаются и ничего не знают, кроме теней. Мудрец скор­бит об их безумии, ибо они упорно держатся за свою ошибку, а они в свой черед издеваются над ним, как над помешанным, и изгоняют его. Вот точно так же люди, занятые одними телес­ными вещами, склонны думать, что ничего другого не сущест­вует. Напротив, благочестивые праведники презирают все, имею­щее отношение к телу, и стремятся лишь к созерцанию невиди­мого мира. Первые больше всего помышляют о собирании бо­гатств, затем — об удовлетворении своих телесных нужд и лишь в самую последнюю очередь — о своей душе, если только вооб­ще допускают ее существование, веря лишь в то, что доступно глазу. Вторые поступают как раз наоборот: прежде всего дума­ют о Боге, субстанции простейшей и неизменнейшей, затем помышляют о своей ду1пе, которая всего ближе к Божеству, но не желают заботиться о теле, презирают деньги, словно мяки­ну, и, едва завидев их, обращаются в бегство. Если иногда, по необходимости, им приходится заниматься житейскими делами, они едва справляются с отвращением, относясь к своей собст­венности так, точно она не принадлежит им вовсе. Даже в ма­лых вещах разительно сказывается различие между людьми, жи­вущими по уставам мира сего, и благочестивыми праведниками. Хотя все чувственные способности зависят от тела, есть между ними такие, которые кажутся грубее других. Таковы осязание, слух, зрение, обоняние, вкус. Другие — гораздо более независи­мы, например, память, рассудок, воля. Праведники, со всею силою души устремляясь к тому, что не имеет ничего общею с внешним миром, становятся тупыми и бесчувственными к те­лесным впечатлениям. И, напротив, заурядные люди наиболь­шее значение придают внешним чувствам и наименьшее — внут­ренним. Этим объясняется, между прочим, и то, что многие святые мужи, случалось, пили вместо вина масло. Среди стра­стей и душевных чувствований есть также такие, которые ка­жутся особенно телесными, как, например, плотское вожделе­ние, голод, сонливость, гнев, гордость, зависть. Праведники ведут с ними непримиримую войну, а толпа уверена, что без них и прожить невозможно. Кроме того, существуют страсти, так ска­зать, нейтральные, словно бы естественные; таковы любовь к отечеству, нежность к детям, к родителям, к друзьям. Толпа платит всему этому немалую дань, но праведники всячески ста­раются изгнать из своей души все названные склонности или по крайней мере сообщают им духовный характер, так что даже

отца своего любят уже не как отца (ибо что он породил на свет, кроме тела? да и тем обязан не себе самому, а Богу-творцу), но как славного мужа, в коем отраженно сияет образ верховного разума, называемого ими верховным благом. Вне этого блага они не знают ничего, достойного любви и стремлений.

Этим правилом руководствуются люди благочестивые и во всех прочих житейских делах: ежели они не совсем презирают какую-либо видимую вещь, то все же ценят ее гораздо ниже того, что недоступно оку. Они различают плоть и дух даже в таинствах и в других церковных обрядах. Так, они не верят, в отличие от большинства людей, будто пост состоит только в воздержании от мяса и отказа от вечерней трапезы, но пропо­ведуют пост духовный, заключающийся в умерщвлении стра­стей, подавлении гнева, и гордости, дабы дух, не удручаемый бременем плоти, мог с тем большей силой устремиться к позна­нию небесных благ. Так же мыслят они и об евхаристии: если обрядом причастия, говорят они, и не следует пренебрегать, то все же он не столь спасителен, как это обычно полагают. Он даже может сделаться вредным, если в нем не будет духа, то есть воспоминания о тех событиях, кои изображаются при по­мощи чувственных знамений. Знамения же напоминают нам о смерти Иисуса Христа, и христиане обязаны подражать этой смерти, укрощая, подавляя и словно погребая свои страсти, да­бы воскреснуть для новой жизни и соединиться со Христом Иисусом, соединяясь в то же время друг с другом. Такова жизнь, таковы постоянные помышления праведников. Напротив, тол­па не видит в богослужении ничего, кроме обязанности стано­виться поближе к алтарю, прислушиваться к гудению голосов и глазеть на обряды.

Не только в указанных мной для примера случаях, но и во всех обстоятельствах жизни убегает праведник от всего, что свя­зано с телом, и стремится к вечному, невидимому и духовному. И так как отсюда рождаются постоянные несогласия между ним и остальными людьми, он упрекает их в безумии, а они отвеча­ют ему тем же. Я же полагаю, что название безумца больше подобает праведникам, нежели толпе.

ГЛАВА LXVII

Дабы это стало еще очевиднее, я, согласно моему обеща­нию, в немногих словах докажу, что награда, обещанная пра­ведникам, есть не что иное, как своего рода помешательство.

Еще Платон имел в виду нечто подобное, когда написал, что «неистовство дарует влюбленным наивысшее блаженство». В са­мом деле, кто страстно любит другого, тот живет уже не в себе, но в любимом предмете и, чем более он от себя удаляется, дабы прилепиться душою к этому предмету, тем более ликует. Но когда душа словно бы покинула тело и уже не в силах управлять телесными членами, то как прикажете назвать такое состояние, если не исступлением? Это подтверждают и общераспростра­ненные поговорки: «Он вне себя», «Он вышел из себя», «Он пришел в себя». Далее, чем совершеннее любовь, тем сильнее неистовство и тем оно блаженнее. А теперь задумаемся, какова та небесная жизнь, к которой с такими усилиями стремятся благочестивые сердца? Их дух, мощный и победоносный, дол­жен поглотить тело. Ему тем легче будет совершить это, что тело, очищенное и ослабленное всей предыдущей жизнью, уже подготовлено к подобному превращению. А затем и самый дух этот будет поглощен бесконечно более могущественным вер­ховным разумом, и тогда человек, оказавшись всецело вне себя, ощутит несказуемое блаженство и приобщится к верховному благу, все в себя вобравшему. Хотя блаженство это может стать совершенным лишь в миг, когда усопшие души, соединившись с прежними своими телами, получат бессмертие, однако, по­скольку жизнь праведников есть лишь тень вечной жизни и непрестанное размышление о ней, им позволено бывает зара­нее отведать обещанной награды и ощутить ее благоухание. И одна эта малая капля из источника вечного блаженства пре­восходит все телесные наслаждения в их совокупности, все утехи, доступные смертным. Вот в какой мере духовное превосходит телесное, а невидимое возвышается над видимым! Именно об этом вещал пророк, говоря: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим его». Такова эта частица Мории, которая не отьем-лется при разлучении с жизнью, но, напротив, безмерно возра­стает. Эта малая капля трижды блаженной Глупости достается на земле лишь немногим. Они уподобляются безумцам, говорят несвязно, не обычными человеческими словами, но издавая зву­ки, лишенные смысла, и строят какие-то удивительные грима­сы. Они то веселы, то печальны, то льют слезы, то смеются, то вздыхают и вообще постоянно пребывают вне себя. Очнувшись, они говорят, что сами на знают, где были — в теле своем или вне тела, бодрствовали или спали; они не помнят, что слыша­ли, что видели, что говорили, что делали, все случившееся

представляется им как бы в дымке тумана или сновидения. Од­но они знают твердо: беспамятствуя и безумствуя, они были счастливы. Поэтому они скорбят о том, что снова образуми­лись, и ничего другого не желают, как вечно страдать подобно­го рода сумасшествием. Таково скудное предвкушение вечного блаженства.

ГЛАВА LXVIII

Впрочем, мне уже давно пора кончать: я позабыла всякую меру и границу. Ежели сказала я что-нибудь слишком, на ваш взгляд, дерзновенное, то вспомните, что это сказано Глупостью и вдобавок женщиной. Не забывайте также греческой послови­цы: «Часто глупец в неразумии метким обмолвится словом». Не знаю, впрочем, как по-вашему: относится это к женщинам или нет? Вижу> что вы ждете от меня заключения. Но, право же, вы обнаруживаете крайнее недомыслие, если думаете, что я помню всю ту мешанину слов, которую рассыпала перед вами. Прежде говорили: «Ненавижу памятливого сотрапезника». Я же скажу: «Ненавижу памятливого слушателя». А посему будьте здравы, рукоплещите, живите, пейте, достославные сопричастники таинств Мории.

Дата добавления: 2017-02-01