Эпилог. Психология и философия 14 страница

Пониженная активность воли. Описанные случаи, а
которых импульс к действию слишком силен или задер-
жание действия недостаточно велико, представляют
резкий контраст с теми случаями, когда импульс к дей-
ствию слишком слаб или задержание его слишком вели-
ко. В главе «Внимание» описано душевное состояние,
при котором мы на несколько минут теряем способность
сосредоточиваться на чем-нибудь и наше внимание рас-
сеивается. Мы сидим, бесцельно уставив глаза в про-
странство, и ничего не делаем. Ничто не задевает нас
за живое, внешние впечатления не привлекают нашего
внимания. Они воспринимаются нами, но не настолько
живо, чтобы вызывать в нас какой-либо интерес. Это
индифферентное отношение к некоторой части объектов,
входящих в данную минуту в область нашего созна-
ния,— нормальное явление. Сильное утомление или ис-
тощение может вызвать у нас такое же отношение поч-
ти ко всему содержанию нашего сознания; апатия, сход-
ная с этим состоянием духа, называется психиатрами
абулия и считается душевной болезнью. Для нормаль-
ного состояния воли, как я заметил выше, необходимо,
чтобы мы отчетливо сознавали область каждого нашего
действия и, руководствуясь ею, выполняли последнее.
Но при душевной болезни область действия может со<
вершенно оставаться без внимания. В таких случаях,
несмотря на неповрежденность умственных способно-
стей, действие или вовсе не выполняется, или выполня-
ется ненадлежащим образом. «Video meliora proboque,

deteriora sequor» (доброе вижу и сочувствую ему, но
влекусь к иному)—вот классическая характеристика
такого душевного состояния.

В нашей нравственной жизни трагическое обуслов-
лено главным образом тем, что нормальная связь меж-
ду осознанием истинного плана действия и его осуще-
ствлением порвалась, и тем, что известные идеи никак
не могут возбудить в нас живого стремления к их реа-
лизации. Люди не так различаются между собой по
складу чувств и мыслей, как по образу действия. Их
идеалы, мотивы их действий далеко не так расходятся
между собой, как это можно было бы подумать при раз-
личии их судеб. Никто не чувствует так живо разницы
между благородными и низкими путями в жизни, как
разные горькие неудачники, мечтатели, составители не-
осуществимых проектов, спившиеся с круга таланты
и т. д., жизнь которых — одно сплошное противоречие ме-
жду знанием и действием и которые при всех познани-
ях бессильны исправить свой жалкий характер. Иные
из них обладают чрезвычайно большими познаниями,
в тонкости нравственного чувства они далеко превосхо-
дят добропорядочность довольного судьбой буржуа, ко-
торый так возмущается их недостойным поведением.
И тем не менее это существа вечно недовольные, вечно
жалующиеся на горькую участь. Они постоянно выска-
зывают догадки, соображения, протестуют против чего-
нибудь, вечно колеблются, никогда не принимают окон-
чательных решений, обо всем рассуждают в минорном
тоне, ограничиваясь выражением своих желаний и тре-
бований; стряхнуть с себя апатию и бодро приняться за
работу такие люди совершенно неспособны. Можно пред-
положить, что в таких характерах, как Руссо и Ре-
стиф, низменные импульсы к деятельности преобладали.
Эти импульсы для подобных людей как будто исклю-
чают всякую возможность более благородного склада
жизни. Наряду с низменными импульсами у них в
изобилии благородные мотивы к деятельности, но эти
мотивы совершенно бессильны повлиять на их поведе-
ние, как не влияют на быстро мчащийся поезд крики
стоящего у дороги пешехода, который просит подсадить
его. До конца жизни такие мотивы являются бал-
ластом; и то чувство душевной пустоты, которое
начинаешь испытывать, видя, как люди с благород-
нейшими чертами характера совершают наихудшие
поступки, это чувство—одно из самых тягостных, ка-

22*

кое может испытывать человек в нашем печальном
мире.

Усилие сознается нами как некоторый первичный
фактор. Теперь нам легко увидеть, когда в состав во-
левого акта входит чувство усилия. Это бывает, когда
мотивы более редкие, более идеального характера дол-
жны одержать перевес над мотивами более привычно-
го, импульсивного характера, когда нужно подавить по-
рывистые стремления или преодолеть значительные пре-
пятствия к действию. «Une ame bien пёе» — счастливое
дитя, которому судьба покровительствует от самого
рождения, щедро одарив его всякими благами,— редко
прибегает в жизни к усилиям воли. Но герои постоянно
ими пользуются. Нервные люди также часто нуждают-
ся в усилиях воли. При всех этих условиях мы пред-
ставляем себе произвольное усилие воли в виде актив-
ного напряжения, сообщающего силу тем мотивам, ко-
торые в конце концов одерживают верх. Когда на наше
тело действуют внешние силы, мы говорим, что в ре-
зультате получается движение по линии наибольшего
давления или наименьшего сопротивления.

Любопытно, что, с обыденной точки зрения, усилие
при волевом акте ведет к иному результату. Разумеет-
ся, если мы условимся называть линией наименьшего
сопротивления ту, по которой совершается конечное
движение, то общий физический закон придется распро-
странить и на область волевых актов. Но во всех слу-
чаях, где напряжение воли велико и где одерживают
верх редкие идеальные мотивы, нам кажется, будто
действие совершается по линии наибольшего сопротив-
ления и будто нам представлялась возможность в мо-
мент совершения действия направить его по линии наи-
меньшего сопротивления, но мы предпочли более труд-
ный путь. Тот, кто удерживается от криков под ножом
хирурга или кто выносит общественный позор во имя
долга, думает, что в момент совершения действия он
выполняет его по линии наибольшего сопротивления.
Он говорит, что победил, преодолел известные соблазны
и побуждения.

Лентяи же, подлецы и трусы не выражаются таким
образом о своем поведении: лентяи не говорят, чго про-
тиводействовали своему трудолюбию, пьяницы — что
боролись с трезвостью, трусы —• что подавили в себе
храбрость. Все вообще мотивы к действию можно раз-
делить на два класса, из которых первый образует при*

Ш

•родные склонности, а второй — идеальные стремления;

человек, отдавшийся чувственным наслаждениям, ни-
когда не говорит, что он победил в себе идеальные
.стремления, но строго нравственные люди всегда тол-
куют о победе над природными склонностями. Человек,
привыкший наслаждаться чувственным образом, иногда
говорит, что в нем мало нравственной энергии, что он
утратил веру в идеал, что он глух к голосу совести
и т. п. Смысл этих выражений, по-видимому, тот, что
идеальные мотивы могут быть сами по себе подавлены
без особенных усилий, склонности же можно преодолеть
только действиями, совершаемыми по линии наиболь-
шего давления.

В сравнении со склонностями идеальные мотивы ка-
жутся столь слабыми, что, по-видимому, только искус-
ственным путем можно сообщить им преобладающее
значение. Усилие увеличивает интенсивность идеальных
мотивов, заставляя нас думать, будто, в то время как
сила склонности остается всегда одной и той же, сила
идеальных мотивов может быть различных степеней. Но
чем обусловлена эта степень усилия, когда с ее помо-
щью идеальные мотивы начинают одерживать верх над
грубыми чувственными побуждениями? Самой величи-
ной сопротивления. Если слабо чувственное побуждение,
то и усилие для подавления его должно быть слабым.
Чем больше препятствие, тем большее усилие необходи-
мо для того, чтобы одолеть его. Поэтому наиболее сжа-
тым и соответствующим кажущемуся порядку вещей
определением идеального или морального действия мо-
жет быть следующее: оно есть действие по линии наи-
большего сопротивления. <:...;>

Страдание и наслаждение как источники деятель-
ности. Предметы и мысли о предметах служат стимула-
ми для наших действий, но наслаждения и страдания,
сопровождающие действия, видоизменяют характер по-
следних, регулируя их; позднее мысли о наслаждениях
и страданиях, в свою очередь, приобретают силу двига-
тельных импульсов и мотивов, задерживающих дей-
ствия. Для этого не нужно, чтобы с мыслями о наслаж-
дении было непременно связано чувство наслаждения:

обыкновенно мы замечаем обратное. «Nessun maggior
dolore...» (нет большего мучения...),—говорит Данте.
Равным образом с мыслями о страдании может быть
связано чувство удовольствия. Воспоминания о минув-
шем горе, по словам Гомера, доставляют удовольствие.

Но так как наслаждения весьма усиливают любые вы-
зывающие их действия, а страдания затормаживают их,
то мысли о страданиях и наслаждениях принадлежат
к мыслям, связанным с наибольшей импульсивной и
задерживающей силой. Ввиду этого нам необходимо
рассмотреть их подробнее, чтобы точно выяснить отно-
шение этих мыслей к другим.

Если известное движение приятно, то мы повторяем
его до тех пор, пока продолжается связанное с ним
приятное ощущение. Как только движение вызвало в
нас боль, мышечные сокращения мгновенно прекраща-
ются. Движение в этом случае задерживается с такой
силой, что человеку почти невозможно преднамеренно,
не торопясь, изуродовать или изрезать себя: рука не-
вольно отказывается причинять нам боль. Есть немало
приятных ощущений, которые, как голько мы начали
испытывать их, с неудержимой силой побуждают нас
поддерживать в себе ту деятельность, которая вызыва-
ет их. Влияние наслаждений и страданий на наши дви-
жения так сильно и глубоко, что некоторые философы
поспешили сделать скороспелое заключение, будто при-
ятные и неприятные ощущения суть единственные сти-
мулы к деятельности и будто эти ощущения кажутся
иногда отсутствующими во время действия голько по-
тому, что представления, с которыми они тогда связа-
ны, не играют первенствующей роли в нашем сознании
и вследствие этого остаются не замеченными нами.

Такая точка зрения глубоко ошибочна. Как ни важ-
но влияние наслаждений и страданий на нашу деятель-
ность, они все-таки далеко не единственные стимулы к
движению, например в проявлениях инстинктов и эмо-
ций они не играют ровно никакой роли. Кто улыбается
ради удовольствия улыбаться или хмурится ради удо-
вольствия хмуриться? Разве мы краснеем, чтобы избе-
жать неприятных ощущений, которые нам придется ис-
пытать, если мы не покраснеем? Разве мы проявляем
наш гнев, печаль или страх движениями ради какого-
нибудь удовольствия? Во всех этих случаях определен-
ные движения совершаются роковым образом силой
внутреннего импульса, возникающего в нашей нервной
системе под влиянием внешнего стимула. Объекты гне-
ва, любви, страха, поводы к слезам или улыбкам как в
виде непосредственных впечатлений, так и в виде вос-
произведенных образов обладают этой своеобразной им-
пульсивной силой. Почему известное психическое состоя»

ние обладает этим импульсивным качеством, остается
для нас недоступным. Различные психические состоя-
ния обладают этим качеством в разной степени и про-
являют его по-разному. Оно бывает связано и с чув-
ствами наслаждения и страдания, и с восприятиями,
и с воспроизведенными представлениями, но ни одно
из этих душевных явлений не обладает им по пре«
имуществу.

Все состояния сознания (или связанные с ними нерв-
ные процессы) по своему существу являются источника-
ми известных движений. Объяснить все разнообразие
этих движений у различных живых существ и при раз-
личных внешних стимулах составляет проблему истории
развития. Но каков бы ни был исторический генезис
наблюдаемых у нас импульсов, мы должны описывать
их в том виде, в каком они проявляются у человека в
настоящее время. И психологи, которые считают себя
обязанными усматривать в наслаждении и страдании
единственные сознательные или полусознательные мо-
тивы для импульсов к движению и для задержки дви-
жений, являются сторонниками узкой и ложной теле-
ологии: последняя есть научный предрассудок. Если
мысль о наслаждении может быть стимулом к движе-
нию, то, конечно, таким стимулом могут быть также и
другие мысли. Каковы эти мысли, можно определить
только при помощи опыта. В главах «Инстинкт» и «Эмо-
ция» мы видели, что имя им — легион; ввиду этого нам
придется или отвергнуть чуть не половину известных
нам фактов, или отказаться от мнимо научных упро-
щений.

Если в первичных актах человека ощущения наслаж-
дений и страданий не играют никакой роли, то в про-
изводных действиях в искусственно приобретенных ак-
тах, ставших привычными, они имеют так же мало зна-
чения. Наши ежедневные действия: одевание, раздева-
ние, различные акты при начале работы, во время ее и
по окончании — за редкими исключениями не связаны
ни с какими чувствами наслаждения или страдания.
Это идеомоторные акты. Как я дышу не ради удоволь-
ствия дышать, а просто сознаю, что дышу, так и пишу
не ради удовольствия писать, а просто потому, что, раз
принявшись писать и чувствуя, что голова хорошо рабо»
тает и дело подвигается вперед, я вижу, что продолжаю
еще писать. Кто станет утверждать, что, рассеянно иг-
рая ручкой ножа за столом, он этим доставляет себе

удовольствие или избегает неприятных ощущений? Все
подобные действия мы совершаем потому, что не можем
в данную минуту удержаться от них; наша нервная
система так именно сложилась, что эти действия таким
путем проявляются у нас, и для многих бесцельных или
прямо «нервических» движений мы не можем привести
никаких оснований.

Представьте себе застенчивого и малообщительного
человека, который неожиданно получает приглашение
на семейный вечер. Бывать на таких вечерах для него
сущая пытка, но в нашем присутствии он не решается
отказаться и обещает приехать, в то же время прокли-
ная себя в душе. Подобные вещи случаются постоянно
с каждым из нас, и только люди с необыкновенным са-
мообладанием редко испытывают такие состояния.
Voluntas invita (подавленная воля), проявляющаяся в
подобных случаях, не только показывает, что наши дей-
ствия вовсе не должны быть связаны с представлением
будущего наслаждения, но и что здесь может даже не
быть никакого представления будущего блага. С поня-
тием «благо» связано гораздо больше мотивов к дея-
тельности, чем с понятием «наслаждение». Но наши дей-
ствия бывают столь же часто не связаны с идеей блага,
как и с идеей наслаждения. Все болезненные импуль-
сы, все патологические idees fixes могут служить при-
мерами этому. Иногда дурные последствия придают за-
претному акту всю его заманчивость. Снимите запрет с
поступка, имеющего дурные последствия, и он утратит
привлекательность. <;...:>

Наши действия определяются объектом, на который
направлено наше внимание. Интерес объекта — вот
главное условие, от которого зависит его способность
вызывать или задерживать наши действия. В состав по-
нятия «интересное» входит не только приятное и непри-
ятное, но и болезненно-привлекательное, и неотвязчиво-
преследующее, и даже просто привычное, поскольку
различные стороны последнего составляют попеременно
объект нашего внимания: «то, что интересует нас» и
«то, на что направлено наше внимание», в сущности, си-
нонимы. Импульсивность идеи, по-видимому, заключает-
ся не в известного рода связи ее с путями моторного
разряда (ибо все идеи находятся в том или другом от-
ношении к некоторым путям моторного разряда), но,
скорее, в некотором явлении, предваряющем действие,
именно в стремительности, с которой она способна при-

влечь наше внимание и сделаться господствующей в
области нашего сознания. Как только она сделалась
господствующей, как только другие идеи оказались не
в состоянии занять ее место, связанные с ней по при-
роде, движения немедленно выполняются. Иначе говоря,
двигательный импульс необходимо следует за ней.

Как мы видели, и в инстинкте, и в эмоции, и в обык-
новенном идеомоторном действии, и при гипнотическом
внушении, и при болезненных импульсах, и при
voluntas invita импульс к движению сообщает просто
та идея, которая в данную минуту овладела нашим вни-
манием. То же наблюдается и в случае, когда стимула-
ми к действию являются наслаждение и страдание; вы-
зывая свойственные им волевые действия, они в то же
время вытесняют из области сознания другие объекты
мысли. То же бывает и при возникновении в нашем со-
знании окончательного решения во всех пяти описан-
ных нами случаях решимости. Короче говоря, нельзя
указать такого случая, где господствующий в нашем со-
знании элемент мысли не являлся бы в то же время
главным условием, от которого зависит проявление им-
пульсивной силы. Еще очевиднее, что он главное усло-
вие и для проявления задерживающей силы. Простое
представление о мотивах, не благоприятствующих дан-
ному импульсу, уже задерживает последний; они нала-
гают на известные поступки свое veto, и действия,весь-
ма привлекательные при других условиях, становятся
невозможными. Какую бодрость и энергию почувство-
вали бы мы, если бы могли выкинуть из головы на не-
которое время наши колебания, сомнения и опасения!

Воля есть отношение между духом и идеями. Закан-
чивая анализ внутренней природы волевого процесса,
мы подходим к рассмотрению почти исключительно тех
условий, при которых известные идеи достигают преоб-
ладания в нашем сознании. Этим простым констатиро-
ванием наличия в сознании моторной идеи психология
воли, собственно говоря, должна ограничиться. Сопро-
вождающие моторную идею движения представляют
собой чисто физиологическое явление, обусловленное,
согласно физиологическим законам, нервными процесса-
ми, соответствующими данной идее. С появлением идеи
воление заканчивается, и для самого психического акта
воления несущественно, совершилось или нет желанное
движение. Я хочу писать — и пишу. Я желаю чихнуть —
и не могу. Я желаю, чтобы стол с другого конца ком-

наты самопроизвольно придвинулся ко мне,— он оста-
ется неподвижным. Мое желание так же мало может
побудить меня чихнуть, как и побудить этот стол при-
двинуться ко мне. Но здесь в обоих случаях происходит
веление так же, как и тогда, когда я захотел писать.

Словом, воление есть чисто психическое явление, ко-
торое всегда налицо там, где есть известное устойчивое
состояние сознания в виде моторной идеи. <;...>•

Волевое усилие есть усилие внимания. Итак, мы по-
дошли к центральному пункту учения о воле, к выясне-
нию вопроса о том, в силу какого процесса мысль об
известном действии становится устойчивой в нашем со-
знании. В главах об ощущениях, ассоциации и внима-
нии мы подробно рассмотрели, при каких условиях про-
никают в сознание и делаются в нем устойчивыми
мысли, не связанные с усилием. Чтобы не повторяться,
ограничимся следующим замечанием: каково бы ни
было значение закона ассоциаций и связанных с ними
интересов, этот закон остается главным руководящим
принципом наших объяснений. Что касается случаев,
когда наличие мысли сопровождается психическим яв-
лением усилия, то здесь требуется более разъяснений.
Для нас должно быть ясно, что для произвольного во-
левого акта не требуется ничего иного, кроме внимания,
сопряженного с усилием. Короче говоря, в случаях наи-
более «произвольного» воления главнейший подвиг во-
ли заключается в том, чтобы направить сознание на
непривлекательный объект и сосредоточить на нем все
внимание. Произойдут ли при этом ожидаемые движе-
ния или нет — уже зависит от простой физиологической
случайности.

Таким образом, усилие внимания составляет суще-
ственную черту волевого акта '. Читатель мог убедиться

• Необходимо строго различать волевое усилие в собственном
смысле слова от мышечного усилия, с которым его обыкновенно
смешивают. Последнее есть совокупность всех периферических
ощущений, вызываемых «применением» мышц. Ощущения эти, когда
они массивны, а мышцы несколько утомлены, скорее неприятны,
чем приятны, в особенности если сопровождаются одышкой, прили-
вом крови к голове, грубым трением по коже пальцев (на руках и
ногах) или плеч и напряжением связок. И только в этой неприят-
ности напряжения волевое усилие, будучи направлено на осуще-
ствление известного малопривлекательного акта, сходно с мышеч-
ным. Что волевое усилие нередко связано с мышечным — это про-
стая случайность. С одной стороны, иногда требуется большое уси-
лие воли при незначительном применении мышечной силы, напри-

в справедливости этого положения из личного опыта,
ибо ему наверное случалось когда-нибудь испытать по-
рыв бурной страсти. Почему человеку, который пыта-
ется отделаться от охватившей его безумной страсти,
трудно поступать так, как будто страсть его была бла-
горазумна? Разумеется, не вследствие физических при-
чин. Физически одинаково легко избежать драки или за-
вязать ее, прикарманить чужие деньги или растратить
собственные на чужие прихоти, пойти или не пойти на
любовное свидание. Трудность здесь заключается в
психическом напряжении, в умении найти соответствую-
щую благоразумную идею и на ней сосредоточить свое
внимание.

При сильном эмоциональном возбуждении мы склон-
ны вызывать в себе только те представления, которые
благоприятствуют нашей страсти. Если при этом нам
приходят в голову иные представления, мы тотчас от-
вергаем их и вытесняем из сферы сознания. Если нас
охватило радостное настроение, то мы крайне не рас-
положены думать о непредвиденных случайностях, ко-
торые могут нас постигнуть в будущем; если мы чув-
ствуем дурное расположение духа, мысли о торжестве,
приятных путешествиях, счастливых любовных приклю-
чениях и других радостях жизни не идут нам на ум; ес-
ли мы хотим отомстить кому-нибудь, то не чувствуем
ни малейшего желания сравнивать врага с собой и на-
ходить у обоих сходные черты.

Ничто на свете не способно так раздражать нас, как
хладнокровные советы, даваемые нам в момент сильней-
шего порыва страсти. Не будучи в состоянии ничего
возразить на них, мы начинаем сердиться, ибо с нашей
страстью бывает связан какой-то инстинкт самосохра-
нения; она будто чует, что холодные соображения, раз
забравшись в нашу голову, постепенно ослабят пыл на-
ших восторгов и разрушат до основания те воздушные
замки, которыми заполнено наше воображение. Таково
неизбежное влияние благоразумных соображений на
неблагоразумные в тех случаях, когда мы даем себе
труд спокойно выслушать приводимые нам резоны.

мер, когда нам нужно утром вставать с постели или мыться в хо-
лодной воде. С другой стороны, солдат, стоя неподвижно под гра-
дом пуль, должен испытывать неприятное чувство от бездеятель-
ности мышц. Волевой акт, который ему приходится выполнять, тот
же, какой необходим для мышечного усилия, сопряженного с
болью. В обоих случаях тяжела непосредственная реализация идеи.

Ввиду этого страсть стремится окончательно заглушить
их слабый голос: «Ах, лучше не думать об этом!»; «Не
говорите мне об этом!» ~ вот обычные восклицания ос-
лепленных страстью людей, которым приводят разум-
ные доводы, идущие вразрез с их стремлениями. Есть
что-то холодное, мертвящее, глубоко враждебное нашим
жизненным стремлениям в голосе разума, говорящего
нам: «Стой! Удержись! Отступись! Оставайся на месте!»
Поэтому не мудрено, что большинство людей в минуту
увлечения боятся увещания разума, как призрака
смерти.

Впрочем, человеком с сильной волей может быть
назван только тот, кто неуклонно выслушивает слабый
голос разума, не старается выкинуть из головы страш-
ные мысли о будущем, а, наоборот, сосредоточивает на
неблагоприятных соображениях свое внимание, согла-
шается с ними и пытается глубже вникнуть в них, не-
взирая на то, что множество иных идей возмущаючся
против этих соображений и стремятся вытеснить их из
области сознания. Соображения эти, удерживаясь энер-
гичными усилиями внимания в нашем сознании, влекут
за собой сходные с ними мысли и элементы ассоциаций
и в конце концов вызывают в человеке полную пере-
мену настроения. А с переменой взгляда на дело и об-
раз действия человека меняется, направляется на новый
объект мысли, который становится господствующим в
его сознании и неизбежно влечет за собой какие-то дей-
ствия.

Вся трудность в том, чтобы сделать известный объ"
ект мысли господствующим в области сознания. Для
этого мы должны, несмотря на то что произвольное те-
чение мысли направлено на посторонние предметы,
упорно сосредоточивать внимание на нужном объекте,
пока он не начнет разрастаться так, чтобы без труда
овладеть областью сознания и стать в ней господствую-
щим.

Таким образом, напряжение внимания—основной
волевой акт. И в большинстве случаев активность во-
ли заканчивается в тот момент, когда она оказала до-
статочную поддержку объекту мысли, который обыкно-
венно сам по себе неохотно удерживается нами в обла-
сти ^сознания. Только вслед за этим устанавливается
таинственная связь между мыслью и двигательными цен-
трами, а затем уже (невозможно даже догадаться, ка-
ким именно путем) наступают как необходимый конеч-

ный результат послушные нашей воле движения телес-
ных органов.

Из сказанного легко увидеть, что непосредственное
применение волевого усилия есть чисто психический
факт: вся внутренняя борьба, переживаемая нами при
этом, есть чисто психическое явление; вся трудность,
которую нам приходится преодолевать при волевом ак-
те, заключается в стремлении сделать известный психи-
ческий элемент господствующим в области сознания,—
короче говоря, все дело заключается в идее, на которую
направлена наша воля и которую мы удерживаем, так
как в противном случае она ускользнет от нас. Весь
подвиг волевого усилия состоит в том, чтобы вынудить
у нас согласие на господство определенной идеи в об-
ласти нашего сознания. Единственное назначение уси-
лия—в достижении такого согласия. Достигнуть же его
можно только одним путем: надо задержать в области
сознания то соображение, которое должно вызвать в нас
согласие, и не давать этому соображению ускользнуть,
пока оно не заполнит всю область сознания. <....'>
Если данное представление или соображение так или
иначе связано с какими-то движениями нашего тела, то,
допуская после некоторых усилий его присутствие в об-
ласти сознания, мы тем самым совершаем то, что на-
зывается произвольным движением. В этом случае при-
рода «следует по пятам» за нашим внутренним волевым
процессом, немедлено воплощая наши помыслы в дви-
жении тела. Как жаль, что она не оказалась еще ве-
ликодушнее, не подчинила непосредственно нашей воле
и перемены в остальном внешнем мире!

Описывая разумный тип решимости, мы заметили,
что к нему относятся обыкновенно те случаи, в которых
мы подыскиваем для предстоящего действия аналогич-
ный поступок в прошлом. Впрочем, когда мы должны
на основании прежних опытов задержать действие, вся
изворотливость нашего ума тратится на то, чтобы по-
дыскать благоприятный случай, якобы аналогичный дан-
ному, в котором действие не задерживалось, и гаким
путем, потворствуя нашим страстям, мы санкциониру-
ем предосудительное действие. Как много оправданий
находит пьяница для выпивки в минуты соблазна! То
перед ним новый необыкновенный род вина, который
необходимо попробовать как явление, знаменующее шаг
вперед по пути умственного прогресса; тем более оно
уже разлито по рюмкам — не за окно же выливать его!

сить букву за буквой из какого-нибудь текста Священ-
ного писания, то почти всегда это оказывает надлежа-
щее физиологическое действие и сон наступает. Толь-
ко трудно сосредоточивать внимание на впечатлениях,
не представляющих никакого интереса. Мышление, со-
средоточение внимания на определенных представле-
ниях — вот единственный связанный с моральным уси-
лием акт, общий и для здоровых лиц, и для сумасшед-
ших, и для людей с повышенной, и для людей с пони-
женной активностью воли. Большинство маньяков
сознают нелепость своих мыслей, но не могут от них от-
делаться вследствие их неотразимости. Разумный образ
мыслей по сравнению с дикими фантазиями пред-
ставляется им таким бесцветным, прозаически-трезвым,
что у них не хватает духу сказать себе: «Пусть этот
взгляд на вещи сделается моим постоянным миросозер-
цанием». Но при достаточном усилии воли, говорит Ви-
ган, таким людям удается на время взвинтить себя и
внушить себе, что нелепые фантазии, связанные с рас-
стройством мозга, не должны больше приходить на
ум. <...>

Дата добавления: 2014-11-07