Эпилог. Психология и философия 9 страница

Мой знакомый, испыгывавший припадки этой ужас-
нейшей болезни, рассказывал, что у него центром ду-
шевных страданий были сердечная область и дыхатель-
ный аппарат, что главное усилие его побороть припа-
док заключалось в контролировании дыхания и замедле-
нии сердцебиения и что страх исчезал, как только ему
удавалось глубоко вздохнуть и выпрямиться. Здесь эмо-
цпя есть просто ощущение телесного состояния и при-
чиной своей имеег чисто физиологический процесс.

Далее, обратим внимание на то, что всякая телесная
перемена, какова бы она ни была, отчетливо или смут-

но ощущается нами в момент появления. Если чита-
тель до сих пор не обращал внимания на это обстоя-
тельство, то он может с интересом и удивлением заме-
тить, как много ощущений в различных частях тела
являются характерными признаками, сопровождающи-
ми те или другие эмоциональные состояния его духа.
Нет оснований ожидать, что читатель ради столь курь-
езного психологического анализа будет задерживать в
себе самонаблюдением порывы увлекательной страсти,
но он может проследить за эмоциями, происходящими в
нем при более спокойных состояниях духа, и выводы,
справедливые относительно слабых степеней эмоции,
могут быть распространены на те же эмоции при боль-
шей интенсивности.

Во всем объеме, занимаемом телом, мы при эмоции
испытываем очень живо разнородные ощущения, от
каждой части нашего тела в сознание проникают раз-
личные чувственные впечатления, из которых слагает-
ся чувство личности, постоянно сознаваемое человеком.
Удивительно, какие незначительные поводы вызывают
нередко в сознании эти комплексы чувствований. Буду-
чи хотя бы в самой слабой степени огорчены чем-нибудь,
мы можем заметить, что наше душевное состояние фи-
зиологически всегда выражается главным образом
сокращением глаз и мышц бровей. При неожиданном
затруднении мы испытываем какую-то неловкость в
горле, которая засгавляет нас сделать глоток, прочистить
горло и кашлянуть слегка; аналогичные явления наблю-
даются во множестве других случаев.

Благодаря разнообразию комбинаций, в которых
встречаются органические изменения, сопровождающие
эмоции, можно сказать, что всякий оттенок в его целом
имеет для себя особое физиологическое проявление, ко-
торое так же уникально, как самый оттенок эмоции. Ог-
ромное число отдельных частей тела, подвергающихся
изменению при данной эмоции, делает столь трудным
для человека в спокойном состоянии воспроизвести внеш-
ние проявления любой эмоции. Мы можем воспроиз-
вести соответствующую данной эмоции игру мышц про-
извольного движения, но не можем произвольно вызвать
надлежащее возбуждение в коже, железах, сердце и
внутренностях. Подобно тому как в искусственном чи-
хании недостает чего-то по сравнению с настоящим, так
точно не производит полной иллюзии искусственное
воспроизведение печали или энтузиазма при отсутствии

надлежащих поводов для возникновения соответствую'
щих настроений

Теперь я хочу приступить к изложению самого важ-
ного пункта моей теории, который заключается в сле-
дующем. Если мы представим себе какую-нибудь силь-
ную эмоцию и попытаемся мысленно вычитать из этого
состояния нашего сознания одно за другим все ощуще-
ния связанных с ней телесных симптомов, то в конце
концов от данной эмоции ничего не останется, никакого
«психического материала», из которого она могла бы
образоваться. В результате получится холодное, безраз-
личное состояние чисто интеллектуального восприятия.
Большинство лиц, которых я просил проверить мое по-
ложение путем самонаблюдения, вполне соглашались
со мной, но некоторые упорно продолжали утверждать,
что их самонаблюдение не оправдывает этой гипотезы.
Многие не могут только понять самого вопроса. Напри-
мер, просишь их устранить из сознания всякое чувство
смеха и всякую наклонность к смеху при виде смешного
предмета и потом сказать, в чем будет тогда заклю-
чаться его смешная сторона, не останется ли в созна-
нии простое восприятие предмета, принадлежащего к
классу «смешных». На это они упорно отвечают, что та-
кое физически невозможно и что они всегда вынуждены
смеяться, видя смешной предмет. Между тем предло-
женная задача заключалась не в том, чтобы, глядя на
смешной предмет, на самом деле уничтожить в себе вся-
кое стремление к смеху. Это задача чисто спекулятив-
ного характера, сводится она к мысленному устранению
некоторых чувственных элементов из эмоционального
состояния, взятого в его целом, и к определению того,
каковы бы были в таком случае остаточные элементы.

Я не могу отрешиться от мысли, что всякий, кто яс-
но понял поставленный вопрос, согласится с высказан-
ным мной выше положением. Я совершенно не могу во-
образить, что за эмоция страха останется в нашем со-
знании, если устранить из него чувства, связанные с
усиленным сердцебиением, коротким дыханием, дрожью
губ, с расслаблением членов, «гусиной» кожей и воз-
буждением во внутренностях. Может ли кто-нибудь
представить себе состояние гнева и вообразить при этом
тотчас же не волнение в груди, прилив крови к лицу,
расширение ноздрей, стискивание зубов и стремление к
энергичным поступкам, а, наоборот, расслабленные
мышцы, ровное дыхание и спокойное лицо? Автор по

крайней мере, безусловно, не может этого сделать. В
данном случае, по его мнению, гнев должен совершен-
но отсутствовать как чувство, связанное с известными
наружными проявлениями, и можно предположить, что
в остатке получится только спокойное, бесстрастное
суждение, всецело принадлежащее интеллектуальной об-
ласти: известное лицо заслуживает наказания.

То же рассуждение применимо и к эмоции печали;

что такое была бы печаль без слез, рыданий, задержки
сердцебиения, тоски, сопровождаемой особым ощуще-
нием под ложечкой! Лишенное чувственного тона при-
знание того факта, что известные обстоятельства весьма
печальны,—и больше ничего. То же самое обнаружива-
ется при анализе любой другой страсти. Человеческая
эмоция, лишенная всякой телесной подкладки, есть пу-
стой звук. Я не утверждаю, что такая эмоция есть не-
что, противоречащее природе вещей и что чистые духи
осуждены на бесстрастное интеллектуальное бытие; я
хочу только сказать, что для нас эмоция, отрешенная от
всяких телесных чувствований, есть нечто непредстави-
мое. Чем более я анализирую мои душевные состояния,
тем более убеждаюсь, что грубые страсти и увлечения,
испытываемые мною, в сущности, создаются и вызы-
ваются теми телесными переменами, которые мы обык-
новенно называем их проявлениями или результатами;

и тем более мне начинает казаться вероятным, что, сде-
лайся мой организм анестетичным (нечувствительным),
жизнь аффектов, как приятных, так и неприятных, ста-
нет для меня совершенно чуждой и мне придется вла-
чить существование чисто познавательного, или интел-
лектуального, характера. Хотя такое существование и
казалось идеалом для древних мудрецов, но для нас,
отстоящих всего на несколько поколений от философ-
ской эпохи, выдвинувшей на первый план чувственность,
оно должно казаться слишком апатичным, безжизнен-
ным, чтобы к нему стоило так упорно стремиться.

Моя точка зрения не может быть названа материа-
листической. В ней не больше и не меньше материализ-
ма, чем во всяком взгляде, согласно которому эмоции
обусловлены нервными процессами. Ни один из читате-
лей моей книги не возмутится против этого положения,
пока оно высказано в общей форме, и если в этом поло-
жении кто-нибудь все-таки усмотрит материализм, то
только имея в виду те или другие частные виды эмо-
ций. Эмоции суть чувственные процессы, которые обу-

словлены внутренними нервными токами, возникающи-
ми под влиянием внешних раздражении. Такие процес-
сы, правда, всегда рассматривались платонизирующи-
ми психологами как явления, связанные с чем-то чрез-
вычайно низменным. Но каковы бы ни были физиоло-
гические условия образования наших эмоций, сами по
себе, как душевное явление, они все равно должны
остаться тем, что они есть. Если они глубокие, чистые,
ценные по значению психические факты, то, с точки
зрения любой физиологической теории, касающейся их
происхождения, они останутся все теми же глубокими,
чистыми, ценными для нас по значению, каковыми они
являются с точки зрения нашей теории. Они заключают
в самих себе внутреннюю меру своего значения, и до-
казывать при помощи предлагаемой теории эмоций, что
чувственные процессы не должны непременно отличать-
ся низменным, материальным характером, так же логи-
чески несообразно, как опровергать нашу теорию, ссы-
лаясь на то, что она ведет к низменному материалисти-
ческому истолкованию явлений эмоции.

Предлагаемая точка зрения объясняет удивигельное
разнообразие эмоций. Если моя теория верна, то каж-
дая эмоция есть результат соединения в один комплекс
психических элементов, из которых каждый обусловлен
определенным физиологическим процессом. Составные
элементы, из которых слагается всякая перемена в ор-
ганизме, есть результат рефлекса, вызванного внешним
раздражителем. Отсюда немедленно возникает ряд воп-
росов, которые резко отличаются от всяких вопросов,
предлагаемых представителями других теорий эмоций.
С их точки зрения, единственно возможными задачами
при анализе эмоций были классификация («К какому
роду или виду принадлежит данная эмоция?») или
описание («Какими внешними проявлениями характе-
ризуется данная эмоция?»). Теперь же дело идет о вы-
яснении причин эмоций («Какие именно модификации
вызывает в нас тот или другой объект и почему он вы-
зывает в нас именно те, а не другие модификации?»).

От поверхностного анализа эмоций мы переходим,
гаким образом, к более глубокому исследованию, к ис-
следованию высшего порядка. Классификация и описа-
ние суть низшие ступени в развитии науки. Как только
выходит на сцену вопрос о причинной связи в данной
научной области, классификация и описание отступают
на второй план и сохраняют значение лишь настолько,

насколько облегчают нам исследование причинной свя-
зи. Раз мы выяснили, что причиной эмоций являются
бесчисленные рефлекторные акты, возникающие под
влиянием внешних объектов и немедленно осознаваемые
нами, то нам тотчас становится понятным, почему мо-
жет существовать бесчисленное множество эмоций и
почему у отдельных индивидов они могут неопределен-
но варьировать и по составу, и по мотивам, вызываю-
щим их. Дело в том, что в рефлекторном акте нет ни-
чего неизменного, абсолютного. Возможны весьма раз-
личные действия рефлекса, и эти действия, как извест-
но, варьируют до бесконечности.

Короче говоря, любая классификация эмоций может
считаться «истинной» или «естественной», коль скоро
она удовлетворяет своему назначению, и вопросы вроде
«Каково истинное или типичное выражение гнева и
страха?» не имеют никакого объективного значения.
Вместо решения подобных вопросов мы должны выяс-
нять, как могла произойти та или другая экспрессия
страха или гнева, и это составляет, с одной стороны, за-
дачу физиологической механики, с другой—задачу ис-
тории человеческой психики, задачу, которая, как и все
научные задачи, по существу, разрешима, хотя и трудно,
может быть, найти ее решение. Немного ниже я при-
веду попытки, которые делались для этого.

Дополнительное доказательство в пользу моей гео-
рии. Если моя теория справедлива, то она должна под-
твердиться следующим косвенным доказательством. Со-
гласно теории, вызывая в себе произвольно при спокой-
ном состоянии духа так называемые внешние проявле-
ния той или другой эмоции, мы должны испытывагь и
саму эмоцию. Предположение это, насколько его можно
было проверить опытом, скорее подтверждается, чем
опровергается. Всякий знает, до какой степени бегство
усиливает паническое чувство страха и как может воз-
расти чувство гнева или печали, если дать волю их внеш-
ним проявлениям. Возобновляя рыдания, мы усили-
ваем в себе чувство горя, и каждый новый припадок
плача еще более вызывает горесть, пока не наступает.
наконец, успокоение, обусловленное утомлением и види-
мым ослаблением физического возбуждения. Всякий
знает, как в гневе мы доводим себя до высшей точки
возбуждения, воспроизводя несколько раз подряд внеш-
ние проявления этой эмоции.

Подавите в себе внешнее проявление страсти и она

замрет в вас. Прежде чем отдаться вспышке гнева, по-
пробуйте сосчитать до десяти — и повод к гневу пока-
жется вам до смешного ничтожным. Чтобы придать се-
бе храбрости, мы свистим и тем действительно придаем
себе уверенность. Но попробуйте просидеть целый день
в задумчивой позе, поминутно вздыхая и отвечая упав-
шим голосом на расспросы окружающих, и вы тем еще
усилите ваше меланхолическое настроение. В нрав-
ственном воспитании все опытные люди признали чрез-
вычайно важным правило: если мы хотим подавить в
себе нежелательное эмоциональное влечение, мы дол-
жны терпеливо и сначала хладнокровно воспроизводить
внешние движения, соответствующие желательным для
нас душевным настроениям. Результатом упорных уси-
лий в этом направлении будет то, что злобное, подав-
ленное состояние духа исчезнет и заменится радостным
и кротким настроением. Расправьте морщины на челе,
проясните взор, выпрямите корпус, заговорите в мажор-
ном тоне, весело приветствуя знакомых, и если у вас
не каменное сердце, то вы невольно поддадитесь мало-
помалу благодушному настроению.

Против сказанного можно привести тот факт, что,
по словам многих актеров, превосходно воспроизводя-
щих голосом, мимикой и телодвижениями внешние про-
явления эмоций, они при этом не испытывают никаких
чувств. Другие, впрочем, согласно свидетельству Арче-
ра, который собрал по этому вопросу среди актеров
любопытные статистические сведения, утверждают, чго
в тех случаях, когда им удавалось хорошо сыграть роль,
они переживали все соответствующие эмоции. Это раз-
ногласие между артистами объясняется весьма просто.
В экспрессии каждой эмоции внутреннее органическое
возбуждение может быть у некоторых лиц совершенно
подавлено, а вместе с тем в значительной степени ос-
лаблена и сама эмоция; другие же лица не обладают
такой способностью. Актеры, испытывающие во время
игры эмоции, не способны, не испытывающие эмоций —
способны совершенно диссоциировать и их экспрессию.

Ответ на возможное возражение. Мне могут возра-
зить, что иногда, задерживая проявления эмоции, мы ее
усиливаем. Мучительно то состояние духа, которое ис-
пытываешь, когда обстоятельства заставляют удержать-
ся от смеха; гнев, подавленный страхом, превращается
в сильнейшую ненависть. Наоборот, свободное прояв-
ление эмоций дает облегчение. Возражение это скорее

кажущееся, чем реально обоснованное. Во время экс-
прессии эмоция всегда чувствуется. После экспрессии,
когда в нервных центрах совершился нормальный раз-
ряд, мы более не испытываем эмоции. Но когда экспрес-
сия в мимике подавлена, внутреннее возбуждение в
груди и животе может проявляться с большей силой,
как, например, при подавленном смехе; иногда эмоция
вследствие комбинации вызывающего ее объекта с за-
держивающим ее влиянием перерождается в совершен-
но другую эмоцию, которая, быть может, сопровожда-
ется иным и более сильным органическим возбуждением.
Если бы я хотел убить врага, но не осмелился сделать
этого, моя эмоция была бы совершенно иной, чем та,
которая овладела бы мной в случае, когда бы я осу-
ществил свое желание. В общем это возражение несо-
стоятельно.

Более тонкие эмоции. В эстетических эмоциях теле-
сное возбуждение и интенсивность ощущений могут быть
слабы. Эстет может спокойно, без всякого телесного
возбуждения, чисто интеллектуальным путем, оценить
художественное произведение. Однако произведения ис-
кусства могут вызывать чрезвычайно сильные эмоции, и
в этих случаях опыт вполне гармонирует с нашими тео-
ретическими положениями. Согласно моей теории, ос-
новными источниками эмоции являются центростреми-
тельные токи. В эстетических восприятиях (например,
музыкальных) главную роль играют центростремитель-
ные токи независимо от того, возникают ли наряду с
ними внутренние органические возбуждения или нет. Са-
мо произведение искусства представляет объект ощуще-
ния, и поскольку эстетическое восприятие есть объект
непосредственно грубого, живо испытываемого ощуще-
ния, постольку и связанное с ним эстетическое наслаж-
дение грубо и ярко.

Я не отрицаю, что могут быть тонкие наслаждения,
иначе говоря, могут быть эмоции, обусловленные исклю-
чительно возбуждением центров совершенно независимо
от центростремительных токов. К таким чувствованиям
можно отнести чувство нравственного удовлетворения,
благодарности, любопытства, облегчения после решения
задачи. Но слабость и бледность этих чувствований, ког-
да они не связаны с телесными возбуждениями, весьма
резко контрастируют с более грубыми эмоциями. У лиц,
одаренных чувствительностью и впечатлительностью,
тонкие эмоции всегда бывают связаны с телесным воз-

буждением: нравственная справедливость отражается в
звуках голоса или в выражении глаз и т. п. То, что мы
называем восхищением, всегда связано с телесным воз-
буждением, хотя мотивы, вызвавшие его, могли быть
чисто ителлектуального характера. Если ловкое дока-
зательство или блестящая острота не вызывают в нас
настоящего смеха, если мы не испытываем телесного
возбуждения при виде справедливого или великодушно-
го поступка, то наше душевное состояние едва ли мож-
мо назвать эмоцией. Фактически здесь происходит про-
сто интеллектуальное восприятие явлений, которые от-
носятся нами к группе ловких, остроумных или спра-
ведливых, великодушных и т. д. Подобные состояния
сознания, заключающие в себе простое суждение, сле-
дует отнести скорее к познавательным, чем к эмоцио-
нальным душевным процессам.

Описание страха. На основании соображений, выска-
занных мной на с. 273, я не стану приводить здесь ника-
кого перечисления эмоций, никакой классификации и
никакого описания их симптомов. Почти все это чита-
тель может вывести из самонаблюдения и наблюдения
за окружающими. Впрочем, как образец лучшего опи-
сания симптомов эмоции я приведу дарвиновское опи-
сание страха: «Страху нередко предшествует изумление
и так тесно бывает с ним связано, что оба немедленно
оказывают действие на чувства зрения и слуха. В обоих
случаях глаза и рот широко раскрываются, брови при-
поднимаются. Испуганный человек в первую минуту
останавливается как вкопанный, задерживая дыхание и
оставаясь неподвижным, или пригибается к земле, как
бы стараясь инстинктивно остаться незамеченным. Серд-
це бьется быстро, с силою ударяясь в ребра, хотя край-
не сомнительно, чтобы оно при этом работало более
усиленно, чем обыкновенно, посылая больший против
обыкновенного приток крови ко всем частям тела, так
как кожа при этом мгновенно бледнеет, как перед на-
ступлением обморока. Мы можем убедиться в том, что
чувство сильного страха оказывает значительное влия-
ние на кожу, обратив внимание на удивительное мгно-
венно наступающее при этом выделение пота.

Потоотделение тем замечательнее, что поверхность
кожи при этом холодна (откуда возникло и выражение
«холодный пот»), между тем как при нормальном выде-
лении пота из потовых желез поверхность кожи быва-
ет горяча. Волосы на коже становятся при этом дыбом,

и поверхностные мышцы начинают дрожать. В связи с
нарушением нормального порядка в деятельности серд-
ца дыхание становится учащенным. Слюнные железы
перестают правильно действовать, рот высыхает и часто
то открывается, то снова закрывается. Я заметил гак-
же, что при легком испуге является сильное желание
зевать. Одним из наиболее характерных симптомов
страха является дрожание всех мышц тела, нередко оно
прежде всего замечается на губах. Вследствие этого, а
также вследствие сухости рта голос становится сиплым,
глухим, а иногда и совершенно пропадает (obstupui
steteruntque comae et vox faucibus haesit). <...> Когда
страх возрастает до агонии ужаса, мы получаем новую
картину эмоциональных реакций. Сердце бьется совер-
шенно беспорядочно, останавливается, и наступает об-
морок: лицо покрыто мертвенной бледностью; дыхание
затруднено, крылья ноздрей широко раздвинуты, губы
конвульсивно двигаются, как у человека, который зады-
хается, впалые щеки дрожат, в горле происходит гло-
тание и вдыхание, выпученные, почти не покрытые ве-
ками глаза устремлены на объект страха или безоста-
новочно вращаются из стороны в сторону (hue illuc
volvens oculos totumque pererrat). Говорят, что зрачки
при этом бывают непомерно расширены. Все мышцы
коченеют или приходят в конвульсивные движения, ку-
лаки попеременно то сжимаются, то разжимаются, не-
редко эти движения бывают судорожными. Руки быва-
ют или простерты вперед, или могут беспорядочно ох-
ватывать голову. Гагенауэр видел этот последний жест
у испуганного австралийца. В других случаях появля-
ется внезапное неудержимое стремление обратиться в
бегство, это стремление бывает столь сильно, что самые
храбрые солдаты могут быть охвачены внезапной пани-
кой» («Origin of the Emotions»).

Происхождение эмоциональных реакций. Каким пу-
тем различные объекты, вызывающие эмоцию, порож-
дают. в нас определенные виды телесного возбуждения?
Этот вопрос поднят весьма недавно, но были уже сде-
ланы с тех пор интересные попытки ответить на него.
Некоторые виды экспрессии можно рассматривать как
повторение в слабой форме движений, которые прежде
(когда еще они выражались в более резкой форме) бы-
ли полезны для индивида. Другие виды экспрессии мож-
но считать воспроизведением в слабой форме движений,
которые при иных условиях являлись необходимыми фи-

зиологическими дополнениями полезных движений. При-
мером подобных эмоциональных реакций при гневе или
страхе может служить прерывистость дыхания, которая
представляет, так сказать, органический отголосок, не-
полное воспроизведение того состояния, когда человеку
приходилось действительно тяжело дышать в борьбе с
врагом или в стремительном бегстве. Таковы по край-
ней мере догадки Спенсера по этому вопросу, догадки,
подтвержденные со стороны других ученых. Спенсер
также, насколько мне известно, первым высказал пред-
положение, что другие движения при страхе и гневе
можно рассматривать в качестве рудиментарных дви-
жений, которые первоначально были полезными.

«Испытывать в слабой степени,— говорит он,— пси-
хические состояния, сопровождающие получение ран
или обращение в бегство,— значит, чувствовать то, что
мы называем страхом. Испытывать в слабой степени
душевные состояния, связанные со схватыванием добы-
чи, убиванием и съедением ее, все равно что желать
схватить добычу, убить и съесть. •<...> Сильный страх
выражается криком, стремлением к бегству, сердечным
трепетом, дрожью,— словом, симптомами, сопровождаю-
щими действительные страдания, испытываемые от объ-
екта, который внушает нам страх. Страсти, связанные
с разрушением, уничтожением чего-нибудь, выражают-
ся в общем напряжении мышечной системы, в скреже-
те зубами, выпусканин когтей, расширении глаз и фыр-
кании — все это слабые проявления тех действий, кото-
рыми сопровождается убивание добычи. К этим объек-
тивным данным всякий может прибавить из личного
опыта немало фактов, значение которых так же понят-
но. Каждый может на самом себе убедиться, что душев-
ное состояние, вызываемое страхом, заключается в
представлении некоторых неприятных явлений, ожидаю-
щих нас впереди, и что душевное состояние, вызывае-
мое гневом, заключается в представлении действий, свя-
занных с причинением кому-нибудь страдания».

Принцип переживания в слабой форме реакций, по-
лезных для нас при более резком столкновении с объ-
ектом данной эмоции, нашел себе немало приложений
в опыте. Такие мелкие детали, как оскаливание зубов,
обнажение верхних зубов, скашивание рта на сторону,
рассматриваются Дарвином как нечто унаследованное
нами от предков, которые имели большие глазные зубы
(клыки) и при нападении на врага оскаливали их (как

286.

это делают собаки). Подобным же образом, согласно
Дарвину, поднимание бровей при направлении внима-
ния на что-нибудь внешнее, раскрывание рта при изум-
лении обусловлены полезностью этих движений. Под-
нимание бровей связано с открыванием глаз, чтобы луч-
ше видеть, раскрывание рта — с напряженнейшим слу-
шанием и быстрым вдыханием воздуха, обыкновенно
предшествующим мышечным напряжениям. По Спенсе-
ру, расширение ноздрей при гневе есть остаток дей-
ствий, к которым прибегали наши предки, вдыхая носом
воздух во время борьбы, когда они захватывали зуба-
ми часть тела противника (!). Дрожь во время страха,
по мнению Мантегацца, имеет своим назначением разо-
гревание крови (!). Вундт полагает, что покраснение ли-
ца и шеи есть процесс, уравновешивающий давление на
мозг крови, приливающей к голове вследствие внезап-
ного возбуждения сердца,

Вундт и Дарвин утверждают, что то же назначение
имеют слезы: вызывая прилив крови к лицу, они от-
влекают ее от мозга. Сокращение мышц около глаз,
которое в детстве предохраняет глаза от чрезмерного
прилива крови во время крика у ребенка, сохраняется у
взрослых в виде нахмуривания бровей, которые всегда
немедленно хмурятся, когда мы сталкиваемся с чем-ни-
будь неприятным или трудным. «Так как привычка
хмуриться перед каждым припадком крика или плача
поддерживалась у детей в течение бесчисленного ряда
поколений,— говорит Дарвин,— то она прочно ассоции-
ровалась с чувством наступления чего-то бедственного
или неприятного. Затем при аналогичных условиях она
возникла и в зрелом возрасте, хотя никогда не дохо-
дила до припадка плача. Крик и плач мы начинаем
произвольно подавлять в ранний период жизни, от на-
клонности же хмуриться едва ли можно когда-либо оту-
читься».

Другой принцип, которому Дарвин, по-видимому, не
отдает полной справедливости, может быть назван прин-
ципом аналогичного реагирования на аналогичные чув-
ственные стимулы. Есть целый ряд определений, кото-
рые мы употребляем в качестве метафор, говоря о впе-
чатлениях, принадлежащих различным чувственным об-
ластям: опытные впечатления всевозможных классов
могут быть сладки, богаты или прочны, ощущения всех
классов могут быть остры. Согласно с этим Вундт и
Пидерит рассматривают многие из наиболее выразитель-

пых реакций на моральные мотивы как символически
употребляемые выражения вкусовых впечатлений. Наше
отношение к впечатлениям, имеющим аналогию с ощу-
щениями сладкого, горького, кислого, выражается в
движениях, сходных с теми, которыми мы передаем со-
ответствующие вкусовые впечатления. «Все душевные
состояния, которые язык метафорически обозначаег горь-
кими, терпкими, сладкими, характеризуются мимиче-
скими движениями рта, представляющими аналогию с вы-
ражением соответствующих вкусовых впечатлений. Ана-
логичная мимика наблюдается в выражениях отвра-
щения и довольства. Выражение отвращения есть на-
чальное движение для извержения рвоты; выражение
довольства аналогично улыбке человека, сосущего что-
нибудь сладкое или пробующего что-нибудь губами.

Обычный жест отрицания — вращение головы из
стороны в сторону около ее оси — есть остаток того дви-
жения, которое обыкновенно производят дети, чтобы вос-
препятствовать чему-нибудь неприятному проникнуть им
в рот, и которое можно постоянно наблюдать в детской.
Это движение возникает у нас в случае, когда стимулом
является даже простая идея о чем-нибудь неблагопри-
ятном. Подобным же образом утвердительное кивание
головы представляет аналогию с нагибанием ее для
принятия пищи. У женщин аналогия между движения-
ми, связанными вполне определенно первоначально с
обонянием, и выражением морального и социального
презрения и антипатии настолько очевидна, что не тре-
бует пояснений. При удивлении и испуге мы мигаем,
хотя для глаз наших нет никакой опасности; отворачи-
ванис глаз на мгновение может служить вполне надеж-
ным симптомом того, что ваше предложение пришлось
не по вкусу данному лицу и вас ожидает отказ». Этих
примеров достаточно для того, чтобы показать, что та-
кие движения экспрессивны по аналогии.

Дата добавления: 2014-11-07