Эпилог. Психология и философия 8 страница

Существо, руководимое в своей деятельности немно-
гочисленными инстинктивными импульсами или немного-
численными практическими и эстетическими интересами,

будет обладать возможностью диссоции'ровать весьма
немногие свойства и в лучшем случае будет одарено
ограниченными умственными способностями; существо
же, наделенное большим разнообразием интересов, будет
обладать высшими умственными способностями. Чело-
век, как существо, одаренное бесконечным разнообрази-
ем инстинктов, практических стремлений и эстетических
переживаний, доставляемых каждым органом чувств, в
силу одного этого должен обладать способностью дис-
социировать свойства в гораздо большей степени, чем
животные, и согласно этому мы находим, что дикари,
стоящие на самой низкой ступени развития, мыслят не-
измеримо более совершенным образом, чем самые выс-
шие животные. Разнообразие интересов ведет, сверх то-
го, к варьированию опытов, накопление которых стано-
вится почвой для деятельности закона диссоциации при
изменении окружающей обстановки, о чем мы говорили
на с. 125.

Помощь, которую оказывают нам при мышлении ас-
социации по сходству. Не лишено также вероятия, что
ассоциации по сходству, высшие ассоциации у человека,
играют важную роль при различении свойств, связанных
с процессами мышления наивысшего порядка. Значе-
ние этих ассоциаций настолько велико для мышления,
а мы говорили о них так мало в главе «Различение»,
что теперь необходимо остановиться на них подроб-
нее.

Что вы делаете, читатель, когда хотите точно опре-
делить сходство или различие двух объектов? Вы с наи-
возможно большей быстротой переносите ваше внима-
ние то на один, то на другой предмет. Быстрая пооче-
редная смена впечатлений в сознании выдвигает, так
сказать, на первый план сходство и различие объектов,
которые навсегда ускользнули бы от нашего внимания,
если бы поочередное восприятие впечатлений разделя-
лось большими промежутками времени. Что делает уче-
ный, отыскивающий скрытый в данном явлении прин-
цип или закон? Он преднамеренно перебирает в уме
все те случаи, в которых можно найти аналогию с дан-
ным явлением. Заполняя одновременно всеми аналогия-
ми свой ум, ученый обыкновенно оказывается в состоя-
нии выделить в одной из групп этих аналогий ту осо-
бенность, которую он не мог определить, анализируя
каждую из них в отдельности, несмотря даже на то, что
в его минувшем опыте этой аналогии предшествовал»

все остальные, с которыми она теперь одновременно со-
поставляется.

Наши примеры показывают, что для диссоциации
свойств простая повторяемость явления в опыте при
различной окружающей обстановке еще не дает доста-
точного основания. Нам нужно нечто большее: именно
необходимо, чтобы все разнообразие окружающих обста-
новок возникло перед сознанием сразу. Только тогда
искомое свойство выделится из среды других и займет
отдельное положение. С этим немедленно согласятся
все, изучавшие «Систему логики» Дж. Ст. Милля и по-
знакомившиеся с практическим применением «наведе-
ния», с «четырьмя методами опытного исследования»:

методом согласия, различия, остатков и сопутствующих
изменений. В каждом из них мы имеем ряд аналогич-
ных случаев, среди которых искомое свойство может
нам попасться и сосредоточить наше внимание.

Из сказанного ясно, что всякий ум, в котором спо-
собность образовывать ассоциации по сходству сильно
развита, есть ум, самопроизвольно образующий ряды
подобных аналогий. Пусть Л есть данный конкретный
факт, в котором заключается свойство т. Ум может
вначале вовсе не замечать этого свойства т. Но если
А вызывает в сознании В, С, D и Е — явления, сходные
с Л в обладании свойством т, но не попадавшиеся по
целым месяцам в опыте животному, воспринимающему
явление Л, то, очевидно, эта ассоциация сыграет в уме
животного такую же роль, какую играло в уме читате-
ля преднамеренное быстрое сопоставление впечатлений,
о котором мы только что говорили, или в уме исследо-
вателя — систематический анализ аналогичных случаев,
и может повести к выделению т путем абстракции.

Это само собой ясно и неизбежно заставит сделать
вывод, что после немногочисленных сильнейших влече-
ний, связанных с практическими и эстетическими инте-
ресами, ассоциация по сходству преимущественно помо-
гает нам вскрывать в данном явлении те специфические
свойства, которые, будучи раз подмечены и названы на-
ми, рассматриваются как основания, сущности, названия
классов и средние термины в логическом доказательстве.
Без помощи ассоциаций по сходству преднамеренные
умственные операции ученого были бы невозможны, так
как он не смог бы сгруппировать воедино аналогичные
случаи. В высокоодаренных умах эти процессы соверша-
ются непредумышленно: аналогичные случаи самопроиз-

вольно группируются в голове, явления, отделенные в
действительности друг от друга огромными пространст-
вами и временными промежутками, объединяются в та-
ких умах мгновенно, и, таким образом, среди различия
окружающих условий обнаруживаются общие всем яв-
лениям свойства, которые для ума, руководимого одними
ассоциациями по смежности, остались бы навсегда не-
доступными.

Описанный нами процесс изображен схематически на
рис. 18. Если т в данном представлении А вызывает в
нашем уме В, С, D и Е, которые сходны с Л в том, что
обладают все свойством от, и притом вызывает их в бы-
строй последовательности одно за другим, то т, ассоции-
руясь почти одновременно со столь различными окру-
жающими условиями, выделится из среды и обратит на
себя наше особое внимание.

Если читатель вполне уяснил себе мою мысль, то он,
наверное, будет склонен думать, что умы, в которых
преобладает ассоциация по сходству, благоприятствую-
щая выделению общих свойств, наиболее способны к
мышлению в строгом смысле слова, умы же, не прояв-
ляющие наклонности к такому мышлению, по всей веро-
ятности, располагают почти исключительно ассоциация-
ми по смежности.

Все согласны в том, что гении отличаются от обык-
новенных умов необычайным развитием способности к
ассоциациям по сходству. Установление этого факта —

одна из крупнейших психологических заслуг Бэна. Ука-
занное свойство наблюдается у гениев не только в об-
ласти мышления, но и в других областях психической
деятельности.

Умственные способности животных. Ум гения нахо-
дится в таком же отношении к уму простого смертного,
в каком ум последнего — к умственным способностям
животных. Не лишено вероятия, что животные, в проти-
воположность людям, не возвышаются до образования
общих концептов и почти не имеют ассоциаций по сход-
ству. Мысль животных, вероятно, переходит от одного
конкретного объекта к другому, обычно следующих в
опыте друг за другом с гораздо большим однообразием,
чем у нас. Другими словами, в их уме преобладают по-
чти исключительно ассоциации идей по смежности. Но
поскольку можно было бы допустить, что животное
мыслит не ассоциациями конкретных образов, а путем
отвлечения общих признаков, постольку пришлось бы
признать животное мыслящим существом, употребляя
это выражение совершенно в том же смысле, в каком
мы применяем его к людям. В какой мере такое допу-
щение возможно — трудно сказать. Известно только, что
животные, наиболее одаренные умом, поневоле руко-
водствуются отвлеченными признаками; выделяют ли
они сознательно эти признаки из конкретных образов,
или нет — другой вопрос. Животные относятся к объек-
там так или иначе, сообразуясь с тем, к какому классу
последние принадлежат. Для этого необходимо, чтобы
животное обращало внимание на сущность класса, хотя
бы последнее и не было отвлеченным понятием. Одна
вещь—конкретный индивидуальный фякт, в котором
внимание не направлено особенно ни на какую сторону,
другая вещь—отчетливо понятое свойство, выделенное
особым названием из совокупности остальных атрибутов
данного предмета. Но между совершенно непроанализи-
рованным конкретным фактом и полным его анализом,
между абсолютным отсутствием отвлечения признаков
данного объекта и полной абстракцией лежит бесчис-
ленное множество переходных ступеней Д.ля некоторых
ступеней должны быть особые названия гак как оттен-
ки в известных ступенях абстракции заметны для наше-
го сознания. Для идеи смутно отвлеченного понятия
класса объектов Романее предложил термин «рецепт»,
а Ллойд-Морган—«конструкт». Последний вполне оп-
ределенную абстракцию называет «изолат». Ни гермин

«конструкт», ни термин «рецепт» я не нахожу удач-
ными; несмотря на это, они вносят в область психологи-
ческих понятий некоторый новый оттенок, и потому я
отмечаю их здесь. В следующем отрывке из книги Ро-
манеса («Mental Evolution in Man») я предлагаю заме-
нить термин «рецепт» более подходящим словом «ин-
флуэнт»: «Водяные куры имеют привычку несколько
иначе опускаться на землю и даже на лед, чем на во-
ду, а те породы, которые ныряют с высоты (например,
чагравы и бакланы), никогда не опускаются на сушу и
на лед так же, как на воду. Подобные факты показы-
вают, что в уме этих птиц существует один рецепт, со-
ответствующий твердой поверхности, и другой, соответ-
ствующий жидкой поверхности. Подобным же образом
человек никогда не попробует нырнуть с высоты над
землей или ледяной поверхностью и в воду всегда прыг-
нет иначе, чем на сушу. Другими словами, подобно
водяной курице, он обладает двумя различными рецеп-
тами, из которых один соответствует суше, а другой —
воде. Но, в противоположность водяной курице, человек
может дать каждому из этих рецептов особое название
и возвести их на степень концепта. Поскольку дело каса-
ется чисто практического вопроса о передвижении на-
шего тела, постольку, разумеется, неважно, превратили
ли мы данный рецепт в концепт или нет, но во многих
других случаях способность превращать рецепт в кон-
цепт имеет огромное значение».

Я знаю одну легавую собаку, которая не прикусы-
вала приносимых ею в зубах птиц. Но однажды ей нуж-
но было сразу принести двух птиц, которые еще были
живы и бились, хотя уже не могли летать. После неко-
торого колебания собака одну из них удавила, взяла
в зубы другую и принесла живьем к хозяину, потом вер-
нулась за первой, убитой, и принесла также ее. Нельзя
не признать, что в голове собаки быстро промелькнул
при этом ряд отвлеченных мыслей вроде: «она жива
еще», «а надо уйти», «необходимо убить ее», с ка-
кими бы конкретными образами этот ряд мыслей ни
был связан.

Такое практическое руководство особыми соображе-
ниями, которые могут при случае быть важными, за-
ставляет предполагать в животном наличие основной
черты мышления. Но свойства объектов, обращающие
на себя внимание животных, весьма малочисленны и
всегда непосредственно связаны с инстинктивными

стремлениями. Животные, в противоположность людям,
никогда не отвлекают свойств от конкретных данных
ради забавы. Это можно попытаться объяснить как
результат того факта, что у них почти совершенно от-
сутствуют характерные для человеческого ума ассоциа-
ции по сходству. Предмет напоминает животному дру-
гой совершенно сходный предмет, но не предмет, сход-
ный с первым лишь отчасти, и диссоциация при разли-
чии окружающей обстановки, которая в человеке
опирается в значительной степени на ассоциации по
сходству, в животном мире, по-видимому, почти вовсе
не имеет места.

Один конкретный факт во всей своей цельности на-
поминает животному другой, а низшие млекопитающие
различают свойства объектов неведомым для них са-
мих путем; основным капитальным несовершенством их
ума является неспособность постоянно расчленять, ком-
бинировать группы идей в новом непривычном порядке.
Животные навек порабощены рутиной, мышлением, по-
чти не возвышающимся над конкретными фактами. Ес-
ли бы самое прозаическое существо могло переселиться
в душу собаки, то оно пришло бы в ужас от царящего
там полного отсутствия воображения. Мысли стали бы
вызывать в его уме не сходные, а смежные с ними при-
вычные мысли. Закат солнца напоминал бы ему не о
смерти героев, а о том, что пора ужинать. Вот почему
человек есть единственное способное к метафизическим
умозрениям животное.

Для того чтобы удивляться, почему Вселенная тако-
ва, какова она есть, нужно иметь понятие о том, что
она могла бы быть иной, чем она есть; животное, для
которого немыслимо свести действительное к возмож-
ному, отвлекая в воображении от действительного фак-
та его обычные реальные следствия, никогда не может
образовать в своем уме это понятие. Животное прини-
мает мир просто за нечто данное и никогда не отно-
сится к нему с удивлением.

Глава XXIII. Сознание и движение

Всякое состояние сознания связано с двигательными
процессами. Предыдущая глава была посвящена анали-
зу весьма сложных внутренних, чисто психических про-

цессов и их продуктов; следя за этим анализом, чита-
тель должен был постоянно помнить, что конечным об-
наружением каждого из психических процессов всегда
должна быть известная активность тела, обусловленная
передачей центрального возбуждения идущим к пери-
ферии двигательным нервам. Не надо забывать, что
вся нервная система, с физиологической точки зрения,
есть простая машина, превращающая известные стиму-
лы в реакции, интеллектуальная же сторона нашей жиз-
ни связана только с центральными, или промежуточны-
ми, моментами в действиях, совершаемых этой маши-
ной. Теперь мы рассмотрим конечные, выражающиеся
внешним образом моменты этих операций, телесную
деятельность и связанные с ней душевные явления.

Всякое раздражение, падающее на центростреми-
тельный нерв, вызывает пробегающий по центробежно-
му нерву к периферии обратный ток, с которым могут
и быть, и не быть связаны сознательные психические
процессы. Оставляя в стороне некоторые исключения,
можно вообще сказать, что всякое ощущение влечет
за собой движение и каждое движение в отдельной ча-
сти организма есть в то же время движение целого ор-
ганизма, всех его частей. Движение, явно совершающее-
ся в нашем организме при взрыве, блеске молнии или
щекотании, происходит скрытно при всяком испыты-
ваемом нами ощущении. Мы не содрогаемся и не испы-
тываем щекотки при слабых ощущениях только вслед-
ствие их весьма значительной слабости и неясности.
Много лет назад Бэн дал явлению общего разряда на-
звание «закона диффузии» (рассеяния) и сформулиро-
вал его: вслед за нервным током, сопровождающим дан-
ное ощущение, возникают токи, рассеивающиеся по все-
му мозгу, приводя в возбуждение органы движения и
внутренности.

Вероятно, возбуждения, проходящие через нервные
центры, все, без исключения, подчинены закону рассея-
ния. Впрочем, действие, производимое пробегающим
через нервные центры током, может нередко прийти в
столкновение с током, уже находящимся там, и след-
ствие такого столкновения двух процессов может обна-
ружиться в приостановке телесной деятельности. Такая
компенсация процессов, вероятно, аналогична задер-
жанию жидкости в трубке жидкостью, пробегающей по
другой трубке; так бывает, когда мы, например, гуляя,
внезапно останавливаемся как вкопанные, если наше

внимание привлечено звуком, запахом, видом чего-то
или внезапной мыслью. Но остановка периферической
нервной деятельности не всегда зависит от задержи-
вающего свойства. Например, в момент испуга наше
сердце мгновенно перестает биться или его биение за-
медляется, а затем возобновляется с еще большей ско-
ростью. Эта мгновенная задержка в сердцебиении вы-
зывается периферическим током, пробегающим по пнев-
могастрическому нерву. Нерв, возбуждаясь, замедляет
или останавливает сердцебиение; в тех случаях, когда
он бывает перерезан, в сердцебиении при испуге не за-
мечается никаких перемен.

Впрочем, возбуждающие действия чувственных впе-
чатлений преобладают над задерживающими действия-
ми, так что высказанное нами выше положение о рас-
сеянии токов по всем частям нервной системы можно
оставить без поправок. Физиологам до сих пор еще не
удавалось проследить все действия, вызываемые данным
чувственным впечатлением в нервной системе. В послед-
нее время наши сведения в этой области стали гораздо
обширнее, и мы имеем теперь экспериментальные дока-
зательства того, что даже самые незначительные чув-
ственные стимулы изменяют тон и степень сокращения
в биении сердца, артериальном давлении, дыхании, в
зрачках, мочевом пузыре, во внутренностях, в матке и
в мышцах, производящих произвольные движения.

Короче говоря, процесс, возбужденный в централь-
ных частях нервной системы, отражается повсюду в ор-
ганизме, распространяясь так или иначе по всем его ча-
стям и увеличивая или ослабляя их активность. Масса
центральной нервной ткани по отношению ко всей нерв-
ной системе играет как бы роль кондуктора, заряжен-
ного электричеством, напряженность которого на этом
кондукторе не может быть изменена без изменения на-
пряженности на остальных частях электрической маши-
ны. Шнейдер при помощи остроумного зоологического
изыскания пытался показать, что все специальные дви-
жения, производимые высшими породами животных,
представляют дифференциацию двух первоначальных
движений, в которых у низших организмов участвует
все тело. Стремление к сокращению служит источником
всех развивающихся впоследствии стремлений к само-
защите и к реакции на внешний стимул, включая сюда
стремление к бегству. Стремление к расширению, на-
оборот, вырабатывается в импульсы и инстинкты аг-

рессивного характера — питания, борьбы, половых сно-
шений и т. п. <.„>

Теперь я перейду к подробному анализу наиболее
важных классов движений, являющихся результатом
центральных мозговых процессов и связанных с ними
психических актов. Каждому из трех важнейших
этих движений: 1) проявлению эмоций, 2) инстинктив-
ным актам, 3) волевым актам—я предназначаю по
особой главе.

Глава XXIV. Эмоции

Сравнение эмоций с инстинктами. Специфическое раз-
личие между эмоциями и инстинктами в том, что эмо-
ция есть стремление к чувствованиям, а инстинкт—
стремление к действиям при наличии известного объек-
та в окружающей обстановке. Но и эмоции имеют соот-
ветствующие телесные проявления, они заключаются
иногда в сильном сокращении мышц (например, в мо-
мент испуга или гнева), и во многих случаях нелегко
провести резкую грань между описанием эмоциональ-
ного процесса и инстинктивной реакции, которые могут
быть вызваны тем же объектом. К какой главе следует
отнести явление страха — к главе об инстинктах или к
главе об эмоциях? Куда следует отнести любопытство,
соревнование и т. п.? С научной точки зрения это без-
различно, следовательно, мы должны для решения это-
го вопроса руководствоваться одними практическими
соображениями.

Как чисто внутренние душевные состояния, эмоции
совершенно не поддаются описанию. Кроме того, такого
рода описание было бы излишним, ибо читателю эмо-
ции как чисто душевные состояния и без того хорошо
известны. Мы можем только описать их отношение к
вызывающим их объектам и реакции, сопровождающие
их. Каждый объект, воздействующий на какой-нибудь
инстинкт, способен вызвать и эмоцию. Вся разница
здесь в том, что так называемая эмоциональная реакция
не выходит за пределы тела субъекта, а так называемая
инстинктивная реакция может идти дальше и вступать
на практике во взаимные отношения с вызывающим ее
объектом. И в инстинктивных, и в эмоциональных про-
цессах простое воспоминание о данном объекте или об-
раз его могут быть достаточными для возникновения

реакции. Человек может даже приходить в большую
ярость, думая о нанесенном ему оскорблении, чем не-
посредственно испытывая его на себе, и после смерти
матери может питать к ней больше нежности, чем при
ее жизни. Во всей этой главе я буду пользоваться вы-
ражением объект эмоции, применяя его как к тому слу-
чаю, когда этим объектом служит реальный предмет,
так и к тому, когда таким объектом служит воспроиз-
веденное представление.

Разнообразие эмоций бесконечно велико. Гнев, страх,
любовь, ненависть, радость, печаль, стыд, гордость и
различные оттенки их могут быть названы наиболее
грубыми формами эмоций, тесно связанными с относи-
тельно сильным телесным возбуждением. Более утон-
ченные эмоции — моральные, интеллектуальные и эсте-
тические чувствования, с которыми обыкновенно свя-
заны значительно менее сильные телесные возбуждения.
Объекты эмоций можно описывать без конца. Бесчис-
ленные оттенки каждой из них незаметно переходят
один в другой и отчасти отмечаются в языке синонима-
ми (например, ненависть, антипатия, вражда, злоба, не-
расположение, отвращение, мстительность, неприязнь,
омерзение и т. д.).

Различие между ними указано в словарях синони-
мов и в курсах психологии; во многих немецких руко-
водствах по психологии главы об эмоциях представляют
собой просто словари синонимов. Но для плодотворной
разработки того, что уже само по себе очевидно, есть
известные границы, и в результате множества трудов
в указанном направлении чисто описательная лите-
ратура по этому вопросу, начиная от Декарта и до на-
ших дней, представляет самый скучный отдел психоло-
гии. Мало того, изучая его, вы чувствуете, что подраз-
деления эмоций, предлагаемые психологами, в огром-
ном большинстве случаев простые фикции и претензии
их на точность терминологии совершенно неоснователь-
ны. К несчастью, подавляющее число психологических
исследований эмоций чисто описательного характера.

В романах мы читаем описания эмоций, чтобы пере-
живать их вместе с героями. Мы знакомимся с объекта-
ми и обстоятельствами, вызывающими эмоции, а потому
всякая тонкая черта самонаблюдения, украшающая ту
или другую страницу романа, немедленно находит в
нас отголосок чувства. Классические литературно-фило-
софские произведения, написанные в виде афоризмов,

18 —833

также проливают свет на нашу эмоциональную жизнь
и, волнуя наши чувства, доставляют нам наслаждение.
Что касается «научной психологии» чувствований, то,
должно быть, я испортил себе вкус, знакомясь в слиш-
ком большом количестве с классическими произведения-
ми на эту тему, но только я предпочел бы читать сло-
весные описания размеров скал в Нью-Гэмпшире, чем
снова перечитывать эти психологические произведения.
В них нет никакого плодотворного руководящего нача-
ла, никакой основной точки зрения. Эмоции различаются
и оттеняются в них до бесконечности, но вы не най-
дете в этих работах никаких логических обобщений.
А между тем вся прелесть истинно научного труда за-
ключается в постоянном углублении логического анали-
за. Неужели при анализе эмоций невозможно подняться
над уровнем конкретных описаний? Я думаю, что есть
вывод из области таких конкретных описаний, стоит
только сделать усилия, чтобы найти его.

Причина разнообразия эмоций. Затруднения, возни-
кающие в психологии при анализе эмоций, проистека-
ют, мне кажется, оттого, что их слишком привыкли рас-
сматривать как абсолютно обособленные друг от друга
явления. Пока мы будем рассматривать каждую из них
как какую-то вечную, неприкосновенную духовную сущ-
ность наподобие видов, считавшихся когда-то в биоло-
гии неизменными сущностями, до тех пор мы можем
только почтительно составлять каталоги различных осо-
бенностей эмоций, их степеней и действий, вызываемых
ими. Если же мы станем их рассматривать как продук-
ты более общих причин (например, в биологии разли-
чие видов рассматривается как продукт изменчивости
под влиянием окружающих условий и передачи приоб-
ретенных изменений путем наследственности), то уста-
новление различий и классификация приобретут значе-
ние простых вспомогательных средств. Если у нас уже
есть гусыня, несущая золотые яйца, то описывать в от-
дельности каждое снесенное яйцо—дело второстепенной
важности. На немногих последующих страницах я, ог-
раничиваясь на первых порах так называемыми грубы-
ми формами эмоций, укажу на одну причину эмоций,
причину весьма общего свойства.

Чувствование в грубых формах эмоции есть резуль-
тат ее телесных проявлений. Обыкновенно принято ду-
мать, что в грубых формах эмоции психическое впечат-
ление, воспринятое от данного объекта, вызывает в нас

душевное состояние, называемое эмоцией, а последняя
влечет за собой известное телесное проявление. Соглас-
но моей теории, наоборот, телесное возбуждение сле-
дует непосредственно за восприятием вызвавшего его
факта и осознание нами этого возбуждения в то время,
как оно совершается, и есть эмоция.

Обычно выражаются следующим образом: мы поте-
ряли состояние, огорчены и плачем; мы повстречались
с медведем, испуганы и обращаемся в бегство; мы
оскорблены врагом, приведены в ярость и наносим ему
удар. Согласно защищаемой мною гипотезе, порядок
событий должен быть несколько иным, а именно: пер-
вое душевное состояние не сменяется немедленно вто-
рым. Между ними должны находиться телесные прояв-
ления. И потому наиболее рационально выражаться так:

мы опечалены, потому что плачем; приведены в ярость,
потому что бьем другого; боимся, потому что дрожим,
а не говорить: мы плачем, бьем, дрожим, потому что
опечалены, приведены в ярость, испуганы. Если бы те-
лесные проявления не следовали немедленно за вос-
приятием, то последнее было бы по форме чисто позна-
вательным актом, бледным, лишенным колорита и эмо-
циональной теплоты. Мы в таком случае могли бы уви-
деть медведя и решить, что всего лучше обратиться в
бегство, могли бы понести оскорбление и найти справед-
ливым отразить удар, но мы не ощущали бы при этом
страха или негодования.

Высказанная в столь грубой форме гипотеза мо-
жет немедленно дать повод к сомнениям. А между тем,
.для того чтобы умалить ее, по-видимому, парадоксаль-
ный характер и, быть может, даже убедиться в ее ис-
тинности, нет надобности прибегать к многочисленным
и отдаленным соображениям. Прежде всего обратим
внимание на то, что каждое восприятие путем какого-то
физического воздействия оказывает на наш организм
широко распространяющееся действие, предшествующее
возникновению у нас эмоции или эмоционального обра-
за. Слушая стихотворение, драму, героическую повесть,
мы нередко с удивлением замечаем, что по нашему те-
лу пробегает неожиданно, как волна, дрожь или сердце
наше стало сильнее биться, а из глаз внезапно полились
слезы. То же самое в еще более осязательной форме
наблюдается при слушании музыки. Если мы, гуляя в
лесу, вдруг замечаем что-то темное, двигающееся, наше
сердце перестает биться и мы задерживаем дыхание

18* 275

мгновенно, не успев еще образовать в голове никакой
определенной идеи об опасности. Если наш добрый зна-
комый подходит близко к пропасти, мы начинаем ис-
пытывав знакомое чувство беспокойства и игсту-
паем назад, хотя хорошо знаем, что он вне опасно-
сти. <...>

Лучшее доказательство того, что непосредственной
причиной эмоций является физическое воздействие внеш-
них раздражении на нервы, представляют патологиче-
ские случаи, когда для эмоций нет соответствующего
объекта. Одно из главных преимуществ моей точки зре-
ния на эмоции заключается в том, что при помощи ее
мы можем подвести и патологические, и нормальные
случаи эмоций под общую схему. Во всяком доме су-
масшедших мы встречаем образцы ничем не мотивиро-
ванного гнева, страха, меланхолии или мечтательности,
а также апатии, которая упорно продолжается, несмот-
ря на решительное отсутствие каких бы то ни было по-
будительных внешних причин. В первом случае мы дол-
жны предположить, что нервный механизм сделался
столь восприимчивым к известным эмоциям, что почти
всякий стимул, даже самый неподходящий, служит до-
статочной причиной, чтобы вызвать определенное нерв-
ное возбуждение и тем породить своеобразный комп-
лекс чувствований, данную эмоцию. Так, если кто-то
испытывает одновременно неспособность глубоко ды-
шать, ощущает биение сердца, своеобразную перемену
в функциях пневмогастрического нерва, называемую
сердечной тоской, стремление принять неподвижное рас-
простертое положение и, сверх того, еще другие неис-
следованные процессы во внутренностях, то общая ком-
бинация этих явлений порождает в нем чувство страха
и он становится жертвой хорошо знакомого некоюрым
смертельного испуга.

Дата добавления: 2014-11-07