Эпилог. Психология и философия 6 страница

вавшееся в нашем уме общее представление об объеме
данной вещи может также стать признаком, характе-
ризующим ее сущность: нередко такую роль играет
размер вещи, ее температура, вкус и т. д. Но по боль-
шей части температура, запах, звук, цвет и любые дру-
гие впечатления, сознаваемые нами в связи с известным
видимым или осязаемым объемом, считаются в числе
атрибутов данной вещи.

Правда, мы испытываем вкусовые и обонятельные
ощущения, не видя и не осязая никакого предмета, но
эти ощущения проявляются с особенной силой, когда
связаны со зрительными и осязательными впечатления-
ми. Поэтому мы приписываем источник таких свойств
соответствующим пространственным восприятиям, а
сами свойства рассматриваем как нечто рассеянное в
более утонченном виде в пространстве, занимаемом
отдельными предметами. Во всех этих явлениях чувствен-
ные впечатления, места которых в пространстве сли-
ваются в представление одного общего места, достав-
ляются различными органами чувств. Такие чувствен-
ные данные не стремятся вытеснить одно другое из
области сознания, но могут сознаваться все сразу. Неред-
ко изменяется их общая интенсивность, достигая извест-
ного максимума. Таким образом, мы смело можем
признать законом нашего сознания тот факт, что мы
локализуем одно в другом те существующие в опыте
впечатления, восприятия которых не препятствуют
взаимно друг другу.

3. Сознание окружающего мира. Различные впечат-
ления, воспринимаемые тем же органом чувств, взаим-
но препятствуют образованию соответствующих восприя-
тии и не могут быть одновременно отчетливо осознаны.
Вследствие этого мы не локализуем их в одном и том
же месте, но располагаем в известном пространствен-
ном порядке одно подле другого в объеме, большем по
сравнению с объемом, занимаемым каждым ощущением
в отдельности. Мы обыкновенно улавливаем предмет,
потерянный из виду, поворачивая глаза в том направ-
лении, где думаем его найти, и с помощью постоянного
передвижения глаз приучаемся рассматривать каждое
поле зрения как нечто, связанное с восприятием других
доступных зрению объектов во всех возможных' на-
правлениях. В то же время движения глаз, в связи с
которыми соответственно изменяется поле зрения, так-
же осознаются и запоминаются; и постепенно таким

путем (благодаря образованию ассоциаций) то или дру-
гое движение глаз начинает вызывать в нашем созна-
нии то или другое представление о новой группе пред-
метов, вводимых нами в поле зрения. Вместе с тем
внешние впечатления представляют неопределенное мно-
жество разнородных качеств. Отвлекаясь от их разно-
образия, мы сосредоточиваем наше внимание на частях
пространства, занимаемых ими, и разнородные движе-
ния становятся для нас единственными показателями
этих частей пространства, вступая с ними в тесные
ассоциации. Таким образом, мы все более и более на-
чинаем рассматривать движение и видимое протяжение
как два явления, взаимно обусловливающих друг друга,
пока, наконец, не станем их считать просто синонима-
ми; тогда пустое пространство начинает для нас озна-
чать просто область для движения. Психолог, отправ-
ляясь от этого факта, может легко дойти до ошибоч-
ного утверждения, будто мышечное чувство играет глав-
ную роль в образовании идеи пространства.

4. Порядок в пространственном расположении пред-
метов. Мышечное чувство имеет большое значение при
установлении порядка в расположении видимых, слы-
шимых и осязаемых объектов. Я гляжу на точку, в это
время изображение другой точки, появившееся на боко-
вой части сетчатки, привлекает мое внимание, я немед-
ленно направляю на это изображение желтое пятно и
заставляю изображение падать последовательно на все
промежуточные места сетчатки, описывая на ней линию.
Линия, образованная быстрым движением второй точки,
представляет сама по себе зрительный образ линии,
имеющей конечными пунктами вторую и первую точки.
Линия отделяет эти точки одну от другой, они оказы-
ваются расположенными по ее длине; таким образом,
между ними устанавливается известное расстояние. Ес-
ли третья точка, находящаяся еще ближе к периферии,
привлечет наше внимание, то глаз придет в еще боль-
шее движение, и в результате на сетчатке получится
продолжение линии: вторая точка теперь очутится меж-
ду первой и третьей. В каждое мгновение нашей жизни
предметы, лежащие на периферии поля зрения, описы-
вают на сетчатке линии между своими изображениями
и изображениями других предметов, от которых они
отвлекают внимание, вытесняя их из центра поля зре-
ния. Таким путем каждый пункт на периферии сетчат-
ки напоминает о линии, на конце которой он лежит и

которая может быть проведена движением глаз; даже
неподвижное поле зрения в конце концов начинает оз-
начать систему пространственных отношений, установ-
ленных постоянной возможностью двигать глазами, про-
водя линии между центральными и периферическими
частями сетчатки.

Тот же процесс происходит на нашей коже и на су-
ставных поверхностях. Двигая рукой по предметам, мы
проводим линии, соответствующие направлению движе-
ния, и на концах этих линий возникают новые осяза-
тельные впечатления. Эти линии проводятся и на коже,
и на суставных поверхностях; в обоих случаях прове-
дение их порождает в нас осознание определенного
порядка или расположения в тех предметах, между
которыми такие линии проводятся. То же следует рас-
пространить и на слуховые, и на обонятельные ощуще-
ния. При определенном положении головы известные
звуки или запахи осознаются наиболее явственно. Уже
иной поворот головы делает данный звук или запах
слабее, но доводит до максимума другой звук или
запах.

Таким образом, два звука или два запаха находятся
преимущественно в крайних точках линий движения,
причем само движение представляет здесь такое пере-
мещение головы в пространстве, характер которого
обусловлен ощущениями, связанными частью с функ-
циями полукружных каналов, частью с движениями
шейных позвонков и частью с впечатлениями, получае-
мыми сетчаткой. При помощи таких актов всякий объ-
ект зрения, осязания, обоняния или слуха локализуется
более или менее определенным образом по отношению
к реальным, находящимся по бокам предметам, или к
предметам только возможного опыта. Я говорю «к на-
ходящимся по бокам», не желая пока осложнять дела
специальными соображениями о так называемом треть-
ем измерении, расстоянии или глубине.

5. Взаимная соизмеримость объектов. С первого
•взгляда легко увидеть, что мы не можем непосредствен-
но сравнивать точно пространственные отношения, свя-
занные с различными ощущениями. Полость рта при
ощупывании ее языком всегда будет казаться больше,
чем при осязании пальцем или при рассматривании
глазами. Наши губы при осязании всегда кажутся
больше, чем равный им по величине участок кожи на
бедре; во всех случаях сравнение производится непо-

16 —833

средственно, но не дает точных результатов; для дости-
жения последних нужно прибегнуть к иному приему.

Главными приемами при сравнении пространствен-
ных отношений, определяемых с помощью двух чув-
ствительных поверхностей, служат наложение одной
поверхности на другую и наложение одного внешнего
предмета на многие чувствительные поверхности. Две
кожные поверхности, наложенные одна на другую, ощу-
щаются одновременно и, согласно психологическому
закону, о котором мы говорили ранее, считаются за-
нимающими то же место в пространстве. Такое же
цельное и единичное по занимаемому месту впечатле-
ние дает нам видимая и осязаемая нами рука.

При этом отождествлении разнородных ощущений и
сведении нескольких к одному общему впечатлению
необходимо иметь в виду, что из двух постоянных ощу-
щений, по которым мы определяем размеры двух сопри-
касающихся поверхностей, одно принимается за истин-
ное показание, а другое — за иллюзию в том случае,
когда показания того и другого ощущения противоре-
чат друг другу. Например, в ямку, образовавшуюся на
месте вырванного зуба, невозможно просунуть конец
пальца, а при ощупывании языком она кажется такой
большой, что конец пальца, по-видимому, легко может
поместиться в ней. Да и вообще можно сказать, что
рука, будучи почти исключительно органом осязания,
при соприкосновении с другими частями кожи имеет
решающее значение для определения размеров сопри-
касающейся с ней кожной поверхностью.

Но даже в случае, когда ощупывание одной поверх-
ности с помощью другой оказалось бы невозможным,
мы всегда могли бы измерять чувствительные поверх-
ности, налагая тот же протяженный объект сначала на
одну поверхность, потом на другую. Мы.могли бы спер-
ва, конечно, подумать, что предмет, с помощью которо-
го мы будем измерять поверхности, во время переноса
с одного места на другое увеличился или уменьшился
в размерах, но стремление к упрощениям в истолкова-
нии мировых явлений вскоре вывело бы нас из затруд-
нения, заставив предположить, что предметы при пере-
мещении не меняют своих размеров, что огромное боль-
шинство и других ощущений не дают точных показаний
и что с этим обманом чувств надо постоянно считаться.

Нет никаких оснований предполагать, что размеры
двух пространственных впечатлений (например, линий

или пятен), дающих изображения на двух различных
частях сетчатки, осознаются первоначально как прост-
ранственные величины, находящиеся между собой в
каком-нибудь определенном количественном отношении.
Но если бы впечатления исходили от того же самого
объекта, мы могли бы считать размеры соответствующих
им изображений совершенно одинаковыми. Впрочем,
последнее возможно только тогда, когда взаимные отно-
шения в положении глаза и предмета остались неиз-
менными. Когда же предмет, передвигаясь, меняет
положения по отношению к глазу, то ощущение, вызы-
ваемое его изображением даже на той же части сет-
чатки, делается столь изменчивым, что мы перестаем
придавать какое-либо постоянное значение возникающе-
му при этом в каждый момент новому пространствен-
ному впечатлению на сетчатке.

Это игнорирование величины ретинального изобра-
жения стало у нас столь велико, что нам почти невоз-
можно сравнивать при помощи зрения размеры пред-
метов, находящихся на различных расстояниях, не при-
бегая к наложению. Мы не можем сказать заранее, ка-
кую часть далеко отстоящего дома или дерева закроет
наш палец, поставленный перед глазом. Различие отве-
тов на вопрос, как велика Луна (согласно наивной точ-
ке зрения, она величиной с каретное колесо или, по
мнению других, с почтовую облатку), подтверждает
этот факт самым разительным образом. Для начинаю-
щего чертежника наиболее трудно развить в себе спо-
собность непосредственно оценивать получаемую на сет-
чатке величину изображений, доставляемых глазу раз-
личными предметами в поле зрения. Чтобы достигнуть
этой цели, он должен восстановить в себе то, что Рэс-
кин называет невинностью глаза (innocence of the eye),
т. е. нечто вроде детской способности воспринимать не-
посредственно цветовые пятна как таковые, не сознавая,
что именно они означают.

У обыкновенного человека эта «невинность» утраче-
на. Из всех возможных зрительных размеров каждого
предмета мы избрали один, который принимаем за ис-
тинный, все остальные рассматриваем лишь как указа-
ния на истинный размер. Эта реальная, истинная ве-
личина предмета определяется нашими эстетическими
и практическими интересами. Мы считаем истинной ту
•величину, какую данный предмет имеет на расстоянии,
с которого всего удобнее рассматривать его и разли-

16*

чать в нем детали. Это — расстояние, на котором мы
держим все, что хотим хорошенько рассмотреть. На
более далеком расстоянии предмет оказывается слиш-
ком малым для детального рассмотрения, на более
близком — слишком великим. Оба зрительных впечатле-
ния, слишком большое и слишком малое, игнорируют-
ся, вызывая в нас представление соответствующего им
наиболее важного по значению образа. Смотря вдоль
обеденного стола, я игнорирую тот факт, что тарелки
и стаканы на противоположном конце кажутся значи-
тельно меньшими, чем находящиеся подле меня, ибо я
знаю: все они одинаковы по величине. Непосредствен-
ное ощущение, воспринимаемое от них, стушевывает-
ся, теряет значение перед тем знанием, которым я об-
ладаю лишь в воображаемой форме.

То, что касается величины, распространяется в дан-
ном случае и на форму предметов. Почти все видимые
формы предметов представляют то, что мы называем
перспективным искажением. Прямоугольные крышки
столов обыкновенно кажутся нам имеющими два тупых
и два острых угла; круги, нарисованные на коврах,
обоях и листах бумаги, воспринимаются как эллипсы,
параллельные линии кажутся сходящимися, человече-
ские тела — укороченными, и переходы от одной из этих
изменчивых форм к другой бесконечны и непрерывны.
Но среди них одной форме мы отдаем предпочтение, это
та форма, которую имеет данный предмет в положе-
нии, наиболее выгодном для детального рассмотрения,
т. е. когда наши глаза и предмет находятся по отно-
шению друг к другу в так называемом нормальном
положении. В этом положении голова наша держится
прямо, а зрительные оси параллельны одна другой или
симметрично конвергируют; плоскость предмета перпен-
дикулярна плоскости зрения; если на плоскости пред-
мета много параллельных линий, то она расположена
так, чтобы линии были по возможности или параллель-
ны, или перпендикулярны плоскости зрения. В этом
положении мы сравниваем между собой все формы
предметов, производим над ними точные измерения,
имеющие для нас решающее, окончательное значение.

Огромное большинство ощущений служит лишь ука-
занием на наличность других ощущений, которые счи-
таются связанными с более реальными пространственны-
ми отношениями. Какое бы зрительное впечатление мы
ни получили от предмета, мы всегда думаем о нем так,

как будто он находился перед нашими глазами в нор-
мальном положении. Только представляя предмет как
бы в нормальном положении, мы верим, что видим его
таким, каким он есть, в противном случае говорим, что
нам он только кажется таким. Впрочем, опыт и привыч-
ка вскоре научают нас, что кажущаяся видимость рядом
непрерывных градаций переходит в действительность.
Кроме того, они убеждают нас в том, что кажущееся
и действительное могут сменять друг друга самым при-
чудливым образом. То настоящий круг может в извест-
ном положении превратиться в мнимый эллипс, то на-
стоящий эллипс таким же путем превратится в мнимый
круг, то прямоугольный крест принимает вид косо-
угольного, то косоугольный — вид прямоугольного.

Почти всякая форма при непрямом зрении может,
таким образом, рассматриваться как производная от
соответствующей формы при зрении в нормальном по-
ложении; и мы должны научиться подыскивать для вся-
кой формы первого класса подходящую форму второго
класса: мы должны определить, какой зрительной ре-
альности соответствует данный зрительный знак. На-
учаясь этому, мы только выполняем закон экономии или
упрощения, закон, который господствует во всей нашей
психической жизни, когда мы думаем исключительно об
одной «реальности» и стараемся по возможности игно-
рировать имеющийся в нашем сознании «знак», по ко-
торому мы узнаем ее. Ввиду того что «знаки» для каж-
дой вероятно-реальной вещи многочисленны, а вещь
одна и устойчива, мы, игнорируя первые и сосредоточи-
вая внимание на второй, приобретаем ту же выгоду,
какая получается для наших психических актов, когда
мы игнорируем текучие, изменчивые образы, заменяя
их связанными с ними точными и неизменными назва-
ниями. Выбор многочисленных «нормальных видимо-
стей» из хаоса наших зрительных впечатлений для того,
чтобы они служили нам при нашем мышлении прооб-
разами реальных вещей, представляет некоторую ана-
логию с привычкой думать словами; аналогия эта в том,
что в обоих случаях мы заменяем в мышлении много-
численные и изменчивые термины немногочисленными
и неизменными.

Если зрительное ощущение может, таким образом,
быть знаком, напоминающим о другом ощущении того
же органа чувств, то еще с большим правом ощущения,
принадлежащие одному органу чувств, могут быть по-

казателем ощущений другого. По запаху или вкусу мы
заключаем, что возле нас находится склянка одеколона,
блюдо земляники или кусок сыру, которые могут быть
видимы. Объекты зрения внушают мысль о наличности
объектов осязания и наоборот. При всех этих напоми-
наниях одного ощущения о другом и заменах одного
ощущения другим только один закон неизменно сохра-
няет значение, а именно: мы обыкновенно принимаем
наиболее интересное для нас ощущение в данной вещи
за наиболее истинное выражение ее природы. Здесь мы
снова встречаем один из случаев избирательной душев-
ной деятельности, о которой говорили в главе XI.

Третье измерение или расстояние. Эта роль ощуще-
ний как простых знаков, которые игнорируются нами,
когда вызывают в нашем сознании мысль о наличности
«означаемых» ими ощущений, была впервые подмечена
Беркли в его «Опыте новой теории зрения» (1700). Он
особенно настаивал на том, что «знаки» эти не были
естественными знаками, но были свойствами объекта,
которые просто ассоциировались путем опыта с други-
ми, более постоянными внешними свойствами объекта, и
напоминали нам о них. Осязательное ощущение и зри-
тельное впечатление, получаемые от данного объекта,
не имеют ничего общего между собой, и если я думаю
о первом, воспринимая второе, или о втором, восприни-
мая первое, то это зависит только от того факта, что
мне случалось раньше очень часто испытывать оба
ощущения одновременно. Например, когда мы открыва-
ем глаза, мы видим, как далеко находится предмет. Но
это чувсгво расстояния, согласно Беркли, никоим обра-
зом не может быть ретинальным ощущением, ибо точка
в пространстве запечатлевается на сетчатке (ретине)
только в виде пятна, которое проектируется «на дне
глаза», и это пятно одинаково для всех расстояний.

Расстояние от глаз, с точки зрения Беркли, вовсе не
зрительное, а осязательное ощущение, с которым у нас
связаны различного рода зрительные знаки, например
кажущаяся величина образа, его «бледность» или «не-
ясность» и степень аккомодации и конвергенции. На-
зывая расстояние осязательным ощущением, Беркли
хочет сказать, что наше понятие о расстоянии заключа-
ется в представлении степени мышечного напряжения
в руках или ногах, необходимого для того, чтобы мы
могли прикоснуться к данному предмету. Многие пси-
хологи соглашались с Беркли в том, что существа, не

способные приводить в движение глаза и конечности, не
имели бы никакого понятия о расстоянии или третьем
•измерении.

Такой взгляд мне кажется неосновательным. Ему,
безусловно, противоречит тот неотразимый факт, что
все наши ощущения обладают известной объемностью
и что первоначальное поле зрения (как бы несовершен-
но мы ни определяли в нем расстояния между предме-
тами) не может представлять нечто плоское, как еди-
нодушно утверждают сторонники Беркли. Взгляду
Беркли противоречит также другой неотразимый факт:

восприятие расстояния, представляет собой настоящее
зрительное ощущение, хотя бы я и не был в состоянии
указать какой-либо физиологический процесс в органе
зрения, различные степени которого известным законо-
мерным путем соответствовали бы изменениям в чув-
стве расстояния. Последнее вызывается в нас всеми
зрительными «знаками», о которых говорил Беркли, и,
сверх того, некоторыми другими, каковы, например, би-
нокулярное несовпадение Уитстона и параллакс, обра-
зующийся при легком движении головы. Явления эти,
возникая в нас, кажутся зрительными ощущениями, а
не чем-то специфически отличающимся от двух других
измерений зрительного поля,

Взаимная равнозначность третьего измерения с пер-
вым и вторым (верх и низ, правая и левая стороны) в
нашем зрительном поле легко может быть установлена
без помощи чувства осязания. Существо, состоящее из
одного глазного яблока и в то же время одаренное на-
шими умственными способностями, созерцало бы точно
такой же трехмерный мир, как и мы. Ибо те же види-
мые таким существом предметы, покрывая при передви-
жении то одни, то другие части сетчатки, установили
бы взаимную равнозначность первых двух измерений в
зрительном поле, а вызывая физиологические процессы,
обусловливающие различные степени чувства глубины,
они установили бы шкалу соответствующей равнознач-
ности первых двух измерений с третьим.

Прежде всего, согласно установленным принципам,
одно из зрительных впечатлений, получаемых от пред-
мета, принимается за «истинное» изображение разме-
ров. Это ощущение является знаком, что данная вещь
налицо, а вещь уже послужит мерилом для всех осталь-
ных впечатлений, и зрительные ощущения на перифери-
ческих частях сетчатки сравняются по своему объектив-

ному значению с ощущениями, получаемыми от того же
предмета на центральных частях. Этот факт не требует
никаких разъяснений в том случае, когда расстояние
предмета от глаз не изменяется и передняя часть его
остается в том же положении. Но может быть и более
сложный случай: например, предположим, что объект
зрения — палка, видимая сначала во всю ее длину, а
затем приведенная во вращение (перпендикулярно
плоскости поля зрения) около одного из своих концов
и этот неподвижный конец — ближайший к нашему
глазу. Тогда при движении палки ее изображение ста-
нет постепенно все более и более укорачиваться, ее
дальний конец будет казаться все менее отдаленным от
ближайшего неподвижного конца и, наконец, появившись
с противоположной стороны, снова начнет отдаляться,
пока изображение палки не возвратится к первоначаль-
ному размеру.

Предположим, что описанное движение палки стало
для нас привычным; в таком случае наш ум будет пред-
расположен реагировать на него согласно с обычным
принципом (который заключается в наивозможно боль-
шем сведении всех данных опыта к общему единству)
и будет рассматривать в данном явлении скорее движе-
ние неизменяющегося тела, чем изменение формы, про-
исходящее в неустойчивой массе. Здесь чувство глуби-
ны вызывается в нас скорее более далеким, чем более
близким концом. Но как определяется степень этой глу-
бины? Что служит ее мерилом? Почему в то мгновение,
когда дальний конец почти исчезает из глаз, мы при-
равниваем разность между его расстоянием от глаз и
расстоянием от глаз ближайшего конца длине почти
целой палки? Дело в том, что эту длину мы уже видели
и измерили с помощью известного зрительного ощу-
щения ширины. Отсюда мы видим, что каждой данной
степени чувства глубины соответствует определенное
по степени ощущение ширины и что, следовательно, из-
мерения глубины становятся равнозначными измерениям
ширины. Беркли был прав, утверждая, что способ-
ность измерять расстояния есть результат наведения и
опыта, но он ошибся, полагая, что эта способность не
может быть развита путем одного только зрительного
опыта.

Роль ума при восприятии пространственных отно-
шений. Хотя Беркли был неправ, утверждая, будто из
одних зрительных впечатлений не может развиться вос-

приятие расстояний, тем не менее он оказал большое
влияние на психологию, показав, как бессвязны и несо-
измеримы между собой по отношению протяженности
различные первоначальные наши ощущения, и заставив
нас увидеть в столь быстрых, непосредственных про-
странственных восприятиях почти всецело результат
воспитания. Осязательное пространство — один мир,
зрительное—другой. Эти два мира, в сущности, не име-
ют между собой никаких общих точек соприкосновения,
и только благодаря ассоциации идей мы знаем, что дан-
ный объект зрения обладает в качестве объекта осяза-
ния такими-то и такими-то свойствами.

Лица, которые от рождения страдали катарактой и
потому заменяли зрение осязанием, прозрев после опе-
рации, оказывались до смешного не способными назы-
вать верно предметы, впервые попадавшиеся им на гла-
за. Когда одному из таких пациентов показали после
операции десятилитровую бутыль, держа ее на расстоя-
нии фута от глаз, и спросили его, что это такое, он от-
вечал: «Весьма возможно, что это лошадь». Равным об-
разом и об относительных расстояниях предметов от
глаз подобные пациенты не имеют никаких точных по-
нятий в моторных терминах. С практикой все неясности
в зрительных впечатлениях быстро исчезают и новые
для пациентов зрительные ощущения переводятся на
привычный для них язык осязательных ощущений. Фак-
ты отнюдь не доказывают, что зрительные ощущения
непр&тяженны: из этих фактов мы видим только, что
необходимо обладать более тонким чувством аналогии
сравнительно с большинством людей, чтобы суметь ус-
мотреть в зрительных ощущениях те же внешние про-
странственные формы и отношения, которые первона-
чально были доставлены осязательными и моторными
впечатлениями.

Заключение. Резюмируя сказанное, мы видим, что
история возникновения пространственных восприятии
станет для нас понятной, если мы, с одной стороны, при-
мем за нечто первично данное ощущения с известной
степенью прирожденной им протяженности, а с другой—
допустим влияние обычных факторов различения, подбо-
ра и ассоциации при возникновении этих ощущений в
нашем сознании. Изменчивый характер многих зритель-
ных ощущений, благодаря которому то же ощущение
может служить показателем столь различных размеров,
величин и положений предметов, дал повод многим пси-

хологам утверждать, что пространственные отношения
вовсе не могут быть результатом ощущений, но должны
происходить от высшей духовной силы интуиции, син-
теза и т. п. Но тот факт, что каждое непосредственно
данное ощущение может в любое время стать знаком
для другого мысленно воспроизводимого нами, доста-
точно объясняет все относящиеся сюда явления, и по-
тому предполагать, что свойство протяженности созда-
ется из непротяженных элементов при помощи сверх-
чувственной силы ума, нет никакой надобности.

Глава XXII. Мышление

Что такое мышление? Мы называем человека разумным
животным, и представители традиционного интеллектуа-
лизма всегда с особенным упорством подчеркивали тот
факт, что животные совершенно лишены разума. Тем
не менее вовсе не так легко определить, что такое разум
и чем отличается своеобразный умственный процесс, на-
зываемый мышлением, от ряда мыслей, который может
вести к таким же результатам, как и мышление.

Большая часть умственных процессов, состоя из цепи
образов, когда один вызывает другой, представляет не-
что аналогичное самопроизвольной смене образов в
грезах, какой, по-видимому, обладают высшие живот-
ные. Но и такой способ мышления ведет к разумным
выводам, как теоретическим, так и практическим. Связь
между терминами при таком процессе мысли выражает-
ся или в смежности, или в сходстве, и при соединении
обоих родов этой связи наше мышление едва ли может
быть очень бессвязным. Вообще говоря, при подобном
непроизвольном мышлении термины, сочетающиеся меж-
ду собой, представляют конкретные эмпирические обра-
зы, а не абстракции. Солнечный закат может вызвать
в нас образ корабельной палубы, с которой мы видели
его прошлым летом, спутников по путешествию, прибы-
тие в порт и т. д., и тот же образ заката может навести
'нас на мысль о солнечных мифах, о погребальных ко-
страх Геркулеса и Гектора, о Гомере, о том, умел ли
он писать, о греческой азбуке и т. д.

Если в нашем мышлении преобладают обыденные
ассоциации по смежности, то мы обладаем прозаическим
умом; если у данного лица часто непроизвольно возни-
кают необыкновенные ассоциации по сходству и по

смежности, мы называем его одаренным фантазией, по-
этическим талантом, остроумием. Но содержание мысли
обусловлено совокупностью всех звеньев в последова-
тельной цепи образов. Подумав о чем-нибудь, мы затем
замечаем, что думаем уже о другом, почти не зная, ка-
ким путем пришли к последнему выводу. Если в этом
умственном процессе играет роль отвлеченное свойство,
то оно лишь на мгновение привлекает наше внимание,
а затем сменяется чем-нибудь иным и никогда не отли-
чается большой степенью абстракции. Так, размышляя
о солнечных мифах, мы можем мельком с восторгом
подумать об изяществе образов у первобытного челове-
ка или на мгновение вспомнить с пренебрежением об
умственной узости современных толкователей этих ми-
фов. Но в общем мы больше думаем о непосредственно
воспринимаемых из действительного или возможного
опыта конкретных впечатлениях, чем об отвлеченных
свойствах.

Дата добавления: 2014-11-07