Эпилог. Психология и философия 15 страница

Итак, мы приходим к выводу, что в волевом процес-
се опорным пунктом, па который воля непосредственно
направлена, всегда бывает известная идея. Существует
группа идей, которых мы смертельно боимся и потому
не даем переходить выше порога сознания. Единствен-
ное сопротивление, какое может испытывать наша во-
ля,—это сопротивление подобных идей, когда мы хотим
насильно вовлечь их в область нашего сознания. Стрем-
ление удерживать в области сознания подобные идеи,
и только оно одно, и составляет внутреннюю сторону
всякого волевого акта.

Вопрос о свободе воли. Выше мы заметили, что при
волевом усилии нам кажется, будто в каждую минуту
мы могли бы сделать это усилие большим или меньшим
по сравнению со сделанным нами. Другими словами,
нам кажется, будто усилие не зависит постоянно от ве-
личины сопротивления, которое оказывает известный
объект нашей воли; будто по отношению к окружаю-
щим обстоятельствам (к мотивам, складу характера
и т. д.) оно представляет то, что на математическом
языке называется независимой переменной. Если сте-
пень усилия представляет независимую переменную в
отношении к окружающим условиям, то наша аоля,
как говорится, свободна. Если же, наоборот, степень

усилия есть вполне определенная функция, если моти-
вы, которые должны влиять вполне точным образом на
наше усилие, оказывающее им равное противодействие,
если эти мотивы были предопределены от вечности, то
воля наша несвободна и все наши действия обусловле-
ны предшествующими действиями. Таким образом, воп-
рос о свободе воли чрезвычайно прост: все дело сводит-
ся к определению степени усилия внимания, когорым
мы можем располагать в данную минуту. Находятся ли
продолжительность и интенсивность усилия в постоян-
ной зависимости от окружающих условий или нет?

Нам кажется, как я заметил выше, будто в каждом
отдельном случае мы можем по произволу проявить
большую или меньшую степень усилия. Если человек в
течение дней и даже недель предоставлял полную сво-
боду течению своих мыслей и вдруг завершил его ка-
ким-нибудь особенно подлым, грязным или жестоким
поступком, то после, в минуту раскаяния, трудно убе-
дить его, что он не мог не совершить этого поступка,
роковым образом обусловленного всем предшествую-
щим ходом мысли; трудно заставить его поверить, что
поступок был подготовлен влиянием окружающего
внешнего мира и предопределен от вечности.

Но в то же время несомненно, что все акты его во-
ли, не связанные с чувством усилия, представляют не-
обходимый результат тех интересных для него идей и
ассоциаций между ними, интенсивность и последователь-
ность которых были в свою очередь обусловлены строе-
нием физического тела — его мозга; мысль об общей
связи мировых явлений и потребность в единстве миро-
вого зрения также по необходимости заставляюг его
предполагать, что и столь незначительное явление, как
степень усилия, не может не быть подчиненным всеоб-
щему господству закона причинности. И при отсутствии
усилия в волевом акте мы представляем себе возмож-
ность иной альтернативы, иного образа действия. Здесь
эта возможность есть на самом деле самообман; почему
же не быть ей самообманом и при всяком вообще во-
левом акте?

В самом деле, вопрос о свободе воли на почве чи-
сто психологической неразрешим. После того как вни-
мание с известной степенью усилия направлено на дан-
ную идею, мы, очевидно, не в состоянии решить, можно
ли было бы сделать степень усилия большей или мень-
шей или нет. Чтобы решить это, мы должны выяснить,

какие мотивы предшествовали волевому решению, оп-
ределить с математической точностью степень интенсив-
ности каждого из них и показать на основании законов,
о которых мы не имеем в настоящее время ни малейше-
го понятия, что степень сделанного в данном случае
усилия была единственно возможной.

Разумеется, математически точное измерение интен-
сивности психических или физиологических сил навсег-
да останется недоступным человеческому уму. Ни один
психолог или физиолог не станет всерьез даже выска-
зывать догадок о том, каким путем можно было бы до-
биться такой точности измерения на практике. Не имея
других оснований для составления окончательного суж-
дения об этом вопросе, мы могли бы оставить его не-
решенным. Но психолог не может поступить так, он мо-
жет привести важные соображения в пользу детерми-
низма. Он участвует в построении науки, наука же
есть система определенных отношений. Где мы сталки-
ваемся с «независимой неременной», там для науки
нет места.

Таким образом, научная психология должна постоль-
ку игнорировать произвольность наших действий, по-
скольку они представляют «независимую переменную»,
и рассматривать в них лишь ту сторону, которая строго
предопределена предшествующими явлениями. Другими
словами, она должна иметь дело исключительно с об-
щими законами волевых действий, с идеями, поскольку
они служат импульсами для наших действий или задер-
живают последние, с теми условиями, при которых мо-
жет возникнуть усилие, но она не должна пытаться оп-
ределять точную степень наших волевых усилий, ибо
последние в случае, если воля свободна, не поддаются
точному вычислению. Психология оставляет без внима-
ния проявления свободы воли, не отрицая, безусловно,
их возможности. На практике, конечно, это сводится к
отрицанию свободы воли, и большинство современных
психологов действительно, не колеблясь, отвергают су-
ществование свободы воли.

Что касается нас, то мы предоставим метафизикам
решать вопрос о том, свободна воля или нет. Без сом-
нения, психология никогда не дойдет до такого совер-
шенства, чтобы применять математически точные изме-
рения к индивидуальным волевым актам. Она никогда
не будет иметь возможности сказать заранее, до совер-
шения действия (как в случае, когда усилие, вызвав-

23 —833

шее его, было предопределено предшествующими явле-
ниями, так и в случае, когда оно было отчасти произ-
вольно), каким путем совершен данный поступок. Сво-
бодна ли воля или нет, но психология всегда останется
психологией, а наука — наукой.

Итак, вопрос о свободе воли может быть в психо-
логии оставлен без внимания. Как мы заметили выше,
свобода воли, если только она существует, всецело сво-
дится к более или менее продолжительному, более или
менее интенсивному созерцанию известного представле-
ния или известной части представления. Перевес в про-
должительности или интенсивности одного из мотивов,
равно возможных для осуществления, и придает этому
мотиву решающее значение, реализуя связанный с ним
акт воли. Такое усиление или ускорение мотива может
иметь огромное значение для моралиста или историка,
но для психолога, рассматривающего явления с точки
зрения строго детерминистской, проявления свободы
воли могут быть отнесены к числу бесконечно малых
факторов, которые современной науке позволительно
оставить без внимания.

Важное этическое значение волевого усилия. Но, ос-
тавляя в стороне вопрос об определении степени воле-
вого усилия как вопрос, который психологии никогда
не потребуется решать в ту или другую сторону, я дол-
жен заметить, что чувство усилия имеет важное значе-
ние в наших глазах при оценке человеческой личности.
Разумеется, мы можем оценивать ее с различных точек
зрения. Физическая сила, ум, здоровье и счастливая
судьба дороги для нас: они сообщают нам достаточный
запас сил для житейской борьбы. Но осознание той
степени усилия, которую мы способны проявлять, со-
ставляет внутреннюю сущность нашей личности, оно
одно, помимо всего остального, способно доставлять
нам в жизни полное удовлетворение. Другие наши до-
стоинства — так или иначе результат воздействий внеш-
него мира на нашу личность и всецело развиваются под
влиянием окружающих условий, чувство же усилия,
по-видимому, относится к совершенно иному миру, оно
как будто составляет нашу внутреннюю сущность, нас
самих; все же остальное принадлежит нам. Если цель
житейской борьбы заключается в том, чтобы мы постиг-
ли в ней внутреннюю сущность нашей духовной при-
роды, то мы должны видеть эту сущность именно в
чувстве усилия, какое способны проявлять. Кто не спо-

собен к проявлению усилий воли, тот не заслуживает
имени человека; кто способен проявлять громадные уси-
лия воли, того мы называем героем.

Необъятный окружающий мир предлагает нам все-
возможные вопросы, подвергает нас всевозможным ис-
пытаниям. На иные вопросы нам удается найти ответы,
из некоторых испытаний мы без труда выходим побе-
дителями. Но на важнейший вопрос жизни у нас нет
ответа: в минуту нравственной борьбы мы безмолвно
напрягаем нашу волю, как бы желая сказать: «А все-
таки я поставлю на своем».

Когда мы встречаемся с чем-нибудь трагическим в
жизни, когда она раскрывает перед нами свои мраччые
бездны, то слабейшие из нас теряют голову, спешат
отвлечь внимание от страшного зрелища, если же это
не удается, то впадают в полное отчаяние. Они не в
состоянии сделать над собой усилие и сохранить доста-
точно присутствия духа, чтобы смело взглянуть в лицо
ужасной действительности. Иначе поступает героическая
натура. На нее созерцание ужасного производит не ме-
нее потрясающее впечатление, но она в случае необхо-
димости сохраняет в себе достаточно мужества, чтобы
примириться с ужасным, найдя себе опору в других сто-
ронах жизни. Для героической личности мир является
достойной ареной, а ее роль в житейской борьбе изме-
ряется непосредственно степенью усилия, при помощи
которого она придает себе бодрость и мужество. По-
добная личность в состоянии вынести бремя жизни, со-
храняя веру в нее при таких обстоятельствах, когда сла-
бейшие гибнут. Она умеет найти в жизни нравственное
удовлетворение, не закрывая глаза перед опасностью,
но силой одной своей воли заставляя себя идти ей на-
встречу. Подобные люди всегда в жизни господа поло-
жения, с ними приходится считаться, так как они игра-
ют видную роль в истории человечества. Ни в области
умозрения, ни в практической жизни нам нечего беспо-
коиться о тех, которые ничего не боятся, которым незна-
комо чувство страха. В настоящее время в практической
жизни чувство страха нам приходится испытывать ре-
же, чем прежде; в религиозной сфере, наоборот, страш-
ные мысли чаще приходят в голову, чем в былое вре-
мя. Но, подобно тому как наша храбрость нередко бы-
вает отголоском чужой храбрости, наша вера может
быть отголоском веры другого человека. Героический
поступок служит нам примером для подражания. Релн

23*

гиозный проповедник гораздо более нас изведал горечь
жизни, но бодрый вид его и восторженная речь неволь-
но вызывают в нас аналогичные чувства, мы покоря-
емся его воле и следуем за ним.

Итак, и в нравственном, и в религиозном чувстве
(в последнем постольку, поскольку оно зависит от на-
шей воли) волевое усилие играет первостепенную роль.
«Хочешь ли ты, чтобы это было так или иначе?» — вот
вопрос, который мы ежечасно предлагаем себе и в тео-
рии, и на практике, и в важнейших случаях жизни, и
по поводу самых ничтожных житейских мелочей. Отве-
чаем на этот вопрос мы не словами, а поступками, со-
вершая или не совершая известные действия. Вот по-
чему усилие воли составляет сокровенную сущность на-
шей духовной природы, мерило, при помощи которого
мы оцениваем достоинство человека; вот почему прояв-
ление этого усилия есть та единственная присущая на-
шему духу особенность, которая не зависит от окружаю-
щего мира.

Значение слова «метафизика». В последней главе я за-
метил, что вопрос о свободе воли должен быть отнесен
в область метафизики. Решать его окончательно на
чисто психологической почве было бы преждевременно.
Пусть психолог открыто станет в этом вопросе на сто-
рону детерминизма ради специально научных психоло-
гических целей, и никто не вправе будет упрекнуть его.
Если впоследствии окажется, что детерминизм имеет
лишь относительное значение, что ему может быть про-
тивопоставлено иное воззрение на человеческую волю,
то возможно будет найти такую позицию, которая при-
мирит противоречащие взгляды. С этической точки зре-
ния детерминизм должен быть ограничен, и автор, не
колеблясь, становится на эту последнюю точку зрения,
признавая волю «свободной». Детерминизм в психоло-
гии имеет для него лишь условное, методологическое
значение. Здесь не место приводить доводы в пользу
свободы воли, и я отмечаю только столкновение двух
взглядов на тот же вопрос в двух различных науках,
обособленных одна от другой ради практических целей
научного исследования, для того чтобы показать: прин-

ципы, принимаемые на веру отдельными науками, тре-
буют взаимной поверки. Та область знания, где произ-
водится эта поверка, и называется метафизикой.

Метафизика — необычайно упорное стремление к яс-
ности и последовательности в мышлении. Отдельные
науки руководствуются принципами, крайне неясными
и полными противоречий, но несовершенство принципов
может быть оставлено ими без внимания для специаль-
ных целей. Этим объясняется то презрительное отноше-
ние к метафизике, которое так часто можно наблюдать.
Для человека, преследующего ограниченную цель, слиш-
ком утонченное, не имеющее значения для его цели об-
суждение принципов представляется «метафизикой».
Вопрос о том, что такое время, какова его сущность, не
имеет для геолога никакого значения и выходит за пре-
делы его исследований. Механику нет надобности знать,
как возможны действие и противодействие. Психологу
пет времени задаваться вопросом, каким образом он и
дух, объект его исследования, познают тот же внешний
мир.

Но без сомнения, проблемы, не имеющие никакого
значения с одной точки зрения, могут быть очень важ-
ными с другой. Для того, кто задается целью уяснить
наивозможно глубже значение мира как целого, пробле-
мы метафизики должны стать важнейшим объектом ис-
следования. Психология представляет на усмотрение
метафизики целый ряд таких проблем, и я намерен те-
перь указать вкратце важнейшие из них. Первой из них
является выяснение того, как сознание относится к
мозгу.

Отношение сознания к мозгу. В психологии, посколь-
ку мы будем разрабатывать ее как естественную нау-
ку (а такой точки зрения мы придерживались во всем
предшествующем изложении), состояния сознания при-
нимаются за непосредственные данные опыта; причем
регулятивная гипотеза, которой мы руководствовались
все время, предполагает, что в каждую данную минуту
каждому общему состоянию нашего мозга соответству-
ет только одно определенное состояние сознания. Такая
гипотеза вполне ясна до тех пор, пока мы, вдаваясь в
область метафизики, не зададимся вопросом, что озна-
чает слово «соответствует». Если мы хотим этим словом
выразить не простое параллельное изменение состояний
мозга и состояний сознания, а нечто большее, то поня-
тие, связанное с этим словом, окажется крайне неясным.

Некоторые думают, что его можно сделать более яс-
ным, предположив, что состояния мозга и состояния со-
знания суть внешняя и внутренняя «стороны» одной и
той же «реальности». Другие видят в состояниях созна-
ния реакцию некоторой единой сущности — «души» на
множество воздействий на нее со стороны мозга. Третьи
полагают, что тайну взаимодействия души и тела мож-
но разгадать, если предположить, что каждая мозговая
клеточка одарена особым сознанием и что эмпирически
данное состояние нашего сознания есть результат слия-
ния множества отдельных сознании в одно, так же как,
с другой стороны, наш мозг представляет собой сово-
купность множества нервных клеток.

Первую из этих точек зрения мы можем назвать
монистической, вторую — спиритуалистической, третью—
(помистической. Каждая из них связана с весьма зна-
чительными трудностями; наиболее состоятельной в ло-
гическом отношении я считаю спиритуалистическую
теорию. Но она не дает никакого объяснения таким пси-
хическим явлениям, как раздвоение личности, периоди-
ческая смена одной личности другою (см. XII главу).

Эти факты удобно объяснить при помощи атомисти-
ческой теории, так как гипотеза слияния множества под-
чиненных сознании в одно общее и распадения общего
сознания на множество мелких подчиненных представ-
ляется более приемлемой, чем гипотеза активности еди-
ного духа, то распадающегося на множество одновре-
менно действующих независимо друг от друга сознании,
то снова возвращающегося к нераздельному единству.
Локализация психических функций в различных частях
мозга также благоприятствует атомистической точке
зрения. Предположим, передо мной колокольчик; если
я вижу его при посредстве затылочных долей мозга и
слышу его звон при посредстве височных долей, -ю весь-
ма естественно можно сказать, что затылочные доли
мозга видят колокольчик, височные слышат его звон;

а затем зрительное и слуховое впечатления «сливают-
ся» в одно цельное восприятие. Таким образом, факт
совместного действия различных частей мозга при вос-
приятии данного объекта различными органами чувств
объясняется, по-видимому, настолько просто, что сто-
ронник психического атомизма признает не идущими к
делу, «метафизическими» все возражения, приводившие-
ся нами несколько выше против мысли о возможно-
сти «слияния» отдельных «частей» сознания. Он ноль-

зуется гипотезой атомизма, находя ее простым и удоб-
ным приемом для подведения различных психических
явлений под одну общую формулу.

Вопрос о соответствии между состояниями мозга и
души не только представляет трудности для оконча-
тельного решения, но и в самой постановке его уже есть
некоторая неясность: «1'ombre en ce lieu s'amasse et la
nuit est la toute» (здесь сгущаются тени и наступает
полный мрак).

Прежде чем задавать вопрос, в чем заключается пе-
ремена психических и соответствующих им физиологи-
ческих процессов, надо найти носителей этих перемен.
•<...> Мы должны отыскать такое элементарное пси-
хическое состояние, которому бы прямо соответствовало
известное состояние мозга и, наоборот, определить, ка-
кому элементарному физиологическому процессу соот-
ветствует элементарное душевное явление. Определяв
таким путем элементарный и психический факты, мы
могли бы установить непосредственно между ними из-
вестное отношение в виде элементарного психофизиче-
ского закона.

Метэмпирическая гипотеза существования психиче-
ских атомов была найдена нами, так как мы все время
принимали душевное состояние человека во всей его
цельности и сложности за элементарный психический
факт, а весь мозг — за элементарный физический факт.
Но «весь мозг» вовсе не есть физический факт! Это —
просто название, которое мы даем воздействию на на-
ши чувства биллионов молекул, сгруппированных из-
вестным образом. С механической точки зрения отдель-
ные молекулы или, самое большое, образованные из них
«клеточки» представляют единственный реальный суб-
страт того объекта, который в просторечии называется
мозгом. Эту фикцию мы не можем противополагать
душевным состояниям как нечто объективно реальное.
Объективно реальны только 41изические молекулы; они-
то и представляют элементарное явление. Отсюда ясно,
что элементарный психофизический закон мы могли бы
получить, лишь став на точку зрения психического ато-
мизма, ибо, приняв молекулу за элемент «мозга», мы
по необходимости должны противопоставить ей как
простейшее душевное состояние не сознание во всей
его цельности, а только элемент сознания. Таким обра-
зом, оказывается, что реальное в облает психической
соответствует нереальному в области физической и

наоборот, и вопрос об отношении душевных явлений
к телесным становится еще более запутанным.

Отношение состояний сознания к объектам. Запутан-
ность вопроса о взаимодейсгвии души и тела нисколько
не прояснится для нас, если мы примем в соображение
тот факт, что состояние сознания возможно познавать.
С точки зрения здравого смысла (а натуралисты
по большей части придерживаются ее), познание
всегда сводится к отношению между двумя обособлен-
ными сущностями: познающим субъектом и познавае-
мым объектом. Внешний мир есть нечто хронологически
предшествующее состояниям сознания; последние по-
степенно знакомятся с внешним миром, причем их по-
знание становится все более сложным. Но такое дуали-
стическое противоположение духа и материи не выдер-
живает идеалистической критики. Предположим, мы
испытываем то состояние сознания, которое называется
чистым ощущением (поскольку таковое состояние су-
ществует), например ощущение голубого цвета при
взгляде на безоблачное небо в ясный день. Составляет
ли этот голубой цвет наше ощущение или принадлежит
«объекту» нашего ощущения? Скажем ли мы, что голу-
бой цвет в данном случае есть некоторое свойство на-
шего ощущения или есть ощущение некоторого объек-
тивного свойства? В просторечии мы выражаемся то
так, то иначе; чтобы избегнуть определенности выраже-
ния, в последнее время нередко говорят «содержание»
представления вместо «объект» представления, ибо сло-
во «содержание» заключает в себе не то нечто, без
остатка разлагающееся на чисто субъективные элемен-
ты—ощущения, не то нечто, привходящее в состав эщу-
щения извне, со стороны, причем последнее является
как бы приемником, вместилищем для внешнего объек-
та. Но «ощущения» помимо заключенного в них чув-
ственного содержания не означают ровно ничего опре-
деленного, и выражения «вместилищем, «приемник»
внешнего объекта в применении к ним не имеют ника-
кого смысла. Непосредственно испытываемое нами ощу-
щение голубого цвета всего лучше обозначать неопре-
деленными терминами «явление», «феномен». Ведь это
ощущение не сознается нами непосредственно' как от-
ношение между двумя реальностями, психической и фи-
зической. Только сознавая, что мы думаем непрерывно
о том же голубом цвете, мы устанавливаем известное
отношение между ним и другими объектами, причем он

как бы раздваивается в наших глазах, являясь в связи
с одними элементами ассоциаций некоторым физическим
свойством, в связи с другими — некоторым душевным
состоянием.

В противоположность непосредственным ощущениям
наши концепты, по-видимому, подчинены иному закону.
Каждый концепт является непосредственно в качестве
представителя чего-то выходящего из его сферы, хотя
он и бывает связан с известным непосредственно дан-
ным «содержанием», которое дает нам знать, что оно
«служит представителем» чего-то выходящего за его
пределы. Например, «голубой цвет», о котором мы
только что говорили, представляег собой, в сущности,
два слова, но эти два слова имеют определенное зна-
чение. Содержанием мысли в данном случае были сло-
ва, а объектом — качество голубого цвета. Короче гово-
ря, испытываемое нами душевное состояние не обособ-
лено от всего остального как простейшие ощущения, но
служит указанием на нечто, находящееся вне его пре-
делов и означаемое им.

Но как только мы допустим, что всякий объект и
всякое душевное состояние, подобно простейшим ощу-
щениям, представляют собой только две различные точ-
ки зрения на один и тот же факт, так невольно возни-
кает вопрос, по какому праву мы считали невозможной
делимость душевных состояний на части. Ведь с физи-
ческой точки зрения, голубое небо представляет собой
совокупность находящихся рядом протяженных частиц,
почему же не считать его и с психологической точки зре-
ния такой же совокупностью элементов?

Из всего сказанного мы можем только заключить,
что отношения между познающим субъектом и позна-
ваемым объектом бесконечно сложны и что общепри-
нятый, усвоенный натуралистами взгляд на эти отно-
шения не выдерживает критики. Отношения могут быть
окончательно выяснены только пугем тонкого метафи-
зического анализа; только с помощью философских
умозрений идеалистического характера и исследований
в области так называемой теории знания (Erkenntniss-
theorie) для нас станет вполне ясным принимаемое на
туралистами на веру утверждение, будто наши мысли
«познают» внешние объекты.

Не менее трудная метафизическая проблема —
выяснение изменчивого характера нашего сознания.
Сначала мы принимали состояние сознания за те пси-

хические единицы, с которыми имеет дело психология,
затем мы добавили, что эти состояния непрерывно из-
меняются. Но каждое состояние сознания, чтобы дей-
ствительно быть таковым, должно обладать извесгной
продолжительностью (ведь боль, длящаяся менее 00,1 с,
в сущности, не может быть названа болью), вследствие
чего возникает вопрос, какой продолжительностью дол-
жно обладать состояние сознания, чтобы его можно
было считать одним, отдельным состоянием. Например,
если в восприятии времени непосредственно познавае-
мое настоящее («видимое воочию» настоящее, как мы
условились называгь его) равно 12 с, то как велико
должно быть непосредственное настоящее для познаю-
щего субъекта, т. е. каков должен быть для нашего со-
знания минимум длительности, при котором эти 12 с
могут считаться только что истекшими, минимум, кото-
рый мог бы поэтому быть назван отдельным состоянием
сознания^ Осознание, как процесс, протекающий во
времени, дает повод ко всем тем парадоксам, к каким
вообще приводит понятие непрерывной перемены. В та-
ком процессе нет отдельных состояний, так же как нет
граней в круге и нет в траектории летящей стрелы мест,
где бы последняя «покоилась». Перпендикуляр, который
мы опустили на линию времени (см. с. 186), желая этим
обозначить проекцию явлений минувшего опыта в нашей
памяти, представляет просто фикцию воображения. Тем
не менее этот перпендикуляр непременно должен быть
математической линией, не имеющей толщины, так как
действительное настоящее представляет простую погра-
ничную линию между настоящим и прошедшим, которая
не должна обладать толщиной. В таком случае можем
ли мы говорить о «состояниях» там, где имеем дело с
непрерывно изменяющимся процессом? Но в то же вре-
мя можем ли мы обойтись без «состояний» сознания,
описывая те явления, в которых заключается все наше
познание?

Существование состояний сознания как таковых не
есть вполне доказанный факт. Но «худшее ожидает нас
впереди». Ни с точки зрения здравого смысла, ни с
точки зрения психологии (поскольку такая наука суще-
ствует), никто еще не сомневался в том, что состояния
сознания, изучаемые этой наукой, суть непосредствен'
ные данные опыта. Высказывались сомнения в сущест-
вовании объектов наших ощущений, но никто не сомне-
вался в существовании самих мыслей и чувств. Были

мыслители, отрицавшие существование внешнего мира,
но в существовании внутреннего мира никто не сомне-
вался. Всякий утверждает, что самонаблюдение непос-
редственно раскрывает перед нами смену душевных со-
стояний, сознаваемых нами в качестве внутреннего ду-
шевного процесса, противополагаемого тем внешним
объектам, которые мы с помощью его познаем. Что же
касается меня, то я должен сознаться, что не вполне
уверен в существовании этого внутреннего процесса.
Всякий раз, как я пытаюсь подметить в своем мышле-
нии активность как таковую, я наталкиваюсь непремен-
но на чисто физический факт, на какое-нибудь впечат-
ление, идущее от головы, бровей, горла или носа. Мне
кажется при этом, что душевная активность является
скорее постулируемым, чем непосредственно данным
чувственным фактом; что наличность познающего субъ-
екта, воспринимающего всю совокупность познаваемого,
постулируется мною, а не дана прямо в опыте и что
лучше ее было бы назвать словом «познавательность».
Но допускать «познавательность» явлений опыта в ка-
честве гипотезы и принимать состояние сознания за
аподиктически достоверный факт, непосредственно дан-
ный нам внутренним чувством,— далеко не одно и то
же. В силу этого соображения мы должны оставить от-
крытым вопрос о том, кто истинный субъект познания,
а ответ на него, данный нами в конце XII главы, счи-
тать условным решением вопроса с точки зрения здра-
вого смысла, решением, которое требует критической
проверки.

Заключение. Итак, толкуя все время о психологии
как естественной науке, мы не должны думать, что речь
идет о науке, установленной на прочном, незыблемом
основании. Наоборот, называя психологию естественной
наукой, мы хотим сказать, что она в настоящее время
представляет простую совокупность отрывочных эмпи-
рических данных; что в ее пределы отовсюду неудер-
жимо вторгается философский критицизм и что корен-
ные основы этой психологии, ее первичные данные, дол-
жны быть обследованы с более широкой точки зрения
и представлены о совершенно новом свете. Короче го-
воря, название естественной науки указывает на то, что
психология обладает всеми несовершенствами чисто
эмпирической науки, и не должно вызывать в психоло-
гах наивной уверенности в цветущем состоянии изучае-
мой ими научной области. Довольно странно слушать,

Дата добавления: 2014-11-07