Принципы и методы эмпирического исследования психологии межэтнических отношений 10 страница

Итак, осетины более органично вписывались в советскую этносоциальную структуру, отличались законопослушностью. Ингуши, напротив, на протяжении многих лет находились с окружающим обществом в состоянии конфликта, подпитываемого глубокими противоречиями между необходимостью социального взаимодействия и ущемленностью и сложностью выражения группового «Я» Результаты этого – отчуждение и замыкание целого народа, накопление депрессивных психологических состояний, развитие комплекса «обиженной нации». Несущим стержнем этих негативных процессов явилось чувство несправедливости, в значительной степени определяющее восприятие и интерпретацию поведения других этнических групп. Через конфликт ингуши стремились вернуть утраченные земли, на которых предполагалось строить новый дом. Осетины пытались сохранить уже устоявшуюся административную и экономическую конфигурацию республики и обеспечить ее народам свободное и безопасное развитие. Выравнивание этносоциального статуса у конфликтующих сторон на государственно-политическом уровне вовсе не означает немедленную перестройку их сознания. И тем более это не предполагает немедленного появления равных возможностей. Такое положение дел подкрепляет соперничающую стратегию поведения в ситуации конфликтной межэтнической напряженности.

Наследство и реалии межэтнических отношений

Опыт межэтнических отношений можно условно разделить на три части исторический опыт предыдущих поколений, непосредственный опыт очевидцев (живущих поколений) и актуальный опыт последних лет Все эти три совокупности обобщенной и схематизированной информации эмпирических знаний и соответствующих навыков имеют свои особенности преломления в групповом этническом самосознании.

В историческом развитии осетин и ингушей, как и у каждого кавказского народа, достаточно примеров внешней агрессии и принуждения. Взаимоотношения между самими этими народами на протяжении их многовекового сосуществования также нельзя отнести к разряду идиллических. Например, в эпоху средневековья эти отношения характеризуют и как антагонистические, и как дружественные. «Антагонизм возникал по причине борьбы за землю, дружественными же они были потому, что эти народы были соседями и находились в тесном соприкосновении друг с другом» (Далгат, 1972, с. 14).

Если войны и конфликты разъединяют народы, то хозяйственные связи, социальный и культурный обмен соединяют их. Весь этот исторический опыт взаимоотношений между народами фиксируется в концентрированном виде в их исторической памяти и представляет важнейшую архетипическую составляющую образов других этнических групп В ситуациях межэтнической напряженности в первую очередь актуализируется негативная часть этих образов, которая превращается в содержательную опору интерпретаций мотивов и действий другой стороны.

В соответствии с географическими условиями, помимо устойчивых горизонтальных контактов (горцы с горцами, контакты между собой равнинных жителей), существовала четкая вертикальная направленность – сверху вниз: с гор на равнину. Она определялась такими факторами как малоземелье, необходимость в летних и зимних пастбищах, развитие отгонного скотоводства и отходничество. Исторические устойчивые этнокультурные контакты, а следовательно хозяйственные связи у осетин и ингушей, помимо взаимодействия друг с другом, в XIX в. совпадали по русской и грузинской линиям. По труднодоступным горным тропам ингуши традиционно общались с горцами Восточной Грузии, с народами Дагестана, осетины – с кабардинцами и балкарцами Малоземельные Осетия и Ингушетия, несмотря на то, что были ближайшими соседями, не могли удовлетворить взаимные нужды, и всякого рода хозяйственные контакты развивались между ними в меньшей степени, чем с другими народами Кавказа.

Подтверждает этот момент плохая представленность в этнографической литературе материалов о развитии куначеских связей между ингушами и осетинами. Куначество, как особая форма гостеприимства, способствовало установлению хозяйственных и дружеских связей между горцами. Ее трансформированные формы, связанные с историческим изменением традиционных социальных институтов на Северном Кавказе, в специальной литературе зафиксированы не между осетинами и ингушами, а, главным образом, между южными осетинами, дигорцами и ра-чинцами, осетинами и кабардинцами, осетинами и балкарцами, ингушами и хевсурами, ингушами и грузинами-мтиулами (Волкова, 1989).

Аналогичная картина складывается при рассмотрении различных форм искусственного родства, которые в прошлом имели большое значение для северокавказских народов. Эти формы в условиях отсутствия государств служили укреплению внешних и внутренних социальных связей и союзов против врагов Этнографы отмечают, что среди народов Северного Кавказа, стремившихся к установлению искусственного родства во всех возможных случаях, в меньшей степени это относится к чеченцам и ингушам (Смирнова, 1989)

Искусственное родство у ингушей (кроме побратимства) не влекло за собой последствий, одинаковых для большинства народов Северного Кавказа: материальной взаимопомощи, обязанности и права кровомщения и квазиродственной экзогамии. Чеченцы и ингуши являются также единственными народами Северного Кавказа, у которых не существовало аталычество (связь семей воспитателя и воспитанника, почитаемая иногда даже выше кровнородственной), а пребывание в «другом доме» не вело к пород-нению. В то же время у осетин в XVIII–XIX вв. тесные аталыческие связи еще довольно отчетливо сохранялись с кабардинцами, балкарцами и грузинами (Волкова, 1974). Я.С.Смирнова объясняет такие различия особенностями общественного строя вайнахов, когда крепкие родовые связи не требовали дополнительного укреплениями отношениями искусственного родства (Смирнова, 1989). Тот факт, что в этнографической литературе, посвященной данной теме, практически не описываются случаи искусственного родства между осетинами и ингушами, свидетельствует о том, что искусственное породнение не относилось к привычным формам взаимодействия между этими народами.

Тем не менее среди вайнахов была распространено побратимство (посестримство). Но оно прежде всего предполагало союз двоих и далеко не всегда распространялось на семьи побратимов. Побратимство предполагало взаимоподдержку, взаимопомощь и верность, на побратимов распространялся обычай кровной мести У вайнахов и осетин эта форма обычно встречалась внутри этноса, хотя нередко бывали случаи заключения побратимства с представителями других этносов. Но опять же, у ингушей такие союзы чаще заключались с грузинами – мохевцами и мтиулами {Волкова, 1989). Однако еще в начале 1990-х гг. нам были известны случаи установления некоторых форм искусственного родства между осетинами и ингушами.

Практическое отсутствие современного позитивного опыта по достижению согласия между осетинами и ингушами, начиная с ноября 1992 г., само по себе также является значимой детерминантой роста межэтнической напряженности в регионе. Затяжной характер конфликта, неэффективность множества переговоров, решений, соглашений, жесткость и противоположность позиций участников конфликта, повторяющееся негативное поведение с обеих сторон (угрозы, взятие заложников, террористические акты, вооруженные провокации) – все это не только не разрушает, но подкрепляет негативные интерпретации сторонами действий и мотивов друг друга. Взаимные обиды, претензии и опасения снижают и так бывший очень низким уровень доверия и надежду на выработку взаимоприемлемых решений. Так, по данным этносоциологического опроса, уже до октябрьских событий 1992 г. свыше 80% осетин и свыше 60% русских не доверяли заявлениям ингушских лидеров о том, что в случае передачи части Пригородного района в состав Ингушетии осетинское население не будет из него выселяться.

Значительное влияние на рост напряженности между Северной Осетией-Аланией и Ингушетией оказывает необычайное обострение криминогенной обстановки. Особое значение имеют преступления, совершенные осетинами и ингушами по отношению друг к другу «Уголовные преступления на межнациональной почве», которые уже неоднократно провоцировали здесь обострение межэтнических отношений, 36% осетин, 21,2% русских и 13,7% ингушей назвали в середине 1992 г. среди основных причин усиления напряженности в республике. Уже упоминалось о том, что известные трагические события в Северной Осетии в октябре 1982 г., в результате которых в ее столицу были введены войска, начались с массовых выступлений осетин, возмущенных жестокими преступлениями отдельных лиц ингушской национальности. В свое время это событие было квалифицировано как «разжигание межнациональной розни», и сотни жителей Северной Осетии были наказаны.

Переход к агрессии и насилию

Одним из наиболее деструктивных последствий вооруженного противостояния осетин и ингушей является преодоление или сокращение дистанции между установочными образованиями, декларациями, намерениями и реальными действиями. Оба народа «перешли Рубикон» – преступили черту во взаимоотношениях. После этого проще конфликтовать, чем простить друг друга или признать свою вину. Самым губительным психологическим результатом свершившихся фактов этнического насилия является страх. Ингуши боятся возвращаться небольшими группами и отдельными семьями, как это предлагает осетинская сторона. Они опасаются за свою жизнь. Боятся мести все, кто прямо или косвенно участвовал в вооруженных столкновениях. Боятся родственники участвовавших. Боятся мести жители сел в зоне конфликта, например, в Тарском, где не было военных действий, но брошенные ингушами дома понемногу разбирались по кирпичикам. Новой дестабилизации обстановки, новой крови и разрушений боятся все жители двух республик. Страх искажает этнические образы, убивает доверие и является одной из самых сильных эмоций, побуждающих к действию.

У осетин и ингушей противоположные взгляды на события октября–ноября 1992 г. Жители Северной Осетии-Алании воспринимают случившееся как агрессию со стороны ингушей, предпринятую с целью изгнания осетин со спорных территорий. Действия осетинской стороны определяются как защита своей законной территории. Понятие «конфликт» в данном случае вообще отрицается. Причем на оценке событий конца октября-начала ноября как агрессии со стороны ингушей настаивают не только представители осетинской, но и русской элиты республики (см. Говорит элита Республик.., с.198, 200). С ингушской стороны ситуация трактуется как осетинская агрессия, предпринятая с целью изгнания ингушей с территории, которая должна принадлежать по закону Ингушетии. К сожалению, агрессивные действия имели место как с той, так и с другой стороны. У ингушей они были специально организованы и целенаправленно вызваны нагнетанием обстановки экстремистски настроенными ингушскими лидерами. На фоне непродуманных политических акций центра, сложного социального и политического положения ингушского народа и того негативного психологического состояния, которое вызревало десятилетиями, сделать это было нетрудно. У осетин агрессивные действия носили ответный и инструментальный характер.

Спустя два года после конфликта у сторон сохраняется высокая готовность ответить на агрессию ответной агрессией (см. рис. 18). Хотя более 40% осетин и треть ингушей воспринимают себя как сторону, которая «старается сгладить конфликт», но идти на односторонние уступки среди тех и других мало желающих. И с той, и с другой стороны остались кровники, которые жаждут возмездия. Поэтому еще так велико число тех, кто склонен к соперничающей стратегии в межэтнических отношениях. Для того, чтобы подняться над обидами и ненавистью, необходимо длительное время.

Вооруженное противостояние существенно изменило ситуацию в зоне напряженности с точки зрения взаимных ожиданий. В результате разрыва коммуникаций между сторонами значительно сократился обмен информацией, тем более позитивной. Материализация негативных установок привела к тому, что избирательность восприятия стала осуществляться по принципу «ничего хорошего ждать не приходится». Самооправдания по типу сопос

Рис. 18. Выбор стратегии поведения в ситуации прямой

агрессии

тавления совершенных друг другом негативных акций, коллективного разделения ответственности, апелляции к высшим ценностям, делигитимизации другой стороны не только существенно снижают значимость собственных агрессивных действий, но и облегчают проявление возможного насилия в дальнейших отношениях.

При такой высокой общественной значимости конфликта, все события, факты, эпизоды и цифры (в большинстве случаев непроверенные), с ним связанные, мгновенно становятся достоянием широких кругов, приобретая соответствующую эмоциональную окраску. Негативная аффективная окраска информации как с ингушской, так и с осетинской стороны является отражением взаимоисключающих официальных позиций республик по достижению согласия, а также общих настроений и экспектаций населения Ингушетии и Северной Осетии-Алании.

Поддержанию высокого уровня напряженности в большой степени способствовало одностороннее эмоциональное освещение событий в средствах массовой информации. Вплоть до того, как первые полосы газет заняли репортажи о кризисных событиях в Чечне, оно было достаточно интенсивным. Такого рода материалы, созданные как бы с целью просвещения широкой общественности и апелляции к ней, почти незаметными проходили в центре. Но зато они находили мгновенный отклик у конфликтующих сторон. Газетные статьи, очерки, телевизионные передачи многократно обсуждались, вновь накаляя обстановку и усиливая такие побуждающие к действиям эмоциональные состояния как страх, ненависть, возмущение, гнев.

Закономерно, что представители средств массовой информации, освещающие события в зоне конфликта, проникаются интересами именно той стороны, с которой они имеют больше контактов. Кроме того ингуши, как сильно пострадавший за годы советской власти народ, вызывают особое сочувствие. Поэтому ситуация нередко рассматривается только с одной позиции, описываются леденящие душу подробности, порочащие другую сторону. Приводя недоказанные страшные цифры и факты, пишущий принимает на себя огромную ответственность {Ляпин, 1993; Белозерцев, Дуванова, 1993). Экстремальные негативные примеры, ассоциируемые с той или иной группой, заставляют читателя забывать о том, что они очень редки и являются скорее исключением. К сожалению, преступники есть у любого народа, тем более в сумятице вооруженного противостояния. Однако делать такого рода обобщения по национальному признаку означает провоцировать конфликт дальше. Эмоциональность и субъективность в освещении журналистами серьезной проблемы есть также результат «эмоционального заражения» в психологическом поле этнического конфликта.

Война в Чечне как бы оттянула на себя напряженность с других республик Северного Кавказа. В том числе разрядилась обстановка и в зоне ингушско-осетинского конфликта. Здесь произошел спад террористической и криминальной активности. По данным МВД Северной Осетии, ее позитивная динамика такова: 1993 г. – 400 преступлений с применением огнестрельного оружия и взрывчатых веществ, 1994 г. – 521, 1995 г – 245

Но потенциал роста напряженности сохраняется. И его основа не только 500 кровников с той и с другой стороны (115 жертв со стороны осетин, 400 – со стороны ингушей). В первую очередь – это большое количество беженцев, зарегистрированных и в Ингушетии и в Северной Осетии-Алании. А также огромный уровень безработицы, особенно в Ингушетии, где безработных в 1996 г. было почти 50 тыс. человек (Независимая газета. 1996. 22 мая). В январе 1997 г. по данным из Ингушетии на 1 рабочее место претендовали 500 человек (Северный Кавказ. 1997. №1).

Поиски сходства и различий

Представления о психокультурных особенностях других этнических групп составляют важную основу интерпретаций их мотивов и действий. Рост межэтнической напряженности повышает значимость совместимости традиционных этнокультурных моделей и сензитивность (чувствительность) народов к культурным различиям и этнопсихологическим особенностям.

По мнению этнологов, в процессе исторического взаимодействия осетин и ингушей между ними образовалась обширная зона этнокультурного сходства. Развитие отношений между предками осетин и ингушей именно с точки зрения взаимопроникновения культур хорошо прослеживается на археологических материалах (Тменов, 1985; Кобычев, 1985). Б.А.Калоев считает, что ингуши с точки зрения общности в духовной культуре, в обычаях, обрядах, фольклоре, а также в дохристианских и домусульманских религиозных воззрениях ближе с осетинами, чем с родственными им чеченцами (Калоев, 1989).

Условия жизни в горах вырабатывали у народов сходные черты в хозяйстве и в традиционно-бытовой сфере. Предки осетин в период массовых миграций в горы перенимали в процессе адаптации к новым экологическим условиям элементы горской культуры (Уарзиати, 1985; 1990). Большое сходство было между осетинскими и ингушскими памятниками материальной культуры, сельскохозяйственными орудиями, традиционными занятиями. Известные историки и этнографы, занимавшиеся исследованиями Кавказа (П.И.Грабовский, В.Ф.Миллер, Б.Дал-гат, Г.Вертепов, Л.П.Семенов), приводят множество фактов осе-тино-вайнахских параллелей в дохристианских и домусульманских верованиях (божества, культы, празднества), обрядах и обычаях. Наследием древних кавказцев у осетин и вайнахов можно считать поклонение «святым» камням, горам, деревьям, рощам, а также некоторые святилища, встречавшиеся повсюду в Осетии и горной Ингушетии. В качестве языческих святилищ осетины и вайнахи широко использовали средневековые христианские храмы и часовни, построенные в период распространения христианства из Грузии (Калоев, 1989).

Осетино-вайнахские этнокультурные связи подтверждаются и множеством общих фамилий у этих народов. Ингушские фамилии, ведущие свое происхождение из Осетии, до недавнего времени поддерживали родственные связи со своими осетинскими однофамильцами. Они выражались во взаимных визитах, особенно во время свадеб, похорон, рождения сыновей-первенцев и других семейных и общественных торжествах, а также в оказании помощи друг другу (Калоев, 1989). Этнографические материалы свидетельствуют также о наличии как в отдаленном прошлом, так и в современный период до конфликта, довольно прочной традиции среди ингушей браков с осетинками. Примирение на основе родственных и фамильных связей – это один из способов урегулирования конфликта на среднем уровне.

Множество культурных взаимозаимствований у этих народов существует в лингвистической сфере (ираноязычная лексика в современных чеченском и ингушском языках) (Абаев, 1949), фольклоре, в народном эпосе. Французский исследователь Ж. Дюмезиль считает, что ядро знаменитых нартовских сказаний от скифов через алан пришло к их последним потомкам – осетинам. Эту «...устную словесность в той или иной степени восприняли соседние народы» – абхазцы, адыги, чеченцы и ингуши, «исказив в ней как раз то, что было специфически осетинским, скифским» (Дюмезилъ, 1990, с. 12). Вайнахи, также как и осетины, считают нар-то вский эпос своими исконными преданиями.

До принятия горцами-ингушами мусульманства большое сходство прослеживалось в осетинской и ингушской культурах в семейной и свадебной обрядности, в похоронных и поминальных традициях. Исследователи также отмечают тождественность у этих народов регулятивных социальных институтов. В частности, важнейший регулятор отношений в конфликтных ситуациях – обычай кровной мести – отличался достаточной жестокостью как у осетин, так и у ингушей. Кровная месть падала на широкий круг родственников (до третьей степени родства), продолжалась годами, нередко приводя к истреблению целых фамилий. Сходным было и примирение кровников, совершавшееся почетными стариками (медиаторами) по определенному ритуалу, с уплатой виновной стороной «цены крови» («платы примирения») и устройством ею так называемого «кровного стола» – угощения для большого числа людей {Калоев, 1989). В ингушско-осетинском конфликте примирение кровников – одна из ключевых проблем, так как на долгие годы – это повод для возобновления кровопролития. Раньше двух противников примиряли целые села. Теперь это необходимо делать на уровне республик и их президентов. Это необыкновенно трудное и хлопотливое дело. Но именно через восстановление отношений между отдельными людьми возможно примирение целых народов.

Разница в историческом происхождении оказалась все же настолько сильна, что между осетинами и ингушами, несмотря на почти два тысячелетия тесного соседства, сохранились важные различия. В настоящее время они концентрируются в языково-куль-турной и религиозной сферах. Различия в культурной сфере в определенной степени обусловлены географически: культура вайнахов формировалась в условиях горного Кавказа, а культура осетин зародилась в степях, продолжив свое развитие в горных условиях. Культура алан-осетин после их переселения на юго-восток из степей прошла серьезные испытания на устойчивость – новые климатические условия жизни, новые соседи, общественные потрясения. Несмотря на все это, осетинский язык (у осетин – иранский язык индоевропейской языковой семьи, у ингушей – нахский язык, кавказская группа языков) удалось сохранить до наших дней «...не только как форму, несущую некоторое культурное содержание, но и само это содержание, в котором сохранилось состояние скифекой цивилизации на последних ступенях ее развития» (Дюме-зиль, 1990, с. 12).

Сходство в географических условиях, в материальной и духовной культуре, в традиционных верованиях, в общественном, семейном и хозяйственном быту определили единую систему психологических универсалий у северокавказских народов, в том числе у ингушей и осетин (см. глава 11). Но по сравнению с осетинской ингушскую культуру можно охарактеризовать как более закрытую, более регламентированную и традиционную. Это определяется тем, что для ингушского народа в большей степени характерны следующие особенности: (1) высокая этническая гомогенность и выраженность эндогамных тенденций; (2) лучшая сохранность традиционно-культурной и религиозной сфер жизнедеятельности; (3) высокая жизнеспособность и сохранность кланово-родовой системы (тейповая структура общества); (4) более «горное» происхождение.

В историческом разрезе ингушская культура представляется как менее динамичная по сравнению с осетинской. Эта характеристика в большой степени определяется географическим и религиозным факторами и выражается на социальном уровне в низкой сензитивности к иным мировоззренческим системам, в частности к социалистической. Благодаря таким особенностям ингушское общество оказалось менее подвержено многолетней политике русификации национальных окраин, от которой значительно пострадала более «открытая» культура Северной Осетии. Осетинское общество по сравнению с ингушским интенсивно модернизировалось в годы советской власти. Социалистическая модернизация на социально-экономическом и культурном уровнях в первую очередь означала создание всеохватывающей институциональной системы, регулирующей все общественные и межличностные отношения. В результате традиционное рассматривалось в качестве «устарелого», «пережитков», «анахронизмов». Ингуши, напротив, оказавшись менее восприимчивыми к социалистической модернизации, не спешили менять свою систему ценностей. Такое отчуждение, как защитный механизм целой культуры, особенно активизировалось вследствие репрессий, обрушившихся на ингушский народ. «Необходимость выжить заставила разобраться в традициях и обычаях – от каких временно отказаться, какие усилить....Эти тринадцать лет, в которые все народы вокруг разваливались, мы – сохранялись. Мы сопротивлялись насильственному уничтожению» – вспоминает А.Базоркина о годах, проведенных в депортации (Базоркина, 1993).

Родо-племенной уровень консолидации в ингушском обществе, еще более актуализируясь в ситуации межэтнической напряженности, определяет высокую внутригрупповую солидарность и усиливает коллективистские начала. А.Базоркина пишет о своем народе: «Удивительная это у нас черта: самый анархичный и независимый нрав в повседневности и самый организованный – в необходимости» (Базоркина, 1993, с. 119).

В настоящее время на Северном Кавказе постепенно набирает силу и религиозный фактор. С точки зрения исторического развития межэтнических отношений мусульманство для ингушей означает, помимо религиозных функций, связь и единение с другими кавказскими мусульманскими народами и ассоциируется с освободительной борьбой горцев против России. Для осетин христианство – в первую очередь связь и единение с православной Россией.

Итак, можно сделать вывод, что зоны и этнокультурного сходства, и этнокультурных различий между осетинским и ингушским народами достаточно обширны. В зависимости от общей установки на развитие отношений между этими народами возможны успешные поиски как сходства этих культур, так и различий между ними. В условиях роста напряженности между этими народами происходит акцентирование именно различий, которые, закрепляясь в самосознании народов как факты психологической, культурной, религиозной несовместимости, становятся трудно преодолимыми барьерами на пути урегулирования конфликта.

Выше были рассмотрены основные социально-психологические детерминанты сохранения напряженности между осетинами и ингушами. Они определяют формирование этнических образов через универсальные социально-перцептивные механизмы, рассмотренные в главе 7. Такого рода этнические образы лежат в основе конфронтационных интерпретаций поведения сторонами друг друга – серьезных барьеров на пути к взаимопониманию, препятствующих формированию кооперативной стратегии по урегулированию ингушско-осетинских взаимоотношений. Конф-ронтационные интерпретации – психологические результаты не только конфликта как события, но и конфликта как «социального» конструирования сторонами ситуации межэтнической напряженности. Без их «переконструирования» с учетом психологических факторов невозможно добиться реального снижения уровня межэтнической напряженности.

В результате исследования определились социально-психологические механизмы, на основе которых формируются конфронтационные интерпретации сторонами мотивов и действий друг друга в осетино-ингушском конфликте. Среди них: (а) расщепление обобщающего уровня социальной идентичности; (б) повышение избирательности и дифференцированнос-ти межэтнического восприятия не только на основе конфликта, но и длительно существовавшего этносоциального неравенства; (в) актуализация негативной части архетипических образов и их усиление в результате негативного подкрепления современным опытом конфликтных взаимоотношений; (г) превращение фактов этнического насилия в основу формирования взаимных ожиданий; (д) акцентуация психокультурных и религиозных различий. Работа по снижению конфронтационности взаимных интерпретаций должна быть направлена на восстановление общей этничности как основы «кавказского» родства между ингушами и осетинами и разрушение противостояния в групповом сознании не только образов друг друга, но и собирательных образов союзников и врагов. Ее необходимо строить с учетом гипертрофии чувства социальной справедливости, доминирования соперничающей стратегии во взаимодействии, резкого снижения доверия между сторонами, наличия устойчивого чувства страха в сочетании с представлениями о культурной, психологической и религиозной несовместимости.

Глава 15. Русские и казачество Северного Кавказа: статус, особенности самосознания и взаимоотношения с горскими народами

До 1989 г. свыше одного миллиона трехсот тысяч русских в республиках Северного Кавказа в совокупности представляли первую по величине этническую группу. Это приблизительно пятая часть от общего населения Дагестана, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии, Северной Осетии-Алании и бывшей Чечено-Ингушетии. Русские занимают в республиках разные позиции. В Карачаево-Черкессии они – доминирующая по численности этническая группа. В Северной Осетии-Алании и Кабардино-Балкарии русские – на втором месте соответственно после осетин и кабардинцев. До 1991 г. в бывшей Чечено-Ингушетии русские также занимали устойчивое второе место после чеченцев. Вместе с украинцами и белорусами они в 1990 г. составляли в Грозном большинство – 55,8% (Демографический ежегодник, 1990). Меньше всего русских проживает в Дагестане. И все же они – пятые по численности после аварцев, даргинцев, кумыков и лезгин. Несмотря на резкое уменьшение русской части населения Чечни и Ингушетии, их этнодемографический статус в регионе в целом позволяет предположить, что они продолжают оставаться значительной силой, теоретически способной оказать серьезное влияние на развитие межэтнических отношений и на социально-политическую обстановку.

Русское население Северного Кавказа не представляет однородной массы. Оно делится на казаков, проживающих здесь почти 500 лет, и русских, приехавших главным образом в советский период. Особенно отчетливо дифференциация русского населения стала проявляться в «горячих» точках региона. Несмотря на тот факт, что после расказачивания в 1920-х гг. казаков официально стали причислять к русским, эти две группы остались разобщены как социально, так и психологически.

В данной главе будут рассмотрены положение русского населения на Северном Кавказе в настоящее время, особенности их этнического самосознания, потенциальные возможности и позиции казаков и остальных русских в качестве «третьей силы» в ситуациях межэтнической напряженности в северокавказских республиках.

Помимо этнологических, исторических и социально-демографических материалов, мы использовали результаты социально-психологических исследований. В их числе: (а) исследования русских Северной Осетии-Алании (350 человек, 1994 г.), как часть материалов проекта «Национализм, национальное самосознание и разрешение конфликтов в РФ»; (б) исследования казачества, проведенные в 1993 г. и в 1995 г. в различных городах и станицах Северного Кавказа1. В 1993 г. было опрошено 160 человек, из них 104 мужчины и 56 женщин. В 1995 г. – 76 человек, из них 55 мужчин и 21 женщина. Кроме того в 1994 г. была опрошена группа казаков – вынужденных переселенцев из Чечни (результаты этого исследования рассматриваются в следующей главе, посвященной вынужденным мигрантам Северного Кавказа).

Дата добавления: 2014-11-07