Деяние или видение?“- практическое и созерцательное направления в истории монашества

Трудовой или созерцательный монастырь (или образ жизни) наиболее соответствует идеалу, вытекающему из учения Христа? И какой из них более всего выгоден для самого спасающегося, то есть приносит ему сугубейшую благодать? По поводу этих вопросов когда-то уже велись жаркие споры на страницах бого­словских академических изданий и даже писались целые книги, но мы ворошить старое не будем. Половина всего тогда написанного достойна забвения и уничтожения прежде, нежели оно вылилось из-под пера ученых авторов. Тем, для которых я пишу, монастыри строить не придется, равно как и писать для них уставы; и самое большее, что им предлежит, — это самим пойти в мо­настырь, уже готовый, с заведенным порядком. Здесь я снова касаюсь этих вопросов, преследуя, главным образом, практические и узкие цели, именно — наметить для самих спасающихся тот путь подвижничества среди уже сущест­вующих условий, который бы обеспечил им надежду на спасение и предохранил бы от ошибок и увлечения совре­менными взглядами, вкривь и вкось трактующими послед­нее. Потому что — известное дело — хотя бы и в самой строгой пустыне жили, но при современном ослаблении и даже отсутствии строгого старческого руководства и над­зора, у нас всегда есть возможность придать известный ук­лон своей личной жизни, не задевая ничьих интересов и не влияя нисколько на заведенный устав монастыря.

Итак, в какую же сторону нам клонить свою энергию и волю? Как расположить свою жизнь в отношении внутренних задач своей личности и в отношении ближних? На эти вопросы Церковь давно уже дала ответы. В общем тропаре священномученику она прославляет последнего, между прочим, за то, что он «деяние обрел в видения восход». Иными словами, каждому из нас Церковь

-135-

разъясняет, что «всякому желающему проходить жизнь ду­ховную, — скажу словами преп. Серафима Саровского¹, - должно начинать от деятельной жизни, а потом уже прихо­дить и в умосозерцательную, ибо без деятельной жизни в умосозерцательную прийти невозможно. Путь деятельной жизни составляют: пост, воздержание, бдение, коленопре­клонение, молитва и прочие телесные подвиги; путь умосозерцательной жизни состоит в возношении ума ко Господу Богу, в сердечном внимании, умной молитве и созерцании чрез таковые упражнения вещей духовных...»

Если мы обратимся к действующей монастырской прак­тике, увидим то же самое. Существуют трудовые монасты­ри (Оптина пустынь, Валаам, Соловки), существуют при них и скиты для созерцателей.

Таким образом, по мере духовного созревания человек проходит все степени его, начиная от «деяния» — от дела­ния руками (и для совершенных это не отменяется²) — до «видения» умными очами Божественного света. И законы духовной жизни требуют, чтобы человек, нормально жительствующий, прошел чрез все эти степени, не привязывая себя окончательно ни к одной из них. Таким образом, даже чистое созерцание — эта вожделенная цель всякого настоящего монаха и удел совершенных — не всем и не всегда бывает даруемо. Нередко мы видим, что чело­век, достигший той духовной степени, когда он отрешается от мира всеми своими чувствами, Промыслом Божиим по­сылается опять в мир для спасения погибающих душ³.

Предыдущими рассуждениями, очевидно, развеивается сложившееся у некоторых неправильное понятие о монас­тыре как об учреждении, в котором живущие и вступаю­щие в него должны с утра до вечера только молиться, как бесплотные ангелы. Предыдущими же строками отчасти должны, кажется, удовлетвориться и те, кто недугует осуждением монахов в тунеядстве и «ничегонеделании», раз видят, что в законах, нормирующих их жизнь, гово­рится о труде (физическом) как составной и необходимой части⁴. Но привходит сюда и еще некий вопрос, немало смущающий неопытные и неразумные души.

Мнение это — понятно, исходящее не от старчества, а от миролюбцев, постоянно приспособляющих Евангелие к духу времени, наподобие чеховского «хамелеона», — состо­ит в том, что желают православным монастырям навязать

-136-

попечение и заботу о мире, вплоть до выработки для его на­слаждений и удобств разных зубных эликсиров и ликеров, чем уже занимаются некоторые католические монашеские ордена. Причем служение миру представляется не времен­ным и относительным делом, а постоянным и безусловным долгом, и не в духовном отношении (потому что мир и не хочет никакого духовного руководства, объятый духом гордости и самомнения), а в материальном. В лучшем слу­чае хотят только «одухотворить» материальное служение, подводя его якобы под заповеди Христовы. Но, как увидим сейчас, подобные мнения внушают людям демоны.

Действительно, такое исключительное служение миру противоречит самим принципам монашества, которое от­того и получило свое название, что пребывает вдали от ми­ра, уединяется, бежит от всего, напоминающего людские страсти и пороки⁵. Требовать от молодого монаха — от ка­ющегося и находящегося в борьбе и периоде очищения се­бя от страстей, чтобы он служил миру, все равно что требо­вать, чтобы мечущийся в горячке при температуре в сорок градусов был вам прекрасным собеседником и помощни­ком в беде, или требовать от нищего богатства и желать, чтобы человек стал босыми ногами на раскаленные уголья и не терпел вреда, по крайней мере, любезничал с нами в это время... Скажут, мы не требуем невозможного, но того, что и все люди могут делать. Но если мир требует себе слу­жения материального, то требования его в этом случае очень неразумны, потому что как раз материальная культу­ра у него самого стоит на высочайшей степени совершенства в сравнении с убогим монастырским бытом, по существу и не могущим гоняться за мирской культурой (Евр. 13, 14). (Я про упадочные нравы не говорю, ибо и сам мир их в мо­нахах осуждает.) А если мир духовной помощи себе ищет, то, во-первых, от всех насельников монастыря нельзя ее требовать, ибо среди них громадное большинство — боюсь сказать, что все (в обычных обителях), — само нуждается в поддержке со стороны благодати и старцев, а во-вторых, тот, от кого эту духовную помощь можно искать, сам окажет ее даже прежде всякого прошения всем ищущим и желающим. Святые, в том числе затворники и «презиратели» мира, когда было нужно, помогали и служили людям, и иногда даже в несоответствующих своему званию делах, чему сам мир должен дивиться⁶. Ниже я приведу несколь-

-137-

ко случаев самоотверженного служения миру со стороны отошедших от него лиц.

Для тех, кто способен видеть дальше обыденных и под­лежащих плотскому рассуждению вещей, я приведу один случай из времен египетских древних отцов, который помо­жет глубже уяснить ту истину, что не монахи должны рабо­тать на мир, а наоборот — мир должен работать на монахов и уделять им от своих прибытков. И не для того, конечно, чтобы облагодетельствовать монахов, — ибо что нужно им, отрекшимся от наслаждений? — а для собственной же пользы, чтобы молитвы монахов привлекли на него благо­словение Божие.

Некоторый монах, рассказывается в «Отечнике», имел брата мирянина, бедняка, и все, что вырабатывал, отдавал последнему. Но тот беднел тем более, чем щедрее подавал ему монах. Видя это, монах пошел к некоему старцу и рас­сказал ему о происходящем. Старец отвечал:

- Если хочешь послушать меня, более ничего не давай ему, но скажи: «Брат! Когда у меня было, я давал тебе; те­перь ты трудись, и что выработаешь, отдавай мне». Все, что он ни принесет тебе, принимай от него и передавай ка­кому-либо страннику или нуждающемуся старцу, прося, чтобы они помолились о нем... (Но не велел себе забирать принесенное — невнимательных предупреждаю о сем, что­бы они не обвинили настоящих монахов в корыстолюбии. - Еп. Варнава.) Монах так и сделал. Когда пришел к нему брат-мирянин, он отказал ему со словами, заповеданными старцем. Мирянин ушел от него печальным.

Но вот по прошествии некоторого времени приходит и приносит из сада несколько овощей. Монах, приняв их, от­дал старцам, прося их, чтобы они молились за его брата. Когда они приняли это приношение, мирянин возвратился в свой дом.

Несколько дней спустя опять принес овощей и три хле­ба. Монах, приняв их, поступил, как и в первый раз, а миря­нин, получив благословение, ушел.

В третий раз он принес уже много съестного припаса,- и вина, и рыбы. Монах, увидев это, удивился и, созвав ни­щих, угостил их трапезою. При этом сказал мирянину:

- Не имеешь ли нужды в нескольких хлебах?

- Нет, владыко, — отвечал тот. — Прежде, когда я брал у тебя что-либо, оно входило как огонь в мой дом и пожи-

-138-

рало его. А теперь, когда не принимаю от тебя ничего, имею все с избытком, и Бог благословил меня.

Монах пошел к старцу и пересказал ему все случив­шееся. Старец сказал ему:

- Разве ты не знаешь, что имущество монаха — огонь? Куда оно входит, там все пожигает. Брату твоему полезно от трудов своих творить милостыню, чтобы за него моли­лись святые мужи. Таким образом он наследует благосло­вение и умножится имущество его⁷.

Отсюда следует, что миру даже выгодно работать на мо­нахов. Ибо, отдав в дар лишь часть заработанного, обратно получают сторицей (Лк. 6, 38). Необходимо, еще раз повто­ряю, обратить внимание и на граничащее с искусством умение опытных иноков дать нужный совет.

Итак, вопрос не в том, что монастыри должны отдавать все свои силы на пользу общества, об этом и говорить нече­го, рассуждения эти лживые и руководствуются бесовской логикой (да потом такие монастыри не монастырями бы уже следовало назвать, а как-нибудь иначе, и к тому же те из их насельников, которые не примирились бы с таким не­христианским порядком вещей, ушли бы и опять основали монастыри в прежнем духе, как настоящие рассадники ду­ховной жизни, строящейся на сокровенном делании и мол­чании, ибо законы духовной жизни непреложны и душа, как мы видели в предыдущем параграфе, требует аскетиче­ского строя и всегда будет к нему стремиться), а вопрос заключается в том, в каких границах дозволяется спасающемуся соприкасаться с миром для косвенного ему служения, когда тот работает в монастыре еще по послуша­нию и когда уже достигает совершенства.

Чтобы яснее представить себе дело, удобнее всего данный вопрос расчленить на два следующих:

1) о видах послушаний — какие кому позволительны и какие - нет? (В их оценке должно руководствоваться пользой, приносимой душе);

2) о границах послушаний — насколько им можно и должно отдавать свое время и внимание?

Если монахи имеют своей целью очищать себя от смрад­ных страстей, обуревающих душу человека в мире, то все их поступки и дела должны быть чисты, безукоризненны и служить к удовлетворению самых необходимых потребно­стей, а никак не для питания сластолюбия. Ничтоже бо

-139-

внесохом в мир сей, — говорит св. апостол, — яве, яко ниже изнести что можем. Имеюще же пищу и одеяние, сими доволни будем (1 Тим. 6, 7-8). Этим общим замечанием опре­деляется весь характер иноческого труда (результаты этого труда должны служить как для собственного скромного пропитания, так и для отдачи на сторону, если остаются из­лишки).

В древности — возьмем время египетских монахов - культура была не хуже нашей (а в художественном отноше­нии она до сих пор еще остается непревзойденной), однако святые отцы египетские не считали для себя обязательным выработку предметов роскоши и плотоугодия, а плели, большею частью, корзинки, рогожи, циновки, веревки из пальмовых ветвей, продавали их на рынках (в Александ­рии) и этим кормились. Странно было бы от людей, оставивших ради Бога свои занятия в миру (как, например, Арсений Великий), требовать тех же самых занятий для то­го же самого мира еще и в пустыне! Зачем же тогда уходить было из мира?.. Конечно, для того чтобы никогда не видеть его и не соприкасаться с ним.

Да что много говорить, даже труды, приносящие несо­мненную пользу людям и сами по себе являющиеся добро­детелью, а не средним делом⁸, и то не всегда дозволительны новоначальным, и требовать таковых от них могут только те, для которых нет разницы между подаянием милостыни неверующим или верующим; живущим в нерадении или внимательным к духовным своим чувствам и помыслам; между милостыней ничего или мало понимающего в духов­ной жизни и благотворением мужа совершенного. То же относится и к устройству школ, больниц, приютов, бога­делен при монастырях. Для собственных нужд можно их устраивать (да они и существуют) и по послушанию там прислуживать, но превращать это в самодовлеющую цель — не годится. В уставах святых отцов наших, принесенных ангелами с неба (как в уставе Пахомия Великого), ничего не говорится о служении монастырей миру, хотя сами свя­тые, будучи совершенными, и служили ему.

Но то, что является исключением, не должно вводить в общее употребление. Святые достигли той меры, при кото­рой можно извлекать пользу из чего угодно, даже из таких вещей, которые оказываются для новоначальных и даже для достигших средней степени совершенства несомненно

-140-

погибельными. В этом заключается ложь общественной «филантропии», требующей от маломощных душ великих подвигов. И беда в том, что миру и доказать нельзя, что монах — немощный человек, для которого даже беседы на душеспасительные темы вредны, потому что рассеивают и отвлекают от умной молитвы. Ибо мир не знает, что такое рассеяние духовное, что такое умная молитва; не поймет, сколько ему ни толкуй, как доброе дело может быть вред­ным...

Итак, оставим эти рассуждения. Для мира внешние до­бродетели не только возможны, но и обязательны, но для монахов начертан иной путь, и понять его могут только те, в сердце которых вспыхнула искра Божией благодати и затеплился огонек любви к Богу, а отсюда и к безмолвию, к пустыне... «Бог видит, что я люблю вас, — говорил авва Арсений Великий братии, от которой бежал, — но не могу быть вместе и с Богом и с людьми. На небе тысячи и ми­риады имеют одну волю, а у человеков воли различны. Нельзя же мне оставить Бога и быть с людьми»⁹.

Опуская рассуждения о количественной стороне труда и о границах его, о чем скажу в ином месте¹⁰, не хочу сейчас оставлять читателя в смущении и приведу случаи из житий святых и истории подвижничества нашей Св. Руси, пока­зывающие, что иноки принципиально не отказываются от служения на потребу ближним, в какой бы оно форме ни выражалось. Но опять замечу, что не для всех это возмож­но и обязательно, а только для лиц, достигших, по крайней мере, средней степени совершенства¹¹.

Так, преп. Сергий Радонежский «многих научает душе­полезными словесами и на покаяние к Богу обращает»¹². То же слышим о последующих пустынных отцах. «Преп. Арсений... ни встречного зверолова, ни рыбака не отпускал без благословения, ни одного трудящегося — без призыва на его дело милосердия Божьего. Св. Димитрий Прилуцкий, пользуясь тем, что его обитель лежала "на распутиях многих, мимоходящих от Москвы и даже до великаго окиана - моря", превратил ее как бы в постоянный приют, где странники по­лучали, конечно, не одну только телесную пищу»¹³.

Таково общественно-просветительское значение свя­тых¹⁴.

Рядом с поучением шли дела милосердия, которое рус­ское иночество с самого начала включило в свои существен-

-141-

ные обязанности. Заповедь о милосердии преп. Сергия, «никогда не оставлявшего благотворения, никого из не­имущих не отпускавшего с пустыми руками», вменившего своей братии в обязанность призрение странников и уход за больными, — эта заповедь исполнялась не только бли­жайшими его учениками, но сохранилась и до наших вре­мен¹⁵. И так было не в одной Троицкой Лавре, но и во многих других обителях, во всех лучших. Нет — да и не могло быть — «ни одного подвижника, основателя или выдающегося руководителя монастыря, который, несмот­ря на всю личную склонность к "пустынному" и созерца­тельному житию, не отличался бы деятельным милосер­дием и не заповедал бы его братии. Нестяжательность для себя и даже для обители, с одной стороны, готовность к помощи нуждающимся — с другой, — вот общая им харак­терная черта. Таким учителем нестяжательности был, на­пример, преп. Кирилл Белозерский... Во время голода он раздавал народу без остатка все, что было в монастырских закромах, которые, однако, чудесным образом не переста­вали пополняться...¹⁶ Такими же нестяжателями были преп. Стефан Махрищский, преп. Евфимий Суздальский и "великий наставник о страннолюбии и о труде" преп. Ди­митрий Прилуцкий, отказавшийся от пожертвований на монастырь, внушая благотворителям, что рабов и сирот по­добает питать прежде, нежели иноков¹⁷. Св. Дионисий Глушицкий на предложение князя Юрия Ивановича просить имения для монастыря ответил: "Иноком достоит молитися. Благий наш Учитель Господь рече Своим учеником: не стяжите ни злата, ни сребра" [Мф. 19, 9]. Братии же своей тот же праведник внушает: "Наипаче подвигнемся помога-ти нищим и сиротам и вдовицам", что в голодную годину и выполнялось в его обители, до последнего мешка муки...¹⁸ Преп. Григорий Пельшемский во время Шемякиной смуты кормит множество крестьян и дает им приют в своем мона­стыре¹⁹, св. Корнилий Комельский отказывается от щедрых даров князя Василия III: "не восхоте бо просити ничесоже", кроме "земли мало с лесом", чтобы "от поту лица своего есть хлеб свой и кормить мимоходящих", что и выполнялось до раздачи последнего имевшегося...²⁰

Необходимо при этом отметить общую русским подвиж­никам черту — их заступничество за слабых, за угнетенных и обездоленных в светском общежитии. Это так называемое

-142-

"печалование" за "меньшую братию", за "младшую чадь" и даже за осужденных, "опальных", установившееся с древ­нейших времен...²¹

Особый вид заступничества — за подневольных, за рабов и холопов, от насилия и жестокосердия господ их...²² Опас­нее было "печалование" за провинившихся или попавших в немилость государственных людей, либо за целые города. Однако и перед этой задачей не отступали русские по­движники». Имена Феодорита Соловецкого, блаженного Николы Салоса, святителя Филиппа, митрополита Мос­ковского, — все трое «печальники земли Русской» пред Иваном Грозным, — кажется, всем известны.

«Сколько раз, когда, по словам современников, "до облак вздымавшаяся буря" междоусобий переходила в кровавые преступления, из уст подвижников раздавался то жалост­ный, то грозный призыв к враждующим "престати от таковаго безумия" и вернуться "к любви светоносной"?!.» Опуская славные имена Алексия, митрополита Московско­го, преп. Сергия Радонежского, напомню только о митропо­лите Ионе, игумене Кирилло-Белоезерского монастыря Трифоне, Мартиниане Ферапонтовском и Михаиле Клопском, которые «сломили смуту неукротимого Шемяки, обличая его "дьявольское самомнетельство и желание братоубийственного самоначальства"²³....Воистину герой­ской смелости достигала нередко эта проповедь мира! Юрию Дмитриевичу, возмутившемуся против великого князя, преп. Григорий Пелыпемский говорит открыто: "Не по Божьему строению хощеши власть прияти: примеши здесь укор и досаду и неустроение, поношение, и раны, и бесчестие с чады своими, а онамо - суд!.." Будучи очевидцем ужасов шемякинской смуты, идет к князю и говорит ему, не боясь: "Неси ли чел [т. е. читал], княже Димитрие, Божественнаго Писания? Без милости суд не сотворшим милости [Иак. 2, 13]!.. Дела твориши поганская..."²⁴

...Таково воздействие подвижников на власть. Смотри­те, каково оно на толпу! В 1359 году "диаволу, действующу по совету лихих людей, бысть мятеж силен в Новегороде... и сеча бысть... и стояша три дня между себе... И съеха вла­дыка Моисей из монастыря... и благослови и рек: "Дети! не доспейте себе брани, а поганым похвалы, а святым церквам и месту сему пустоты; не сступитеся биться!" И прияша

-143-

слов его, и разидошася"²⁵». И много, много таких случаев, еще более разительных²⁶.

Таким образом, мы видим, что если можно и даже долж­но²⁷ требовать от монахов служения миру, то только духов­ного. И они удовлетворяют этому требованию. А телесного служения стыдно и требовать от обителей и иноков, когда и мирским людям о сем Господь запретил заботиться. Не пецытеся, — говорит Он, — душею вашею, что ясте, или что пиете, ни телом вашим, во что облечетеся... (Мф. 6, 25 и след.)

Это — во-первых. А во-вторых, вполне извинительно, если в настоящее шаткое время иноки и откажутся слу­жить на пользу общества, ибо и оно само не требует учас­тия в своих работах лиц расслабленных и больных. А здесь как раз налицо такой случай. И получится, что молодой мо­нах или, тем более, молодая монахиня, желая спасти дру­гих, погибнут сами и, стараясь оказать помощь ближнему, загрязнят собственные души. Ведь и пословица мирская говорит: «Не отчищай трубочиста, сам замараешься»... Приведу два — из многих — святоотеческих свидетельства, показывающих, что смелость брать на себя риск «замарать­ся» не составляет добродетели (самоотвержения) и, во вся­ком случае, от большинства христиан не требуется Богом, если есть опасность нанести вред собственной душе²⁸.

Св. Иоанн, нарицаемый Пророком, ответил по одному поводу²⁹ некоему мирянину: «...когда увидишь, что ты не в силах терпеть <кого-нибудь>, но получаешь через него вред, то отпусти его, приводя слова одного из святых: "Ког­да видишь, что кто-нибудь утопает в реке, не давай ему ру­ки твоей, чтобы он и тебя не увлек с собою, но подай ему жезл твой, и если возможешь спасти его посредством жез­ла, то хорошо будет, если же нет, то пусти жезл, чтобы и те­бе не погибнуть вместе с утопающим"».

И св. Иоанн Лествичник³⁰ сказал:

«Многие, покусившись спасать вместе с собою неради­вых и ленивых, и сами вместе с ними погибли, когда огонь ревности их угас со временем. Ощутивши пламень, беги; ибо не знаешь, когда он угаснет и оставит тебя во тьме. О спасении других не все подлежим ответу, ибо божествен­ный апостол говорит: темже убо кийждо нас, братие, о себе слово даст Богу. И опять: научая иного, себе ли не учиши? (Рим. 2, 21). Как бы сказал: все ли должны мы пещись о

-144-

других, не знаю; о самих же себе всячески должны мы забо­титься».

Дата добавления: 2014-10-15