I. Необходимость для человека труда вообще

Рукоделие как поделие.

Человек — двусоставен, состоит из тела и души. Душа, по природе своей, «приснодвижна, ибо всегда находится в движении»¹. Ей свойственны благочестие и мышление², и в силу своей приснодвижности она может настолько усовершенствовать оба эти качества в их взаимосвязи, что и во сне будет продолжать молиться, по слову Писания (Песн. 5, 2; 1 Фес. 5, 17). Но тело этого не может делать, не может непрестанно служить Богу, ему нужен от­дых. Однако, будучи непосредственно и тесно связано с деятельной душой, оно и само естественно должно быть деятельным. Невозможно, совершенно невозможно прий­ти в только что указанное состояние души, если прежде, на­сколько то в наших физических силах (у каждого человека они разные), у нас — посредством труда — не упорядочится и не усмирится тело и не станет послушно душе³. Итак, в свою меру и тело нам должно сделать деятельным; разумею же деятельность, направленную, прежде всего, на богоугождение, а не на служение князю сего прелестного мира. Что такова наша обязанность по отношению к телу, выте­кает из нижеследующих положений.

1. Труд есть установление Божественное. Как только появился на земле человек, так стал для него необходимым и труд⁴. До грехопадения он был не тягостен для человека, ибо сферой применения его был рай сладости (Быт. 2, 15), а после изгнания из рая — сделался проклятием (Быт. 3, 17-19), тяготеющим над родом человеческим и доныне. Таким он и останется до тех пор, пока — после Страшного Суда — не будет наконец нового неба и новой земли, в них-же правда живет (2 Пет. 3, 13), и где ни плача, ни вопля, ни болезни не будет ктому, яко первая мимоидоша (Откр. 21, 4). И никакие усилия человечества и культуры не в силах облегчить без Бога — машинным, социальным и идейным путем — жизнь человеку и внушить ему посредством софиз­мов, что физический труд на земле есть вещь прекрасная и что этот труд сам по себе составляет цель и назначение че­ловека. Божественный закон непреложен, и, как мы сейчас

-169-

видели, он говорит нам, что, наоборот, труд есть наказание, что маета эта временная и пользоваться им должно только как средством для спасения. И в этом смысле он необходим. Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь. Это сказал не мирской какой-либо учитель или философ, но божест­венный апостол Павел, и надо прочесть эти слова в общей связи (в контексте), чтобы уразуметь все значение христи­анского взгляда на человеческий труд и надлежащий его смысл⁵ (2 Фес. 3,6-12).

2. Значение рукоделия для телесного здоровья. Тело нельзя презирать и убивать, как то делают некоторые ере­тики и в чем сластолюбивые люди обвиняют монахов, по­нимая их аскетизм по-своему. Апостол сказал: Никтоже когда свою плоть возненавиде, но питает и греет ю, якоже и Господь Церковь (Еф. 5, 29). Заповедь Божия только не велит давать потачки телу, а заботиться в меру о нем — на­ша обязанность. Иначе, как говорит преп. Серафим Саров­ский⁶, «изнемогшу телу, и душа ослабевает». В таком случае на помощь приходит разумно поставленное рукоде­лие. Ибо праздность и страсти губят тело и расстраивают самое крепкое и железное здоровье.

Биограф Александра Македонского Квинт Курций (да­же слишком пристрастный к нему) говорит⁷, что «того, ко­го не могли сломить полчища персов, победили пороки -et quem arma persarum non fregerunt, vitia vicerunt» — и что для этого неутомимого и непобедимого полководца древне­го мира «отдых» представлял более труда, чем все тяготы боевой жизни, намекая на «intempestiva convivia, et per-potandi pervigilandique insana dulcedo, ludique et greges pelliicum»* (*беспрерывные пиры, нездоровые до утра попойки и увеселения с толпами распутниц (лат.) (Курций Квинт. История Алексан­дра Македонского. М., 1993). — Прим, составителя.)

Еще свидетельство — со стороны человека, пред кото­рым склоняется сей временный, земной мир:

«Даже животные, прекратившие свою трудовую жизнь, например собаки, домашние кошки, живущие на даровых хлебах, без обязательных занятий, вырождаются, и вес их мозга становится меньше веса мозга их диких сродников [по Дарвину]»⁸.

-170-

3. Душевное здравие не может создаться без помощи рукоделия. Еще важнее труд для нашего душевного здоро­вья. Душа наша, согласно святым отцам, «по преступлении заповеди, предалась прелести сластолюбия и самозакония, и возлюбила телесное, и некоторым образом стала как бы нечто единое с телом, и вся сделалась плотию, как сказано: не иматъ пребывати Дух Мой в человецех сих, зане суть плоть (Быт. 6, 3). И бедная душа как бы состраждет телу и соучаствует во всем, что делается с телом. Поэтому-то те­лесный труд приводит душу в смирение (т. е. в здравие. -Еп. Варнава). Ибо иное расположение души у человека здорового и иное у больного, иное у алчущего и иное у на­сытившегося... Итак, труд смиряет тело, а когда тело смиря­ется, то вместе с ним смиряется и душа»⁹. А кто смиряется, тот спасается и исцелевает душою.

Рассматривая вопрос по отношению к каждой страсти в отдельности, можно видеть великую пользу рукоделия для уврачевания любой из них. Например, древние иноки пользовались рукоделием для побеждения сна, который в ночное время не давал им заниматься богомыслием¹⁰. Варсонофий Великий, Исаак Сирин, Серафим Саровский и другие отцы предлагают посильное рукоделие ради Бога, по послушанию, как одно из средств для преодоления беса уныния¹¹. Ангел в видении указал Антонию Великому на рукоделие как на средство против рассеяния утомившегося на молитве ума¹². Святые отцы для сего выбирали занятия, которые можно делать машинально, механически, напри­мер плетение корзинок, веревок, циновок (ср. вязание чу­лок дивеевскими блаженными). Таким образом, и ум после напряженной молитвы на правиле отдыхает, и молитвенное делание совсем не прекращается, потому что подобное ру­коделие позволяет упражняться тайно в сердце Иисусовой или какой-либо иной краткой молитве. Да если человек и не стяжал еще умно-сердечной непрестанной молитвы, то до­статочно для него и того, что за работой ему срамные и не­чистые мысли в голову не лезут.

4. Великая польза от «бесчестного» труда. Собствен­но, всякий труд честен, если он не соединен с грехом (ср. проституцию, воровство и т. п.). Но в глазах мирских лю­дей некоторые отрасли труда с давних пор считаются низкими.

- 171-

В одной беседе, приведенной Златоустом, проповедник так разубеждает в этом расхожем мнении своих слушателей:

«Многие говорят с высокомерием: торговец! что тебе нужно, торговец?.. А скажи мне: что такое торговец? Ведь не преступление стоять на рынке и работать? Оставаясь дома, грабить чужое — вот это преступление. Рассуди, что постыдно и что похвально, и не насмехайся: быть на рын­ке — не преступление, но быть грабителем, предаваться корыстолюбию — преступно. Какая польза, если ты си­дишь во внутренних покоях своего дома, но жаден, как волк? Какой кому вред, если бедняк стоит на рынке, под­ражая быку и землепашцу?.. Нисколько не предосуди­тельно быть ремесленником. А что постыдно? Постыдно - жить в праздности — и о, если бы только в праздности, не работая вместе с тем и пороку!

Ремесленником был Павел и работал в мастерской. И не то, чтобы он был таким до евангелия, а после евангелия изменился. Нет, он и проповедовал, и сшивал кожи; про­поведовал и оставался у Акилы и Прискиллы, — зане единохудожником быти им: бяху бо скинотворцы хитростию (Деян. 18, 3). О любомудрие Павла! О высота мысли и не­победимость духа! О разумение, досязающее до небес! О душа, презирающая все видимое! Паутиной почитал он блеск жизни. Он не пошел ни к царям, не пошел к богатым, не обратился к людям состоятельным, но пошел к делате­лю палаток — по общности ремесла — и не скрывал своего занятия из стыда за него, но объявлял о нем пред всеми...

В ремесле нет стыда... Ведь и Сарра сама замесила тесто, в укор нынешним женщинам, избаловавшим себя золоты­ми украшениями и шелковыми одеждами; сама же она и муки намолола. Говорит ей муж: ускори и смеси три меры муки чисты (Быт. 18, 6). И она не сказала: "Выносимо ли это? Ты обращаешь меня, свою жену, в хлебопека? Разве я не принесла тебе приданого? Разве я не благородная? Ты помыкаешь мною, как служанкой: о том ли я мечтала, всту­пая в твой дом?" Ничего подобного она не сказала, но по­спешила к делу и замесила тесто...

Это я говорю, смиряя человеческую гордость и, с од­ной стороны, искореняя неразумие всех богатящихся, а с другой — ободряя бедняков, чтобы никто ни в бедности не падал духом, ни в богатстве не превозносился: ни то, ни другое несовместимо с добродетелью»¹³.

-172-

Деление на честный и бесчестный труд — явление, как я сказал, очень древнее, а неуменье как следует разобраться в этом явлении мы встречаем даже у самых просвещенных народов. Так, у древних греков считалось позорным шить сапоги, продавать соленую рыбу и заниматься сводничест­вом¹⁴. Отсюда, пройдя сквозь даль веков, выражение «са­пожник» и сейчас носит презрительный, оскорбительный смысл.

У нас в эпоху крепостного права еще дальше пошли, всякий уже физический труд стал считаться «позором для дворянина и уделом только рабов», хотя, прибавляет со­временница¹⁵, «это дворянское достоинство не мешало им браниться самым площадным образом». Понятно, что труд дворовых ни во что не ценился. У Варвары Петровны Турге­невой крепостного Герасима (того самого, который описан ее сыном в повести «Муму») отправляли пешком из села Спасского в имение, отстоящее на 70 верст, за небольшим горшочком гречневой каши, так как, по мнению Варвары Петровны, в селе Спасском эту кашу приготовлять не уме­ли¹⁶.

Но христианство смотрит по-иному на все это (Еф. 4, 28; 1 Фес. 4, 11; 2 Фес. 3, 10-15).

Христианство, как во всем другом, так и в отношении фи­зического труда принесло совершенно новый на него взгляд. Согласно этому взгляду, чем рукоделие унизительнее в глазах мира сего, тем оно полезнее для души, лишь бы не шло оно в разрез с евангельскими заповедями (ср.: 1 Кор.1,26-29).

Приведу два примера из жизни Златоструйного (χρισορροας) — св. Иоанна Дамаскина, как прозвали его по­томки¹⁷ в соответствии со знаменитым его предшественни­ком, св. Иоанном Златоустом.

Как известно, в миру он был губернатором Дамаска и первым министром сирийского калифа. Но когда однажды старец в монастыре преп. Саввы Освященного, куда он по­ступил в монахи, заставил его, желая приучить к смире­нию, снести в Дамаск и продать там корзинки по цене в не­сколько раз большей, чем они стоили, то Иоанн ни одного слова не произнес вопреки, не сказал, что далеко и что это скорее похоже на насмешку, чем на серьезное поручение... Но пошел, одетый притом в рваные лохмотья, в город, где все, от мала до велика, знали его, когда-то носившего златотканные одежды и делавшего богатые и пышные выезды.

-173-

Иоанн сел на базаре, назначил, по послушанию, непомерно высокую цену за корзинки и терпеливо переносил, как над ним хохотали, издевались, укоряли, до тех пор пока один из граждан, бывший когда-то слугою в его доме, не узнал его (ибо он из-за одежды и строгого поста изменился лицом и видом) и, не показывая виду, не скупил у него всего товара. Не из-за нужды, конечно, но по милосердию, сжалившись над его состоянием. Таково было смирение св. Иоанна, рав­но как и разумное перенесение им бесчестий.

В другой раз за то, что Иоанн — этот божественный по­эт, движимый благодатию Св. Духа, — написал по просьбе одного брата те сладостные и божественные надгробные песни, которые мы и до сих пор поем: «Кая житейская сла­дость», «человецы, что всуе мятемся», «вся суета человеческая» и прочие, старец выгнал его из своей кельи и лишил своего общения (ибо он раньше запретил Иоанну писать и сочинять что-либо). Все отцы просили за Иоанна, но старец согласился даровать ему прощение под одним условием -чтобы он очистил собственными руками все проходы брат­ских келий и запакощенные седалища в отхожих местах всей лавры. Отцы устыдились даже передать эту епитимию Иоанну, а тот, когда узнал о ней, с великою радостью стал ее исполнять, «прикасаясь, — говорит житие, — к нечистотам когда-то выхоленными и надушенными руками и оскверняя сквернами свою десницу, не так давно исцеленную¹⁸ Пречи­стою Девой!»

Таким образом, познавший глубину христианских дог­матов не одним только изучением посредством ума и памя­ти, а внутренним таинственным созерцанием и озарением Св. Духа, не посчитал для себя постыдным быть в рабской работе и бесчестном, по мнению окружающих, труде, но, принимая эти сомнительные для многих послушания, приобретал чрез то глубочайшее смирение и уподоблялся Самому Господу¹⁹ (Флп. 2, 7-8).

Дата добавления: 2014-10-15