Экстремальный опыт

Агату Кристи исключили из клуба детективных писателей заее, возможно, лучший роман - "Убийство Роджера Экройда" (ср. детектив). Дело в том, что в этом романе убийцейоказывается сам рассказчик, доктор Шепард. Но он строит своеописание событий (см.) так, как будто он не знает (какне знает и читатель до самого конца), кто убийца. Эркюль Пуародогадывается, в чем дело, и доктору Шепарду приходитсязаканчивать свою рукопись (совпадающую с романом), признанием,что он совершил убийство. При этом можно сказать, что в каком-то смысле вплоть доконца своего повествования доктор Шепард действительно незнает, кто убийца. Он не знает этого как сочинитель романа отпервого лица. Оказавшись убийцей, он нарушил не толькоуголовные законы - он нарушил законы детективного жанра, ипоэтому, к сожалению, можно констатировать, что Агату Кристиправильно выгнали из клуба. Развязка этого романа является сильнейшим шоком, причемпрагматическим шоком (см. прагматика) для читателя,потому что читатель детектива естественным образомотождествляет себя с рассказчиком - такова психология чтениябеллетристики. И поэтому когда оказывается, что убийца -рассказчик, у читателя невольно возникает странная, нозакономерная мысль: "Оказывается, убийца - это я". Автор словаря не может сказать, что читатель обязаниспытать подобное чувство, поэтому отныне я буду ссылаться насобственный интроспективный опыт. Этот Э. о. тесно связан стем, как мы представляем себе онтологию и поэтику ХХ в., вчастности переплетение внутренней прагматики рассказа и внешнейпрагматики реальности (см. текст, реальность, время,виртуальные реальности,"Портрет Дориана Грея", "Бледный огонь","Хазарский словарь"). Можно было бы сказать, что я просто анализирую состояниечеловека, который под воздействием "волшебной силы искусства"решил, что он убийца. Но это было бы не совсем точно.Во-первых, я анализирую свой опыт, который произошел однажды сомной в реальности по прочтении романа "Убийство РоджераЭкройда". Вовторых, этот опыт был чрезвычайно специфичен. Еслиугодно, это был опыт понимания, или самопознания, но нев мистическом смысле, а именно в прагматическом: я каким-тообразом понял, что попался в прагматическую ловушку, каким-тообразом понял, что я убийца, и, возможно, я подумал тогда нечтовроде: "Ах, вот оно что!.." Это как если бы человек вдруг понял, например, что оннегр. Есть непреложное "детское" правило при чтениибеллетристики: если рассказ ведется от первого лица, то этозначит, что герой останется жив. Это правило можно как-нибудьобойти, но нарушить его напрямик довольно трудно. Конец моегорассказа не может совпасть с моей смертью - это прагматическоепротиворечие, так как "смерть не является событием в жизничеловека" (Л. Витгенштейн). И вот Агата Кристи сделала нечтоподобное: ее рассказчик умер как рассказчик в конце рассказа. Иодновременно читатель умер как читатель. Агата Кристи превысиласвои полномочия, слишком "высоко подняла прагматическуюпланку". Если бы она писала модернистсквий роман, то,пожалуйста, там все можно, но она писала детектив - и то, чтоона сделала, был запрещенный прием, удар ниже пояса. Подобные прагматические сбои были уже у Достоевского. (Яисхожу из естественной предпосылки, что этот автор являетсянепосредственным предшественником литературы ХХ в.) Например,когда Раскольников спрашивает у Порфирия Петровича: "Так кто жеубил?" - здесь самое интересное, что он спрашивает этоискренне, потому что он еще прагматически не перестроился, длядругих людей, для внешнего мира он еще не убийца. В начале ХХв. Иннокентий Анненский и Лев Шестов поэтому вообще считали,что никакого убийства старухи не было, все это Раскольниковупривиделось в болезненном петербургском бреду. Это, конечно,был взгляд из ХХ в., взгляд людей, прочитавших "Петербург"Андрея Белого, людей, вкусивших, так сказать, от прагматической"ленты Мебиуса" культуры ХХ в. Такая точка зрения была бы почтибесспорной, если бы речь шла не о Достоевском, а о Кафке илиБорхесе. Второй пример, связанный с Достоевским и убийствами,-роман "Братья Карамазовы". Строго говоря, нельзя сказать, чточитателю точно известно, что Федора Павловича Карамазова убилСмердяков. Да, он признался в этом Ивану Карамазову, но ведьони оба тогда находились, мягко говоря, в измененныхсостояниях сознания. Как можно верить сумасшедшемусвидетелю, который ссылается на сумасшедшего Смердякова,который к тому времени уже покончил с собой? Чтобысвидетельство было юридически легитимным, нужно два живых ивменяемых свидетеля. Поэтому суд и не поверил Ивану Карамазову- и правильно сделал. Но это вовсе не значит, что судебнойошибки не было и Федора Павловича убил Дмитрий. У Конан-Дойля есть рассказ, в котором Шерлок Холмсанализирует роман Достоевского и приходит к выводу, конечнопарадоксальному и шокирующему, что убийцей отца был Алеша.Доводы великого сыщика были убедительны, при том что он не мог,скорее всего, знать, что Достоевский в третьей части романа,оставшейся ненаписанной, намеревался сделать Алешународовольцем и убийцей царя, что то же самое, что отца (ср.словосочетание царьбатюшка). Вернемся, однако, к Э. о., испытанному читателем романаАгаты Кристи. Наиболее фундаментальной чертой, связанной спереживанием себя убийцей, была черта, которую можно выразить вследующем убеждении: "Со мной может случиться все что угодно".Конечно, прежде всего это переживание, близкое к тому, что мыиспытываем в сновидении, где с нами может "случиться"действительно все что угодно. Но особенность данного Э. о.состояла не в этом. Современный американский философ-аналитик (см. аналитическая философия) Сол Крипке написал книгу сдовольно скучным названием "Витгенштейн о правилах и индивидуальном языке (см. - В. Р.)". Первая и самаязахватывающая глава этой книги анализирует ситуацию, прикоторой человек производит действие сложения 67 и 55. Крипкеговорит, что ничем логически не гарантировано, что ответ будет122, а не, скажем, 5. Нельзя логически гарантировать, что вчераэтот человек под сложением понимал именно то действие, котороеон применил сейчас. Вчера это могло быть совсем другоедействие, результаты которого не совпадают с сегодняшними. Этотэкспериментальный аналитический опыт родствен тому, которыйописываю я. Ведь я мог просто забыть, "запереть" в своем бессознательном тот факт, что я убийца, и чтение романаАгаты Кристи в результате прагматического шока, подобногопогружению в себя в сеансах трансперсональной психологии (см.), позволило мне вспомнить что-то из своего прошлогоили из прошлого своих прежних воплощений. Но что значит "быть убийцей"? Это прежде всего значит "небыть жертвой". Но жертва и убийца неразрывно связаны, они нужныи интересны друг другу (ср. "Три дня Кондора"). Эти двасостояния находятся в одной плоскости. Конечно, я понимаю и понимал тогда, что я не убийца, аписатель, но я понимаю также, что я писатель ХХ в., который,может быть, за эти несколько секунд проник в истину. Лит.: Руднев В. Исследование экстремального опыта //Художественный журнал, 1996. - No 9. Крипке С.А Загадка контекстов мнения: //Новое в зарубежнойлингвистике.- Вып. 18, 1987.

* Я *

Дата добавления: 2014-10-31