Юношеская аудитория

Главное оружие проповедника – его нелицемерное благочестие, как состояние сердца, конечно, а не сумма благочестивых действий внешних, а также искренность и горячность веры. Конечно, вы должны быть магнитом, а они тогда-то и будут не опилками, а железной стружкой, которая потянется к вам. Тут сухого интеллектуализма недостанет, тут должны быть, действительно, молитвенные труды положены, чтобы силу духа обрести, а значит, и свободу в обращении к слушателям.

Должно избегать в словесном общении дидактики, то есть откровенного назидания и морализма – они будут бить мимо цели. Для современных просвещенных юнцов это не лекарство.

В общении с ними потребно великодушие (чтобы не смотреть на них как на врагов, ожидая подвоха). И, если можно, радость. Но только не та, которая от наркотиков, а внутренняя, глубинная духовная радость бытия. Великодушие, радость, ум. С кокосовым орехом вместо головы не приходите к ним. И умение держать внимание аудитории. Умение из книг не вычитывается, достигается опытно и не сразу.

Тема любви будет козырем педагога, если он введет ее в русло высоких нравственных понятий. Но лучше не прикасаться к этой теме человеку, презирающему целомудрие. Целомудрие – это всеобъемлющее понятие. Это состояние сердца не только монашествующего, но и мирянина, православного супруга, который самоотверженно служит своей семье, исполнят свой супружеский долг, преследуя славу Божию, а не своекорыстные греховные интересы.

Расскажу вам маленький эпизод для доказательства этого тезиса. Молодым священником я был приглашен в качестве то ли цензора, то ли консультанта в Театр на Таганке, дабы поучаствовать в прогоне «Маленьких трагедий» Пушкина в постановке Любимова, только что вернувшегося в Россию после вынужденного пребывания за границей. У меня в памяти хорошо запечатлелась одна из этих трагедий, «Каменный гость». Сцена, когда на могиле мужа донна Анна встречается с доном Гуаном. По Пушкину, донна Анна – целомудренная вдовица, которая безутешно оплакивает смерть своего супруга и, надо же случиться такому искушению, подпадает под обаяние развращенного дона Гуана. Одна знаменитая актриса, прима Таганки, играла донну Анну, но играла так, что зрителю становилось ясно: не дон Гуан соблазняет Анну, а донна Анна нападает на этого невинного барашка и, страшно сказать, на костях мужа флиртует, искушая невинность дона Гуана. Ах, гиблое дело – изображать целомудренную натуру человеку, который сам вкусил горького отравленного напитка, плотски умудрен, не дай Бог, развращен. Поэтому, конечно, лучше даже и не дерзать говорить со старшеклассниками о высокой, настоящей любви, коль скоро твоя жизнь находится в прямом противоречии с провозглашаемыми тобою идеалами. Не поверят. Дети скажут, как говорил актерам гениальный режиссер Станиславский: «не верю, не верю». Чтобы не было такого фиаско, лучше беседовать о политике.

Не должно пренебрегать библейскими сюжетами, касающимися плотской, земной, высокой жертвенной любви, потому что эти сюжеты суть подлинное сокровище в деле назидания и воспитания молодежи.

В качестве комментария нужно сказать, что и к библейским сюжетам страшно приступать. Потому что в этом деле важно войти в единый дух с повествованием, дабы не умалить, не исказить, не засушить эти сюжеты, но донести их вечный смысл и веяние Божией благодати до современного слушателя. То есть, нужно уметь адаптировать, приспосабливать эти сюжеты, пересказывать их так, чтобы слушать было интересно и увлекательно. Думаю, что это дается только опытом, кропотливой практической работой словесного общения с аудиторией.

Педагог, работающий с юношеской аудиторией, должен быть сверхделикатен и очень осторожен в своих беседах о любви и целомудрии. Потому что этот предмет весьма болезненный для многих и многих слушателей. Объясню, что я имею в виду.

Представьте себе, к вам, еще молодому священнику, подходит писаная красавица, коса до пояса, лицо ангельское. Если бы не обводочки вокруг глаз, говорящие о некоторой «умудренности» и отсутствии подлинного вкуса. «Батюшка, вы мне нужны. Только я хотела поговорить не при всех». – «Хорошо, давайте отойдем за колонну». – «Батюшка, у меня к вам почти риторический вопрос. Я до двадцати четырех лет берегла свое девство. Учусь в ГИТИСе. И вижу, что творится вокруг меня, какой бардак, какой, простите, бордель». – «Ну что же, похвально, что вы имели и ум, и совесть, дабы отстоять свое право на то, чтобы быть белой лебедью». – «Но, в конце концов, батюшка, меня достали когтистые лапы сорок восьмого претендента». – «Это ваш муж?» – «О, если бы муж. Но нет, это был не муж. Я к вам обращаюсь с вопросом: почему другим позволено с семнадцати лет вести неизвестно какой образ жизни без всяких последствий – сейчас они уже и замуж вышли, и детей родили, – а мне одного раза было достаточно, чтобы заразиться неизлечимой болезнью, от которой я безуспешно лечусь уже седьмой год, прогресса нет?»

За таким рассказом стоит целая жизненная драма. Поэтому в наших воззваниях к молодежи нужно быть очень деликатным, очень хорошо знать жизнь, чтобы никого не ввергнуть в уныние, в отчаяние, но действовать точным инструментом нейрохирурга. С опытом, конечно, это приходит. Вчера мне пришлось в далекой от нас чувашской школе города Алатыря, за многие сотни километров от Москвы находящегося, проводить урок со старшеклассниками. Кстати, тамошняя молодежь порядком отличается от московской в лучшую сторону. В старшеклассниках так много еще детского, они реагируют на слово священника так, как у нас в пятом-шестом классе, то есть очень живо. Дети менее утомлены жизнью. Им в большинстве своем не довелось испытать "слишком раннюю усталость". И вот, беседуя об этом болезненном предмете – целомудрии и желая детей как-то ориентировать, развернуть в нужную сторону, я по ходу рассказа говорю: «Вы мне разрешите, дорогие друзья, воспользоваться теми методами, которые под рукой только у православного священника. Ни экстрасенсы, ни йоги – никто этого не знает, да и не дерзает на это, только мы. Вот у меня есть такая подзорная труба, с помощью которой я сейчас хотел бы увидеть эти светлые звездочки, эти чистые, девственные натуры, которые всем смертям назло, всем вихрям враждебным вопреки сохранили свою лебединую чистоту до десятого класса. Вы мне разрешаете провести этот эксперимент и эту подзорную трубу вытащить на свет Божий?» Они говорят: «Да». И педагоги поддерживают: «Если вы считаете, что это нужно, вынимайте». – «Но только для этого мне придется на сцену подняться, потому что нужен обзор». Говорят: «Батюшка, хоть на люстру». И вот я свою трубу вынимаю – полная тишина. Сидит двести пятьдесят человек, тишина, муха пролетит – услышишь. Ах, вот она, гори, гори, моя звезда, звезда пленительного счастья. Говорю: «Вон она, в правой половине нашего собрания сидит и сияет эта чистая звезда. Смотрите на нее». Они все оборачиваются: «Насть, ты что ль?» «Ну-ка, – продолжаю, – а что у нас в левой половине? Ничего не пойму. А, вот она и здесь сияет, смотрите, смотрите все. Это, действительно, сокровище!" Но сами-то вы смотрите куда? Не фиксируйте ни на ком взора. Вот такой эксперимент. Действительно, кому есть чему радоваться, они как бы крылья расправляют. Я говорю: «Но не отчаивайтесь, дорогие друзья, если моя труба не зафиксировала в вас сокровище. Но выход есть. Слава Богу, еще существуют на белом свете священники. Придите на исповедь, расскажите о том, что было, что неправильное сделали. Бог все простит и возвратит вам эти крылья. Все управится. Знай только иди и более не греши. Хотя, конечно, сияние ослепительное».

Представьте себе, что если бы вместо этого тонкого психологического приема, вполне индивидуального (конечно, подражать топорно невозможно, у каждого свой стиль общения с молодежью), нашелся бы батюшка, который бы сказал: «Целомудрие прекрасно, девство – это нравственный потенциал нашей Родины. Кто его сохранил, прошу встать. Сядьте, а теперь встаньте те, кто не сохранил". Это было бы, конечно, преступление не только риторического характера, но этического. Так можно нанести тяжелые психологические раны, даже вызвать жесткое противление. К сожалению, подобное встречается, когда не хватает чутья, такта, любви, нравственного чувства. Мы должны ощущать эту грань, тончайшие акценты и такие вехи, которые преступать не должно.

7. Быть может, самое главное в этом разговоре – оставить надежду на лучшее будущее. В том смысле, чтобы никто не отчаялся, не приуныл, не сказал бы: «Все, батюшка, песенка спета. Поздно. Я и рад бы в рай, да грехи не пускают». И действительно, многие люди, даже не особо религиозные, имеют такое тяжелое сознание давящих на них согрешений; сам цинизм этой жизни вытравляет в разочарованном поколении все идеалы, светлые мечты, чаяния. И задача священника и всякого проповедующего как раз пролить свет надежды. Прекрасна в связи с этой мыслью цитата из Священного Писания, из Книги Царств: Бог не желает погубить душу и помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного (2 Царств, 14, 14). То есть Свои действия, усилия Бог обращает на нас, помышляя о том, чтобы не отвергнуть и отверженного, или, как говорит Господь: Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Лк.,19,10). В этой связи, наверное, немало церковных проповедников делают страшную ошибку: акцентируя речь на мрачных и обличительных моментах и мыслях, они оставляют чувство безнадежности, настолько перенасыщают речь негативом, которого и без того предостаточно, что у людей не остается надежды. А этого делать нельзя. Если не священник, то кто же даст утешение, покажет свет в конце туннеля? Я думаю, что духовное слово имеет своей задачей не столько сделать хирургический разрез, сколько срастить, утешить, укрепить. Жизнь-то все-таки продолжается.

Дата добавления: 2014-11-25