От лотоса к пренауке 23 страница

Истоки дискуссий вокруг моральной роли науки восходят еще ко временам Сократа, который две с половиной тысячи лет назад учил, что человек посту­пает дурно лишь по неведению и что познав, в чем состоит добро, он всегда будет стремиться к нему. Тем самым знание признавалось в качестве условия, и притом условия необходимого, для благой жизни. А вследствие этого и поиск знания заслуживал самой высокой оценки. Конечно, при этом не имелось в виду научное знание в нашем сегодняшнем понимании. Но поскольку и научное знание есть не что иное, как один из видов знания, эти рассуждения Сократа могут быть отнесены и к нему.

Далеко не все, однако, согласны с тем, что мораль­ные суждения и оценки следует распространять на сферу науки. Считается, скажем, что процесс научно­го познания протекает либо в мышлении ученого — как взаимодействие между различными идеями и представ­лениями, либо посредством активности ученого, на­правленной вовне — когда он организует и наблюдает взаимодействие между объектами, явлениями и про­цессами природы. (В первом случае имеется в виду теоретическое исследование, во втором — эмпиричес­кое.) Согласно этой точке зрения, коль скоро мораль­ные суждения и оценки уместны лишь тогда, когда дело касается взаимоотношений между людьми, то в обоих этих случаях для них попросту нет оснований.

Действительно, если ученый исследует поведение математической функции, наблюдает перемещения небесных тел, пытается синтезировать новое полимер­ное соединение, то, казалось бы, какое отношение все это имеет к морали и этике? Утверждается, далее, что ученым во всех этих деяниях движет поиск истины, которая не зависит (во всяком случае, не должна зави­сеть) от суждений и оценок людей. Поэтому привнесе­ние таких оценок — что, собственно, и характерно для этики, — может даже затруднить путь к истине. Ведь такие оценки не основываются на фактах, они всегда бывают субъективными, так что науке следует скорее остерегаться этики, чем ею руководствоваться.

Очевидно, этим рассуждениям нельзя отказать в логике. И тем не менее наука сегодня действительно является объектом этического регулирования. Но как же в таком случае следует понимать взаимоотношения между этикой и наукой? Для ответа на этот вопрос нам понадобится прежде всего разобраться с тем, что та­кое этика; после этого у нас появится возможность более обоснованно судить о том, какие именно сторо­ны науки могут стать объектом моральной оценки и этического регулирования.

Глава 1

ЗТИКА КАК НАУКА D МОРАЛИ

Этика — это философская дисциплина, изучающая явления морали и нравственности. Существует, стало быть, мир явлений морали и нравственности и суще­ствует теория, его описывающая и изучающая. Это ана­логично тому, как мы различаем явления жизни, с од­ной стороны, и биологию как науку о них, с другой, или явления психики, душевной жизни и науку психо­логию.

Следует, правда, отметить, что в обыденной речи термин «этика» часто употребляется в другом смыс­ле. Часто он понимается как синоним термина «мо­раль». К примеру, мы говорим об «этичном поступ­ке», имея в виду поступок морально оправданный, до­стойный.

Особой, и весьма непростой, проблемой является соотношение понятий «мораль» и «нравственность». Часто они используются как синонимы, однако между ними можно выявить и существенные различия. Так, существует традиция, в русле которой мораль понима­ется как совокупность (а точнее — система, то есть упорядоченная совокупность с определенными связя­ми между элементами) норм — запретов, идеалов, тре­бований, предписаний, — принятая и разделяемая в данном обществе. Эти нормы закреплены в его культу­ре и в достаточно стабильном виде передаются от по­коления к поколению.

Нравственность же при таком понимании харак­теризует реальное поведение людей с точки зрения его соответствия этим нормам, так что безнравственным 311 будет назван тот человек или тот поступок, который отклоняется именно отданных, принятых в этом обще­стве норм, хотя он и может подчиняться некоторым другим нормам. Между прочим, как раз такая колли­зия была скрыта за известным эпизодом с осуждением Сократа афинянами: человек, который для всех после­дующих поколений выступал и выступает как обра­зец нравственности, был осужден за безнравствен­ное — с точки зрения его судей, а значит, с точки зре­ния морали афинского общества — поведение.

Вообще же система норм морали — это идеал, ко­торый в реальности воплощается в большей или мень­шей степени, но никогда — полностью. Собственно говоря, когда мы слышим сетования по поводу, скажем, упадка общественной морали, нравственной испорчен­ности людей и т. п., то при этом обычно имеется в виду ощущение недопустимо большого разрыва между мо­ральными идеалами и нормами и реальным поведени­ем людей, т. е. такой ситуации, когда отступления от норм морали, их нарушения становятся массовым яв­лением.

Мир, изучаемый этикой, построен особым образом: он существует иначе, чем мир, изучаемый физикой, химией, биологией или психологией. Это различие отчетливо проявляется на уровне языка, которым мы пользуемся, говоря о явлениях физики, химии и пр., с одной стороны, и морали — с другой. Такие высказы­вания, как «вода — эгло химическое соединение кисло­рода и водорода» или «память есгль способность вос­производить в сознании события и впечатления, имев­шие место в прошлом», относятся к миру сущего. А вот высказывание, характерное для сферы морали: «Врач должен облегчать страдания больного» — в нем речь идет не столько о том, что есть, сколько о том, чему следует быть, о мире должного.

Если другие науки изучают (по крайней мере, стре­мятся изучать) объективно существующее, отвлекаясь от того, нравится нам оно или нет, считаем мы его плохим или хорошим, то для этики именно вопрос о том, является ли нечто плохим или хорошим, предо­судительным или достойным, имеет первостепенное значение. Этика регистрирует, фиксирует, описывает, объясняет не столько сами явления, сколько то или иное отношение к ним, их оценку. Наряду с этикой такими оценочными дисциплинами можно считать гносеологию, которая исследует отношение наших суж­дений к явлениям действительности с точки зрения ис­тинности или ложности этих суждений, и эстетику, в которой основными категориями оценки являются «пре­красное» и «безобразное». В этике же такие основные категории — это категории «добра» («блага») и «зла».

Необходимо, однако, иметь в виду следующее. Хотя этика и оперирует понятиями и представлениями о мире должного, из этого вовсе не следует, что она не дает нам никаких знаний о мире сущего. Человеческая жизнь отнюдь не ограничивается тем, что происходит в мире сущего — всеми своими действиями и поступ­ками человек так или иначе постоянно изменяет мир вокруг себя. И делает он это, руководствуясь своими представлениями о должном. Таким образом, этика как изучение мира должного позволяет понять динамику взаимодействия человека с миром сущего и, стало быть, изменения этого мира. Соответственно, если говорить об этике науки, то есть все основания считать ее од­ним из направлений изучения того, как устроена и как развивается наука.

Оценочные отношения, изучаемые в этике, имеют определенную структуру. Вернемся в этой связи к высказыванию «врач должен облегчать страдания боль­ного» и сравним его теперь с высказыванием «врач облегчает страдания больного». В обоих высказывани­ях фигурируют: а) некто (в данном примере — врач), который б) осуществляет (или не осуществляет) опре­деленные поступки, действия (облегчает), направлен­ные на в) некоторый объект (страдания больного).

Во втором случае высказывание лишь описывает определенное событие — и потому это высказывание называют дескриптивным (т. е. описательным). В пер­вом же случае мы имеем дело с высказыванием, кото­рое не относится к конкретному событию, а фиксирует предписание, или норму, соблюдаемую или не соблюда­емую в реальных ситуациях и являющуюся критерием, мерилом для оценки множества конкретных событий и действий. Такое высказывание называют нормативным (или прескриптивным, т. е. предписывающим).

Впрочем, далеко не все нормы или предписания имеют моральную природу. Свои особенности имеют правовые нормы; далее, помимо норм морали и права в науке, как и во всякой другой сфере человеческой деятельности, имеется и множество таких норм, кото­рые носят специальный, технический характер. Сле­дование этим нормам, как правило, обеспечивает ус­пешное, эффективное решение тех задач, которые воз­никают в процессе деятельности. Характерно, однако, то, что нередко — и особенно там, где речь идет о дей­ствиях, непосредственно затрагивающих другого чело­века (или других людей), нарушение таких норм оце­нивается не только с точки зрения успеха или неуспе­ха этих действий, но и с точки зрения морали. Скажем, тот же врач, если он взялся облегчать страдания боль­ного и нарушил при этом медицинские нормы, может только усилить эти страдания. Так что незнание или неумение выполнять эти нормы вполне правомерно будет подвергнуть моральному осуждению.

Продолжая анализ нашего примера, отметим так­же следующее. Очевидно, облегчение страдания есть благо для больного, так что в общей форме смысл рас­сматриваемого нормативного высказывания можно свести к тому, что врач должен нести благо больному (или делать добро для больного). Возникают, однако, такие вопросы; «а что значит должен?» и «что (или кто) обязывает его делать добро?». Здесь будут правомер­ными разные ответы.

Во-первых, эта обязанность, этот долг зафиксиро­ван в нормах права (например, в законодательстве), так что невыполнение или ненадлежащее выполнение нормы будет караться юридическими, административ­ными или дисциплинарными санкциями.

Во-вторых, долг и обязанность могут быть не пра­вовой, а моральной природы. В этом случае иным будет и источник, из которого исходят санкции, и их харак­тер. Если правовые санкции налагаются лицом или органом, имеющим на то специальные, четко зафикси­рованные полномочия, то источник моральных санк­ций обычно не бывает представлен столь определен­но. В конечном счете вершить моральный суд и выно­сить моральную оценку может каждый, хотя оценка одних людей может быть более значимой, чем оценка других. Про первых говорят, что они обладают мораль­ным авторитетом. Можно сказать, что за правовыми санкциями всегда в конце концов стоит власть госу­дарства, в то время как за моральными — авторитет общества.

Источником моральных санкций может быть, к примеру, профессиональная научная организация, если она выступает с неодобрением, осуждением ка­кого-либо поступка одного из своих членов. Но таким источником может быть и отдельный ученый, даже если он не занимает административных постов, но при этом коллеги признают его своим неформальным ли­дером.

Что касается характера санкций, налагаемых за отступление от норм, то иногда говорят, что правовые санкции основываются на силе принуждения, а мо­ральные — на силе осуждения (имеется в виду именно моральное осуждение, а не, скажем, осуждение по приговору суда). И действительно, только государство является тем институтом, который правомочен исполь­зовать средства принуждения — как через применяе­мые им законы, так и через уполномоченных на то лиц. Что касается моральных санкций, то существенным является их публичный характер — тот, против кого они направлены, в большей или меньшей мере теряет до­верие своих коллег.

Подчас одно из различий между моралью и пра­вом усматривают в том, что правовые нормы более строги и жестки, тогда как моральные требования можно нарушать относительно безнаказанно. С этим, однако, нельзя согласиться, ибо основное различие между моралью и правом — не в степени мягкости или жесткости санкций, а в принципиально разном меха­низме их действия.

В самом деле, сила моральных требований бывает чрезвычайно велика, а отклонение от них может осуж­даться не только жестко, но и весьма жестоко. Если, например, суровое моральное осуждение исходит от особенно близких и дорогих для человека людей, оно может переживаться крайне болезненно. И напротив, подчас нарушение закона и даже вызванные им сан­кции могут переживаться легче, когда сам нарушитель оправдывает его для себя какими-либо высшими мо­ральными соображениями. Это, между прочим, гово­рит и о том, что мораль и право не всегда только допол­няют друг друга — порой бывают ситуации, когда их требования друг другу противоречат.

Оставаясь в пределах этика науки, мы, естествен­но, ограничиваемся рассмотрением моральных санк­ций. Однако следует иметь в виду, что некоторые из отступлений от норм науки, такие, как плагиат — при­своение себе результатов исследований, проведенных другими (т. е. в определенном смысле — чужой соб­ственности), — могут караться и юридическими санк­циями.

В обыденном словоупотреблении под санкциями принято понимать такие решения и действия, которые влекут за собой те или иные ущемления прав, ограни­чения возможностей, т. е. имеют негативный характер. До сих пор и у нас речь шла именно о таких санкциях. Это, однако, не совсем точно — в более широком смыс­ле санкции могут быть и позитивными, как, например, моральное поощрение в форме, скажем, особого ува­жения ученого со стороны коллег.

Вообще говоря, в науке главной позитивной санк­цией является признание со стороны коллег — как современников, так и особенно ученых последующих поколений. Это признание может выражаться в раз­ных формах — от цитирования в научной статье до увенчания престижной научной премией, например, Нобелевской, — и даже до увековечения имени учено­го в названии закона или теории: законы механики Ньютона, периодическая система элементов Менделе­ева, теория относительности Эйнштейна и т. п.

Напротив, того, кто допускает отклонения от при­нятых в науке норм (фальсификация результатов экс­перимента, приписывание себе чужих достижений,

[лава 1. Этика как наука и морали

плагиат) ожидают негативные санкции вплоть до са­мых жестких — игнорирования всеми коллегами того, что делает данный ученый. Ведь если в научной лите­ратуре нет упоминаний — цитат или ссылок на его работы, то это значит, что для науки его попросту не существует.

Здесь, впрочем, необходимы некоторые уточнения и пояснения. Очень часто бывает так, что полученный ученым результат не цитируется его коллегами не из-за тех нарушений, о которых мы только что говорили, а из-за того, что он представляется им тривиальным, не несущим ничего нового. При более пристальном рассмотрении, однако, обнаруживается, что и в этом случае имеет место нарушение нормы, а именно, нор­мы, предписывающей ученому создание не просто знания, а нового знания. В соответствии с этой нормой простое воспроизведение того, что уже было сделано другими, не считается научным результатом.

Бывает и иное. Подчас коллеги-современники того или иного ученого бывают не в состоянии по достоин­ству оценить результат его исследований как раз из-за его чрезвычайной новизны, оригинальности, из-за того, что он резко расходится с устоявшимися в науке воз­зрениями. Таким образом, этот результат на долгое время оседает в архивах науки.

Один из наиболее известных примеров здесь — творчество биолога Г. Менделя. В 1866 г. он опублико­вал свои «Опыты над растительными гибридами», в которых были впервые сформулированы законы на­следственности. Однако в научный оборот эти законы вошли лишь спустя три с половиной десятилетия, пос­ле того, как их переоткрыли К. Корренс, Э. Чермак и X. де Фриз.

О чем же свидетельствует этот и другие подобные ему примеры? О том, что существующие в науке меха­низмы нормативного контроля не всегда срабатывают со стопроцентной эффективностью. С одной стороны, коллеги-современники подчас не обладают достаточ­ной компетенцией или воображением для того, чтобы правильно оценить новый революционный результат. С другой стороны, признание, пусть временное, иног­да получают не имеющие должного обоснования и не заслуживающие того идеи. Но таков, увы, удел всех нормативных систем, которыми пользуются люди, включая и системы моральных норм.

Механизм действия моральных норм, впрочем, не исчерпывается санкциями, налагаемыми извне. Этот внешний контроль является, по сути дела, продолжени­ем того контроля, который исходит изнутри личности. Психологи и социологи в этом случае говорят о том, что моральные нормы бывают интернализованы (т. е. как бы вмонтированы, впаяны внутрь) личностью, становясь ее убеждениями и ценностями, в том числе самыми глубо­кими, во многом определяющими ее характер. Действо­вать вразрез с ними для человека бывает чрезвычайно сложно, а зачастую и вовсе невозможно. Этот внутрен­ний контроль, самооценку собственного намерения или поступка с точки зрения его соответствия нормам мора­ли принято называть совестью.

Таким образом, нормы морали представляют со­бой как бы среду, в которой происходит общение и взаимодействие между людьми. Благодаря им это об­щение и взаимодействие оказывается упорядоченным, организованным. Наличие разделяемых людьми норм, подобно наличию общего языка, обеспечивает, вообще говоря, взаимопонимание, позволяет заранее знать, чего ожидать от другого, т. е. от партнера по общению или взаимодействию, в той или иной ситуации. Без них нам было бы чрезвычайно сложно иметь дело с себе подобными. Следует, однако, иметь в виду, что далеко не все наши действия и поступки подлежат моральной или правовой оценке, но лишь те, которые так или иначе затрагивают интересы другого (или других).

щ Моральный выбор и моральная ответственность

Еще одно принципиальное ограничение области того, что подлежит моральной оценке, связано со сле­дующим обстоятельством: этику интересуют только такие ситуации, когда у человека есть реальный и сво­бодный выбор — действовать ему тем, иным или треть­им образом либо вообще не действовать. (В таких слу­чаях иногда говорят и о произвольных действиях или поступках.) Поэтому поступок, совершенный человеком по принуждению, когда меня, скажем, вопреки моей воле заставляют делать что-то, чего сам я сделать не захотел бы, — такой поступок не может считаться доб­рым или злым, моральным или аморальным — у него просто нет этического измерения. Ответственность за поступок будет тогда ложиться на того, кто принудил меня к нему.

Выбор, очевидно, предполагает наличие альтерна­тив, каждая из которых имеет собственный мораль­ный смысл. (В том случае, когда приходится выбирать из двух альтернатив, говорят еще о дилемме выбора.) Если, например, я выбираю, измерять ли мне некото­рое расстояние в сантиметрах или в дюймах, то здесь не возникает вопроса о моральной оценке альтерна­тив — задача является чисто технической. Нередко, впрочем, как мы уже отмечали, и за технической сто­роной дела кроется ситуация морального выбора. До­пустим, некто сообщает результаты проведенных им измерений аудитории, в которой есть как люди, при­выкшие к метрической системе мер, так и те, для кого привычна дюймовая система. В этой ситуации его выбор одной из систем может быть воспринят другой стороной как пренебрежение ее интересами.

Выбор будет реальным, если каждая из альтерна­тив находится в пределах моих возможностей. Я не могу выбрать, скажем, прыгать мне в высоту на 2,5 метра или нет. Далее, мой выбор будет свободным тог­да, когда нет внешнего воздействия, заставляющего меня принять одну из альтернатив. Или если, напри­мер, я введен кем-то в заблуждение относительно по­следствий моего поступка, то выбор также нельзя счи­тать свободным, даже если нет прямого принуждения. В этом случае принято говорить, что мной (или, точнее, моим выбором) манипулируют.

Наконец, выбор не будет действительно свободным и тогда, когда я не располагаю достаточной информа­цией об имеющихся альтернативах, даже если я знаю о самом их наличии.

Реальный, свободный, осознанный и информиро­ванный выбор, который делает человек, принимая одну из альтернатив, неразрывно связан с его ответствен­ностью за совершаемый поступок. Именно те ситуа­ции, когда у человека есть выбор и, следовательно, когда он принимает на себя ответственность за собственные действия (причем, напомним, так или иначе затрагива­ющие других людей) и их последствия, и являются объектом первостепенной важности для этики. Иногда эту мысль выражают иначе, говоря, что этику интере­сует автономный человек и автономный поступок.

Еще одно ограничение круга тех ситуаций, кото­рыми занимается этика как наука, связано с тем, что во многих случаях выбор, даже если он и имеется, с моральной точки зрения бывает очевидным. К приме­ру, если одна из имеющихся альтернатив предпола­гает однозначно неприемлемый, предосудительный поступок, скажем, нарушение долга или вообще пре­ступление, то здесь все обстоит тривиально, так что проблема, которая была бы интересна для этического обсуждения, попросту отсутствует. Очень часто, од­нако, жизнь ставит нас в такие положения, когда каждая альтернатива наряду с благом несет и опре­деленные негативные элементы, так что любой выбор может быть подвергнут моральному осуждению.

Рассмотрим такой пример. Выдающийся отечествен­ный генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский в 1925 г. был командирован для исследовательской работы в Герма­нию, где условия для экспериментальных исследований были неизмеримо лучше, чем в Советской России. Впос­ледствии, в середине 30-х годов, советские власти по­требовали от него вернуться назад. Он, однако, знал о том, что в Советском Союзе в это время происходили массовые репрессии, и у него было немало оснований полагать, что и он в случае возвращения немедленно окажется за решеткой. И хотя в Германии в это время усиливалось господство национал-социалистического режима, тем не менее там он мог продолжать занимать­ся своими научными исследованиями.

Тимофеев-Ресовский проработал в Германии до 1945 г., и за это время он внес огромный вклад в раз-

Глава 1. Этика как наука о морали

витие генетики. Он вернулся в СССР, будучи всемир­но известным ученым, но в 1946 г. был осужден за измену Родине и провел несколько лет в тюрьмах и лагерях; долгое время он не только не мог заниматься исследованиями, но даже выжить ему удалось лишь благодаря чисто случайному счастливому стечению обстоятельств. Как видим, при получении распоряже­ния вернуться в СССР ему пришлось совершать акт морального выбора; при этом каждая из альтернатив была сопряжена с тяжелейшими моральными издерж­ками. И хотя в 1992 г. он был посмертно реабилитиро­ван, до сих пор этот его поступок у разных людей получает полярно противоположные оценки.

В наши дни в чем-то сходный, хотя и далеко не столь драматический, выбор делают многие российские уче­ные, альтернативой для которых является либо работа в России, либо — в какой-либо из западных стран. По поводу каждой из альтернатив нетрудно предложить множество обосновывающих ее аргументов, как, впро­чем, и достаточно весомых контраргументов.

Вообще говоря, в подобных неоднозначных с мо­ральной точки зрения ситуациях можно рассуждать по-разному. Одна из мыслимых позиций — считать, что коль скоро безупречной линии поведения нет, то будет допустимым любой выбор, пусть даже он делается на основании жребия. Такой способ рассуждения, одна­ко, по сути дела представляет собой уход от острой моральной проблемы и, между прочим, он отнюдь не снимает возможности морального осуждения и мораль­ных санкций за реально сделанный выбор.

Другая возможная позиция — попытаться найти дополнительные аргументы, обосновывающие тот или иной выбор. Поиск таких аргументов и контраргумен­тов, укрепляющих одну из альтернатив и ослабляющих другую, и переводит нас непосредственно в область этики.

Таким образом, интересы этики обнаруживаются там, где не только есть ситуация морального выбора, но и возникает проблема рационального обоснования этого выбора. Отметим при этом, что, вопреки распро­страненному и, тем не менее, ошибочному мнению, этика, этический анализ доводов и контрдоводов в пользу той или иной позиции вовсе не имеет целью освободить от ответственности того, кто принимает решение и делает выбор. Смысл такого анализа совер­шенно другой — он позволяет делать выбор более сво­бодно и осознанно, но именно поэтому и более ответ­ственно.

Из сказанного вытекает и еще один вывод. Не следует, как это порой делают, смешивать этику, эти­ческий анализ с совершенно другим способом рассуж­дения, который принято называть морализаторством. Суть его — в стремлении не столько разобраться в ситуации, взвесить все «за» и «против», что свойствен­но этическому анализу, сколько сразу — и нередко в безапелляционной манере — высказать моральную оценку тех или иных решений и поступков. Ярчайшие образцы такого морального резонерства представили Н.Е. Салтыков-Щедрин в образе Иудушки Головлева и Ф.М. Достоевский в образе Фомы Фомича Опискина. В отличие от резонера специалист по этике прежде всего попытается понять и объяснить ситуацию в мно­гообразии ее нередко весьма запутанных и противо­речивых моральных аспектов, и только после этого — если таковое вообще случится — вынесет оценку.

щ Основания морали ____________________________

Следует отметить, что в этике, история которой насчитывает более двух с половиной тысяч лет, нет какой-то единой, общепризнанной теории. Напротив, история этики — это история множества конкурирую­щих друг с другом теорий, причем самые древние из них, освященные именами Платона и Аристотеля (кото­рый, заметим, первым стал применять термин «этика» для обозначения особой области знания), нисколько не утратили своей актуальности, так что и сегодня их до­полняют, развивают, оспаривают в самых современных исследованиях. Само отсутствие общепринятой этичес­кой теории, конечно, далеко не случайно — за ним кро­ется тот очевидный факт, что между людьми существу­ют серьезные расхождения как культурно-историчес­кого, так и индивидуально-личностного плана, в том числе и по кардинальным этическим проблемам.

У некоторых такое положение дел вызывает тос­ку по единой и всеохватной теории, с которой были бы согласны все. Но это, хотим мы того или не хо­тим, — недостижимый идеал, чересчур упорное стрем­ление к которому не всегда бывает безобидным, по­рождая своего рода этический догматизм и даже фанатизм. Такой фанатизм чреват не только неспособ­ностью выслушать иное, альтернативное суждение, но и в конечном счете и отрицанием за другим права делать собственный свободный выбор. А это, напом­ним, в корне подрывает сами основания этики и мо­рали.

Если, однако, мы признаем неизбежность суще­ствования различных, вплоть до конкурирующих, эти­ческих теорий, то здесь нас подстерегает другая опас­ность, имя которой —этический релятивизм (или даже нигилизм), то есть утверждение того, что любой, даже самый низменный, поступок может быть оправдан, стоит только выбрать подходящую для этого теорию. На самом деле это далеко не так. Все этические тео­рии, которые сколько-нибудь продуманы и обоснова­ны (обоснованы в том числе и историческим опытом людей), а не являются всего лишь произвольной игрой ума, в большинстве случаев сходятся в конкретных оценках, которые в их рамках могут получать те или иные поступки, хотя и расходятся в обосновании, в оправдании этих оценок.

Один из первых вопросов, на который приходится отвечать каждой этической теории — это вопрос о происхождении, об истоках морали, о том, на что вооб­ще опираются все моральные нормы. Подчеркнем, что речь в данном случае идет именно о тех основаниях, на которых зиждется реально существующая мораль, но не о том, чтобы заново изобретать правила и прин­ципы морали и предписывать их людям.

В целом на этот вопрос дается три различных ответа.

Некоторые этические теории говорят о религиоз­ном происхождении морали, основные нормы которой,

например, даны людям в форме специального текста, как бы продиктованы в божественном откровении (как десять заповедей, возвещенных Богом пророку Мои­сею). Иногда при религиозном обосновании морали исходят из того, что ее нормы даны не напрямую, а в форме притчи, иносказания, так что сами люди (или их духовные учителя) должны проделать специальную работу мысли и воображения, которая и позволит им выявить эти нормы.

Еще один путь связан с попытками людей открыть руководящие принципы, проникнув в замысел Творца всего сущего — при этом считается, что моральные нормы должны быть найдены, но уже не в текстах, а в тех данных Творцом законах, на которых держится и которым подчиняется сотворенный мир. Между про­чим, это представление о законах мира, законах при­роды как о том, что исходит от Творца, сыграло важ­ную роль в становлении науки в Новое время. Счита­лось, что Бог дал людям наряду с Библией и еще одну книгу — Книгу природы. Поэтому изучение природы понималось как занятие богоугодное, а значит — мо­рально оправданное.

Другую большую группу составляют яаягуралисти-чеаше теории, усматривающие источник морали в естественном законе или естественном праве («мо­рально то, что естественно, что находится в согласии с природой»), которые так или иначе могут быть раскры­ты, познаны людьми. Это может быть, например, кос­мический закон — поведение людей должно вписы­ваться в космический порядок, и из этой посылки мо­гут и должны быть выведены моральные нормы.

Вообще натуралистические теории являют собой особый вид взаимоотношений между этикой и наукой, когда не моральные категории применяются для оцен­ки тех или иных сторон науки, а напротив, в основу этики кладутся принципы, заимствуемые из наук, преж­де всего — наук естественных. Такие попытки вдох­новляются стремлением найти строгие, обоснованные по канонам науки, общезначимые и обязательные для всех основания морали.

Натуралистические теории становятся тем более привлекательными, чем более высок в обществе авто­ритет естествознания. Характерный пример — множе­ство концепций эволюционной этики, начавших раз­виваться после появления дарвиновского учения о про­исхождении видов. На этой основе предлагались прямо противоположные по смыслу теории — от социал-дар­винизма, основывавшего мораль на эгоистическом пра­ве сильного, т. е. на модели естественного отбора и вы­живания наиболее приспособленных, до этики взаимо­помощи П.А. Кропоткина, согласно которой, напротив, законы эволюции диктуют альтруистические нормы морали.

Дата добавления: 2014-11-09