Философы с большой дороги 6 страница

прибранный к рукам.

Стратегема соблазнения, которой я пользуюсь до сих пор: пить, - пить,

повышая градус, но пить так, чтобы все же стоять на ногах. Ибо женщины, даже

всерьез задумываясь, а не понизить ли им свои моральные стандарты, могут

упустить из поля зрения тех претендентов на соучастие в сем захватывающем

процессе, которые валяются под ногами, пьяные в дым.

Я уже и не помню, что за околесицу нес я в тот вечер, но, право слово,

вряд ли это было что-нибудь более глубокомысленное, чем: «Простите, вы

не передадите мне эту рюмку водки, если никто на нее не претендует?» И

мне бы насторожиться, обнаружив, что вокруг меня кругами ходит некая юная

леди: ведь чтобы увидеть в этих банальных репликах остроту ума, надо было

обладать могучим воображением. При этом девица была чертовски

привлекательна. По Платону, подобное притягивается подобным. Так вот, я не

считал - и не считаю - себя красавцем, скорее даже наоборот. Но толстым

философам раз в жизни выпадает показаться неотразимым какой-нибудь красавице

(если, конечно, этот философ достаточно долго продержался на ногах на

достаточно многих вечеринках).

В комнате было нечем дышать: атмосфера молодежной вольницы

подогревалась не только возлияниями, но и воскурениями. Многие из участников

пиршества к этому времени уже предпочли перейти в горизонтальное положение и

предаться созерцанию внутренних пространств своего дремлющего духа.

- Пошли-ка на улицу, там прохладнее, - заявила девица, одним грациозным

движением выпорхнув из джинсов и вспорхнув на карниз за окном. Представшие

моему взору окорочка были достойны самых пылких восхвалений. Я бы и на

эшафоте сказал, что провел накануне весьма недурную ночку, если бы этой

ночкой я был занят поджариванием таких вот окорочков на моем вертелке.

Уподобившись стреле крана, высунувшейся из окна, я увидел, как она

метнулась по карнизу и, подпрыгнув, повисла на флагштоке, торчащем из стены

соседнего здания, где, видимо, располагался муниципалитет или что-то

подобное. Краткий обмен репликами позволил установить, что девица -

страстная поклонница альпинизма во всех его видах. Ее тело, прикрытое лишь

белым топиком (который особо выигрышно оттенял черные как смоль волосы моей

красотки), раскачивалось в воздухе - такое одинокое, такое неласканное! В

этот момент девица наптоминила одновременно акробата на трапеции и

государственный флаг.

- Ну же, Эдуард, сюда! Люби меня!

С тех пор я с опаской отношусь к женщинам, называющим меня Эдуардом.

Годы не прошли бесследно. Прожитая жизнь, прежде чем скрыться за поворотом,

обычно бросает милостыню. Вы, так сказать, удостаиваетесь просветления.

Теперь-то я точно знаю, что сработает, а что - нет.

Теперь, умудренный опытом, я бы постарался обратить внимание моей

пассии на то, что флагштоки казенных зданий - не самое удачное место для

поисков оптимального метода улучшения мироздания, я бы попытался лестью и

мольбой вернуть барышню с небес на землю.

Но... Но она была слишком красива для неопытного философа моего

калибра. И у меня за спиной еще не было печального опыта с флагштоками

муниципальных зданий, к тому же я был здорово пьян и находился в том

возрасте, когда большинство представителей сильного пола готовы стоически

претерпеть все во имя тех, на кого у них стоит.

Черт с ним, что часы показывали три утра, от мостовой внизу меня

отделяло пять метров, а кличку орангутанг я заработал от однокашников отнюдь

не за ловкость и грациозность! Я изобразил деланый энтузиазм и устремился к

цели.

Тому, как я раскачивался, повиснув на этом чертовом флагштоке,

позавидовал бы любой обезьян. Так продолжалось секунд шесть.

Флагшток все это выдержал. Не выдержала моя хватка. Девица уже обвила

меня ногами, и некое краткое мгновение - воистину, паря между небом и землей

- я мог смаковать теплоту и благоухание ее кожи. Но, увы, я оказался не

способен пожать плоды сих эротических трудов, сознание предательски

сосредоточилось на ощущениях в кистях рук - напряжение и усталость нарастали

там с поистине удивительной скоростью. Я просто не мог с должным жаром

ответить на горячечные проявления любви, заложником которых я оказался.

Меня еще хватило на то, чтобы, скользя вниз, какое-то мгновение

испытывать трепетное восхищение перед мускулатурой моей красотки, и еще

более короткое мгновение осознать, что это - последнее видение, которое я

унесу с собой в вечность. У меня еще даже остался миг-другой, чтобы

усмехнуться мысли о том, в какую же обезьяну (в моем случае дважды

карикатурную) могут превратить человека необузданные желания, и ужаснуться

тому, что вся моя жизнь прошла в таком вот обезьянопоклонничестве.

Участвуй в этом низвержении во тьму внешнюю моя свободная воля или

пытайся я оттянуть момент грядущего грехопадения, я бы точно преизрядно

покалечился - если не сломал себе шею. Однако воля моя в падении не

участвовала - и единение с перстью земною обернулось для меня едва ли не

чудом. Гирей оторвавшись от красотки, я приземлился с кошачьей грацией (если

вы способны представить разжиревшего, пьяного, неуклюжего кота с головой

гладкой, как взлетно-посадочная полоса).

Подумав, моя воздушная пассия подачей опытной теннисистки отправила

вслед за мной мои брюки. Ковыляя, я вернулся на вечеринку, но момент -

момент начала небесного романа - был упущен; остались лишь две воображаемые

борозды, пропаханные моими ладонями на ночном черноземе неба.

?????????????????????????

Мы предавались хитросплетениям любви, когда на пороге появился Юбер.

Жослин с любопытством уставилась на него - словно взору ее вдруг был явлен

тайный прием, к которому я прибегаю в постели.

- Прошу прощения, - пробормотал Юбер. - Я только пистолет взять...

Я-то думал, что вижу Юбера в последний раз, но он исчез лишь до утра.

Когда он вернулся, я как раз пытался поудобнее устроиться в кровати буквой

«зю», Жослин одевалась, собираясь идти на работу. Юбер ввалился

без стука - ему явно никогда не рассказывали, что, перед тем как войти,

принято стучать. Собственно, чего вы хотите, ночуя в паршивом отеле в конце

паршивого тысячелетия.

- Грабить ваш банк было истинным удовольствием, - заметил Юбер,

распаковывая принесенный сверток с оружием.

Жослин тем временем как раз упаковывала сумочку.

- Рада, что вам у нас понравилось, - ответила Жослин. От ее голоса

веяло загробным холодом (интересно, предназначалась ли холодность Юберу или

то была маленькая тренировка перед началом рабочего дня?). - Вы, я вижу, все

в делах. В общем, как меня найти, знаете.

Женщина - последнее творение Господа. Его шедевр.

Юбер пребывал в состояние нервического возбуждения. Юбер, не я. Он

извлек из свертка круглую обойму с патронами.

- Было полнолуние, - объяснил он. - Ну, я и решил навестить того парня,

который оружием занимается. Патроны купить, еще кой-чего... Но пока шел,

подумал: а зачем покупать? Просто зашел к нему и взял все, что нужно. Он

меня тогда послал куда подальше. Ну, и я его тоже...

- А я думал, этот твой торговец, промышляя тем, что вооружает

налетчиков, - он вроде должен бы от таких наездов подстраховаться... Разве

нет?

- Ну, в общем, да. Этот Фредерик - тот еще говнюк. Мне просто пришлось

дождаться, пока он перестанет пялить на меня зенки, - и всего делов.

- И как тебе удалось его выключить, что ты успел столько прихватить?

- Две бутылки ликера. Обрушил ему их на голову - и делов.

Юбер провальсировал в обнимку с оружейным свертком по комнате.

- Да, еще - я снял квартиру.

Напарник хотел сказать мне, что (как обнаружилось несколько позже) он

не счел за труд захапать и использовать по собственному усмотрению остатки

моих денег, лежавших в чемоданчике. Когда я встал, бросая вызов мирозданию,

я обнаружил, что в кармане у меня - ровно четыре франка (пусть другие четыре

франка, а не те, которые лежали там накануне). Итак, навар, который я поимел

с ограбления банка, - две приличные трапезы и наличие на ближайшее время

крыши над головой.

Что за чертовщина со мною творится?

- Полнолуние, - пояснил Юбер, загоняя барабан с патронами, один вид

которых внушал опасение, в столь же внушительный револьвер. - Луна толкает

вора на грабеж.

Все еще Монпелье

Я никогда не мог взять в толк, почему Платон так превозносит

созерцательную жизнь. Жизнь, которую невозможно созерцать без слез, не стоит

того, чтобы жить, - но сейчас я говорю не о том. Однако это верно по

отношению к любой жизни. Что вы обнаружите, приглядевшись к той, которая

выпала вам? Навозную кучу. Теплую, исходящую паром навозную кучу. Нет ничего

легче, чем осознать: вашему существованию - грош цена (а вернее - и того

меньше). Вы пробовали вложить персты в глубины своей души? Смрадные, илистые

глубины вашего духа? А теперь вложите персты в глотку и предайтесь процессу

мелиорации... Превратить любое пиршество в отходы вашей жизнедеятельности -

проще простого, однако попробуйте-ка из этих отходов сделать конфетку...

Или взять Дельфийский оракул: познай самого себя. Только что делать,

если вы не из тех людей, с которыми хочется познакомиться поближе? Подойти к

зеркалу и засветить себе промеж глаз видом собственной рожи? Не лучший

способ найти родственную душу. Как бы то ни было, мы обречены вариться в

собственном соку. Что с того, отличаем мы все оттенки в аромате этого варева

или нет? Подозреваю, кстати, что в собственном соку мы варимся куда чаще,

чем принято считать. В одну реку нельзя войти дважды? Мы до конца наших дней

обречены полоскаться во все той же грязной ванне!

Беспризорный образ

Мы бредем по колено в вопросах и ответах, как в болоте. Вопросы,

ответы, ответы, вопросы. Они уже затопили весь мир. Их слишком много. Так

много, что если вам удалось выступить в роли сводни и отправить

парочку-другую миловаться всласть где-нибудь подальше отсюда, это уже

достижение. И - до горечи муторная работа.

Все еще Монпелье

Утро не задалось. Козий сыр, заставлявший Юбера клокотать от

негодования и вызывавший во мне сладостное предвкушение завтрака, пошел псу

под хвост - вернее, под хвосты изрядно потрудившихся над ним крыс. Юберова

берлога находилась в старой части города. Тронутые благородной, как патина,

плесенью обои, узор которых перемежался инкрустациями ржавчины, явно были

свидетелями жизни и смерти не одного поколения. Безрадостной жизни и

бесславной смерти в обнимку с нищетой. Один вид этих обоев наводил уныние,

которое не способны вызвать даже голые стены.

Юбер все пытался завести разговор о философии - совсем как мои

студенты. И почти как в годы моего преподавания, я менее всего был

расположен говорить на эти темы.

Еще он пытался подвигнуть меня на новое дело.

- Надо поддержать репутацию. Неуловимые налетчики за работой...

Я вяло думал: (x) стоит ли протестовать, (y) как бы позавтракать, (z)

чего ради заставлять Юбера терять время, убеждая меня.

Похоже, ограбление банков вызывает привыкание.

Можно было, конечно, отойти от дома чуть подальше, но стрелки часов

близились к одиннадцати, мысль о том, чтобы заняться поисками банка

потучнее, посягая тем самым на привычное время завтрака, была мне

отвратительна, а на углу располагалось местное отделение какой-то финансовой

империи.

- И каким философским методом мы воспользуемся? - не унимался Юбер.

- Ты это всерьез? - вырвалось у меня, когда я увидел, что он извлекает

из кармана блокнот. Я прикинул: до банка оставалось метров десять. Какие же

знания успею я передать ему за это время? - Хорошо. Обратимся к школе,

отстаивающей преимущества здравого смысла. К этой недооцененной по

достоинству плеяде мыслителей. Их просто-напросто обшипели. То, что они

делали, могло на корню подорвать дело их конкурентов. Так вот: Джон Локк,

1632-1704. Он умел это, как никто. Назовем работу Томаса Рида

«Исследование человеческого разума на принципах здравого

смысла». Ее логику один в один воспроизвел Мендельсон в разделе

«Солидарность» в своих «Утренних часах...». Право, я

мог бы развивать эту тему и дальше... Но здравый смысл велит войти в банк с

пистолетом повнушительнее - и забрать деньги.

О совершении правильных ошибок

Случившееся во время второго ограбления менее всего укладывается в

рамки здравого смысла.

В банке нас поджидала небольшая очередь. Мы уже подходили к окошку,

когда какой-то мужчина нагло втиснулся перед нами:

- Простите, я спешу.

Менее всего это напоминало извинение или даже намек на извинение;

новоявленный клиент отвернулся столь стремительно, что по сравнению с этим

любая грубость показалась бы заискивающей лестью.

- Куда? - возмутился Юбер, хватая этого типа за рукав.

Мужчина отличался на редкость внушительными габаритами. В нем с лихвой

хватило бы материала на двух Юберов и осталось бы еще, чтобы в придачу

слепить Юбера в возрасте восьми лет. Мужчина взглянул на Юбера сверху вниз.

Не только физически сверху вниз, но - морально. Одет он был в превосходный

костюм, за километр выдававший принадлежность своего владельца к высоким

финансовым сферам, тогда как наряд Юбера просто кричал о детстве,

проведенном в работном доме.

- Повторяю: я спешу, - прорычал он, глядя на Юбера с таким отвращением,

словно у того из ноздрей выглядывали скорпионы, и, обращаясь к старой

ведьме, сидевшей в окошке, произнес: - Я пришел за долларами, мадам Робер.

- Разрешите вам кое-что показать, - произнес мой напарник.

Влезший без очереди бугай все еще пытался стряхнуть со своего рукава

его пальцы, словно то были дождевые капельки. Юбер стоял спокойно, тогда как

ухваченный им за рукав жлоб раздражался все больше. Это было похоже на

современный танец (в постановке одной из тех трупп, что обманом выкачивают

деньги из общественных фондов - без всякого риска угодить из-за этого за

решетку). Было нечто весьма забавное в том, как бугай грозился вызвать

полицию, когда Юбер, резко ткнув его коленом в пах, заставил эту гору мяса

сложиться пополам, словно садовый шезлонг.

- Разрешите мне кое-что вам показать, - повторил Юбер, доставая

пистолет. - Видишь эту штуку? У тебя такая есть? Нет? Тогда тебе сегодня не

повезло.

Мы забрали у него доллары и костюм.

- Вы когда нажали кнопку тревоги? - приступил Юбер к опросу мымры в

окошке, которую трясло так, словно она проглотила будильник. - Да не

тряситесь вы, я просто хочу засечь время, когда же явится полиция.

Мы не спеша выбрались наружу - налетчики, гордые своей принадлежностью

к Аристотелевой школе, грабители, излучающие благорасположение к окружающей

нас действительности. Срезав путь и пройдя через двор жилого дома, мы стали

ждать, когда же раздастся полицейская сирена.

- Десять минут! - воскликнул Юбер. - Безобразие! Черт-те что! Все-таки

недаром я отказываюсь платить налоги!

Юбер отправился за очередными покупками, я же - звонить Жослин.

Научились ли вы чему-нибудь в этой жизни?

Среди немногочисленных полезных данных, которые мне удалось собрать за

время моего пребывания в заточении в теле Эдди Гроббса - любая женщина, даже

если у нее взгляд, от которого тысяча мужчин кончает на раз, не может

устоять перед: (w) цветами, (x) приглашениями в роскошный ресторан, (y)

игрой в я-зацелую-тебя-до-смерти, (z) телефонными звонками,

спровоцированными страстью.

Все еще Монпелье

Причастившись домашней кухни, я вернулся домой на следующий день.

Размышления мои вращались вокруг того, сколь много супружеских пар двадцать

первого века лишь личный кулинарный опыт удерживает от развода.

Юпп настойчиво рекомендовал мне попробовать овечьего сыра, который он

приобрел взамен погибшего. Открыв дверцу холодильника, я обнаружил крысу,

занятую поеданием нового Юберова приобретения. Мое общение с грызунами, как

и вообще с теми, к кому прилип ярлык паразитов, весьма и весьма ограниченно.

Но, коль речь идет о паразитах, мне приходилось иметь дело с таким подвидом,

как начальники. Отвратительные твари, возомнившие себя надзирателями за

всякой Божьей тварью. Только и делают, что, как Адам, направо и налево

раздают клички, всему приклеивают ярлыки да строчат приказы, которые потом

спускают по инстанциям - якобы затем, чтобы указать всем и каждому дорогу к

неведомому нам благу.

Крыса, лоснящаяся и вальяжная, словно буддистский монах, восседала,

завернувшись в мантию из оберточной бумаги, и, проигнорировав мое вторжение,

продолжала трапезу. Я уставился на эту тварь, ожидая, когда же она бросится

наутек, но она явно не испытывала никакого страха перед несостоявшимися

философами.

Я вынужден был воззвать к Юппу, ибо тут явно требовалась вооруженная

поддержка. Заслышав мой вопль, крыса наконец соизволила среагировать. Только

реакция ее напоминала действия Юбера во время вчерашнего ограбления, когда

он начал приставать к кассирше с вопросом, давно ли она вызвала полицию:

крыса неспешно отряхнула усы и степенно направилась к щели в задней стенке

холодильника, чтобы исчезнуть как раз к тому моменту, когда Юбер доковылял

до места и разразился громами и молниями из-за потери второй головки сыра.

Остаток дня Юпп провел, ворочая мебель, простукивая и выслушивая стены

- для чего использовал, за неимением стетоскопа, обычный стакан, - отдирая

половицы, и даже, навернув глушитель, выпустил несколько обойм в просветы,

зиявшие в кирпичной кладке - на редкость небрежной.

Однако тут подошло время, когда я должен был сделать выбор: заняться ли

мне выслушиванием проблем и диагностикой болезней нашей цивилизации или

пойти куда-нибудь пропустить стаканчик.

Выбор не занял у меня много времени. Юбер предложил отправиться в его

излюбленный пивняк, где, уверял он меня, я смогу найти Blanche de Garonne.

К вопросу о пьянстве

Говорят, алкоголик может завязать; отвечу: тот, кто может завязать, -

не алкоголик. Можно растянуть время от одной выпивки до другой, но и угодив

в тюрьму, можно утешаться тем, что тебе досталась камера попросторнее.

Собственно, какая разница - все равно ты за решеткой. Узы, соединяющие с

бутылкой, нерасторжимы, как церковный брак.

В отчаяние меня приводит не то, что я горький пьяница (у деградации -

свои градации: быть пьяницей еще не самое худшее в этой жизни, и лучше уж

умереть от алкоголизма, чем утонуть в ванне в расцвете лет), - в отчаяние

меня приводит то, что я ничего не могу с этим поделать.

Чувствуя, что терять мне уже нечего, я даже посетил некое собрание.

Участники оного, сочувственно глядя мне в глаза, просили рассказать, чем так

привлекает меня пьянство. Должно быть, в тот вечер я был в ударе: обсуждение

проблемы мы закончили в пабе.

Все еще Монпелье

Заведение, куда меня затащил Юбер, оказалось именно тем, чего я и

ожидал: покосившиеся стены, скрюченные болезнью придурковатые старики,

вцепившиеся в стакан, который был их единственной наградой за прожитый день.

- Меня здесь каждая собака знает, - с гордостью сообщил Юбер.

Чувствуя, что это не тот случай, когда надо лезть в чужой монастырь со

своим уставом, я прошелся по пиву. После нескольких выпитых кружек меня

охватили угрызения совести: я опять не устоял - и чтобы было не так тошно,

мне пришлось добавить. Заведение располагало запасами монастырского пива,

которому чуть-чуть не хватало крепости, чтобы с ходу садануть вас головой об

стенку, но зато вы могли быть уверены, что уже после первой порции почти

наверняка достигнете состояния отрешенности, которое необходимо для

размышления о тщете всего сущего.

К чести Юппа - он не преувеличивал степень своей известности в этой

дыре. Стоило ему выйти из туалета, как перед ним возникли четверо

здоровенных детин, ненавязчиво прижавших его к стене, приподнявших за

лацканы пиджака в воздух и отработанным жестом ощупавших карманы.

- Просекаешь фишку, а, Юбер? - поинтересовался самый здоровый из этих

громил. - Фредерик хочет обратно то, что ты у него взял. А дальше - на

выбор: отдаешь все добро и деньги - мы тоже будем хорошими, сломаем тебе

ногу, и гуляй с миром. Не отдаешь - переломаем все кости и, сам понимаешь...

Вцепившись в Юберову культяпку, он рванул ее на себя - и удовлетворенно

отбросил отделившийся протез в сторону.

- Тебя же обломать, Юбер, - ничего не стоит: дунь - и рассыплешься, а?!

Потасовки у стойки

Не сказал бы, что мне всерьез доводилось в них участвовать. Насколько я

понимаю, слово «потасовка» подразумевает, что вы отчасти

раздаете удары (или хотя бы пытаетесь кому-то вдарить), а не только

получаете по физиономии; мне же удалось испытать на себе лишь последнее.

В Лондоне (как и везде) есть ряд заведений, где, заказывая себе

выпивку, посетитель заведомо нарывается на мордобой. В силу каких-то

неведомых бюрократических упущений эти заведения не обозначены на карте

специальными значками, так что, куда ты попал, понимаешь, лишь корчась на

засранном полу в куче бычков, озабоченный одной мыслью: как бы не ударить в

грязь лицом перед партнером, тыкающим тебя ботинком под ребра, хотя при

каждом его пинке душа твоя обливается кровью...

Помню, как однажды в Кратфорде, лежа на мостовой (где полиция бросила

меня, чуть отволочив от дверей паба, где я перед этим пил), я созерцал танец

рождественских снежинок и думал - как же они прекрасны и какое счастье, что

я пьян, ибо, будь я трезв, боль и унижение ни за что не дали бы мне

насладиться этим прекрасным зрелищем.

Один-единственный раз я пытался принять участие в потасовке (в роли

советника) - когда увидел, как душат Зака, повалив его на игральный автомат.

Зак был одним из тех американцев, которые никак не могут вернуться на

родину. Он служил во Вьетнаме (и надо же, чтоб именно в это время вся его

семья погибла в автокатастрофе!), трижды сбрасывался в тыл врага, а

армейскую карьеру закончил в должности инструктора по рукопашному бою.

Конечно же, его противник не имел ни малейшего представления о том, что

Зака учили убивать голыми руками, иначе вряд ли бы полез перекрывать парню

кислород. Я сидел за столиком в стороне, с живым интересом наблюдая за

происходящим - в Кембридже такого не увидишь. При этом меня снедало

нетерпение - когда же Зак наконец поставит наглеца на место.

Прошло какое-то время, пока лицо Зака наливалось синюшным цветом,

прежде чем меня осенило, что Заковские навыки самозащиты могли как раз

сегодня взять выходной и, видимо, мне необходимо срочно что-то предпринять.

Я похлопал душителя по плечу: «Думаю, с моей стороны было бы не совсем

честно, если бы я не предупредил вас: мой друг - специалист по рукопашному

бою».

Несомненно, тот просто-напросто не осознал, что мое вмешательство

продиктовано исключительно стремлением предостеречь его от необдуманного

поступка. Неожиданный удар в лицо позволил мне прочувствовать, каково это -

сломать нос. Однако, переключившись на меня, душитель не довел свое дело до

конца, дав Заку шанс позаботиться о его госпитализации, проведенной в

нарушение всех правил спортивного бокса.

Все еще Монпелье

- Предупреждаю, - прошипел Юбер - лацканы пиджака лезли ему в рот,

мешая говорить внятно, - вы об этом пожалеете!

Вся четверка прыснула со смеху. Парни смеялись искренне и от души.

Очевидно, эту шутку им приходилось слышать не раз.

Я почувствовал, как меня распирает от филантропических устремлений:

выпитое пиво давало о себе знать. Убеждение, что сейчас я способен кого

угодно уговорить подсесть за наш столик и насладиться братской любовью,

крепло во мне с каждой минутой. Взять того же верзилу - он же совсем не

плохой человек. Возможно, у него есть семья. И то, что он сейчас делает, ему

вовсе не нравится. Он вовсе не в восторге от того, что ему приходится вечера

напролет выслеживать людей, угрожать им, отрывать у них искусственные

руки-ноги, избивать их, наконец. Он бы куда охотнее сидел сейчас дома перед

телевизором или помогал детишкам готовить уроки.

Я поднялся из-за столика. Пора было подойти и положить этому конец.

Однако мои ноги вдруг стали выписывать кренделя. Путь к дверям туалета занял

у меня куда больше времени, чем я предполагал, а оказавшись на месте, я не

смог принять подобающе-внушительную позу.

- Право, не нужно этого делать, - посоветовал я парням, слегка

покачиваясь - и постаравшись вложить в голос всю убедительность, на какую

только способен.

- Мужики, мы, похоже, влипли, - осклабился верзила. - Сейчас нас отсюда

вышибут.

Я сделал попытку легко и непринужденно довести до их сведения,

насколько нет необходимости делать то, чем они сейчас заняты, покуда

верзила, твердо убежденный в необходимости соответствующих действий, гасил

сигарету о мою лысину.

- Трое твоих дружков не уберегут твои зубы! - пригрозил Юбер, все еще

вися между небом и землей.

Верзила счел это замечание чрезвычайно забавным, отодвинул своих

прихвостней плечом и, делая вид, что хочет пощекотать Юбера, ткнул его

кулаком под ребра.

- И что же ты будешь делать, недомерок? Харкать на меня кровью? -

Верзила произнес это так, словно ему не хватало воздуха, - интонация,

знакомая каждому, кто в беседах с собутыльниками доходил до той точки, когда

в сознании со стопроцентной ясностью вспыхивает мысль: сейчас бить будут!

Юбер перехватил опасливый взгляд бармена.

- Извини, Жан! - произнес мой напарник.

Громилы допустили ошибку. У Юбера, лишенного протеза, была еще одна

рука.

Юпп действовал невероятно стремительно. Молниеносным движением он

схватил с цинковой стойки бутылку и опустил ее себе на голову. Движение было

столь внезапным, что Юберу явно не составляло никакого труда огреть бутылкой

верзилу, однако он почему-то огрел себя самого. Я, как и все присутствующие,

решил, что это - ошибка неопытного бойца, неудачно проведенный прием.

Бутылка разлетелась вдребезги, а на макушке Юппа возник кроваво-красный

осьминог. Его щупальца распускались прямо на глазах, захватив лоб, брови,

сползая все дальше вниз...

- Бра-во! - хрюкнул верзила, не обращая никакого внимания на то, что,

стоя столь близко к Юберу, он рискует перепачкаться в крови. - Как насчет

того, чтобы на бис сломать себе ногу?

- Слышали о такой херовине - страшно модная штука? Смертельно опасная и

передается через кровь? Могу поделиться! - объявил Юбер. Он выдержал

искусную паузу, чтобы смысл сказанного лучше дошел до собеседников. Затем,

резко дернувшись, ударил верзилу головой. Удар был достоин чемпиона мира по

головному бою: раздался характерный звук сминаемого лица - звук, за которым

следует потеря одним из противников ориентации и сознания. Чудесная дань

должным образом примененной силе ума, если этот ум защищен толстой лобовой

костью.

Остальные громилы замешкались. Расслабились, не иначе, - другого

объяснения я предложить не могу.

Они были дюжими молодцами, так что ударь они Юбера разок-другой, от

него осталось бы мокрое место. Но они этого не сделали. Один из них, правда,

Дата добавления: 2014-11-16