Текстовый анализ” Р. Барта. 4 страница

Постмодернизм во многом обязан своим возникновением развитию новейших технических средств массовых коммуникаций — телевидению, видеотехнике, информатике, компьютерной технике. Возникнув, прежде всего, как культура визуальная, постмодернизм в архитектуре, живописи, кинематографе, рекламе сосредоточился не на отражении, но на моделировании действительности путем экспериментирования с искусственной реальностью — видеоклипами, компьютерными играми, диснеевскими аттракционами. Однако принципы работы со “второй действительностью”, с теми знаками культуры, которые покрыли мир “панцирем” слов, постепенно просочились и в другие сферы, захватив в свою орбиту литературу, музыку, балет. Постмодернизм выявил множественность содержательных сдвигов в художественной практике.

Сравнивая их с модернистскими, И. Хассан в 1975 году отметил их по семи направлениям. 1) Урбанизм в постмодернистском видении заново открывает ценность природы, что приводит к экологическим движениям “зеленых” и даже к становлению экологической эстетики. 2) Технологизм из формы артистического жаргона превращается в постмодернизме в основание для “технологии бегства” от достижений технотронного общества в мир “аркадий”. 3) Дегуманизация раскрывается, как антиэлитаризм, антиавторитарность. 4) Отход от мифа к экзистенциальности, психоделичности, магии, движение за возможности человека. 5) Эротизм в модернизме заменяется сексом, понимаемым как игра, порнография обретает космический характер, признается “сознание тела”. 6) Антиномизм, представленный в модернизме, погружается в парадоксы. 7) Экспериментализм представлен в модернизме инновацией, в постмодернизме доминируют открытые структуры, “антиформализм”, фантазия, игра, юмор, хеппенинг, пародия, интермедия как слияние всех форм.

Социокультурная рациональность акцентирует внимание на праксеологическом аспекте. Истина есть результат согласия, консолидации живущих в исторически конкретной культуре людей по поводу целей, а также средств, способов их достижения и в силу этого нуждается в признании. Происходит релятивизация ценностей, но и укрепляется вера в безусловность универсальных ценностей как необходимого условия реализации свободного индивидуального выбора человека, но и обеспечивает объединение людей во имя общих целей.

Альтернативой рациональной стратегии порядка выступает этическое ориентирование (выбор между различными моральными системами), которое заменяет нормативную этику. Понять и объединиться можно только на рынке признания, стратегии по принципу выгодно-невыгодно. Ориентирование — это критическая философская рефлексия к правилам жизненного мира, включающая модусы ориентирования (познание, мировоззрение, самоанализ), которые и выступают медиумами, раскрывающими связь изменяющегося мира и человека. Это положение заставляет философию менять свою форму, вести диалог по ту сторону идеологической заинтересованности. Происходит трансформация диалогичного типа философских культур в креативный. Эти культуры характеризуются многослойностью, неоднородностью, порождается многообразие межсубъектных связей и их взаимовлияния друг на друга. Философия истории вынуждена ориентироваться в этом случае на ответственное, креативное бытие, соответствующее “участному мышлению” и ориентированной морали.³² Намечается переход от героизма прометеевского человека, к становлению эры иоаннического человека, движимого стремлением к гармонии, которая невозможна вне целостности.

Основные проблемы постнеклассической философии. Во второй половине XX века начал складываться новый тип рациональности — постнеклассической, который, подчеркивая историчность самого разума, акцентирует внимание на процессах коммуникации, осуществляемой в определенном социокультурном пространстве и времени и детерминируемой исторически конкретными системами ценностей. Время возникновения новой парадигмы, ее границы, очерченные теми или иными философскими концепциями, школами, течениями, установить столь же трудно, как и в случае неклассической рациональности. Истоки нового типа философствования видят не только во взглядах М. Хайдеггера, К. Ясперса, но и Э. Гуссерля, Ч. Пирса, У. Джемса, Л. Витгенштейна и других представителей неклассического рационализма, что свидетельствует о значимости некоторых методологических принципов, не утративших своего значения и по сей день.

Становлению постнеклассической рациональности способствовала критика классического рационализма и методологизма неклассической философии теми представителями философии науки, которые, не подвергая сомнению ценность разума, стремились расширить его границы, что влекло за собой пересмотр самого его содержания. Речь идет, прежде всего, о тесно связанных между собой “критическом” рационализме и “исторической школе”.

Решительно отвергая “эссенциализм” (субстанциализм), представитель “критического рационализма” английский философ Карл Поппер (1902) настаивал на гипотетической, исторически обусловленной природе знания, достоверность которого является следствием его постоянного критического переосмысления. Исходя из некумулятивного роста научного знания, направление и результаты которого в силу постоянного изменения социального и культурного контекста нельзя предвидеть, он пришел к выводу о невозможности никакой научной теории исторического развития, способной охватить всю историю и стать “основой для исторического предсказания”. Единственная признаваемая Поппером логика истории — это противоречивое, подчас попятное, отступающее от достигнутого, но тем не менее прокладывающее себе дорогу, движение от “закрытого” общества к “открытому”, мерой которого является свобода индивидуальности. История “обратима”, пишет Поппер, и “мы можем вернуться в животное состояние. Однако если мы хотим остаться людьми, то перед нами только один путь — путь в открытое общество. Мы должны продолжать двигаться в неизвестность, неопределенность и опасность, используя имеющийся у нас разум, чтобы планировать, насколько возможно, нашу безопасность, и одновременно нашу свободу” [I]. Субъектом истории у Поппера выступает критически мыслящая личность, ученый, для которого “задерживающая” историческое развитие институционализация — бесспорное зло.

Проблемы социокультурной обусловленности научного знания развивают и представители “исторической школы” в науке — Н. Р. Хэнсон, Т. Кун, П. Фейерабенд, С. Тулмин, И. Лакатош, Э. Дж. Агацци, которые пришли к выводам о динамичном, но в то же время целостном характере научного знания; о плюрализме научных теорий, не только связанных узами преемственности, но и являющихся несопоставимыми и несоизмеримыми; о необходимости отказа от поисков объективной истины и замены их решением актуальных задач в той или иной сфере исследования. Так, например, Томас Кун считал, что понятие “прогресс” приложимо лишь к “нормальной науке”, то есть науке, развивающейся в рамках определенной парадигмы. Однако происходящие время от времени научные революции нарушают принцип преемственности знания и, “взрывая” существующую парадигму, предлагают на ее место другую, через призму которой происходит переосмысление научного знания.

Признание факта зависимости научного исследования от культурного контекста и мировоззренческих установок ученого приводило к теоретическому, методологическому и ценностному плюрализму, порождавшему такие крайности, как “гносеологический анархизм” Пола Фейерабенда, который увидел в науке не больше рационального, чем в мифе или религии. Призывая покончить с “империализмом науки”, он предлагал дополнить ее идеями, почерпнутыми из мистицизма и каббалы, мифологии и религии. Критика “диктата разума”, “жесткой рациональности” не означает, с точки зрения Фейерабенда, умаления роли абстрактного теоретического мышления. “Абстрактные аргументы, — пишет он, — нужны, ибо они направляют наши размышления. Однако история также нужна, по крайней мере, при настоящем состоянии философии, ибо она дает нашим аргументам силу”. Таким образом, речь идет не о стирании граней между рациональным и тем, что считалось иррациональным, а о рационализации иррационального.

Плюрализм научных идей, отсутствие жестких критериев, отличающих науку от не-науки, культурно-историческая обусловленность всякого знания приводят к признанию историчности разума в самой науке. Идея “рационализации”, восходящая к М. Веберу и Р. Дж. Коллингвуду, стала одной из важнейших в “критической теории общества” Франкфуртской школы. Об угрозе, которую представляет разум, оторванный от нравственных ценностей, писали еще в конце 40-х годов виднейшие представители этой школы Т. Адорно и М. Хоркхаймер. Переосмыслить понятие рациональности стремился в 60-х годах и Г. Маркузе, предпринявший попытку соединить марксизм, фрейдизм и гегелевскую диалектику, трансформировав ее в “негативную”. Однако, в отличие от Вебера и Коллингвуда, речь шла уже не о преодолении иррационального в процессе его рационализации и не о его локализации, а о легализации иррационального как бессознательного, которое выступает средой, полем деятельности дискурсивного мышления, использующего и изобретающего различные способы, методы “прояснения” иррационального. Проблема иррационального трансформируется в проблему бессознательного, которое в отличие от Фрейда и его прямых последователей интерпретируется не в биологических терминах, а в социокультурных.

Поиск общезначимых, вербализуемых форм субъективного, продиктованный стремлением восстановить распавшиеся связи между бытием, сознанием и языком, между индивидуальным и социальным ориентировал на изучение принципов и условий взаимопонимания людей, которое достигается в процессе их общения. Идеи “экзистенциальной коммуникации” К. Ясперса получили свое развитие в “рационализме” представителя философии жизни X. Ортеги-и-Гассета, в персонализме Э. Мунье, в философской антропологии М. Бубера, в структурализме М. Дюфрена и др. Большой опыт исследования межличностного общения был накоплен в социологии, в частности в рамках “символического ин-теракционизма” Дж. Г. Мида, который рассматривал личность как результат “пересечения актов коммуникации”, в теории “зеркального Я” Ч. Кули, в концепции “ситуации” А. Смолда, Г. Томаса, Ф. Знанецкого, в “понимающей” социологии А. Шюца, в этнометодологии Г. Гарфинкеля, в структурно-функциональном анализе “коммуникативного комплекса” Т. Парсонса и др. В отечественной науке развитию теории коммуникации способствовали работы М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьева, Б. Ф. Ломова, М. С. Кагана и др.

Усиление ориентации на исследование проблем коммуникации сопровождалось “лингвистическим переворотом” в философии, вызванным, с одной стороны, стремлением найти адекватный язык для описания анализируемых систем с учетом позиций субъекта, а с другой — желанием выявить скрытый потенциал самого языка, способствующий взаимопониманию людей, находящихся в разных “семантических мирах”. Тем более что оказывалось возможным альтернативное описание одних и тех же предметных областей. Размывание границ между наукой и не-наукой приводило к экспансии обыденного языка, который стал рассматриваться как естественная среда обитания людей, как носитель общих смыслов, доступных научному исследованию. Однако, если в лингвистической философии язык выступает объектом анализа, то в герменевтике и структурализме язык обретает самостоятельное бытие. По убеждению крупнейшего представителя современной герменевтики Ханса Георга Гадамера (р. 1900), именно “в языке выражается сам мир”, становится видимой та действительность, которая “возвышается над сознанием каждого отдельного человека”, ибо все, что является предметом познания и высказывания, “всегда уже окружено мировым горизонтом языка”. И для философа-структуралиста Мишеля Фуко (1926-1984) язык — это вполне самостоятельная, “весомая и плотная реальность”, в которую погружен человек и которая наряду с “жизнью” и “трудом” детерминирует его бытие. При этом язык трактуется широко и включает “немые привычки мысли”, “тайный дух народов” у Фуко или “немотствующее удивление”, “немую очарованность” у Гадамера.

Дата добавления: 2014-11-20