Часть 1 7 страница

Следующий этап – это релевантность относительно идей, то есть являются идеи релевантными или нет. Мысль обусловлена, и таким образом она обусловлена делать нерелевантные суждения, а не релевантные. В этом и есть начало ошибки мысли. Мы считаем релевантными множество вещей, которые на самом деле не таковы. Это создает путаницу – мы запутались относительно того, что релевантно, а что – нет. Так что я вижу, что мысль совершила ошибку, приводя за собой такие нерелевантные вещи, как нерелевантное подтверждение, нерелевантная непрерывность, нерелевантная безопасность и тому подобное. Это нарушает функционирование мозга, мозг не чист, и он не может судить о релевантности‑нерелевантности и, таким образом, находится в ловушке.

А теперь возьмем вопрос времени. Я вижу, что мысль – это время, а также что время весьма релевантно с какой‑то функциональной точки зрения – например, если нужно успеть на поезд или управлять какими‑то механизмами. Однако релевантность времени распространилась за пределы этого, и нам кажется, что мы существуем во времени, а это нерелевантно.

Что касается языка, то все науки в своей основе имеют дело с описанием и умозаключением. Однако ошибки возникают, когда мы полагаем, что он описывает то, что есть. Например, люди считали, что ньютоновское время и пространство были тем, что есть, и потому было очень трудно это изменить. У Эйнштейна была другая концепция, и теперь люди считают, что его описание вещей истинно. Описания в каком‑то смысле релевантны, однако мы совершаем ошибку, когда предполагаем, что все именно таково.

У. Г.: Хорошо. Вы могли бы мне помочь в этом вопросе. На данный момент я считаю, что подход Дж. Кришнамурти совершенно нерелевантный. Для некоторых людей он релевантен. Однако я не хочу вновь создавать эти нерелевантности. Иначе я бы не отошел от всего этого. Я увидел нерелевантность всего этого для себя, поэтому та структура пала. Так что я должен быть внимательным, но в тот момент, когда я пытаюсь донести это, сама попытка донести создает нерелевантности.

Бом: Возможно, мы можем обсудить проблему языка, так как мне кажется, что ловушка заключается именно в нем.

У. Г.: Это не вопрос семантики.

Бом: Я имею в виду что язык – это действие, выходящее за пределы слов. Существует не только звук слова и его содержание, но также и невербальный эффект. Язык производит драму, будь то возбуждение, депрессия и тому подобное. Так что мы можем сказать, что язык – это продолжение нашей активности, которая не отдельна от всего невербального. Между ними нет никакого разделения, так как вербальное также часть невербального действия. И вопрос в том, находятся ли наши слова в гармонии с нашим вербальным действием, в гармонии со всем нашим действием в целом. Трудность в том, что вербальное действие не находится в гармонии со всем действием в целом – и именно поэтому у нас проблемы. Если разделить в языке форму и содержание, то мы обсуждаем содержание. Но форма языка должна гармонировать с его содержанием. Если, например, кто‑то закричит «Тише!», будет дисгармония между содержанием (тишина) и формой (создание шума). И это создает нерелевантные формы мысли – что и является проблемой.

Так что если начинать создавать новый язык, он должен быть в гармонии со своим содержанием, и в этом и кроется проблема. Появившись, дисгармония будет продолжаться и дальше. И это создаст нерелевантные ситуации, приведет к беспокойству в мозге, и появится еще одна проблема, которую мозг будет пытаться решить. Так что нам нужно следить за формой нашего языка и видеть нерелевантность всей этой формы (которая есть «я»). Мы не можем немедленно решить вопрос того, как мы используем слова, так как на это понадобится много лет. Однако релевантность этого мы можем изменить прямо сейчас.

У. Г.: Не думаю, что вы видите, в чем моя трудность. Во‑первых, есть проблема, с которой я сталкиваюсь каждый день. На самом деле для меня это искусственная проблема.

Бом: Что за проблема?

У. Г.: Вопрос, который человек мне задает. Вторая трудность – продумать проблему вместе с ним. Давайте я объясню. Я произношу слова. Но нет «говорящего». Слова просто скатываются с моих голосовых связок. С моей стороны использовать эти слова – не сознательное усилие. Есть некий вызов и есть некий отклик на него, а не реагирование. Скажем, кто‑то говорит: «У меня очень развита сексуальность, что мне делать?»

Когда я рассматриваю какую‑то проблему, исходящие от меня слова на самом деле имеют совершенно другой источник. Не мыслящий формулирует эти мысли (я вовсе не пытаюсь сделать так, чтобы от этого «отдавало» мистикой). Голосовые связки работают, а настоящего источника слов я не знаю. Так откуда приходят эти слова? Я изучил этот вопрос. Они не приходят сформулированными. Приходят слова. Существует потребность описать состояние осознавания, и это осознавание и выявляет эти слова во мне.

Возможно, вопрошающий обсуждает это с точки зрения собственной логики, но у меня такого нет, хотя у того осознавания, выявляющего слова, и есть собственная логика. Но это не одно и то же. Слова приходят спонтанно и у них есть собственная релевантность, логика, рациональность и структура. Они подобны газете, выползающей из печатного станка в типографии.

Но каждое произнесенное мною слово человек будет абстрагировать или проецировать на что‑то по‑своему. Так что я стараюсь прояснять каждое свое слово. Это то, что имеете в виду вы, но не я. У всех этих слов – «ум», «сознание», «любовь», «доброта» – есть разные значения. В этом и состоит трудность такого рода исследования, так как мы функционируем на двух разных частотах.

Бом: Так как мы используем словесную структуру, которой тысячи лет.

У. Г.: В этом‑то и вся трудность.

Бом: И кажется, что нет точки соприкосновения.

У. Г.: Сама структура мысли – барьер. Нет точки соприкосновения, так как вы бросаетесь друг в друга словами. Этот процесс должен быть прекращен с обеих сторон для того, чтобы эта точка появилась.

Далее следует долгая дискуссия между Дэвидом Бомом, Дэвидом Барри, миссис Бом и другими. В какой‑то момент У. Г. предлагает Бому дотронуться до его шеи, где наблюдается припухлость. На протяжении многих лет многие люди видели и трогали припухлости вокруг его шеи, которые проявлялись не только когда он слушал, но также во время новолуния и в середине лунного цикла.

Видите увеличение связок в объеме, вот здесь? Это слушание без реагирования, физический ответ на звук. Не было ни суждения, ни интерпретации, было просто слушание. На самом деле я даже не знал, что вы все говорите. Внутри меня не было даже словарного процесса – распознания значения слов. Я слушал с огромным интересом, будто глотал каждое слово. Все тело откликалось. Однако если на какой‑то вопрос нужно дать ответ, память мгновенно поставляет эти слова.

Итак, вы обсуждали процесс мышления. Но как вы считываете вашу мысль? Например, как вы знаете, что вы рассердились? Вы этого не узнаете, если не примените слово «гнев». В тот момент, как вы это понимаете, во всем этом уже участвует язык, иначе это на вас не влияло бы. Здесь это телесный отклик, от влияния языка произошло избавление, оно перегорело, и это перегорание – потрясающее переживание.

Бом: Можно сказать, что описание и есть описываемое. Я в гневе – значит, я есть гнев, нет никакого разделения. «Гнев», «дурак», «доброта» – все слова вызывают реакцию, основанную на памяти. А также они вызывают мысль для контроля этой реакции. Но чем больше вы стараетесь контролировать, тем больше это все запутывается. Гнев нерелевантен, но так как вы и есть гнев, вы нерелевантны, и это трудно принять, так как вы чувствуете себя униженным и поэтому не отпускаете это чувство. В этом проблема. Очень трудно заявить, что я нерелевантен!

У. Г.: Видите ли, вы обращаете внимание на гнев, когда он появляется, обсуждая его релевантность или нерелевантность или называя или не называя его гневом, – но в чем корень этого? Это самый важный вопрос и это то, что я выясняю. Дело не в том, что нужно посмотреть на гнев, – это невозможно. Когда он появляется, вы вообще ничего не можете поделать. Именно механизм слушания создал эту проблему. Именно дефектное слушание и создало то, что вы называете гневом.

Барри: Что это за дефектное слушание?

У. Г.: Это весь источник. Нужно спускаться все глубже и глубже, но вам так и не удается разобраться со всеми этими фрагментами и усеченными аспектами нашего мыслительного процесса.

Бом: Это единый процесс. Но, возможно, полезно разбить его на стадии – так легче общаться.

У. Г.: Это техника, метод, при помощи которого вы надеетесь понять и перейти на ту сторону моста. Видите, в чем трудность?

Барри: Да, мы считаем, что, следуя определенному мыслительному процессу, мы перейдем на другую сторону моста, однако этот мыслительный процесс нерелевантен.

У. Г.: Гнев, ревность, гордость – мы собираемся разбить все на составные элементы? Вы видите, насколько это нерелевантно – вдаваться в структуру этих чувств?

Бом: Возможно, мы можем...

У. Г.: «Возможно», говорите вы. Возможно, это не тот путь. Сначала я должен увидеть, что это не тот путь, так как он никуда меня не приводит. Вы можете делать это много лет и превратить это в технику или метод, но как вы собираетесь разобраться с проблемой гнева, ревности, гордыни? Они – единое целое, однако мы разбиваем его на маленькие кусочки.

Это диалектическое мышление о самом мышлении. Оно не прекратится. Так зачем вы используете этот метод? Потому что надеетесь, что каким‑то образом вам удастся перейти этот мост позднее, однако этого никогда не происходит. Это ясность мысли. Вы постоянно проясняете собственные мысли самим себе, тем самым обостряя этот процесс [мышления] и усложняя его.

Барри: А если вместо того, чтобы следовать какому‑то конкретному методу, я спрошу: «А можно ли вообще что‑то сделать?»

У. Г.: А вы на этом остановитесь?

Барри: Возможно, здесь нужно будет остановиться и посмотреть, что произойдет.

У. Г.: Хорошо. Допустим, что, совершив ряд нерелевантных действий, вы дошли до этой точки. Но можете ли вы на этом остановиться? Вы можете увидеть, насколько невозможно, чтобы этот процесс вас куда‑либо привел? Если вы это видите и полностью остановитесь, тогда, возможно, что‑то и произойдет. В противном случае весь этот процесс может стать похожим на змею, которая пытается проглотить себя через свой же хвост, и это никогда не закончится. Но если вы полностью остановитесь и не будете уходить от вопроса, вопрошающему придет конец. Это – смерть, это конец всей структуры мысли в вас.

Госпожа Бом: А что вы скажете о сексе?

У. Г.: Видите ли, контекст удовольствия ушел из моих мыслей навсегда. Это значит, что также ушла и боль. Такому индивиду уже невозможно заниматься сексом. Это не результат воздержания и не имеет к нему никакого отношения. Нельзя убрать боль, не затронув удовольствие. Когда исчезает одно, исчезает и другое, так как они не существуют независимо друг от друга. А то, что осталось, – лишь не играющая никакой роли мысль.

Г‑жа Бом: Когда мы говорим о сексе, также существует вопрос продолжения рода.

У. Г.: Чтобы был секс, должны функционировать половые железы. Но здесь кроме желез, связанных с сексом, функционируют также и все остальные. И та половая энергия, о которой я говорю, сублимирует себя, и именно она и поступает в мозг. И то чувство, которое мы называем сексом, не воспринимается как сексуальное чувство.

Г‑жа Бом: Однако продолжение рода – долг человека, не так ли?

У. Г.: А разве это долг?

Г‑жа Бом: Я знаю, что слово «долг» очень непростое. Возможно, что наряду с гетеросексуальным способом существует и бисексуальный, как в случае с цветами. Не знаю, как что изменится в будущем. Но в данный момент можно сказать, что секс необходим для продолжения рода.

У. Г.: Это то, во что вы верите. Однако необходим секс или нет – вы узнаете сами, когда выйдете за пределы этой структуры.

Г‑жа Бом: Нет, я имею в виду чисто биологический уровень.

У. Г.: С точки зрения биологии он становится невозможным, так как теперь чувства оперируют иначе. Когда я держу женщину за руку, в первую очередь для меня она не «женщина». Я не называю ее женщиной.

Я это говорю, чтобы объяснить, как функционирует тело. Осознание того, что она «женщина» или «ребенок» и все такое, не присутствует. Когда я до нее дотрагиваюсь, есть только ощущение мягкости. Внутри тебя нет никого, кто мог бы предположить, что могло бы быть что‑то большее, чем это прикосновение, – например, объятия и поцелуи.

Но если вы хотите поговорить о продолжении человеческого рода и если для этого нужен секс, зачем мы придумываем противозачаточные пилюли и препятствуем рождению детей? И вы знаете, что пятьсот людей каждый день убивают во Вьетнаме. Людей на самом деле не очень волнует продолжение человеческого рода, иначе оно бы не производило атомные бомбы. Это социальная и моральная проблема. А меня больше не волнуют вопросы морали. При этом я не хочу сказать, что могу совершить что‑то ужасное и не понести за это наказание. Это для меня невозможно.

Г‑жа Бом: Вы говорите, что не можете заниматься сексом; а как же продолжение рода?

У. Г.: Это меня не волнует. Продолжение рода – или не продолжение – это также своего рода социальная проблема. Когда‑то люди хотели иметь детей, из самых разных соображений – особенно детей мужского пола. Но теперь условия изменились, в основном по экономическим причинам. Все это – проблемы и вопросы человеческого ума.

Г‑жа Бом: Но почему вы не хотите, чтобы человеческий род продолжался?

У. Г.: Я этого не говорил. Просто для меня все формы удовольствия исчезли. Теперь есть наслаждение другого рода. Я наслаждаюсь, когда ем пищу. Но вы должны знать, в чем здесь различие. Наслаждение существует, так как нет вкуса. Кладу я в рот соль или сахар – не важно. До моего языка доходит только доминирующий ингредиент – вот и все. Я больше не кладу себе в желудок всякие идеи. Так как больше нет никаких идей о вкусе, то в этом смысле существует огромное наслаждение. В тот момент, когда я кладу в рот какое‑нибудь блюдо, к желудку приливает кровь, и это блаженство. Не важно, что я делаю. Даже когда иду в туалет – это ровно то же самое. Даже движение кишечника приводит меня в состояние самадхи.

Исчезновение «я» и движение ощущений * Функция шишковидной железы, аджнячакры * Тело – это электромагнитное поле; сгорание мыслей и энергия * Саи Баба, вибхути, или священный пепел * Беседы с Джоном С. Хислопом, Викторией, Дэвидом Барри, Валентиной и другими (Саанен, 1968)

У. Г. Кришнамурти: У меня осталось только это тело. А это тело внезапно обнаружило себя совершенно другим. Когда я оказался на этом уровне, выяснилось, что здесь нет ничего, кроме этого тела, а этот парень (ум) – некий поверхностный персонаж, который иногда появляется. По‑видимому, он вообще не существует. И хотя кажется, что он – центр всей деятельности, я не могу ни обнаружить его, ни взаимодействовать с ним. Так что с этим покончено – это полностью ушло. Этот парень (ум, «я») – исчез сам по себе, и я остался с этим телом, которое трансформировалось в совершенно новое тело. Оно больше не инструмент того парня, который этим управлял.

Виктория: Но где сейчас находится этот парень (это «я»)?

У. Г.: Этого парня больше нет. Он столько раз пытался вернуться, но это невозможно. Он не может вернуться. Сами реакции стали другими – реакции нервной системы, физические реакции, все сейчас другое. Не знаю, управляет ли какая‑то другая сила этим инструментом. Все это не мои проблемы. Если есть некая высшая сила, которая действует через меня, то может, это и хорошо. Это тело можно использовать как инструмент. Тело себя усовершенствовало – не потому, что я это сделал, а потому, что оно каким‑то образом само себя трансформировало.

Это не мои вопросы. Я никогда не задаю таких вопросов. Единственное, что я осознаю: есть эта потрясающая энергия, которая все время движется. Пульс, биение и сила живого качества жизни, творческая энергия внутри меня – это единственное, что я осознаю и чему не могу дать определение. Я не могу дать этому определение, как и не могу найти этого парня («я»). Эта энергия жизни – нечто, куда мысль не может проникнуть и познать.

Хислоп: Вы говорите, что не можете найти этого парня, и при этом утверждаете, что он исчез.

У. Г.: Я думаю, он просто исчерпал все свои силы и исчез. Мы давно уже заключили, что этот парень не существует, теоретически. Но это более глубокое переживание – самоформирование. Это не умозаключение. Давным‑давно мы сделали вывод, что, возможно, и нет никакого центра. Нет мыслящего, есть только мысли. Мы приняли все это, или поставили под сомнение, или пришли к собственным выводам. Но мыслящий постоянно находится там. Так что мыслящий, который пытается понять, существует ли он вообще, нерелевантен. Если мыслящий существует, то какого черта он сам себе задает этот вопрос? Так что это парадокс. Если мыслящий существует, почему он ставит под вопрос собственное существование? Дж. Кришнамурти или кто‑то другой может сказать, что он существует, и вопрошать: «Существую ли я вообще?» Вопрос абсурдный.

Так что я спрашиваю: «Откуда вы знаете, что существуете?» Я вовсе не знаю, живу ли я. Я не могу сказать, жив я или мертв. Это так трудно.

Хислоп: Да, мыслящий, ставящий под вопрос собственное существование... Это кажется абсурдным.

У. Г.: Я думаю, тот, кто задавал этот вопрос, понял, что это его никуда не привело. Так в чем же был смысл этого вопроса? Он просто там находится, и все. Так что все мои попытки обнаружить его закончились, вот и все. Если он там, то он там. А если нет, то нет. Это мое полное оставление. Я смог увидеть абсурдность попытки задавать такой вопрос. Для того, кто задает этот вопрос, он постоянно актуален, постоянно формулируется. Так давайте я его там и оставлю. Вы никогда не найдете ответ. Зачем же тратить на это время?

Хислоп: Это замкнутый круг. Пытающийся поставить под вопрос этот вопрос никогда не найдет ответа.

У. Г.: Он никогда не найдет ответа. Когда я говорю, что не нужно тратить время на метафизические вопросы, не имеющие ответа, это не некое заключение, к которому я пришел. Дело не в этом. Я думаю, что настоящая сущность внутри, которая пыталась все это делать, осознала абсурдность ставить под вопрос само существование того, кто задает этот вопрос.

Виктория: Сам вопрошающий придавал этому вопросу энергию?

У. Г.: Все время. Так что все эти вопросы являются вопросами этого вопроса. С моей стороны больше не предпринимается попыток узнать, могу ли я получить для себя какие‑то ответы. Все мои переживания ни к чему меня не привели. Они вели меня по ложному пути, и все, что у меня осталось, – этот вопрос. Но на это ушло много времени – он не исчез за одну секунду. Нет смысла тратить еще больше энергии; что бы ни случилось, я готов к последствиям.

Так что я не бросился бежать назад. Я не сделал ничего – ни в каком направлении. Я просто жил как животное. Есть голод – вот и все. Никакого сексуального желания. Возможно, оно находилось в дремлющем состоянии. Все, что мне было нужно, – еда. Было не важно, что люди обо мне думают, – как сказали бы психологи, я полностью потерял связь с реальностью. Я не знал, что я делаю и что говорят люди. Это было своеобразное состояние, и оно длилось несколько лет. И потом оно по‑своему развивалось. И вдруг – бац! – вопрошающий исчез. Это было потрясающе – и необходимо. Не знаю, произошло бы это при других обстоятельствах, но так случилось, что я был там, когда Дж. Кришнамурти это сказал. Это произвело на меня очень сильное впечатление – что есть сравнивающее состояние ума? Пытается ли вопрошающий понять себя? Он никогда не поймет, так как он сам и есть вопрошание. Со всем этим покончено. До этого все это было там. Изменения в теле стали происходить намного раньше – за год до этого. Например, когда я таким образом тру тело, оно светится, как фосфор.

Виктория: За год до этого?

У. Г.: Да. И все это время она несколько раз спрашивала у меня: «Что это такое? Твои глаза светятся, как фосфор, вот здесь». Они все время светились. И когда я отрывал голову от подушки, все волосы тоже светились – но глаза особенно. Каждый день, когда я их открывал, они светились. И она говорила, что не видит причины, по которой это происходит. Что же это за свет? Она несколько раз мне говорила, что когда я ворочаюсь в постели, она видит на этом месте свет. Несколько раз она выглядывала в окно, думая, что это свет автомобильных фар. Но там не было никакого света от фар. Каждый раз, когда я поворачивался с одного бока на другой, мое тело светилось, как фосфор.

Виктория: Уже год назад тело светилось, как фосфор?

У. Г.: Год или даже два года назад, я думаю. Мне кажется, это на самом деле началось четыре года назад. В том состоянии ничто для меня не имело значения.

Виктория: Я тоже вижу этот свет и пугаюсь, так как появляется ощущение, что у тебя что‑то движется вокруг глаз...

У. Г.: Да, по векам. Они иногда становятся похожи на фосфор. Это электромагнитное поле – человеческое тело представляет собой электромагнитное поле. И что самое интересное: когда я тру свое тело рукой, все тело начинает светиться, как фосфор. Я думал, что бы это могло быть, и сказал себе, что это, наверное, из‑за синтетики. И я выбросил синтетику, но это все равно продолжалось, стоило мне потереть тело рукой. Хуже всего было, когда я мылся: когда тер себя мочалкой, я получал электрический шок, из‑за воды. Там было электричество. Ведь тело – это электромагнитное поле. Это та же самая творящая энергия, действующая за пределами тела и внутри его.

Так что необходимо каким‑то образом избавиться от этого элемента. Но как? Кажется, что это очень просто, и вместе с тем это не так.

Хислоп: Какое‑то время назад вы сказали, что осознали: личность, вопрошающая о своем существовании, сама им (вопрошанием) и является?

У. Г.: Да. Отставьте ответы в покое. Я могу получить ответ от себя самого или кого‑то другого, но это не важно. Здесь основной фокус на вопросе, а не на ответе.

Хислоп: И затем вы это обнаружили?

У. Г.: Я – вопрошающий – обнаружил абсурдность этого вопрошания, когда ставят под вопрос само существование вопрошающего.

Хислоп: И затем вы увидели и все остальные вопросы и оставили ответы, так как все они по сути одно и то же?

У. Г.: Они были вариациями одного и того же вопроса – того же вопроса в разных формах.

Хислоп: И вы ясно это увидели?

У. Г.: Очень ясно. Но вопрошающий все еще продолжал… но он был уже на заднем плане. Я сидел там на выступлении Дж. Кришнамурти, и со мной ничего не происходило. Будто каждое слово, которое он произносил… Это было очень интересное переживание. Его слова очень сильно на меня воздействовали, но я не знал, что он говорит. Это было похоже на отражающую способность зеркала – слова или отскакивали обратно к нему, или производили какой‑то звук. Они вообще ничего для меня не значили. Так как я оказался в Саанене, я ходил на эти встречи, когда у меня было настроение.

Виктория: И в этом осознавании был разум.

У. Г.: Это осознавание – само сознание. Это чистое сознание, лишенное всех его, так сказать, загрязнений. Жизнь есть сознание, сознание есть жизнь; сознание есть осознавание. Что же это, что осознаёт жизнь? Я правда не знаю. Жизнь осознаёт собственную невероятную глубину, или, как говорит Дж. Кришнамурти, свою собственную необъятность.

Виктория: Это как раз то, что я хотела спросить.

У. Г.: Так как внутри меня нет задающего этот вопрос, он меня больше не интересует. Я больше не задаю никаких вопросов. Иногда возникает вопрос: а что осознаёт? Ты осознаёшь этот вопрос, и он вновь исчезает. Так почему же ты опять задаешь вопрос? Иногда этот вопрос возникает во мне. До этого момента присутствует осознавание. А затем я вхожу в состояние, где даже этого сознания нет, однако что‑то осознает. Тут я осознаю какую‑то возникшую мысль, и эта мысль уничтожается. Само осознавание разрушает мысль. И затем я впадаю в такое странное состояние, которое по сути является процессом смерти. Это процесс умирания, и он занимает ровно сорок восемь минут. Она происходит каждый день, эта смерть, а затем возвращаешься. Это прекращение любого сознания, тело деревенеет, лицо синеет, как в процессе умирания. И затем там что‑то происходит. Все становится таким неактивным, что осознавание исчезает. Это не состояние [глубокого] сна. Когда я выхожу из этого состояния, иногда присутствует такое удивительное ощущение; тело становится таким напряженным – напрягается каждый мускул. Здесь также много припухлостей, их называют «тысяча лепестков».

Хислоп и Виктория рассматривают эти припухлости на лбу У.Г., где находится шишковидная железа, аджня‑чакра, или «третий глаз». Эти припухлости, или шишки, похожи на лотос с тысячью лепестками, поэтому их называют сахасрарой. Согласно кундалини‑йоге, она считается самой «тонкой» чакрой во всем организме, которая связана с чистым сознанием, и именно от этой чакры расходятся и все остальные. Сахасрара символизирует отстраненность от иллюзии. Это необходимый элемент в обретении единства с Богом, или высшим осознанием истины, что одно является всем и всё едино. Позже У. Г. прояснил, что когда исчезает вмешательство мысли, или «я», то именно эта железа начинает управлять функционированием тела. Именно эта железа, а не мысль, дает телу указания и приказы. Поэтому ее, наверное, и называют аджня‑ («командной») чакрой.

Так что это состояние трансцендентности. Посмотрите на эту припухлость; тысяча точек вздуваются, так как к ним приливает кровь, что запускает другой ритм дыхания, так как ей нужен кислород. До этой стадии я наблюдаю – я все осознаю. Ей нужно качать все больше и больше кислорода в мозг, иначе – конец. Все тело так напряжено, каждый мускул и каждая клетка. Все тело подобно трупу. И затем Валентина сказала: «Ты стал прямо как камень». Стал похож на каменные статуи Будды. Но при этом присутствуют мозговые волны, а также пульс и сердцебиение. Это единственное, что у меня есть в тот момент, – движение волн и биение пульса. Затем они замедляются и практически исчезают. Когда я дохожу до этой точки, что‑то происходит. Это не [глубокий] сон. Так как когда спишь, то в какой‑то момент проваливаешься в сон, а здесь проваливание отсутствует. Запахи, звуки – все исчезает, однако что‑то осознаёт что‑то.

Поэтому когда я выхожу из этого состояния, присутствует полная расслабленность; вы можете назвать это состоянием блаженства или чем хотите. Это не что‑то, что я могу вызвать. Представьте, что бы мы сказали сами себе: «Сейчас тебе приснится прекрасный сон». Это невозможно себе приказать. Теперь я начинаю выяснять – когда же я сплю? Существует ли такая вещь, как сон? Я сплю или бодрствую? Я не знаю разницы. Я теперь практически не сплю. Так что я не знаю, когда я сплю, а когда бодрствую. Иногда мне снятся сны, но очень редко. И эти сны совершенно дурацкие и бессмысленные. Внутри меня нет никаких образов. Я соотношу разговор с конкретным человеком и решаю, что именно с этим человеком в данный момент разговариваю. Но сны очень редки; обычно их нет. Так что предположение, что нужно спать, чтобы снились сны, неверно. Нет нужды видеть никаких снов, так как каждое переживание заканчивается здесь.

Оно не оставляет никаких семян, так что нет никакого накопления; нет необходимости в уме. Куму просто не обращаются – никогда. Тело, как кажется, расслабляется всего часа на два. Остальное время – уже не сон. Но часа два, как кажется, оно отдыхает. Иногда это меня интригует, и я спрашиваю себя, почему это так. Но когда вопрос возникает, осознавание сжигает его. Этот процесс продолжается независимо от того, сплю я или бодрствую.

Сейчас я разговариваю. Это трансцендентное состояние. Нет того, кто бы производил эти идеи, – я описываю состояние, которое непроницаемо для мысли. Это продолжается долго, и когда оно, как кажется, себя истощает, меня вновь втягивает в то состояние. Так что это постоянный процесс. У него есть собственный ритм; все это мне неподвластно; у меня нет контроля, и я не могу ничего с этим поделать.

Дата добавления: 2014-12-08