Увидев, как снова Спаситель по Мертвому морю идет

ЙОГА И ХРИСТИАНСКИЙ МИСТИЦИЗМ

Друг другом питаются рыбы, нас время прозрачное ест,

Но вместо веревки и дыбы воздвигнут сияющий крест,

И временный смерти проситель себя у пространства крадет,

Светлана Кекова

Карл Густав Юнг писал:«Христианская цивилизация оказалась удручающе пустой: все только оболочка, а внутренний человек остался нетронутым, и потому не претерпел изменений. Душа его осталась закрытой - формальное внешнее формирование не раскрыло ее, она не успевала следовать за внешними изменениями жизни. Да, все можно найти снаружи - в образе и слове, Церкви и Библии, но ничего этого нет внутри! Внутри царят архаические боги, могущественные, как и в древности. Другими словами, внутреннее соответствие внешнему образу Бога не состоялось из-за отсутствия психологической культуры... Лишь немногие переживали Бога как сокровенный опыт собственной души. Большинство же встречалось с Христом только во внешнем мире, и никогда не находили его внутри. Давно пора понять, что бессмысленно восхвалять свет и проповедовать его, если никто не может видеть этот свет. Гораздо важнее обучать людей искусству видения».

Чтобы сравнить психотехники двух традиций, обратимся к исихазму (исихия - покой, безмолвие - аналог Антара моуны), который дожил до наших дней в традициях старчества и схимничества. Он известен в Палестине и Египте с четвертого века (архимандрит Василий): «...Исихастская молитва была в XIII-XIV веках разработана на Афоне великими подвижниками, среди которых известны Никифор Уединенник, Григорий Синаит, Григорий Палама, святые Отцы Каллист и Игнатий». Эта датировка примерно совпадает со временем появления тантрической йоги в тибетском буддизме.

Суть христианской догмы в том, что мир творит Бог Отец, и творит его Сыном и в Духе. Облик Господа известен в изображениях, его житие - из священных текстов. Благая весть Христианства - знание о преодолимости смерти, Ветхий завет заявляет прямо «Бог смерти не создал». Здешнее, посюсторонее бытие кратко и печально, Божественное – напротив, блаженно и вечно. Падение человека состоит в разобщенности с Богом, следовательно, целью каждого верующего должно быть стремление соединиться с Ним. Это обеспечивается участием в коллективных церковных обрядах либо лично – посредством Иисусовой молитвы.

Поскольку произвольная трансформация человеческой сущности в бессмертную невозможна, то в этом процессе, как утверждает исихазм, главную роль играет начало Божественное. Йога же до какого-то момента реализуется исключительно самим практикующим, лишь позже, на каком-то этапе, в игру вступает совокупный (системный) разум, а на последних этапах психической интеграции в игру может войти Единое.

Если в исихазме источником Благодати является Бог, то к самадхи в йоге приводит процесс природный, личные же действия играют подготовительную роль. Движущая сила этого процесса не поименована, как в «умном делании», но он от этого не менее эффективен, скорее наоборот. В подвижничестве все зависит только от Бога и Его милости, в йоге - от человека, его характера, способностей и владения технологией. И в йоге, и в умном делании наставник должен направлять ученика в тех моментах развития, которым сопутствует потеря устойчивости. В проведенном ниже сопоставлении использована работа С.Хоружего «К феноменологии аскезы» (по тексту этой главы в скобках даны номера ее страниц), где он говорит что «Исихастская аскеза явление с выраженной технологией» (с. 11), что в полной мере относится и к йоге.

Вера существует не во что-нибудь, но лишь в то, чего не может без нее быть, она не имеет предмета, который возможно наблюдать иным путем, нежели она сама. Если я говорю «вот книга», то, помимо звучания произнесенного слова, именуемый книгой объект можно наблюдать и ощутить с помощью органов чувств. Если я говорю «вот Бог», то органы чувств наличия его реальности не подтверждают. С философской точки зрения такие явления как вера или воля есть способы избавления от рутины бытия, они могут дать возможность духовного роста. «Бог есть то, что непрерывно воссоздается нами. Точнее, теми из нас, кто к этому готов» («Разбрасываю мысли», с. 75).

Если Отцов церкви побуждала к «умному деланию» вера, то йога основана на воле. В обычной жизни есть прагматическая разновидность веры, я верю в результаты того, что делаю лично. В каждого человека встроена определенная «доза» такой веры, которая сопутствует и занятиям йогой, веры постоянно подтверждаемой, в противном случае она была бы лишней в составе человеческого сознания, а эффективное действие - невозможным.

Снисхождение благодати христианского мистицизма - это фантастический процесс в замкнутом контуре, когда вера подтверждает сама себя.

В йоге Патанджали результат практики не детерминирован заранее известным итогом, самьяма это самонастройка с открытым, вероятностным результатом.

«Молитва Иисусова в существе своем есть непосредственное, ближайшее и живое соединение нашей духовной природы, или внутреннего человека, с Господом Иисусом Христом, а через него - Богом Отцом и Святым Духом» (схимонах Илларион). Здесь результат ясен, задача поставлена

«Чтобы начался восходящий процесс спонтанного выстраивания структур сознания и психосоматики, необходим глобальный выход из равновесия, исходное потрясение, отбрасывание всех привычных стереотипов... Это покаяние с его напряженностью и экзальтацией, устрашающими образами, резкими эмоциями» (с. 21), так считают христианские мистики.

Первые этапы йоги (яма и нияма) напротив, нацелены на то, чтобы обеспечить успокоение ума и души, привести их в гармонию с внешними условиями и внутренними побуждениями. Йога-сутры, а также их комментаторы утверждают, что человек, обуреваемый страстями и желаниями, пусть даже духовной направленности, не сможет продвинуться к совершенству.

Святой Игнатий Брянчанинов: «В молитве Иисусовой есть два главнейших периода. В первом молишься при одном собственном усилии. Божья благодать, несомненно, присутствует, но не обнаруживает себя. Во втором периоде благодать обнаруживает свое присутствие и действие, соединяя ум с сердцем, доставляя возможность молиться непарительно (как бы само собой). Молитва первого периода - трудовая, деятельная, второго - благодатная и самодвижная» («Но молитва, питаясь молитвой, произносит молитву сама»).

Итак, йога Патанджали и обожение в исихазме базируются на разных посылках, одна традиция показывает, что следует делать для получения результата (просветления), другая диктует, что именно должно быть результатом (примерно такой же ход событий характерен для мистики Тантризма).

Подвижничество нацелено на получение благодати, и бытие аскета целиком посвящено Иисусовой молитве - за исключением тех обыденных действий жизнеобеспечения, без которых не обойтись. Отцы постоянно подчеркивали, что при таком образе молитвы в миру пребывать невозможно. Хоружий вынужден отметить, что аскетический образ жизни - удел избранных, а для прочих устремление к Богу подразумевает сохранение обычного бытийного статуса, то есть они принадлежат к «не до конца спасшимся», из которых, собственно, и состоит церковный организм. Это люди, которые служат Богу в меру своего разумения и сил без надежды на прижизненную благодать.

Поскольку главная функция церкви это посредничество между Богом и людьми, то путь личного спасения никогда ею не приветствовался. Быть может, отсюда проистекает и ее негативное отношение к йоге.

«Пребывать в мире с Богом нельзя без непрерывного покаяния» (Феофан Затворник). По-гречески покаяние, метанойя (умоперемена) – это изменение направленности ума от противоестественного страстного состояния к бесстрастию через непрерывное переживание вины. Покаяние есть призыв о помощи, надежда на Бога, активизирующая непрерывно «вбиваемое» в психику ожидание чуда. Следствием покаяния бывает всемерное усиление ревностности в молитве, устремление к Богу всеми силами души.

Йога Бхагавадгиты ведет к спасению («мокша»), но в повседневности она трактуется как равновесие и гармония в социуме. Горячее же покаяние или переживание вины относится к разряду состояний тамасических, от которых йога советует избавляться в самом начале, поскольку они препятствуют установлению душевной гармонии. Христианский аскет яростно отвергает социум, только это позволяет ему стремиться к обожению, хотя касательно всего прочего любая страсть считается рабством.

«Христианская аскеза (синоним - подвиг) это образ жизни, специально и строго направляемой к достижению христианского совершенства, упорные и упорядоченные усилия, как внешние, так и внутренние, предполагающие воздержание, самоотречение, борьбу, отказ от страстей. Подвижничество - монашество внутреннее» (с. 73). Йога не допускает подобной борьбы, считая ее саморазрушением. «Бесстрастие, - пишет Хоружий, - глубинный слой покаяния, приходящий в результате преодоления естества. Подвиг, как процесс, нельзя предполагать всеобщим. Всякий, реально проходящий путь Подвига есть по определению подвижник - и это… далеко не общечеловеческая участь» (с.76).

Не тоску ли по миру и горечь его утраты аскеты трансформируют в стремление к Богу? «А может, грязь и низость - только мука по где-то там сияющей красе?» (И.Анненский).

Если подвижники естество преодолевают, то йога сотрудничает с естественными процессами психосоматики, не вмешиваясь в их автономное протекание..

Подвижничество - удел мизерного количества людей даже среди глубоко верующих, для адепта йоги в «Бхагавадгите» непременным условием духовного развития является погруженность в обыденную жизнь, оба режима бытия создают целостность, они не взаимоисключающие, как в аскетике.

Подвижничество - магический ритуал, непрерывно длящийся на испытательном полигоне крайних проявлений православной христианской веры.

«Добываемый в Подвиге опыт себя есть опыт открытия общности со всеми живущими. Монах тот, кто, от всех отдаляясь, со всеми состоит в единении» (с. 80-81). Правда, подавляющая часть упомянутых «всех» о таком единении понятия не имеют, и Хоружий тут же поясняет: «Выражение этого единения, конечно, молитва».

В мистическом христианстве, как и в йоге, большое значение придается молчанию, сторона, взыскующая благодати, должна превратиться в приемник. Однако аскет улавливает не далекий голос Космоса, заключенного внутри каждого из нас, но известную наперед и горячо ожидаемую внешнюю мелодию. Внутреннее безмолвие в йоге вызывается обездвиживанием и глубокой релаксацией, которая в «умном делании» неизвестна, сознание подвижника занято непрерывной обращением к Богу что, по Георгию Флоровскому, есть «мысль нерасхищаемая». Не совсем ясно, как можно мне услышать ответ Его, если я непрерывно говорю сам?

«Когда молишься, не придавай Божеству какого-либо облика, но не вещественно приступи к невещественному» (Авва Евагрий). Из слов святителя следует, что форма проявления благодати зависит от самого подвижника: «По вере вашей воздастся вам». Но, как правило, аскеты отказывались иметь дело с образами, поскольку визуальные проявления вытесненного принимались за «прелесть», «перегретое» истовым ожиданием благодати сознание нередко галлюцинировало. Отсюда установка: «Ум, обращаясь к Богу, после того, как пресечет в себе все образные представления, зрит Его безвидно» (Св. Феолипт Филадельфийский).

«Идея «короткой молитовки» подобна идее мантры на Востоке» (с. 112). На самом деле, молитва Иисусова - это длительное «проклевывание скорлупы» ожидаемого чуда, «Видишь то, во что веришь» («Разнообразие медитативного опыта», гл. 17).

Святые Отцы настаивают на определенных физических параметрах призыва благодати, но тут же оговариваются: «Никакая техника, никакой искусственный прием не имеет ни малейшего значения в деле соединения души с Богом живым» (с.122). «Есть между телесными деланиями и такие, которые как бы срастаются с умною молитвою и никогда от нее не отходят, однако остаются сугубо подсобными. Немыслимо утверждать, что за их счет, путем простого им следования, можно существенно приблизиться к соединению с Богом. Их даже нельзя считать обязательными» (Феофан Затворник, «Умное делание», с. 131).

Этот момент также разнится с йогой, в святоотеческих текстах нет никаких упоминаний о релаксации, что свидетельствует о, безусловно, симпатической окраске процесса: «В напряженной молитве тело легчает и разогревается, от упорного моления Богу в теле возникает ощутимый жар» (Григорий Палама, с. 123).

Процессу «умного делания» сопутствует следующее:

вера и накал ожидания благодати;

«вбивание» программы в бессознательное и постоянная ее активация;

непрерывное нарастание нервно-эмоционального перегрева, поскольку у психики (при бодрствующем сознании) не хватает ресурсов для параллельной «сборки» и предъявления субъекту ожидаемой божественной «реальности».

Обе части психики функционируют автономно, их «материал» никогда впрямую не сталкивается в сознании, в противном случае человек был бы лишен ментальной ясности и не смог действовать. Диффузия из бессознательного в сознание возможна только при полной деактивации последнего, достигаемой в йоге.

Психика же аскета, куда он годами непрерывно вбивает одно и то же, рано или поздно накапливает громадную разность потенциалов, и в какой-то момент, в сопровождении оглушительной психосоматической «пиротехники» наступает ожидаемый разряд. Но что, собственно, происходит? Ода просто «оживает» образ веры! Суфий, последователь Тариката, узрит Аллаха в долине небытия, христианин - Иисуса в силах Его, каббалист - Яхве и так далее. Это оживление уже известной ранее информации, психосоматическое сальто-мортале, аналогичное стигматизму, хотя и не в пример более мощное.

С одной стороны, благодать - событие как бы спонтанное, следовательно, мы имеем дело с психофизиологическим аттрактором, с другой – результат процесса жестко детерминирован догматом веры. Это выход не в открытый космос мировых взаимосвязей, но и в локальную область узко конфессионального представления о нем.

В традиционной йоге истинными считаются процессы, разворачивающиеся в психосоматике без насилия и предварительного программирования. Поднятие Кундалини принадлежит к такому же классу явлений, что и благодать исихазма, но результатом является не психосоматическое явление Бога в умозрительно ожидаемом виде, но запуск нейрофизиологического режима с типовыми признаками, в том числе зрительными, которые позднее «вмонтировались» в мифологию тантрической мистики.

«История религии изобилует примерами трансцендентных переживаний, интерпретируемых в соответствии с тем временем, местом и верой, в среде которых они имели место. Индийский святой Рамана Махариши, например, рассматривал свои состояния в терминах философии адвайты. Он предполагает, что Саул во время его великого переживания по дороге в Дамаск, интерпретировал все по возвращении в нормальное состояние в терминах христианства по той причине, что этим были заняты все его мысли. Среда, с которой человек общается, определяет то, как он истолковывает свои внутренние реалии» («Многообразие медитативного опыта», 1993, с. 101-102).

Иными словами, при «оживлении» любых умозрительных модификаций веры действует типовой психофизиологический аттрактор, а «наполнение» галлюцинации может быть любым, равно как и сопровождающий ее вазомоторный антураж, однако в традиционной йоге (в отличие от исихазма или буддийских сект), содержание медитации не программируется!

«О внимании можно говорить либо как о свежей идиосинкразической (непосредственной) реакции индивидуума на уникальные свойства объекта, либо как о попытке индивидуума подчинить внешнюю реальность некой предустановленной в сознании классификации. Во втором случае мы имеем дело не с познанием мира, а с распознаванием в нем тех черт, которыми мы сами же и наделили его. Такого рода «познание» слепо к динамике, к флуктуациям и новизне, это скорее рационализация прошлого (предварительного) опыта» («Мотивация и личность», с. 287).

Единожды случившийся у аскета «пробой» (переживание благодати) в дальнейшем происходит проще, поддержание мастерства в самадхи также во много раз легче, чем его наработка.

Итак, если непрерывная молитва христианских аскетов (и не только, вот буддийский пассаж: «... Точно зная, что есть благо, он (монах) очищает ум от сомнений», «Дигха-никая», III, 49) ведет к фантомной реальности, возгоняемой подвижником, то йогину в его начальных прозрениях открывается часть подлинной конфигурации мировых взаимосвязей.

Если йога обеспечивает системный прирост информации, увеличивающий «калибр» личности, то благодать мистического христианства - информационно нулевое состояние, «короткое замыкание» суженного до предела сознания, которому присвоен статус окончательной истины.

Переживание самадхи также имеет «вкус» завершенности, и это понятно: субъект ощущает неразрывное единство с миром, частью которого является всегда, независимо от того, жив он или мертв.

«Синергия, соработничество Божественной и человеческой энергий - ключевой момент всей икономии Богообщения» (с.127). «И Бог и человек встречаются в сфере личности» (с.128). В благодати сознание встречается не с реальным Богом, но с представлением о нем, что подтверждают слова Мейстера Экхарта: «Дай нам Бог так томиться по Господу, чтобы это заставило его Самого родиться в нас!»

«Во всех своих проявлениях - походке, телесной позе, дыхании и т.д. - (буддийский - В.Б.) аскет должен обнаружить «истины», провозглашенные Учителем; иначе говоря, он превращает все свои движения и поступки в предлог (материал) для медитации» («Йога. Бессмертие и свобода», с. 224). Подобная технология гораздо круче «умного делания», это тотальное программирование - буддийский монах всегда, везде и во всем воспринимает мир и действует в нем с привязкой к четырем «благородным истинам».

Возникает вопрос о следствиях обожения, явленных внешнему миру, и тут можно снова обратиться к Экхарту: «Если в какой-нибудь душе есть Божья благодать, то как ясна эта душа, как подобна Богу, как сродни Ему! И все же она никак не действует. Благодать не действует, не совершает никакого дела, она слишком благородна для этого: действие так же далеко от нее, как небо от земли» («Реальность нереального», с.154). Экхарт ясно видел специфику благодати, вынужденно «брезгливой» к окружающему, что как бы объясняет ее абсолютную камерность и бесполезность.

«Устремление к благодати должно сохраняться, подтверждаться, самовоспроизводиться всегда» (с. 129) - вот цель жизни аскета.

Отцы отмечают, что сама природа благодати исключает возможность форсированного ее получения: «Когда человек, измаявшись, бросает свою самодеятельность и, имея ум свой нагим от раздумий и помышлений, весь повергается перед Богом (Григорий Синаит), то вот таким он оказывается прозрачен для благодати».

Если подвижник получает обожение только в результате полного изъятия из социума, то йога требует молчания ума только на время практики. Более того, в средство самонастройки и очищения могут быть превращены некоторые виды сравнительно простой деятельности (Карма-йога).

«Нельзя никаким конкретным действием обеспечить расположение всего существа к принятию благодати. Этому расположению присущ особый, сверхъестественный тип энергийного образа, который отличается глобальным единством всего множества энергий» (с.132).

«Как в страстном состоянии человек всецело предан и подчинен страсти, так в благодатном расположении он (согласно святителю Феофану) «исполнен самопреданием Господу, но, в отличие от страсти, это расположение хотя и доминантно, однако же, не имеет никакой здешней доминанты. Поэтому оно таинственно: любая деятельность, любая конкретная энергия, даже и направляющаяся к Богу, может на деле оказаться лишь отвлекающим «шумом», препятствием и заслоном для благодати».

Невольно вспоминаются слова Набокова о Достоевском: «Услышав вопль его ночной, подумал Бог: ужель возможно, чтоб все, придуманное Мной, так страшно было бы и сложно?!»

Если подвижничество - крайне узкий сектор человеческих интересов, то йога предоставляет широкий выбор: оздоровление, разрешение жизненных проблем, душевный покой, просветление, контакт с Единым - в зависимости от того, на что ориентировать спонтанность.

Аскет уверен, что Бог везде, что все сущее есть Он, именно эта уверенность дает ощущение единства с миром. Не единства на том основании, что все живущие де-факто входят в мировой состав, но из убеждения, что весь мир - это Бог, куда включен и аскет, вот такое сложное подтверждение совершенно прозрачной ситуации.

Технология молитвы Иисусовой это некий замкнутый цикл, нечто подобное мне довелось наблюдать во время службы в армии. Иногда, принимая сигнал с передатчика корреспондента и направляя ему ответный, мы вдруг получали от корреспондента фрагменты собственной информации, отправленной ему ранее, это загадочное явление называли «шлейф».

Исаак Сирин описывает три степени ведения (познания) в Умном делании. Низшая: «Познание противно вере» (вспомним дона Хуана у Кастанеды - «Учение всегда оказывается не тем, что от него ожидаешь»).

Средняя: «В бесстрастии вера поглощает ведение, и рождает оное снова» («Когда я не знал дзэн, горы были горами, а реки - реками, когда начал узнавать - горы перестали быть горами, а реки - реками, когда узнал - все стало как прежде»).

Высшая: «Ведение сопрягается с верою, делается с ней одно, возгорается духом...» Такое ведение «Может воспарять в область бесплотных, касаться глубин неосязаемого моря, представляя в уме Божественные действия в естествах существ...» (с.128).

«С приближением к пределу духовного пути мы входим в область, где все мистические традиции как будто сходятся. Современные авторы постоянно подчеркивают близость, доходящую до буквальных совпадений между описаниями духовных состояний у мистиков самых различных эпох и религий. Но, различаясь в своей мифологии и догматике, традиции разнятся, как правило, и в представлении о том инобытии, куда часто ведет и вводит духовное восхождение» (с.143).

С последним утверждением можно согласиться за исключением слов «как будто», поскольку состояние сознания в любом запрограммированном просветлении одинаково, а «наполнение» определено заранее атрибутикой соответствующего религиозного мифа.

«Тот, кто не видел Бога, не может и говорить о нем» (Авва Евагрий). Если принять это утверждение за истину, то сегодняшняя церковь вообще является фикцией, ибо подлинное богословие – это не проповеди и богослужения, но «поведание о том бытии, в которое действием Святого Духа человек был введен» (с.148).

«От века святые видят не начертание, или вид, или отпечаток, но безвидный (в данном случае, скорее всего - безобразный, не имеющий формы) свет. Он может созерцаться облаком, шаром и т.д. Этому свету соответствуют и эмоции - наслаждение, изумление, радость» (с. 167).

«Каким-то сверхприродным знанием он (подвижник - В. Б.) точно знает, что видит свет, который выше света, но чем он видит, он точно не знает, и дознаться до природы своего видения не может» (с. 169).

«Когда же приходим мы в отрешенную добродетель, тогда не приходит уже Он безобразным и безвидным. Но приходит вобразе Бога, ибо Бог не является в каком-либо начертании или отпечатке, появляется как простой, образуемый светом, безобразным, непостижимым и неизреченным. Являет он себя ясно, узнается достаточно хорошо, видится чисто невидимый» (Симеон Новый Богослов).

Интересная деталь: Бог, явленный подвижнику, узнаваем! А узнаваемо лишь то, что уже известно.

Резюме Хоружего не вдохновляет, хотя с ним нельзя не согласиться: «Действительно ли в мистическом опыте достигается и осуществляется актуальный онтологический выход - и в каком смысле, и к какому инобытию, - это суть глубокие и тонкие вопросы, до сих пор не нашедшие не только бесспорного ответа, но и общей корректной постановки» (с.198). Значение обожения в аскетике до сих пор остается непомерно преувеличенным в глазах как обывателя, так и самой церковной братии.

Итак, после погружения в подвиг начинается покаяние. Одновременно либо вслед за этим - борьба со страстями. Потом: молчание ума (собственно исихия), сведение его в сердце, непрестанная молитва, бесстрастие, чистая молитва, обожение (благодать).

Таким образом, продвижение к благодати имеет примерно столько же этапов, что и Раджа-йога. Но если, несмотря на авторитет йоги, статус дискурсивного познания в древней Индии был достаточно высок, то христианские мистики гораздо более категоричны в этом отношении.

«Меньшая роль познания и рассудочного мышления, более низкая оценка их религиозной значимости в числе главных отличий христианского вида религиозности» (с. 211).

«Знание надмевает» (Григорий Палама). «Знание должно сочетаться с любовью к Богу, а верней - оно должно возродиться через любовь и идущую за ней благодать, и тогда станет совершенно иным, новым и боговидным» (Палама «Триады», с.17).

«Если аналитически-рассудочное мышление делает своим предметом духовный процесс, совершаемый в этом же сознании - течение процесса разрушается» (с. 213).

«В состоянии самого видения не улавливается какой бы то ни было процесс мышления, то есть появления в уме понятий и образов. И, однако, по окончании сего состояния и ум, и сердце ощущают себя исполненными нового познания» (архимандрит Софроний).

«Претерпение незнания» или непознающее состояние - это терпеливое воздержание от работы ума, превращение ума в открытую готовность встретить Бога» (Палама).

Общение с Богом ставилось выше всех прочих видов познания лишь потому, что подавляющая часть святоотеческих текстов была создана до развития науки. Ощущать познание и располагать им на самом деле в результате работы ума - состояния принципиально разные, но подвижники, будучи фанатиками, верили, что это одно и то же.

Великий физиолог Павлов был глубоко верующим, однако отнюдь не с помощью мистических озарений делал он свои открытия. Благодать есть акт не познавательный, но узнавательный, миллионы людей погибают ежегодно от голода, и вера не помогает им выжить.

В святоотеческих писаниях технология «умного делания» не систематизирована. «Полной системы связей между всеми понятиями установить невозможно, она нигде не представлена исчерпывающе, и в разных местах может описываться по-разному. В качестве главного, стержневого во всем комплексе свойств называют иногда внимание» (с. 218).

Вывод напрашивается однозначный: обожение мистического христианства - тупиковая ветвь универсальной технологии, исчерпывающе представленной классической йогой.

«Традиция требует различать опыт истинный и опыт ложный. При этом под истинностью понимается действительное совпадение опыта с тем, чем он намечался и должен быть» (с. 238). Умри, Пушкин, лучше не скажешь!

«Традиция выступает как замкнутый и полный мир, который не находит нужным соотносить себя с чем бы то ни было за ее пределами» (с. 240). Подобное отношение к реальности наблюдается в некоторых формах шизофрении, и Хоружий также признает что «Исихазм методичен в своем безумии» (перефразированный Шекспир). «Ибо только безумие, в его типичнейших формах, создает изолированный мир и отказывается (оказывается неспособным) соотносить его с миром объемлющим и всеобщим; но при этом оно часто организует его с поразительной последовательностью и строгой согласованностью деталей» (с. 240).

Если идеализм Гиты нацелен на освобождение души, то в исихазме «Вещь, предзаданная в пассивном созерцании, затем появляется в созерцании едином» (с. 289).

Несмотря на то, что благодать является исключительно в ожидаемом виде, «умное делание», по Хоружему: «…Есть раздвигание границ сознания, их преодоление - во встрече с другим сознанием» (с. 303).

На самом деле снисхождение благодати – это своеобразный церебральный разряд, аналогичный эпилептическому припадку, который также сопровождается иллюзией проникновения в суть вещей. Причем сила иллюзии бывает громадной, например Жанна Д"арк настолько заводила толпу, что та бестрепетно шла на смерть.

В противовес этому традиционная йога создает условия для обретения подлинной системности. Тот, кто достиг покоя души, видит хрупкость мира и призрачность человеческих притязаний, получив точку опоры для развития духа.

В завершение вспомним замечательные слова Мейстера Экхарта: «Я исправляю все это, и отказываюсь от всего этого, и буду исправлять, и буду отказываться, в общем, и в частности всегда, когда это понадобилось бы, от всего, в чем было бы признано отсутствие здравого смысла».

Дата добавления: 2014-12-16