В. М. Алпатов 2 страница

Наиболее крупным из ученых, отразивших этот этап в развитии европейской науки, был немецкий языковед Август Шлейхер (1821 — 1868). За недолгую жизнь он написал довольное большое количество работ. Самый большой его труд — «Компендий сравнительной грамма­тики индоевропейских языков», изданный в 1861 г. Другая крупная работа — «Немецкий язык» (первое издание вышло в 1860 г., второе, переработанное, — посмертно в 1869 г.). В последние годы жизни А. Шлейхер опубликовал две сравнительно небольшие работы, в кон­центрированном виде излагающие его теоретические взгляды: «Тео­рия Дарвина и наука о языке» (1863) и «Значение языка для естествен­ной истории человека» (1865).

Помимо этого А. Шлейхеру принадлежат «Индоевропейская хрес­томатия», труды по славянским и балтийским языкам и др. В теорети­ческом плане он пытался синтезировать идеи Ф. Боппа, некоторые, в основном стадиальные идеи В. Гумбольдта и положения дарвинизма.

Как и другие ученые XIX в., А. Шлейхер занимался проблемами языковой истории. Однако ему еще свойствен интерес к широким и не всегда подтвержденным фактами общим построениям, попыткам выя­вить пути развития языков и языковые стадии. Этим он отличался от следующего поколения лингвистов, принципиально не выходивших за пределы собственно компаративистики. А. Шлейхер, однако, уже довольно мало интересовался проблемой происхождения языка. Главным для'него было выявление того, по каким законам развиваются языки.

Как и В. фон Гумбольдт (и, несомненно, под его влиянием), А. Шлей­хер выделял две основные стадии (периода) в истории языка: «доисто-

Август Шлейхер

рическую» и «историческую». Доисторический период понимается им примерно таким же образом, как у В. Гумбольдта: это развитие языка от простого к сложному. Он пишет: «Все высшие формы языка возник­ли из более простых: агглютинирующие из изолирующих, флективные из агглютинирующих». Однако исторический период понимается у А. Шлейхера иначе, чем у его великого предшественника. Если у В. фон Гумбольдта языки в исторический период не развиваются, но со­вершенствуются, то А. Шлейхер понимает этот период как регресс, «рас­пад языка в отношении звуков и форм». Ясно, что А. Шлейхер сохра­нял существовавшее у романтиков представление о морфологически сложных и одновременно связанных с «мудростью древних» классиче­ских языках (санскрите, древнегреческом, латинском) как о самых со­вершенных. Концепция регресса строилась исключительно на основе развития индоевропейских языков от синтетизма к аналитизму. Со­гласно А. Шлейхеру, морфологическое упрощение следует считать «рас­падом», причем английский язык значительно дальше регрессировал, чем немецкий.

Выделение двух периодов истории языка (прямо именуемой у А. Шлейхера «жизнью языка») подводит к аналогии с живым организ­мом: тот и другой развиваются, растут, затем постепенно начинают ста­реть, распадаться. Биологический подход был свойствен А. Шлейхеру и во многих других отношениях. В связи с этим за лингвистическим направлением, главным представителем которого он был, установилось наименование натуралистического. Одним из важнейших пунктов, где, согласно натуралистическому направлению, язык уподоблялся организ­му, была классификация языков, заимствованная из биологической систе­матики.

Основатели компаративистики основное внимание уделяли уста­новлению соответствий между индоевропейскими языками, при этом быстро выявилась регулярность многих соответствий. Регулярность с самого начала объяснялась общностью происхождения, но вопрос о кон­кретном происхождении тех или иных соответствий первоначально четко не ставился. К тому же довольно долго становлению концепции праязыка мешало догматическое представление о санскрите как о «древ­нейшем» индоевропейском языке и «корне» других языков, то есть как о праязыке. Одной из заслуг А. Шлейхера было четкое формирование понятия индоевропейского праязыка и определение реконструкции его как цели компаративных исследований. Он уже четко понимал, что санскрит — не индоевропейский праязык, а древнейший известный нам представитель одной из ветвей этой семьи, что древнегреческий или старославянский прямо не возводятся к санскриту. Однако он еще со­хранял как реликт представлений эпохи Ф. Боппа идею о том, что «чем восточнее живет индоевропейский народ, тем более древним остался его язык, и чем западнее, тем менее древних черт и более новообразова-

В. М. Алпатов

ний содержит он». Такая догматическая идея позже была отвергнута младограмматиками.

История индоевропейских (и любых других) языков объяснялась А. Шлейхером на основе концепции родословного древа. Первоначаль­но был единый праязык, затем в силу исторических условий (одни на­роды мигрировали, другие оставались на месте и т. д.) этот праязык распадался на части, каждая из этих частей могла в свою очередь распа­даться дальше, и этот процесс мог происходить многократно. А. Шлейхе­ром была предложена и конкретная схема расчленения на нескольких этапах индоевропейского праязыка на группы, соответствующие нам известным. Сама конкретная схема быстро устарела, однако общий прин­цип сохранился в лингвистике до наших дней. В схематическом виде такая структура действительно напоминает родословное древо. Однако из генеалогии она еще в XVIII в. была перенесена в биологическую систематику, а дарвинизм дал возможность трактовать эту систематику как схему развития растительного и животного мира от древности до современности. Лингвистическая систематика, как и биологическая, одновременно является и способом рациональной классификации, и средством объяснения исторического развития.

Концепция родословного древа основана на том, что развитие язы­ков, как и развитие животного и растительного мира, идет только одним способом: языки и языковые группы могут какое угодно число раз дробиться, отдельные ветви могут «отсыхать», но ни при каких условиях языки не могут скрещиваться между собой. Языки расхо­дятся, но не сходятся. В конце XIX — начале XX в. концепция родос­ловного древа неоднократно критиковалась многими учеными, кото­рые говорили о слишком механическом ее характере, о неучете явлений «скрещения» и «смешения» языков. Попытка признать такие «скре­щения» и «смешения» была одно время популярной; такой крупный лингвист, как И. А. Бодуэн де Куртенэ, назвал свою статью 1901 г. «О смешанном характере всех языков». Крайним проявлением таких тенденций была концепция Н. Я. Марра, прямо противоположная кон­цепции родословного древа. Однако несмотря ни на что последняя концепция устояла. Некоторая ее прямолинейность у А. Шлейхера была скорректирована добавлением теории субстрата, о которой бу­дет говориться ниже, но в целом процесс исторического развития язы­ков (исключая, может быть, лишь пиджины и креольские языки) и сейчас понимается так же, как это делал А. Шлейхер. Сохранились и принципы построения генетической классификации языков,- им сфор­мулированные, хотя, конечно, сами эти классификации сильно отлича­ются от того, что было в 60-е гг. XIX в.

Если языки развиваются от одного праязыка к множеству языков, то лингвист идет в обратном направлении: от множества известных языков к реконструкции все меньшего количества неизвестных пра-

Август Шлейхер

языков и, наконец, к реконструкции древнейшего праязыка. А. Шлей­хер в книге «Немецкий язык» так определяет методику работы компа­ративиста: «Для определения родства языков, объединяемых в языко­вые роды... решающим является не их форма, а языковая материя, из которой строятся языки. Если два или несколько языков употребляют для выражения значения и отношения настолько близкие звуки, что мысль о случайном совпадении оказывается совершенно неправомер­ной, и если, далее, совпадения проходят через весь язык и обладают таким характером, что их нельзя объяснить заимствованием слов, то подобного рода тождественные языки, несомненно, происходят из обще­го языка — основы, они являются родственными. Верным критерием родства является прежде всего происходящее в каждом языке особым образом изменение общей с другими языками звуковой материи, по­средством которой он отделяется как особый язык от других языков». Если отвлечься от несколько архаичной терминологии, сказанное имеет силу и в современной компаративистике.

Достаточно большое количество материала в отношении разных ветвей индоевропейской семьи, накопленное к тому времени, дало воз­можность А. Шлейхеру приступить к реконструкции индоевропейско­го языка. Как часто бывает с первопроходцами, первые удачные резуль­таты привели его к «головокружению от успехов». В работе о теории Дарвина А. Шлейхер назвал индоевропейский праязык «нам совершен­но известным», а в год его смерти в печати появилась знаменитая басня «Овца и кони», написанная им на этом праязыке. Данный опыт оказал­ся, вероятно, единственной попыткой подобного рода. Компаративисты последующих поколений, начиная от младограмматиков, зная о индоев­ропейском праязыке больше, чем А. Шлейхер, никогда не пытались писать на нем тексты. Стали ясны границы нашего слишком большого незнания этого языка. Во-первых, у компаративистов не было надежной процедуры синхронизации реконструированных праформ и отдельных фонем; многое в басне А. Шлейхера могло относиться к разному време­ни. Во-вторых, праязык не был чем-то абсолютно однородным, в нем были свои диалекты и говоры и разные реконструированные элементы не всегда входили в единую систему. И, наконец, реконструировать можно лишь то, что сохранилось в каких-то известных нам языках-потомках; многое же пропало безвозвратно.

Развитие языков, согласно А. Шлейхеру, происходит по законам, не имеющим исключений. Понятие закона также было взято им из есте­ственных наук. Хотя отдельные законы вроде закона Гримма формули­ровались еще его предшественниками, именно А. Шлейхер дал общую формулировку закона в языкознании. Однако попытка выявить на прак­тике более конкретные законы создавала большие трудности: попытка втиснуть в рамки законов все изменения приводила к введению слож­ных правил со множеством исключений. Причину этого ученый пы-

■чех..

В. М. Алпатов

тался найти в искажающем влиянии письменных языков, предоставля­ющих лингвисту материал. А. Шлейхер, относивший письменные тек­сты к периоду «разложения» языков, считал, что в них нет «фонетичес­ких законов, действующих без исключений», но верил, что такие законы можно обнаружить в народных говорах, «выше стоящих по развитию языка». Однако до систематического изучения говоров он дойти не ус­пел, кроме литовских.

Главными законами развития языков А. Шлейхер считал дарви­новские законы борьбы за существование и естественного отбора. Об этом он писал в работе «Теория Дарвина в применении к науке о языке», написанной в форме открытого письма к Э. Геккелю, наиболее видному пропагандисту дарвинизма в Германии. Здесь он проводил полный па­раллелизм между биологией и языкознанием. Он писал: «Разделения и подразделения в области языков в сущности того же рода, как и вооб­ще в царстве естественных организмов»; различны лишь принятые сис­темы терминов, вполне эквивалентные друг другу. Если и есть какие-то отличия (например, изменения в языках обычно происходят быстрее, чем в животном и растительном мире), то они лишь количественны, но не качественны. Как и животные или растительные организмы, языки конкурируют друг с другом и вытесняют друг друга; параллели между биологией и языкознанием здесь до А. Шлейхера находил и сам Ч. Дар­вин. А. Шлейхер, полностью соглашаясь с ним, писал: «В области язы­ков тем более неопровержимо происхождение видов путем постепенного разрознения и сохранения более развитых организмов в борьбе за суще­ствование». Баскский язык — единственный представитель не выдер­жавшей конкуренции семьи, а индоевропейские языки, лучше приспо­собленные к условиям естественного отбора, оказались победителями.

Тем самым давался определенный, хотя и слишком общий ответ на вопрос о причинах языковых изменений. Вплоть до эпохи А. Шлей­хера в языкознании все еще господствовала религиозная концепция направленных изменений, в конечном итоге восходившая к Библии. Теперь на смену ей пришел тезис о естественном отборе. Чем лучше язык в ходе изменений приспосабливается к условиям среды, тем боль­ше у него шансов выжить. Конечно, такой ответ не давал возможности ответить на вопрос, почему один звук перешел в другой, а не в третий. Но некоторое общее обоснование можно было дать.

Среди ученых, близких по взглядам к А. Шлейхеру, можно на­звать Макса Мюллера, прожившего большую часть жизни в Англии. Это был яркий популяризатор лингвистического дарвинизма.

Идеи А. Шлейхера оказали влияние на компаративистов следую­щего поколения — младограмматиков. Они восприняли его концепцию развития языков, в том числе понятие языкового закона. Однако они полностью отказались от стадиальных концепций и от идей о «распа­де» языков.

Август Шлейхер

Многое в построениях А. Шлейхера было слишком прямолинейным, а метафорическое уподобление языка живому организму он понимал слиш­ком буквально. Однако многое из того, что он сделал впервые, прочно вошло в арсенал лингвистики. Это и сформулированные им принципы сравнительно-исторического исследования, и концепция родословного древа, и многие рабочие приемы (например, выделение реально не засвидетель­ствованных форм под звездочкой), и некоторые термины (например, он одним из первых использовал термин «фонология», хотя, разумеется, еще не в современном его значении).

По-русски некоторые работы А. Шлейхера издавались еще при его жизни, однако в XX в. полностью не публиковались. Хорошо подобран­ные и вполне представительные отрывки из его работ представлены в хрестоматии В. А. Звегинцева, ч. 1.

ЛИТЕРАТУРА

Мейе А. Очерк развития сравнительной грамматики // Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М., 1938.

РАЗВИТИЕ ГУМБОЛЬДТОВСКОЙ ТРАДИЦИИ

Несмотря на безусловное преобладание компаративной тематики в университетской науке о языке XIX в., существовали и ученые, в той или иной мере занимавшиеся и иной проблематикой, в том числе обще­теоретической и типологической. Труды В. фон Гумбольдта породили достаточно влиятельную традицию в языкознании. Прежде всего это относилось к Германии, однако лингвисты, так или иначе ориентировав­шиеся на гумбольдтовские идеи, работали и в других странах, в том числе в России. При этом надо иметь в виду, что общее изменение науч­ной ситуации, проявившееся в идеях А. Шлейхера и других компарати­вистов, сказалось и на развитии гумбольдтовской традиции. Философия языка занимала все меньшее место, но сказывалось влияние биологи­ческих наук. Это влияние связывалось не только с дарвинизмом, но и со значительным развитием такой науки, как психология. С середины XIX в. эта наука из чисто умозрительной превратилась в эксперимен­тальную, впервые была разработана методика психологического иссле­дования. Прогресс психологии оказал влияние и на науку о языке.

Крупнейшим представителем гумбольдтовской традиции в Герма­нии второй половины XIX в. был Хайман Штейнталь (1823—1899). Это был теоретик языка в чистом виде, занимавшийся обобщением фактов, собранных другими учеными. Он выдвинулся в 1855 г. публикацией книги «Грамматика, логика и психология, их принципы и взаимоотно­шения», позже появился другой его теоретический труд — ♦Введение в психологию и языкознание». X. Штейнталь также занимался проблемой происхождения языка, развив звукоподражательную гипотезу. Он также известен как типолог. В изданной в 1860 г. книге «Характеристика важ­нейших типов строя языка» он развил стадиальную концепцию В. фон Гумбольдта; расширив количество учтенных языков и языковых типов, он предложил более сложную классификацию, сохранявшую, однако, тра­диционную идею о корреляции между степенью морфологической слож­ности языка и уровнем развития мышления соответствующего народа. В течение многих лет X. Штейнталь был профессором Берлинского уни­верситета.

В книге «Грамматика, логика и психология, их принципы и взаи­моотношения» X. Штейнталь рассматривал общие вопросы языкозна­ния. «Язык вообще» он определял как «выражение осознанных внут­ренних, психических и духовных движений, состояний и отношений посредством артикулированных звуков». Уже в этом определении мы видим психологический подход, почти не встречающийся у В. фон Гум­больдта.

Развитие гумбольдтовской традиции

X. Штейнталь рассматривал вопрос о том, «является ли языкозна­ние познающей или оценивающей наукой». Как уже говорилось, все лингвистические традиции, включая европейскую, складывались в свя­зи с понятием нормы, то есть были тесно связаны с оценкой; еще во времена «Грамматики Пор-Рояля» оценивающий подход не был строго отграничен от «познающего». Однако в XIX в. уже получило значи­тельное развитие чисто теоретическое языкознание, не связанное с прак­тикой и не допускающее никакой оценочности; прежде всего такой подход, безусловно, проявлялся в историческом и сравнительно-историче­ском исследовании. Поэтому в целом X. Штейнталь считает, что язы­кознание является познающей наукой: для него не существует таких проблем, как истинность или ложность высказывания, его красота или безобразие, нравственность или безнравственность его содержания и т. д. Даже проблема языковой правильности связана с языкознанием лишь косвенно.

Однако, по мнению X. Штейнталя, имеется одно исключение: «Язы­кознание принимает эстетический, оценивающий характер в дисципли­не, которая является его очень существенной и неотъемлемой частью, а именно в систематизации или классификации языков. При этом оно не удовлетворяется объединением языков по найденным у них общим признакам в классы и семьи, но образует из этих классов шкалу, систе­му рангов. Следовательно, оно оценивает здесь значимость языков, дос­тоинство их как продукт ума и в то же время как орудие умственного развития». Здесь X. Штейнталь прямо продолжал подход В. фон Гум­больдта. Однако ни одна из модификаций такого подхода не могла быть доказана. Любые стадиальные концепции были связаны с большим количеством натяжек, которые при усложнении концепции и попыт­ках ее детализации, предпринятых X. Штейнталем, стали еще заметнее. Постепенно и типология стала рассматриваться исключительно как «познающая» дисциплина, не разграничивающая языки на более или менее развитые.

X. Штейнталь не принимал прямого уподобления языка организму и других упрощенно биологических ассоциаций. Для него язык был «инди­видуальным духовным продуктом». В то же время, следуя В. фон Гум­больдту, он писал: «Основа этого единства и индивидуальности язы­ков заложена в своеобразии народного духа». Понятие «духа народа» у X. Штейнталя еще оставалось, однако во многом оказывалось переос­мысленным: вместо «человеческой духовной силы» и развивающейся абсолютной идеи у X. Штейнталя речь идет о коллективной психоло­гии. Языкознание им понималось как «психология народов». Он так­же писал: «Языкознание служит наилучшим введением к психологии народов... Язык есть по своей сути продукт сообщества, народа. Когда мы называем язык инстинктивным самосознанием, инстинктивным мировоззрением и логикой, это означает, что язык является самосозна-

В. М. Алпатов

нием, мировоззрением и логикой духа народа. Итак, данные языка наибо­лее ярко иллюстрируют все принципы психологии народов. Единство индивидов в народе отражается в общем для них языке; определенная индивидуальность духа народа нигде не выражается так ярко, как в свое­образной форме языка; его принцип, придающий ему своеобразную форму, является самым подлинным ядром духа народа; совместные действия индивидуума и его народа главным образом основываются на языке, на котором и с помощью которого он думает и который все же принадлежит его народу».

Наряду с «духом народа» X. Штейнталь сохранял и ряд других компонентов гумбольдтовской концепции, в том числе идеи о внутрен­ней форме языка. Однако у него заметно по сравнению с В. фон Гум­больдтом как усиление психологизма, так и большее подчеркивание значения индивидуальной психики. Для В. фон Гумбольдта первичен был народ, дух которого проявляется в индивидуумах, для X. Штейнталя скорее первичен «индивидуальный продукт», который, однако, может существовать только в коллективе. Позже, в 20-е гг. XX в., в книге В. Н. Волошинова и М. М. Бахтина «Марксизм и философия языка» идеи X. Штейнталя оценивались как «измельчание» гумбольдтовских. Общее развитие теоретической лингвистики XIX в. шло в сторону инди­видуального психологизма, а то, что еще оставалось у X. Штейнталя от В. фон Гумбольдта — «дух народа», стадии, — к концу века совсем ушло из науки. К концу жизни X. Штейнталя волновавшая его проблематика — происхождение языка, стадиальная типология — ста­ла уже архаической.

Близкие по идеям ученые были и в России. Наиболее сходен с X. Штейнталем видный индолог и теоретик языка Иван Павлович Минаев (1840—1890), профессор Петербургского университета. Он провел несколь­ко лет в экспедициях в Индии, занимался санскритом, первым в нашей стране изучал язык пали и бирманский язык, а также индийскую лингвисти­ческую традицию, подготовил школу индологов. Наряду с этим И. П. Минаев в течение ряда лет читал в университете и общелингвистические курсы, один из которых сохранился в литографированном виде. Здесь наряду с индоевропейской проблематикой он занимался вопросами общей лингвис­тической теории и типологии, построил еще один вариант стадиальной клас­сификации языков, сходный с вариантом X. Штейнталя, но обладающий рядом оригинальных черт. Сам И. П. Минаев разграничивал три способа классификации языков, выделяя генетические, морфологические и психо­логические классификации. Генетические устраняют «всякую субъектив­ность», но их недостаточно. К морфологическим отнесены классификации А. Шлегеля, А. Шлейхера и др., где, по мнению И. П. Минаева, учитывается только языковая форма. Выше всего оцениваются «психологические» клас­сификации В. фон Гумбольдта и X. Штейнталя, в которых учитывается «совершенство, с которым язык выражает мысль». Как и его предшествен­ники, он исходит из эталона классических индоевропейских языков, считая,

Развитие гумбольдтовской традиции

что чем язык по строю ближе к этим языкам, тем мысль выражается в нем совершеннее. Однако И. П. Минаев, как и В. фон Гумбольдт, вынужден был признать, что с этой точки зрения языки американских индейцев с достаточно сложной морфологией оказываются совершеннее китайского, хотя индейские языки бедны «общими понятиями», а уровень развития китайского языка виден уже из того, что на него перевели санскритские памятники. Тем самым принципы стадиальной типологии оказывались противоречивыми и бездоказательными. В то же время И. П. Минаев, вла­девший китайским материалом, одним из первых в мировой типологии отметил структурное сходство китайского языка с английским.

Вслед за В. фон Гумбольдтом И. П. Минаев считал, что «в каждом языке сказывается индивидуальность народа, создавшего язык, и в свою очередь развивающегося под его влиянием». Уже архаичные для 80-х гг. XIX в. и недоказуемые идеи о том, что, например, единобожие семит­ских народов обусловлено строем их языков, соседствуют с идеями, только начинавшими появляться в языкознании; см., например, выделение в качестве одного из законов языкового развития «стремления к облегче­нию от трудных звуков». Важно также его выделение наряду со срав­нительно-историческим общего языкознания как дисциплины, изучаю­щей принципы и методы науки о языке, необязательно исторические. Это было элементом новизны для того времени.

Другим, значительно более известным и влиятельным представи­телем гумбольдтовского направления в русской лингвистике был про­фессор Харьковского университета Александр Афанасьевич Потебня (1835—1891). Он совмещал в себе философа, литературоведа, фолькло­риста и языковеда, среди его лингвистических работ есть исследования по сравнительно-историческому языкознанию, истории славянских язы­ков, русской грамматике, а также по лингвистической теории. Свои общелингвистические взгляды он прежде всего выразил в ранней (1862) книге «Мысль и язык» и в многотомном исследовании «Из записок по русской грамматике», над которым автор работал долгое время. Сочи­нения А. А. Потебни неоднократно переиздавались и в XX в.

А. А. Потебня, особенно в книге «Мысль и язык», находился под значительным влиянием В. фон Гумбольдта, которого считал «гениаль­ным провозвестником новой теории языка», правда, «не вполне освобо­дившимся от оков старой». Вслед за В. фон Гумбольдтом он подчерки­вал деятельностный характер языка: «Язык есть средство не выражать уже готовую мысль, а создавать ее... он не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность». В то же время в отли­чие от X. Штейнталя и И. П. Минаева он отказывался от стадиальных концепций. А. А. Потебня прямо отвергал концепцию периодов в исто­рии языка как в гумбольдтовском, так и в шлейхеровском варианте и не строил стадиальные схемы.

В. М. Алпатов

Переосмысление гумбольдтовских идей в книге «Мысль и язык» хорошо видно на примере понятия внутренней формы. Общее гумбольд-товское понятие внутренней формы языка суживается до более частного, но и более определенного понятия внутренней формы слова. А. А. По-тебня пишет: «Слово, собственно, выражает не всю мысль, принимаемую за его содержание, а только один ее признак. Образ стола может иметь много признаков, но слово стол значит только простланное». Внутрен­няя форма слова — то же, что его «ближайшее этимологическое значе­ние», она может выводиться из его морфологической структуры, но мо­жет, как в случае стол — стлать, не быть связана с его (используя терминологию, которой еще нет у А. А. Потебни) морфемным членением в современном языке, однако у носителей языка ассоциативные связи еще как-то сохраняются. По мнению А. А. Потебни, «внутренняя фор­ма слова... показывает, как представляется человеку его собственная мысль. Этим только можно объяснить, почему в одном и том же языке может быть много слов для обозначения одного и того же предмета и, наоборот, одно слово, совершенно согласно с требованиями языка, может обозначать предметы разнородные». Здесь А. А. Потебня разграничивает то, что позднее получило название разграничения значения слова (дено­тата) и его смысла. Понятие внутренней формы в смысле А. А. Потебни получило широкое распространение в отечественной традиции.

В книге «Из записок по русской грамматике» А. А. Потебня также во многом исходит из гумбольдтовской традиции: «Одного изолированного слова в действительности и не бывает. В ней есть только речь. Значение слова возможно только в речи. Вырванное из связи слово мертво, не функ­ционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем более формаль­ных свойств, потому что их не имеет»; данное высказывание сопровождает­ся ссылками на В. фон Гумбольдта и X. Штейнталя. В целом соглашался А. А. Потебня и с идеями о связи языка с «духом народа»: «Языки различ­ны между собой не одной звуковой формой, но всем строем мысли, выразив­шимся в них, и всем своим влиянием на последующее развитие народов».

В то же время если В. фон Гумбольдт подчеркивал неотделимость по­нятия от языка, то А. А. Потебня подходил к этому вопросу несколько иначе: «Слово не одним присутствием звуковой формы, но всем своим содержанием отлично от понятия и не может быть его эквивалентом или выражением уже потому, что в ходе развития мысли предшествует поня­тию». А. А. Потебня активно боролся с логическим подходом к языку: «Подчинение грамматики логике сказывается всегда в смешении и отожде­ствлении таких явлений языка, которые окажутся различными, если при­ступить к наблюдению с одной предвзятой мыслью о том, что априорность в наблюдательных науках, каково языкознание, весьма опасна». «Языкозна­ние, в частности грамматика, ничуть не ближе к логике, чем какая-либо из прочих наук». Одно из отличий языкознания от логики он видел в том, что первое — историческая наука, а логика лишь «оценивает результаты совер­шившегося процесса».

Развитие гумболъдтовской традиции

Как и другие ученые второй половины XIX в., А. А. Потебня в своей концепции подчеркнуто психологичен. Большое внимание в книге «Из за­писок по русской грамматике» уделяется вопросу об ассоциативных связях между звучанием и значением слова, в частности, на материале образова­ния новых слов в связи с теми или иными ассоциациями в детской речи.

В этой же книге вводится важное разграничение «ближайшего» и «даль­нейшего» значения слова. Само по себе значение слова неисчерпаемо, но эта неисчерпаемость относится к дальнейшему значению, связанному как с на­учной, энциклопедической информацией, так и с индивидуальными ассоциа­циями, разными у разных носителей языка. Ведению языкознания подле­жит лишь ближайшее значение, которое «народно», то есть совпадает у разных носителей одного и того же языка; «только одно ближайшее зна­чение составляет действительное содержание мысли во время произнесе­ния слова».

Дата добавления: 2014-11-29