В. М. Алпатов 4 страница

Иными словами, положение о законах, не имеющих исключений, — это некоторое априорное методическое правило, позволяющее лингвисту

8 Зак. 18

В. М. Алпатов

работать, вовсе не обязательно соответствующее действительности на сто процентов. Компаративист должен исходить из этого правила как из иде­ала и объяснять все звуковые переходы на его основе, насколько это воз­можно. И лишь абсолютно не поддающиеся никаким правилам исключе­ния приходится объяснять особым образом. При этом и Б. Дельбрюк считал основным принципом, нарушающим действие законов, принцип аналогии. Такой подход, как бы его иногда ни критиковали с разных пози­ций, и поныне остается незыблемым методическим правилом компарати­вистики, нарушать которое могут лишь дилетанты.

В целом младограмматики редко выходили за пределы конкрет­ного компаративного анализа, и при значительном количестве их пуб­ликаций они написали мало работ общетеоретического характера. Глав­ной книгой, обобщившей общелингвистические идеи данной школы, стала книга Г. Пауля «Принципы истории языка», впервые вышедшая в 1880 г. и позже при переизданиях перерабатывавшаяся автором, последний раз в 1909 г. В 1960 г. труд Г. Пауля был издан в Москве на русском языке.

В книге четко выражены основные черты концепции младограм­матиков: подчеркнутый историзм, индивидуальный психологизм, эмпи­ризм и индуктивизм, отказ от рассмотрения слишком широких и об­щих вопросов.

Книга начинается фразой: «Как и всякий продукт человеческой культуры, язык — предмет исторического исследования». Историзм как непременное условие любой гуманитарной науки для Г. Пауля — постулат, не требующий доказательств. В то же время он подчеркивает, что помимо истории конкретного языка должна существовать «особая наука, изучающая общие условия жизни исторически развивающегося объекта и исследующая сущность и действенность факторов, равномер­но представленных во всех изменениях». То есть речь идет об общем языкознании. Можно видеть, что в данной формулировке общее язы­кознание понимается не только как историческая, но и как эмпиричес­кая и чисто индуктивная наука. Сам Г. Пауль уточняет свой подход: «Нет никаких оснований противопоставлять этот общий раздел язы­кознания историческому как эмпирическому. Один из них столь же эмпиричен, как и другой». Все общие положения выводятся только из наблюдаемых фактов (прямо из них или косвенно через реконструируе­мые факты).

Всю науку о языке Г. Пауль делил на описательную грамматику и историческую грамматику (термин «грамматика» здесь используется еще в его старом, античном значении, покрывая лингвистику вообще); сравнительная грамматика рассматривается как часть исторической. Указано, что «историческая грамматика произошла от старой, чисто описательной, грамматики и многое от нее унаследовала». «Описатель­ная грамматика регистрирует все грамматические формы и правила,

Младограмматизм

употребительные в данной языковой общности... Содержание такой грам­матики составляют не факты, а лишь абстракции, извлеченные из наблю­даемых фактов. Для различных периодов в развитии данной общности эти абстракции окажутся различными. Сравнение их показывает, что в языке произошли перемены». Может показаться, что «описательная грам­матика» — то же самое, что после Ф. де Соссюра получило название синхронной лингвистики. Это верно с точки зрения объекта, но не с точки зрения места в составе науки о языке. Г. Пауль признает, что историку языка, «конечно, не миновать описания состояний», но для него это лишь «прочная основа для исторических изысканий». Какой-либо собственной ценности описательная грамматика не имеет, сам тер­мин показывает, что она лишь «регистрирует» то, что имеется в языке, ничего не объясняя. И не удивительно, что при таком подходе языкове­ды обычно уступали по крайней мере описания современных языков непрофессионалам.

Впрочем, и сам ученый в своей книге нередко обращается к вопро­сам, непосредственно не связанным с языковой историей, при этом не всегда ограничиваясь чистым описанием фактов. Особенно хорошо это видно в разделах, посвященных морфологии, где автор обращается к рас­смотрению «вечных» вопросов грамматики. Целая глава «Классифика­ция частей речи» вполне синхронна и посвящена рассмотрению тради­ционных (обычно восходящих к временам господства «описательной грамматики») классификаций частей речи, выработке критериев для их выделения и изучению свойств тех или иных разрядов слов в разных языках, прежде всего в латинском и немецком. В разделе же о словооб­разовании четко разграничивается синхронная деривация в современ­ном немецком языке и деривация, происходившая в ходе его историчес­кого развития.

Однако реальный отход от общего принципа историзма в некоторых разделах книги совмещается с очень последовательным его проведением в теории: «То, что понимают под историческим и все же научным рас­смотрением языка, есть по сути дела также историческое, но не совер­шенное изучение языка — несовершенное отчасти по вине исследователя, отчасти же в силу особенностей изучаемого материала. Как только ис­следователь переступает за пределы простой констатации единичных фактов, как только он делает попытку уловить связь между явлениями и понять их, так сразу же начинается область истории, хотя, может быть, он и не отдает себе ясного отчета в этом». Историзм необходим, по мнению Г. Пауля, даже в том случае, когда исследователь прямо не занимается историей, но выходит за рамки чистой регистрации фактов: скажем, изучение чередований или выявление внутренней формы слова требует объяснения того, как они получились.

Говоря об общих закономерностях развития языков, Г. Пауль, как и другие младограмматики, исходил из индивидуального психологизма.

8*

В. М. Алпатов

Психологические концепции языка, как отмечалось выше, начали склады­ваться у ученых, находившихся в русле гумбольдтовской традиции, одна­ко к концу XIX в. они уже господствовали в языкознании вообще. Отка­завшись от «метафизических понятий» вроде «духа языка» и «духа народа», еще встречающихся у А. Шлейхера, младограмматики не могли найти никакой теоретической опоры, кроме как в психологизме.

Отказ от «духа народа» и прочих априорных объяснений коллек­тивного характера языка привел Г. Пауля к абсолютизации индивидуаль­ного в языке: «Мы должны признать, собственно говоря, что на свете столько же отдельных языков, сколько индивидов». Все остальное — лишь абстракция лингвиста: «Когда мы объединяем языки множества индивидов в одну группу и противопоставляем ей языки других инди­видов... то при этом мы всегда отвлекаемся от одних различий и при­нимаем в расчет другие. Здесь есть где разгуляться произволу». При этом, впрочем, он признается: «Общение — вот единственно то, что по­рождает язык индивида».

Только язык индивида — реальность, и реальность эта психиче­ская: «Говоря о языке отдельного индивида, мы до тех пор имеем дело не с конкретной сущностью, а с абстракцией, пока не разумеем под этим совокупность заключенных в душе групп представлений, относящихся к речевой деятельности, во всем многообразии их отношений».

Г. Пауль указывал: «Все языковые средства, используемые говоря­щим, и, можно сказать, даже кое-что сверх того, чем он пользуется в обычных условиях, хранятся в сфере бессознательного в виде сложней­шего психического образования, состоящего из разнообразных сцепле­ний групп представлений... Они (группы. — В. А.) являются следствием всего того, что появлялось ранее в сознании при слушании других и в процессе собственного говорения и мышления с помощью форм языка. Они обусловливают возможность повторного появления в сознании, при наличии благоприятных условий, того, что некогда в нем уже было, а следовательно, также возможность понимания того, что ранее понима­лось или произносилось». Первостепенное значение Г. Пауль отводил принципу ассоциации: «Представления следующих друг за другом зву­ков ассоциируются с совершаемыми друг за другом движениями орга­нов речи в целостный ряд. Звуковые ряды и ряды артикуляций ассоции­руются между собой. С этими рядами в свою очередь ассоциируются представления, для которых они служат символами, — притом не толь­ко представления синтаксических отношений: не только отдельные слова, но и большие звуковые ряды, целые предложения непосредственно ассо­циируются с заключенным в них мыслительным содержанием». Каж­дая языковая единица, каждое наблюдаемое языковое явление имеют свой психический коррелят, и все связывается друг с другом через ассо­циации.

М ладограмматизм

Как подчеркивает Г. Пауль, этот психический механизм не находит­ся в статике и непрерывно изменяется: «Психический организм, образуе­мый всеми этими группами представлений, находится у каждого индивида в состоянии непрестанного изменения. Так, всякий элемент психического организма все более теряет в силе, не будучи поддержан новыми впечатле­ниями или повторным появлением в сознании. К тому же с каждым новым актом говорения, слушания и мысли к данному содержанию при­бавляется нечто новое... Наконец, вследствие ослабления и усиления ста­рых элементов, как и появления новых, в организме имеет место смещение отношений между ассоциациями». Тем самым рассмотрение языка инди­вида (а следовательно, и языка вообще) в статике — лишь абстракция, этот язык все время меняется, хотя какие-то изменения могут быть и незамет­ны. Эти изменения эволюционны и непрерывны, никаких дискретных скач­ков быть не может.

Само историческое развитие проходит лишь внутри психических организмов, изменение речи или языка — лишь метафора. Но меняется языковой узус. Языковые изменения в индивидуальной психике про­исходят не только по внутренним, но и по внешним причинам, та или иная инновация может происходить и в связи с тем, что она происходит у других людей. Изменение принятого в языковом коллективе узуса происходит в результате взаимодействия двух этих моментов. При этом значительнее всего узус меняется тогда, когда ребенок учится языку. «В результате накопления в отдельных организмах ряда подобных сдви­гов, идущих в одном направлении, образуется в общем итоге сдвиг в узусе. То, что первоначально было лишь индивидуальным отклонением, составляет теперь новый узус, который при известных обстоятельствах вытесняет старый. Одновременно совершается множество сходных сдви­гов в отдельных организмах, которые не находят подобного отражения в узусе в силу того, что они не подкрепляют друг друга». Итак, считая единственной реальностью индивидуальную психику, Г. Пауль затем переходит к коллективным процессам через введение строго не опре­деляемого понятия узуса. Фактически предметом исследования исто­рика языка оказывается не индивидуальное развитие психических организмов, а изменения в узусе. Тем самым он не мог преодолеть проти­воречие между индивидуальным и коллективным в языке, это проти­воречие оказалось возможным снять лишь введением разграничения языка и речи у Ф. де Соссюра.

Изменения как в индивидуальной психике, так и в узусе обычно происходят, согласно Г. Паулю, бессознательно. Он не отрицал возмож­ности сознательного вмешательства в узус, отмечая установление грам­матистами языковых норм, разработку терминологии и даже «прихоть монарха». Однако он указывал: «Роль такого произвольного установле­ния бесконечно мала сравнительно с медленными, непроизвольными и бессознательными изменениями, которым непрестанно подвержен язы-

В. М. Алпатов

ковой узус». Еще более жестко об этом писал Б. Дельбрюк в упомянутой выше книге: «Изменения в значительно большей своей части зависят от известных производящих общее действие причин, над которыми отдель­ный человек не имеет никакой власти... Едва ли можно предполагать, что отдельному индивидууму удастся провести такие изменения, которые про­тиворечат направлению развития, замечаемому у остальных звуковых изменений. Наверное, можно считать несомненным то, что все (или почти все) эти акты совершаются бессознательно». Такая точка зрения в еще более крайней форме была развита Ф. де Соссюром, ср. иной подход у И. А. Бодуэна де Куртенэ.

Говоря о методике лингвистического исследования, Г. Пауль наря­ду с обычными для компаративиста методами работы особо выделял роль интроспекции, игравшей неосознанно значительную роль с самого начала изучения языка в лингвистических традициях. Анализ текстов и живой речи дает лишь косвенные данные о психической стороне язы­ка, интроспекция же может выявить то, как устроен «психический орга­низм» самого лингвиста, одновременно являющегося и носителем язы­ка, а затем по аналогии можно строить гипотезы и о других «психических организмах». Здесь совпали точки зрения Г. Пауля и К. Фосслера.

Труд Г. Пауля выделяется среди работ младограмматиков не толь­ко вниманием к общетеоретическим вопросам, но и стремлением охва­тить разные стороны развития языков, весьма неравномерно разрабаты­вавшиеся наукой того времени. Занимавший львиную долю времени и сил младограмматиков вопрос об изучении звуковых изменений обсуж­дается лишь в одной небольшой по объему главе. В то же время подробно обсуждаются вопросы исторических изменений в синтаксисе, слово­образовании и особенно в семантике. Выявленные Г. Паулем закономер­ности изменений в лексических значениях слов представляют собой одно из наиболее детальных и обоснованных исследований такого рода и для нашего времени.

Нельзя не отметить и постановку им таких представляющих ин­терес и для современной лингвистики проблем, как устранение «изли­шеств», то есть избыточности в языке, экономия языковых средств, ред­кий для лингвистики того времени интерес к проблеме нормализации языка и формированию литературных языков. Влияние книги Г. Пау­ля на современную ему лингвистику было значительным. Ф. Ф. Форту­натов писал об этой книге: «Очень хорошее общее сочинение по исто­рии языка в изложении, хотя и не популярном, однако ясном».

В рамках младограмматической концепции работали и многие уче­ные за пределами Германии. Среди них следует назвать выдающегося датского ученого В. Томсена (1842—1927), знаменитого своей дешиф­ровкой древнетюркской письменности, автора очерка истории лингви­стики, переведенного на русский язык. Примыкали к младограмматиз-му и другой видный датский ученый К. Вернер (1846—1896), основатель концепции субстрата итальянский языковед Г. И. Асколи (1829—1907)

Младограмматизм

и др. Влияла младограмматическая концепция и на Ф. де Соссюра и А. Мейе, однако они были согласны далеко не со всеми положениями младограмматиков.

В России двумя крупнейшими учеными, следовавшими младограм­матической традиции, были академик Филипп Федорович Фортунатов (1848—1914) и его ученик академик Алексей Александрович Шахма­тов (1864—1920), автор выдающихся работ по истории славянских язы­ков и русскому синтаксису. Повлияли младограмматические идеи, осо­бенно концепция Г. Пауля, и на Н. В. Крушевского и И. А. Бодуэна де Куртенэ, однако оба они, особенно последний, выходили за рамки мла-дограмматизма и требуют, как и Ф. де Соссюр и А. Мейе, отдельного рассмотрения.

Ф. Ф. Фортунатов стажировался в Германии у крупнейших ком­паративистов того времени, а затем с 1876 г. по 1902 г. занимал кафед­ру сравнительной грамматики индоевропейских языков в Московском университете (покинул ее в связи с избранием в академики, требовав­шим тогда переезда в Петербург). Он, как и Ф. де Соссюр, мало публи­ковался и выражал свои научные взгляды прежде всего в лекционных курсах для студентов, которые лишь размножались (литографировались) для студенческих нужд. Уже в советское время часть этих курсов во­шла в двухтомник избранных трудов Ф. Ф. Фортунатова, а многие из них до сих пор не изданы. В частности, до сих пор ждут публикации его лекции по типологии; он был одним из очень немногих ученых того времени, не отказавшихся от рассмотрения типологической проблема­тики. За четверть века Ф. Ф. Фортунатов читал самые разнообразные курсы как общего, так и конкретного характера от общего языкознания до литовского и готского языков. По основной профессии он, как и все младограмматики, был индоевропеистом, но в ряде курсов затрагивал и иные проблемы.

Вполне в традициях младограмматизма Ф. Ф. Фортунатов считал предметом науки о языке «человеческий язык в его истории». Прояв­ляется у него и психологический подход к языку, однако, как и в отно­шении типологии, у него устойчиво сохранялся и интерес к реально забытой младограмматиками проблеме «язык и мышление».

Как и Г. Пауль, и, пожалуй, еще в большей степени, Ф. Ф. Фортунатов несколько вразрез с общими постулатами своего подхода занимался вопросами общих оснований грамматики вне какого-либо историзма. Грамматическая концепция Ф. Ф. Фортунатова оказала значительное влияние на русское и советское языкознание. В част­ности, большое значение имел подход Ф. Ф. Фортунатова к понятию формы слова: «Формой отдельных слов в собственном значении этого термина называется... способность отдельных слов выделять из себя для сознания говорящих формальную и основную принадлежность слова». То есть форма — психологически значимая членимость слова на основу и окончание. Разные формы одного слова (падежные, вре-

В. М. Алпатов

менные и т. д.) противопоставлены друг другу и образуют систему. Такое понимание формы слова, полемичное по отношению к более семантическому подходу к этому понятию у А. А. Потебни, предвос­хищало системный подход к морфологии в структурной лингвисти­ке. Концепция формы слова Ф. Ф. Фортунатова давала основы для разработки морфемного анализа, хотя понятия морфемы у него еще нет. К Ф. Ф. Фортунатову в отечественном языкознании восходят также строго морфологический подход к выделению частей речи, разграничение синтаксических и несинтаксических грамматичес­ких категорий и многое другое в теории грамматики.

Ф. Ф. Фортунатов, хорошо знавший математику, отличался стрем­лением к строгости и точности исследования. Эту строгость и точность, свойственные в конце XIX в. лишь компаративистике, он стремился ввести и в другие разделы науки о языке, в частности в теорию грамма­тики. Эта строгость передалась его ученикам. Школа, им созданная, получила впоследствии от своих противников название «формальной», отличаясь в первую очередь стремлением к научной строгости, непроти­воречивости исследования, к проверяемости результатов. Все это было созвучно тем изменениям, которые произошли в лингвистике в начале XX в., и неудивительно, что представители школы внесли большой вклад в развитие структурализма.

Создание Московской школы лингвистов оказалось, вероятно, глав­ным итогом деятельности ученого. Его непосредственными учениками стали его преемник по кафедре в Московском университете Виктор Карлович Поржезинский (1870—1929) и видные русисты Н. Н. Дурново и Д. Н. Ушаков, о которых будет сказано в главе о советском языкознании. Еще более значительным был вклад в науку следующего поколения школы, учившегося у учеников Ф. Ф. Фортунатова. Ведущую роль в со­ветском языкознании играли Н. Ф. Яковлев, П. С. Кузнецов, В. Н. Си­доров, А. А. Реформатский и др., в зарубежном — Н. Трубецкой и Р. Якоб­сон, о каждом из них ниже будет говориться специально. Они, в свою очередь, подготовили учеников, и традиции Московской школы существу­ют до наших дней. А через Н. Трубецкого и Р. Якобсона ряд идей, восхо­дящих к Ф. Ф. Фортунатову, вошел в мировую науку.

Конечно, Московская школа со временем далеко ушла от младо-грамматизма. Но традиции ее основателя сохранились. На большое зна­чение Ф. Ф. Фортунатова для становления новых подходов к языку указывал Р. Якобсон, а П. С. Кузнецов даже считал Ф. Ф. Фортунатова третьим, наряду с И. А. Бодуэном де Куртенэ и Ф. де Соссюром, основа­телем лингвистики XX в. И прямо никак не относившийся к Москов­ской школе знаменитый датский структуралист Л. Ельмслев писал: «Русская школа подошла ближе всего к практической реализации этих (структуралистских. — В. А.) идей. Несмотря на то, что теории Фортуна­това и его учеников в некоторых особых пунктах вызывают критиче­ские замечания, им принадлежит заслуга в постановке проблемы суще-

Младограмматизм

ствования чисто формальных категорий и в протесте против смешения грамматики с психологией и логикой. Они, наконец, строго различали синхронию и диахронию... Теории этих известных лингвистов, так же, как и их детальная и последовательная реализация в определенной об­ласти, заслуживают внимания всех тех, кто интересуется грамматикой». Но если говорить о самом Филиппе Федоровиче, то необходимо еще раз подчеркнуть, что новые подходы проявлялись у него больше в трактов­ке более частных вопросов, прежде всего в области грамматической тео­рии, а к общим проблемам языкознания он подходил в основном по-младограмматически.

Возвращаясь к младограмматизму в целом, следует отметить, что его общетеоретический подход к языку безусловно устарел. Однако если, например, концепция А. Шлейхера уже целиком принадлежит исто­рии, то младограмматическая традиция жива и сейчас. Автор предисло­вия к русскому изданию книги Г. Пауля С. Д. Кацнельсон писал: «В области внутренней истории языка, или, как ее еще называют, истори­ческой грамматики, младограмматизм по-прежнему играет доминирую­щую роль, предопределяя отбор и систематизацию фактического мате­риала... Вузовское преподавание истории языка и теперь еще может опираться только на учебники и учебные пособия, составленные мла­дограмматиками и их единомышленниками». За прошедшие с 1960 г. годы ситуация мало изменилась. При этом современные компаративисты или историки языка вовсе могут не разделять теоретические постулаты младограмматизма в целом, они могут быть, например, структуралиста­ми, обращаясь к иной проблематике. В отличие от младограмматиче­ской теории сравнительно-исторический метод, в основных чертах дове­денный до совершенства именно младограмматиками, сохраняет значение и сейчас. Добавления к этому методу, введенные лингвистами XX в., дополнили его, но не изменили его главные принципы. Однако наука XX в. уже не столь абсолютизирует этот метод, четко понимая границы его применимости. Задачи науки о языке далеко не сводятся к исследо­ванию истории конкретных языков и языковых семей, как это казалось во времена младограмматиков.

ЛИТЕРАТУРА

Томсен В. История языкознания до конца XIX века. М., 1938, с. 92—108. Щпехт Ф. Индоевропейское языкознание от младограмматиков до первой

мировой войны // Общее и индоевропейское языкознание. М., 1956. Кацнельсон С, Д. Вступительная статья // Пауль Г. Принципы истории

языка. М., 1960. Петерсон М. И. Академик Ф. Ф. Фортунатов // Русский язык в школе,

1939, № 3.

7 Зак. 18

«ДИССИДЕНТЫ ИНДОЕВРОПЕИЗМА»

Господствующее положение четкой и влиятельной младограммати­ческой концепции в европейской науке конца XIX — начала XX в. при­знавалось далеко не всеми. Среди достаточно многочисленных критиков младограмматизма были ученые, стоявшие на разных позициях. В их числе были продолжатели гумбольдтовской традиции, прежде всего школа К. Фосслера, были и ученые, искавшие принципиально новые пути, о которых будет говориться в последующих главах. Но видное место среди них занимали и языковеды, которые, отмечая те или иные недостатки младограмматиков, сохраняли их основные постулаты, прежде всего идею исторического подхода к языку. Обычно они стремились не столько пе­ресмотреть, сколько уточнить и детализировать младограмматическую концепцию, освободить ее от слишком явных недостатков. Иногда такая деятельность могла увести ученого и в область широких, но недоказан­ных гипотез, как это случилось с Н. Я. Марром. Ученых такого рода уже в то время называли «диссидентами индоевропеизма».

Самым известным из такого рода «диссидентов» был Хуго (Гуго) Шухардт (1842—1927), большую часть времени работавший в Граце (Ав­стрия). За долгую творческую жизнь он написал немало работ, прежде всего компаративного характера. В некоторых своих работах X. Шу­хардт выходил за пределы традиционной для ученых XIX в. проблемати­ки, иногда привлекая даже материал неиндоевропейских языков. В час­тности, он одним из первых в мировой науке заинтересовался проблемами эргативности. Высказывался он и по общетеоретическим вопросам. На русском языке «Избранные статьи по языкознанию» X. Шухардта изда­вались в 1950 г.

X. Шухардт совмещал в себе блестящего эрудита и острого критика, хорошо подмечавшего слабые места современной ему науки. Слабее он был в творческом создании: трудно говорить о какой-либо последовательной его теории.

Как и его современники, X. Шухардт понимал языкознание как историческую науку, а основным научным методом считал индукцию, В последнем отношении он был более последователен, чем авторы мла­дограмматического «манифеста»: он показывал, что выдвинутое там понятие фонетического закона по сути своей дедуктивно, индукция же, обобщение конкретных фактов не могут вывести законы, не знающие исключений. Но и дедуктивный подход, как показывает X. Шухардт, применяется младограмматиками нестрого: если за фонетическими за­конами признавать абсолютный характер, то понятие «исключение» утрачивает смысл, поскольку исключения оказываются результатом вза­имодействия одних законов с другими.

«Диссиденты индоевропеизма»

Многократно критикуя понятие звукового закона, X. Шухардт при­ложил немало сил для того, чтобы показать множественность факторов, не позволяющих говорить о сколько-нибудь строгих законах. Безусловно, такие факторы многообразнее, чем аналогия, к которой младограмматики, осо­бенно поначалу, пытались возводить все, что не могло быть подведено под законы. В частности, одним из первых X. Шухардт подробно изучил так называемое явление субстрата, не принимавшееся в расчет ранними ком­паративистами до А. Шлейхера и младограмматиков на начальном этапе. Явление субстрата связано с тем, что многие народы в ходе своей истории сменили язык, либо смешавшись с другим народом, либо переняв какой-либо язык, оказавшийся более престижным; при этом какие-то черты прежнего языка сохраняются. Субстратные элементы, часто отражающие следы тех языков, от которых не осталось более никаких других данных, весьма трудно интерпретировать компаративисту, а процесс перехода на другой язык нередко нарушал регулярность соответствий с другими язы­ками. Подверг критике X. Шухардт и представление о праязыке как еди­ной системе, указав, что он мог распадаться на диалекты, разграничение которых представляет большую трудность для компаративиста.

В то же время X. Шухардт, пытаясь вообще изгнать из лингвистики понятие языкового закона, настаивал на существовании «спорадических звуковых изменений», то есть изменений, не дающих регулярных соответ­ствий и не поддающихся рациональному объяснению. Верно указывая на прямолинейность понятия языкового закона у А. Шлейхера и ранних мла­дограмматиков (последние позже сами стали отходить от такой прямоли­нейности), ученый отказывался принимать эти законы даже как идеализи­рованное представление, удобное в качестве рабочего приема. Отказ от понятия закона вообще без замены его чем-либо иным, как это получилось у X. Шухардта, лишал компаративиста сколько-нибудь строгой методики.

Не принимал X. Шухардт и концепцию родословного древа А. Шлей­хера, разделявшуюся младограмматиками. Указывая на многочисленные случаи языковых контактов, заимствований и смены языков с сохранением субстрата, он в противовес данной концепции выдвинул концепцию скреще­ния языков: «Не существует ни одного языка, свободного от скрещений и чужих элементов». Согласно X. Шухардту, во многих случаях говорить о принадлежности того или иного языка к той или иной семье или группе невозможно, поскольку у языка может быть несколько предков; таким об­разом, языки не только расходятся, но и скрещиваются. Эту концепцию воспринял и довел до абсурдной крайности Н. Я. Марр. Современное срав­нительно-историческое языкознание, однако, не приняло концепцию скре­щения ни в одном ее виде, строго отграничивая субстратные явления и заимствования от языкового родства и распределяя все языки по семьям и группам.

X. Шухардту было свойственно выступать против всякой схематиза­ции и проведения более жестких, чем это позволяет материал, границ. Он вместе с другими «диссидентами индоевропеизма» указывал на отсутствие

В. М. Алпатов

строгих границ между языками и диалектами, критиковал периодизации языковых процессов и попытки выделить то, что позднее получит название синхронных срезов, и т. д. Однако при этом исторический анализ языков полностью превращался в набор отдельных фактов, которые очень трудно оказывалось систематизировать.

Дата добавления: 2014-11-29