В. М. Алпатов 6 страница

Выделение первой группы «динамических» законов основано на вве­денном разграничении звука и артикуляции. Согласно Н. В. Крушевско­му, первична артикуляция говорящего, представляющая собой совокуп­ность его физиологических работ. Разные артикуляции одного и того же звука не вполне совпадают, но их единство обусловлено, во-первых, памя­тью человека о прежних артикуляциях через мускульные ощущения, во-вторых, акустическими ощущениями. Результатом сходных артикуля-

В. М. Алпатов

ций является звук, воспринимаемый акустически; небольшие артикуля­ционные различия могут не препятствовать тождеству звука (у Н. В. Кру-шевского еще нет термина «фонема»» но в ряде случаев у него под звуками имеются в виду именно фонемы: это понятие вырабатывалось в Казанской школе как раз в то время, хотя изложено И. А. Бодуэном де Куртенэ в печати несколько позже). Артикуляции могут постепенно меняться под влиянием разных причин, прежде всего ввиду бессознательного стремле­ния говорящего к упрощению артикуляций, а также аккомодации, при­способлений к соседним артикуляциям. Каждое такое изменение артику­ляции может быть совсем ничтожным и не восприниматься, но постепенное изменение артикуляций, перейдя за некоторый порог, может привести к изменению звуков, уже ощутимому на слух.

Таким образом, «как ни ничтожны отдельные результаты действия звуковых законов, самые законы действуют в продолжение громадных периодов времени, и путем сложения ничтожных изменений в течение веков могут произойти различия громадные».

Наряду с такими постепенными и непрерывными изменениями, фи­зико-физиологическими в своей основе, могут быть и изменения, в кото­рых «трудно допустить постепенности», то есть дискретные. Это измене­ния психологические, прежде всего изменения по аналогии. Они определяются законом ассоциации по сходству.

Эта ассоциация дает возможность не запоминать все слова языка: зная слова веду, несет, можно не запоминать слово ведет, а построить его по аналогии. В связи с такими возможностями говорящего Н. В. Крушев-ский пишет о «вечном творчестве языка», на которое «указывал еще В. фон Гумбольдт». Но образование слов по аналогии может не соответствовать тому, что уже имеется в языке: по аналогии с волк, волку в истории рус­ского языка появилось волки, вытеснившее более старую форму волци, а в современном просторечии появляется пекешь вместо печешь по аналогии с пеку. Тем самым «упорядочение систем основано на ассоциации по сходству», и все новое в языке также основано «на производстве, на ассоци­ации по сходству». В то же время ассоциация по смежности обеспечивает воспроизведение уже существующих единиц и представляет собой «кон­сервативную силу», обеспечивающую устойчивость и преемственность си­стемы. «Процесс развития языка с известной точки зрения представляет­ся нам как вечный антагонизм между прогрессивной силой... и консервативной».

Преодоление этого антагонизма в одном и новое его появление в чем-то другом обеспечивают постоянное развитие языка. Но у этого развития есть цель: «Идеальное состояние языка будет то, при котором между си­стемой знаков и тем, что она обозначает, будет полное соответствие... Все развитие языка есть вечное стремление к этому идеалу». Та же идея по­вторяется и во фразе, которой завершается «Очерк»: «Развиваясь, язык стремится к совершенному всеобщему и частному соответствию мира слов

Н. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ

миру понятий». Эти идеи не получили развития в структурной лингвис­тике первых двух третей XX в., отвлекавшейся и от «мира понятий», и от языкового развития и сосредоточившейся на внутренних закономернос­тях системы знаков. Однако в наши дни эти высказанные более ста лет назад идеи оказываются очень современными.

Н. В. Крушевский в «Очерке» рассматривал как общие свойства системы языка в статике и динамике, так и свойства отдельных ее единиц, в качестве которых он прежде всего выделял слова. Важен и такой закон, им выделенный: «Закон обратного соотношения между объемом и содер­жанием должен и здесь проявить свою силу: чем шире употребление данного слова, тем менее содержания оно будет заключать в себе». Позднее эти идеи развил и обобщил польский ученый Е. Курилович.

В труде Н. В. Крушевского высказывались, иногда лишь мимоходом, и многие другие идеи, к которым позднее пришла лингвистика, далеко не всегда под его прямым влиянием. Тот же Е. Курилович отмечал, в частно­сти, выделение нулевых суффиксов, идею о прогнозируемости одних форм на основе других, идею сравнительной семантики и др.

Концепция ученого из Казани во многом опережала свое время. Од­нако она не получила (не только в мировой, но даже и в русской науке) той известности, которую она заслуживала. Дело здесь было не только в том, что на Западе плохо знали работы, написанные в России. В данном случае языкового барьера как раз не было: оба главных труда ученого еще при его жизни были опубликованы по-немецки, их рецензировали К. Бругман и другие видные лингвисты того времени. Активным их пропагандистом в 80-е гг. XX в. выступал И. А. Бодуэн де Куртенэ; позже он, однако, перестал их упоминать: видимо, сказались научные разногласия двух глав­ных представителей Казанской школы, отразившиеся в оценках Н. В. Кру­шевского в его написанном И. А. Бодуэном де Куртенэ некрологе, вклю­ченном в двухтомник трудов последнего.

В то же время нельзя исключать возможности влияния идей Н. В. Кру­шевского на Ф. де Соссюра: известно, что немецкое издание главного труда казанского ученого было в его библиотеке. Перекличка идей видна по вопросам о свойствах знака, об ассоциативных (парадигматических) и синтагматических отношениях и др. В то же время трактовка языкового развития (диахронии) у Ф. де Соссюра была более традиционной. Следует также учитывать роль Н. В. Крушевского в разработке ряда идей И. А. Бо-дуэна де Куртенэ, формировавшихся в период их совместной деятельности в Казани.

Лишь к середине XX в. имя Н. В. Крушевского стало возвращаться из забвения во многом благодаря Р. Якобсону и Е. Куриловичу. Р. Якоб­сон отмечал как сходство ряда идей ученого с идеями, распространенными в послесоссюровской лингвистике, так и забвение этой лингвистикой двух его тезисов: о «вечном творчестве языка» и о стремлении языка к «соот­ветствию мира слов миру понятий». Отметим еще отзыв американского

В. М. Алпатов

лингвиста второй половины XX в. Дж. Гринберга: «Самой глубокой из всех теорий была, вероятно, теория Крушевского и Бодуэна де Куртенэ... поскольку они включали в свои работы явно сравнительно-исторический компонент».

В нашей стране труды Н. В. Крушевского почти не издавались более столетия, исключая лишь публикацию небольших отрывков из них в хре­стоматиях В. А. Звегинцева и Ф. М. Березина. Лишь в 1998 г. под редак­цией Ф. М. Березина вышел том «Избранных работ по языкознанию» Н. В. Крушевского. включающий в себя главные его труды по теории языка, а также наиболее важные публикации о нем.

Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845—1929) прожил дол­гую и разнообразную жизнь. Он происходил из старинного французско­го рода, прославившегося во время крестовых походов, однако его предки переселились в Польшу, и сам он, безусловно, был поляком; при этом ему пришлось в разные периоды своей деятельности (а иногда и параллельно) писать на трех языках: русском, польском и немецком. Он получил выс­шее образование в Варшаве, а затем несколько лет стажировался за ру­бежом — в Праге, Вене, Берлине, Лейпциге, слушал лекции А. Шлейхера. Он сам впоследствии считал себя «автодидактом», то есть ученым, не вышедшим из какой-либо научной школы, пришедшим к своим теоре­тическим идеям самостоятельно. Находясь за границей, он изучал резь-янские говоры словенского языка (на территории, ныне принадлежащей Италии); вернувшись в Россию, он в возрасте 29 лет защитил описание их фонетики в качестве докторской диссертации в Петербургском уни­верситете. Первые работы И. А. Бодуэна де Куртенэ были посвящены славистике, однако уже в этот период он занимался общим языкознани­ем. Эта проблематика заняла еще большее место в Казани, где он начал работать в 1874 г. в качестве доцента, затем профессора и читал раз­нообразные курсы. Там он создал Казанскую школу, к которой, помимо Н. В. Крушевского, относился видный русист и тюрколог, один из первых в России фонетистов-экспериментаторов, член-корреспондент АН СССР Василий Алексеевич Богородицкий (1857—1941), проживший всю жизнь в Казани. В 1883—1893 гг. И. А. Бодуэн де Куртенэ работал в Юрьеве (ныне Тарту), именно там окончательно сложились его концепции фоне­мы и морфемы. Потом он преподавал в Кракове, тогда входившем в состав Австро-Венгрии, а с 1900 г. стал профессором Петербургского университета. С 1897 г. он был членом-корреспондентом Российской академии наук. В Петербурге ученый также создал научную школу, его учениками стали Л. В. Щерба и Е. Д. Поливанов, об идеях которых будет рассказано в главе о советской лингвистике. И. А, Бодуэн де Куртенэ активно выступал в защиту прав малых народов России и их языков, за что в 1914 г. на несколько месяцев попал в тюрьму. После воссоздания Польши как независимого государства он в 1918 г. уехал на родину, где провел последние годы жизни.

Н. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ

У И. А. Бодуэна де Куртенэ почти не было больших по объему сочи­нений. В его наследии преобладают сравнительно короткие, но отличаю­щиеся четкостью поставленных задач и проблемностью статьи. Большин­ство наиболее важных и интересных из них вошло в изданный в Москве в 1963 г. двухтомник «Избранные труды по общему языкознанию».

Большинство сочинений И. А. Бодуэна де Куртенэ посвящено общему языкознанию и славистике. Среди них немало исторических и компарати-вистических, однако в целом его лингвистическая концепция была резко полемической по отношению к господствующей научной парадигме язы­кознания XIX в., прежде всего в ее младограмматическом варианте. В то же время он отвергал и концепцию В. фон Гумбольдта, которую называл «мета­физической». Выход из наметившегося к концу XIX в. идейного кризиса в языкознании И. А. Бодуэн де Куртенэ видел, с одной стороны, в связи линг­вистики с психологией и социологией, с другой стороны, в последовательно синхронном подходе к языку, в отказе от обязательного историзма.

Такая точка зрения видна уже в ранней его работе «Некоторые об­щие замечания о языковедении и языке», написанной еще в 1870 г. Там, правда, еще сохраняется традиционная формулировка об «истинно науч­ном историческом, генетическом направлении» в языкознании, противо­поставленном «описательному направлению», лишь регистрирующему факты, и резко отрицательно характеризуемому «резонирующему, ребя­ческому» направлению эпигонов рациональных грамматик в духе Пор-Рояля. Однако, говоря далее о задачах научного языкознания, И. А. Бодуэн де Куртенэ включает сюда многие задачи, не имеющие прямого отношения к истории. В качестве одного из двух разделов «чистого языковедения» выделяется «всесторонний разбор положительно данных, уже сложивших­ся языков», среди которых, по мнению автора, главное место занимают «живые языки народов во всем их разнообразии». Далее И. А. Бодуэн де Куртенэ рассматривает структуру фонетики и грамматики; в частности, в области фонетики наряду с исторической фонетикой выделяются две вполне синхронные дисциплины: одна из них рассматривает звуки с чисто физи­ологической точки зрения, другая — с «морфологической, словообразова­тельной», то есть смыслоразличительной; здесь уже можно видеть начало будущего разграничения антропофоники и психофонетики. Отметим в данной работе и постоянную апелляции к «языковому чутью», к неосоз­нанным психолингвистическим представлениям, которые языковед дол­жен уметь описать и разъяснить.

В данной работе дается такое определение языка: «Язык есть комп­лекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа (как комплекса (собрания) чув­ствующих и бессознательно обобщающих единиц) и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка». Тут уже вполне четко сформулирован психологический подход к языку, свойственный ученому на протяжении всей его деятельности.

В. М. Алпатов

Позднее взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ уточнялись и развивались, однако всегда он резко полемизировал с рядом традиционных представле­ний о языке, которые он считал ненаучными. Среди них были логический подход к языку (он крайне низко оценивал лингвистику до XIX в., считая ее испорченной «логицизмом»; исключение он делал лишь для Г. В. Лей­бница), представление о языке как организме и младограмматическая кон­цепция языковых законов. Многократно в его работах повторяется тезис: «Нет никаких "звуковых законов"» (здесь был, пожалуй, главный пункт его расхождений с идеями его друга Н. В. Крушевского; расходился он здесь и с Ф. де Соссюром).

Отрицание языковых законов, однако, не означало, что И. А. Бодуэн де Куртенэ был вообще против выявления закономерностей в языке. Для него прежде всего было неприемлемым перенесение в лингвистику идей и методов естественных наук. В своей автобиографии, тезисно излагая осно­ву своих взглядов, ученый писал в 1897 г.: «Причислять язык к "организ­мам", языковедение же к естественным наукам есть пустая фраза, без фактической подкладки... Сущность человеческого языка исключитель­но психическая. Существование и развитие языка обусловлено чисто пси­хическими законами. Нет и не может быть в речи человеческой или в языке ни одного явления, которое не было бы вместе с тем психическим... Так как язык возможен только в человеческом обществе, то кроме психи­ческой стороны мы должны отмечать в нем всегда сторону социальную. Основанием языковедения должна служить не только индивидуальная психология, но и социология».

Если социология — общественная наука по определению, то психоло­гия времен И. А. Бодуэна де Куртенэ была, как мы уже упоминали, почти исключительно индивидуальной психологией. Это накладывало отпеча­ток на его психологизм, как и на психологизм младограмматиков. Споря с младограмматическими концепциями по ряду других вопросов, И. А. Бо­дуэн де Куртенэ сходился с ними в отношении того, что единственная ре­альность — язык индивидуума; такой язык — не абстракция, поскольку происходящие в мозгу каждого человека процессы вполне реальны. Одна­ко польский или русский язык — это действительно абстракция, «среднее случайное соединение языков индивидуумов».

Признавая важность учета языкового чутья, И. А. Бодуэн де Куртенэ в то же время стремился к объективному подходу к языку. Говоря о прин­ципиальном отличии языкознания от естественных наук, он в то же время считал, что оно, как и другие науки о человеке (термина «гуманитарные науки» он решительно не признавал), должно стать точной, математизиро­ванной наукой. Говоря о перспективах лингвистики XX в., И. А. Бодуэн де Куртенэ предсказывал, что она будет все более математизироваться, при­чем наряду с развитием количественного анализа (который он ни в коем случае не ограничивал статистикой) также «будет совершенствоваться метод качественного анализа». На грани XIX и XX вв. такие идеи были

Я. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ

еще редки в языкознании. Развитие науки о языке XX в. во многом подтвердило прогнозы И. А. Бодуэна де Куртенэ, хотя оно показало и прин­ципиальную ограниченность математизации языкознания. Стремясь к объективности, ученый призывал и к «искоренению предрассудка, называ­емого антропоцентризмом».

В связи с этим И. А. Бодуэн де Куртенэ в более поздних работах (с 1900-х гг.) отказался от свойственного языкознанию начиная с антично­сти словоцентризма (безусловно, основанного на «языковом чутье»): «Разве только слова произносятся? Слова являются обыкновенно частями факти­чески произносимого». В ряде поздних работ он исходил из высказываний как первичных единиц анализа, эти единицы могут подвергаться двояко­му членению: «с точки зрения фонетической» и «с точки зрения морфоло­гической». Первое членение предполагает выделение «фонетических фраз», «фонетических слов», слогов и фонем; второе — выделение «сложных син­таксических единиц», «простых синтаксических единиц» («семасиологи­чески-морфологических слов») и морфем. Таким образом, традиционно нерасчлененное понятие слова, имеющее прежде всего психолингвистичес­кое значение, И. А. Бодуэн де Куртенэ разделил на два независимых поня­тия двух разных по своим свойствам единиц языка. Более того, как фоне­тическое, так и семасиологически-морфологическое слово вовсе не обязательно совпадает со словом в традиционном понимании. В частно­сти, в качестве семасиологически-морфологических слов (членов предло­жения) выступают в приводимом И. А. Бодуэном де Куртенэ примере На то щука в море, чтоб карась не дремал последовательности на то, в море, чтоб... не дремал (наряду с щука, карась); эти последовательности далее делятся прямо на морфемы. Тем самым единице, вполне эквивалентной традиционному слову, вообще не находится места в концепции ученого. Итак, И. А. Бодуэн де Куртенэ впервые подошел к проблеме слова с после­довательно лингвистических, отвлеченных от антропоцентризма позиций, несмотря на весь психологизм своих идей.

Одной из главных заслуг И. А. Бодуэна де Куртенэ в лингвистике стали введенные им еще в казанский период понятия фонемы и морфемы, всегда занимавшие важнейшее место в его концепции. Определения двух данных единиц со временем несколько менялись, однако всегда сохраня­лась психологическая трактовка этих единиц, которая в значительной степени отвергалась применительно к слову.

Упоминавшееся выше разграничение фонетических дисциплин, по существу, сохранилось у И. А. Бодуэна де Куртенэ до самого конца, хотя терминология менялась. Всю «науку о звуках» он называл фонетикой или фонологией (эти два термина он обычно употреблял как синонимы). В ее составе выделяются антропофоника и психофонетика, а также истори­ческая фонетика. «Антропофоника занимается научным изучением спо­соба возникновения преходящих фонационных явлений, или физиолого-акустических явлений языка, а также взаимных связей между этими

В. М. Алпатов

явлениями». Антропофоника создает базу для психофонетики, но «только опосредствованно принадлежит к собственно языкознанию, основанному целиком на психологии». Психофонетика же — собственно лингвисти­ческая дисциплина, изучающая «фонационные представления» в челове­ческой психике, а также их связи с другими представлениями: морфоло­гическими и семасиологическими (семантическими). Впоследствии в структурной лингвистике антропофонику стали называть фонетикой, а об­ласть языкознания, изучающую явления, относимые И. А. Бодуэном де Куртенэ к психофонетике, — фонологией; смена терминов была прежде всего связана с отказом от психологизма у большинства фонологов, рабо­тавших после И. А. Бодуэна де Куртенэ, хотя были и ученые, сохранявшие психологический подход к фонеме и даже сам термин «психофонетика», как ученик основателя фонологии Е. Д. Поливанов.

Фонема понимается у И. А. Бодуэна де Куртенэ как минимальная единица психофонетики: «Фонема... есть однородное, неделимое в языко­вом отношении антропофоническое представление, возникающее в душе путем психического слияния впечатлений, получаемых от произношения одного и того же звука». Или другое, но эквивалентное определение фоне­мы, относящееся к тому же году (1899): «Фонемы — это единые, непрехо­дящие представления звуков языка». Таким образом, фонема — психичес­кая единица, существующая вполне объективно (хотя у разных людей звуковые представления могут и не быть одинаковыми). Соответствую­щие антропофонические единицы не являются минимальными: их можно членить и дальше. Однако «фонемы... неделимы психически, т. е. по про­изводимому впечатлению и сохраняемому представлению или психичес­кой картине». Впрочем, такая точка зрения (приведенная цитата относит­ся к 1890 г.) была впоследствии пересмотрена, и в публикациях 1910—1920-х гг. И. А. Бодуэн де Куртенэ уже писал: «Требования науч­ного анализа, который обязан учитывать психические реальности, не по­зволяют нам останавливаться на фонемах»; предлагалось делить фонемы на составляющие произносительные элементы (кинемы) и на составляю­щие слуховые элементы (акусмы). Понятия кинемы и акусмы не приви­лись в лингвистике, но предвосхищали появившуюся много позже концеп­цию дифференциальных признаков фонем.

Теория фонемы И. А. Бодуэна де Куртенэ позволила внести долж­ную строгость в материал, полученный экспериментальной фонетикой, которая развилась во второй половине XIX в. Давно отмечено, что еще составители древних алфавитов были «стихийными фонологами»: среди фонетических различий, как правило, принимались в расчет лишь те, которые имели психологическую значимость для носителей языка. Фонетика в лингвистических традициях, конечно, не имела четких про­цедур для разграничения фонем и вариантов фонем, однако опять-таки стихийно, не всегда последовательно она работала в основном с фонемами уже хотя бы потому, что не имеющие фонологической значимости фоне-

Я. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ

тические различия в большинстве просто не замечались. Однако как только фонетика начала изучаться с помощью приборов, даже самых несовершенных, выяснилось, что приборы обладают слишком большой различительной силой по сравнению с нуждами лингвистики: выяви­лись фонетические различия, которые ни носители языка, ни языковеды просто не замечали. Стало ясно, что для лингвистических потребностей нужны критерии, отличные от чисто физических (акустических или ар-тикуляторных). Самым естественным путем для объяснения был путь психологический, вполне справедливо отражающий «языковое чутье» носителей языка. Такова и была концепция основателя фонологии как особой дисциплины И. А. Бодуэна де Куртенэ и его ученика Е. Д. Поли­ванова. Однако невозможность строго объективного описания психоло­гии (по крайней мере, в то время) и субъективность психологических критериев привели к тому, что большинство лингвистов, работавших после И. А. Бодуэна де Куртенэ, переняв от него идею о разграничении звука и фонемы, старались очистить понятие фонемы от психологизма, вырабо­тать строго объективные критерии ддя выделения фонем.

Морфема также понималась И. А. Бодуэном де Куртенэ психологи­чески, см. сравнительно раннее его определение 1895 г.: «Морфема — любая часть слова, обладающая самостоятельной психической жизнью и далее неделимая с этой точки зрения (то есть с точки зрения самостоя­тельной психической жизни). Это понятие охватывает, следовательно, ко­рень... все возможные аффиксы, как суффиксы, префиксы, окончания... и так далее». Здесь было важно уже то, что в предшествующей лингвистике были уже понятия корня и аффикса (с последующими подразделениями), но не было общего родового понятия. Позднее И. А. Бодуэн де Куртенэ, как уже отмечалось выше, перестал рассматривать морфему как минималь­ную часть слова и стал выделять морфемы независимо от слов. Лишь в самых ранних работах 1870-х гг. он исходил из традиционных представ­лений: «Окончания не существуют; существуют только произносимые слова... Окончания мы выделяем из слов для научных целей» (ср. похо­жие высказывания А. А. Потебни о корне). Однако позже И. А. Бодуэн де Куртенэ подчеркивал психологическую реальность морфемы: «На все морфологические элементы языкового мышления — морфемы, синтаг­мы... — следует смотреть не как на научные фикции или измышления, а только как на живые психические единицы». Доказательством «реально-психического существования» морфем он считал обмолвки типа брыками ногает, вертом хвостит. Вообще И. А. Бодуэн де Куртенэ подчеркивал, что «для объективного наблюдателя и исследователя не должно быть ни в языковом мышлении, ни в языковом общении ничего ложного, ничего ошибочного». В речевых ошибках и обмолвках (а также в народных эти-мологиях, которые очень интересовали ученого) тоже проявляются зако­номерности языка. Такой подход впоследствии развил ученик И. А. Боду­эна де Куртенэ Л. В. Щерба. Признавал психологическую реальность

В. М. Алпатов

И. А. Бодуэн де Куртенэ и за частями речи: он соглашался с В. А. Богоро-дицким, называвшим их «действительными категориями нашего ума».

Активно восстанавливая в правах синхронное языкознание, И. А. Бо­дуэн де Куртенэ много занимался и вопросами исторического развития языков. Здесь он в отличие от большинства младограмматиков стремился не ограничиться анализом конкретных фактов, а выявлять общие закономерности. В то же время он, как и большинство других языковедов конца XIX — начала XX в., решительно отверг идеи стадиальности как научно не обоснованные (в связи с этим он не принимал и традиционное деление языков на флективные, агглютинативные и т. д., считая его слиш­ком упрощающим реальную ситуацию: скажем, в русском языке есть и флексия, и агглютинация, и инкорпорация). Достаточно скептически от­носился он и к идее реконструкции праязыков, видя в ней проявление «археологического характера» языкознания XIX в.

Рассматривая историю языков, И. А. Бодуэн де Куртенэ в наиболь­шей степени старался выявить причины языковых изменений и общие тенденции таких изменений в тех или иных конкретных языках. Говоря о причинах изменений, он отчасти развивал идеи Г. Пауля, но рассматри­вал данный вопрос значительно более подробно. Уже в ранней работе «Не­которые общие замечания о языковедении и языке» он выделял пять фак­торов, вызывающих развитие языка. Это привычка (бессознательная память), стремление к удобству, бессознательное забвение и непонимание, бессозна­тельное обобщение, бессознательное стремление к дифференциации. По­зднее из этих факторов И. А. Бодуэн де Куртенэ особо выделял стремление к удобству, к разного рода экономии работы: работы мускулов, работы нервных разветвлений, работы центрального мозга. В результате такой экономии упрощаются сложные звуки и сочетания звуков, увеличивается регулярность морфологической системы и т. д. Идея об экономии работы как причине изменений, сформулированная И. А. Бодуэном де Куртенэ, получила развитие в лингвистике XX в., здесь можно выделить прямую линию: Е. Д. Поливанов, Р. Якобсон, А. Мартине.

Экономии и упрощению, однако, согласно И. А. Бодуэну де Куртенэ, противостоит консерватизм носителей языков, стремление сохранить язык в неизменном виде. Не раз ученый указывал, что наиболее радикальные изменения происходят в речи детей, всегда как-то упрощающих то, что они слышат от взрослых; однако в дальнейшем это «новаторство» в большей или меньшей степени сглаживается. Особенно заметно принцип экономии работает, если целый коллектив меняет язык (ситуация субстрата): ряд сложных характеристик перенимаемого языка не воспринимается. При конкуренции языков при прочих равных условиях побеждает более про­стой.

Языковые изменения И. А. Бодуэн де Куртенэ понимал как систем­ные, связанные с проявлением той или иной общей тенденции. Этим его подход отличался от подхода Ф. де Соссюра, отрицавшего системность ди­ахронии. И. А. Бодуэн де Куртенэ, в частности, старался выявить общее направление развития конкретных языков. Скажем, в польском языке он отмечал сглаживание количественных противопоставлений в фонологии

Я. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ

и их усиление в морфологии. Под эту общую формулировку он подводил внешне разнородные явления: исчезновение противопоставления кратких и долгих гласных, утрата силовым ударением смыслоразличительной роли, появление особого склонения числительных, усиление различий между глаголами однократного и многократного действия и т. д. Для русского языка он отмечал общую тенденцию к ослаблению противопоставлений гласных и, наоборот, к усилению противопоставления согласных. Такого рода тенденции не только выявлялись в прошлом, но и проецировались в будущее.

И. А. Бодуэн де Куртенэ одним из первых в мировой науке ставил вопрос о лингвистическом прогнозировании. Отметим, что спустя почти столетие гипотезу ученого о развитии русской системы гласных и соглас­ных проверил М. В. Панов и пришел к выводу, что она действовала и на протяжении XX в.

Рассмотрение конкретных тенденций истории конкретных языков не означало, что И. А. Бодуэн де Куртенэ отказывался от выявления более общих закономерностей. Наоборот, он подчеркивал, что существуют уни­версальные лингвистические закономерности, что они в принципе одина­ковы для фонетики, морфологии и синтаксиса. Однако, отказавшись от стадий, он не мог предложить вместо них ничего, кроме самых общих поло­жений об экономии работы. Для выдвижения гипотез в области диахро­нической типологии тогда еще слишком мало было накоплено фактов.

Дата добавления: 2014-11-29