В. М. Алпатов 8 страница

Реально Ф. де Соссюр пошел еще дальше. Хотя в отличие от внешней лингвистики в «Курсе» имеется большой раздел, посвященный диа­хронической лингвистике (и сам Ф. де Соссюр почти всю свою научную деятельность посвятил ей), выдвинутое им представление о системности синхронии и несистемности диахронии как бы ставило первую выше вто­рой. Кроме того, в «Курсе» прямо говорится: «Лингвистика уделяла слиш­ком большое место истории, теперь ей предстоит вернуться к статической

9 Зак. 18

В. М. Алпатов

точке зрения традиционной грамматики (типа грамматики Пор-Рояля. — В. А.), но уже понятой в новом духе, обогащенной новыми приемами и обновленной историческим методом, который, таким образом, косвенно помогает лучше осознавать состояния языка». Итак, речь идет не просто об уравнении двух лингвистик, а о новом витке спирали, о переходе на новом уровне к преимущественно синхронной лингвистике. Как разгра­ничение языка и речи давало возможность временно отвлечься от суще­ствования лингвистики речи, так и разграничение синхронии и диахро­нии открывало путь к сосредоточению на синхронической лингвистике, к началу XX в. по теоретическому и особенно методологическому уровню значительно отстававшей от диахронической.

Такой подход казался слишком нетрадиционным даже для многих языковедов, стремившихся выйти за рамки младограмматизма. Видная советская лингвистка 20—30-х гг. Р. О. Шор, по инициативе и под ре­дакцией которой «Курс» впервые был издан по-русски, писала, что дан­ный компонент соссюровской концепции отражает «стремление обосно­вать научность неисторичного описательного подхода к языку». Не принял именно это положение и А. Мейе, в целом высоко ценивший своего учи­теля. Идея об историзме как обязательном свойстве гуманитарного ис­следования и о превосходстве исторической лингвистики над описатель­ной многим казалась незыблемой. Однако именно отказ от нее дал возможность науке о языке выйти из теократического и методологичес­кого кризиса, в котором она оказалась в начале XX в. С другой стороны, многие ученые не согласились с тезисом Ф. де Соссюра о несистемности диахронии, случайном характере языковых изменений; см. его слова: «Изменения никогда не происходят во всей системе в целом, а лишь в том или другом из ее элементов, они могут изучаться только вне ее». Как мы будем еще говорить, очень скоро в структурной лингвистике появился системный подход к диахронии.

Отметим и то, что концепция Ф. де Соссюра не только не разреши­ла вызывавший столько споров вопрос о причинах языковых измене­ний, но просто сняла его с повестки дня. Ф. де Соссюр подчеркивал «случайный характер всякого состояния». При произвольной связи озна­чаемого с означающим языковое изменение в принципе может быть каким угодно, лишь бы оно было принято языковым коллективом. Безусловно, и такая точка зрения удовлетворяла не всех, иной была, например, концепция Е. Д. Поливанова.

Понятие синхронии у Ф. де Соссюра было в определенной степени двойственным. С одной стороны, она понималась как одновременное суще­ствование тех или иных явлений, как некоторое состояние языка, или, как позже стали писать, «языковой срез». Однако в один и тот же момент времени в языке могут сосуществовать разносистемные явления, а также явления с диахронической окраской: архаизмы, неологизмы и пр. С дру-

Фердинанд де Соссюр

гой стороны, подчеркивалась системность синхронии, полное отсутствие в ней фактора времени. Двойственное понимание синхронии давало воз­можность выбора одной из более последовательных точек зрения: либо синхронию можно было понимать как состояние языка, либо как систему языка. Первый подход был позже свойствен пражцам, второй — глоссема-тикам, хотя те и другие шли от концепции Ф. де Соссюра.

В связи с противопоставлением синхронии и диахронии в «Курсе» рассматривается вопрос о законах в лингвистике, вызывавший столько споров в предшествующий период. Ф. де Соссюр подчеркивает, что еди­ного понятия такого рода не существует, законы в синхронии и диахронии принципиально различны. Закон в диахронии понимается у Ф. де Сос­сюра в целом так же, как и у младограмматиков: он императивен, «на­вязан языку», но не является всеобщим и имеет лишь частный харак­тер. Прямо противоположный характер имеют законы в синхронии, не признававшиеся наукой XIX в., — они общи, но не императивны. Син­хронический закон «только констатирует некое состояние». В целом же Ф. де Соссюр, как и его непосредственные предшественники — позд­ние младограмматики, относился к понятию закона достаточно осто­рожно и подчеркивал, что точнее следует говорить просто о синхрони­ческих и диахронических фактах, которые не являются законами в полном смысле слова.

Переходя к основным принципам синхронической лингвистики, Ф. де Соссюр подчеркивает, что «составляющие язык знаки представляют собой не абстракции, а реальные объекты», находящиеся в мозгу гово­рящих. Однако он указывает, что единицы языка нам непосредственно не даны, что нельзя считать таковыми, например, слова или предложе­ния. В этом пункте «Курс общей лингвистики» решительно порывает с предшествующей традицией, считавшей языковые единицы, прежде всего слова, заранее заданными (что не исключало возможности выра­ботки критериев членения на слова в отдельных неясных случаях). Если дососсюровская лингвистика шла от понятия языковой единицы, то Ф. де Соссюр шел прежде всего от нового для языкознания понятия значимости.

Для уяснения этого понятия Ф. де Соссюр проводит аналогию языка с более простой семиотической системой — игрой в шахматы: «Возьмем коня: является ли он сам по себе элементом игры? Конечно, нет, потому что в своей чистой материальности вне занимаемого им поля на доске и прочих условий игры он ничего для игрока не представляет; он становит­ся реальным и конкретным элементом в игре лишь постольку, поскольку он наделен значимостью и с нею неразрывно связан... Любой предмет, не имеющий с ним никакого сходства, может быть отождествлен с конем, если только ему будет придана та же значимость». То же и в языке: несущественно, имеет ли языковая единица звуковую или какую-либо иную природу, важна ее противопоставленность другим единицам.

9*

В. М. Алпатов

Понятию значимости Ф. де Соссюр придавал исключительную важ­ность: «Понятие значимости в конечном счете покрывает и понятие единицы, и понятие конкретной языковой сущности, и понятие языко­вой реальности». Согласно Ф. де Соссюру, язык — «система чистых значимостей»; «Язык есть система, все элементы которой образуют це­лое, а значимость одного элемента проистекает только из одновременно­го наличия прочих». И далее: «В языке нет ничего, кроме различий». Такое понимание языка не согласуется с идеями более ранних разделов «Курса» о языке как хранящейся в мозгу системе и об означающем как «акустическом образе». И еще одно существенное противоречие: то знак имеет собственные свойства, то в нем нет ничего, кроме отноше­ния к другим знакам.

Другое важнейшее для Ф. де Соссюра понятие, наряду со значимо­стью, — понятие формы, противопоставленной субстанции. И мыслитель­ная, и звуковая субстанции сами по себе аморфны и неопределенны, но язык служит посредствующим звеном между мыслью и звуком, накла­дывая на них некоторую сетку отношений, то есть форму. Согласно Ф. де Соссюру, «язык — это форма, а не субстанция». В этом месте «Курса» совершенно очевидно влияние В. фон Гумбольдта, проявляющееся и в тер­минологии. Расходясь с В. фон Гумбольдтом по проблеме епег§е1а — ег§оп, Ф. де Соссюр сошелся с ним в данном пункте.

Ф. де Соссюр не отрицал важности проблемы языковых единиц, в частности слова; он замечал: «Слово, несмотря на все трудности, связан­ные с определением этого понятия, есть единица, неотступно представля­ющаяся нашему уму как нечто центральное в механизме языка». Безус­ловно, здесь признается психолингвистическая важность слова. Это замечание также не согласуется с идеей о том, что в языке нет ничего, кроме различий. Однако в первую очередь для Ф. де Соссюра важна система различий, система значимостей, то есть языковая структура (само­го термина «структура» в «Курсе» нет, но лингвистика, следовавшая его идеям, очень скоро стала называться структурной). Единицы при таком подходе — лишь нечто производное: «В языке, как и во всякой семиоло-гической системе, то, что отличает один знак от других, и есть все то, что его составляет. Различие создает отличительное свойство, оно же создает значимость и единицу». Общее признание значимостного подхода в струк­турной лингвистике не означало единства точек зрения. Как и в случае с синхронией и диахронией, можно было приходить к разным точкам зрения, отталкиваясь от разных высказываний Ф. де Соссюра, приходить к разным выводам, либо считая язык системой чистых отношений (глос-сематика), либо признавая за единицами собственные свойства (пражцы, Московская школа).

Среди отношений между членами языковой системы выделяются два основных типа. Во-первых, это отношения, основанные на линейном ха-

Фердинанд де Соссюр

рактере языка, отношения элементов, которые «выстраиваются один за другим в потоке речи». Такие отношения Ф. де Соссюр назвал синтагма­тическими. Другой тип отношений связан с тем, что языковые единицы ассоциируются с другими единицами в памяти (например, связываются между собой однокоренные слова, слова со сходством значения и т. д.). Такие отношения Ф. де Соссюр назвал ассоциативными. Позднее, в связи с полным отказом от психологизма в структурной лингвистике, вместо ассоциативных отношений стали говорить о парадигматических, при этом такие отношения обычно понимали более узко, чем ассоциативные отно­шения у Ф. де Соссюра: лишь как отношения, имеющие некоторое фор­мальное выражение. Отметим, что, выдвигая в общей теории принцип «от отношений к единицам», Ф. де Соссюр при любой конкретизации своей теории, в том числе при выделении типов отношений, возвращался к более привычному пути «от единиц к отношениям». Остается неясным, как можно было бы определить два типа отношений при последовательном проведе­нии принципа «в языке нет ничего, кроме различий». Но само выделение двух типов отношений выявляло два основных класса явлений, которые описывались в традиционных грамматиках начиная с александрийцев. В связи с этим, не отрицая традиционного разделения грамматики на морфо­логию и синтаксис, Ф. де Соссюр предлагает другое членение: на теорию синтагм и теорию ассоциаций; в пределах морфологии, синтаксиса и лек­сикологии содержится проблематика, относящаяся как к первой, так и ко второй теории.

Наименее интересны в «Курсе общей лингвистики» разделы, посвященные диахронической лингвистике, а также фонологии. Здесь Ф. де Соссюр был менее оригинален. В общетеоретической части гово­рится о том, что «фонемы — это прежде всего оппозитивные, относи­тельные и отрицательные сущности», однако фонологический раздел книги гораздо более традиционен, основное внимание здесь уделено тем признакам, которые Ф. де Соссюр однозначно относил к речевым (вплоть до строения гортани). Хотя в диахронической части «Курса» говорится и о лингвистической географии, и о лингвистической палеонтологии, и о других сюжетах, традиционно включавшихся в подобные издания, но вопреки этому диахроническая часть (и книга вообще) завершается уже упоминавшейся знаменитой фразой: «Единственным и истинным объек­том лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя».

Концепция Ф. де Соссюра содержала в себе немало противоречий. Некоторые из них определялись историей подготовки к печати «Курса», составленного из разнородных и читавшихся в разное время лекций. Но многое было связано и с тем, что швейцарский ученый не успел прорабо­тать свою концепцию до конца (из-за чего его лекции и не предназнача­лись к печати). Но и публикация «Курса» в том виде, в котором он стал известен мировой науке, значила очень много. Ряд идей там оказывался совершенно новым: достаточно назвать попытку рассмотрения языка как

В. М. Алпатов

системы отношений или принципы семиологии (уже, правда, разрабаты­вавшиеся Ч. Пирсом, концепция которого, однако, вовремя не получила известности). Многие вопросы были впервые четко поставлены в «Курсе». Многие проблемы, над которыми бились поколения языковедов, были Ф. де Соссюром либо более или менее убедительно разрешены, как проблема социального и индивидуального в языке, либо просто «закрыты» (по край­ней мере, для нескольких поколений лингвистов), как проблемы естествен­ной связи звучания и значения, причин изменений в языке.

Но, пожалуй, главным результатом появления «Курса общей линг­вистики» стало выделение круга первоочередных задач науки о языке. Разграничения языка и речи, синхронии и диахронии дали возможность выделить сравнительно узкую дисциплину с определенными границами — внутреннюю синхронную лингвистику. Ее проблематика ограничива­лась одним из трех кардинальных вопросов языкознания, а именно воп­росом «Как устроен язык?». Проблемами «Как развивается язык?» и «Как функционирует язык?», конечно, занимались тоже, но они отошли на второй план. Ограничение тематики давало возможность в этих узких рамках поднять теорию и методологию лингвистики на более высокий уровень.

Конечно, в резком изменении характера науки о языке (как сейчас принято говорить, в смене научной парадигмы) сыграл роль не только Ф. де Соссюр. Как обычно бывает в таких случаях, подобные идеи «но­сились в воздухе» и проявлялись одновременно у разных ученых. Выше уже говорилось об этом в связи с Ф. Ф. Фортунатовым и особенно с И. А. Бодуэном де Куртенэ. Ряд близких к Ф. де Соссюру идей вы­сказал его ученик А. Сеше в изданной еще в 1908 г. книге «Програм­ма и методы теоретической лингвистики» (русский перевод — 2003). Но именно в «Курсе общей лингвистики» новые подходы были вы­сказаны наиболее просто и общедоступно, а разрыв с традицией обо­значен последовательнее всего. Влияние именно этой книги оказалось наиболее значительным.

ЛИТЕРАТУРА

Холодович А. А. О «Курсе общей лингвистики» Ф. де Соссюра // Ф. де Сос­сюр. Труды по языкознанию. М., 1977, с. 9—29.

Зализняк А. А. О «Мемуаре» Ф. де Соссюра // Там же, с. 289—301.

Холодович А. А. Фердинанд де Соссюр. Жизнь и труды // Там же, с. 600— 671.

Слюсарева Н. А. Теория Ф. де Соссюра в свете современной лингвистики. М., 1975.

АНТУАН МЕЙЕ И ЖОЗЕФ ВАНДРИЕС

К началу XX в. Германия начинает терять позиции центра мировой науки о языке, а страны, ранее находившиеся на периферии ее развития, начинают выдвигать крупных ученых. В это время одной из ведущих лингвистических стран становится Франция, где долгое время определяю­щее значение для развития лингвистики имела деятельность А. Мейе и Ж. Вандриеса. Эти ученые прямо принадлежали к школе Ф. де Соссюра: А. Мейе непосредственно учился у него и посвятил учителю свою самую известную книгу, а Ж. Вандриес был учеником А. Мейе. Тем не менее они, восприняв ряд соссюровских идей, остава­лись учеными более традиционного склада, компаративистами по пре­имуществу.

Антуан Мейе (1866—1936) был признанным главой французской лингвистики первой трети XX века, долгое время он оставался непре­менным секретарем, то есть фактическим руководителем, Парижского лингвистического общества. Библиография его трудов включает 24 книги и 540 статей. В большинстве они посвящены разным аспектам индоев­ропеистики. А. Мейе был компаративистом широкого профиля, авто­ром исследований почти по всем группам индоевропейских языков. Совместно со своим учеником М. Коэном он был главным редактором фундаментального коллективного издания «Языки мира», содержащего очерки большого количества известных науке того времени языков; в предисловии к изданию А. Мейе изложил принципы классификации языков. В книге «Языки современной Европы» он затрагивал пробле­мы социолингвистики. Есть у него и публикации общетеоретического и методологического характера. Еще при жизни А. Мейе стал как бы эталоном видного и авторитетного в мировой науке языковеда, а для ниспровергателей традиций вроде Н. Я. Марра — образцовым предста­вителем «старой» науки. Показательно и то, что на русском языке из­даны четыре книги А. Мейе, вероятно, больше, чем какого-либо другого западного лингвиста, а самый знаменитый его труд, «Введение в срав­нительное изучение индоевропейских языков», выдержал с 1911 по 1938 г. три русских издания (во Франции при жизни автора книга вы­ходила семь раз).

А. Мейе не был чужд научного новаторства, но в целом его деятель­ность во многом была завершением и подведением итогов лингвистики XIX в., в основе которой лежал сравнительно-исторический метод. Дея­тельность Ф. Боппа, Р. Раска, Я. Гримма, А. Шлейхера, младограмматиков и других ученых, создававших и совершенствовавших этот метод, была в основном завершена и обобщена А. Мейе. Его «Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков», впервые изданное в 1903 г. и перераба-

В. М. Алпатов

тывавшееся при переизданиях, в четкой и доступной форме излагало ре­зультаты, полученные индоевропеистикой XIX в. Даже сейчас, когда в его фактической стороне кое-что устарело, оно не потеряло значения, остава­ясь хорошим введением в индоевропеистическую проблематику. В книге также подробно обсуждаются проблемы метода компаративного исследо­вания.

В целом А. Мейе сохранял как общую направленность компаратив­ных исследований, выработанную его предшественниками, так и совокуп­ность рабочих приемов компаративистики, накопленную за столетие. В большинстве случаев А. Мейе следует за младограмматиками как в об­щем понимании истории языков, так и в конкретных вопросах. Однако ряд младограмматических идей он довел до большей последовательности, а по некоторым вопросам отошел от младограмматической точки зрения.

Он в полной мере сохранял общее для всей компаративистики XIX в. понимание языкового родства и сформулированное А. Шлейхером понятие индоевропейского праязыка (индоевропейского языка, как его на­зывает А. Мейе): «Чтобы установить принадлежность данного языка к числу индоевропейских, необходимо и достаточно, во-первых, обнаружить в нем некоторое количество особенностей, свойственных индоевропейско­му, таких особенностей, которые были бы необъяснимы, если бы данный язык не был формой индоевропейского языка, и, во-вторых, объяснить, ка­ким образом в основном, если не в деталях, строй рассматриваемого языка соотносится с тем строем, который был у индоевропейского языка». То есть здесь индоевропейский язык понимается как реально существовав­ший язык. Однако несколькими страницами ниже автор завершает пер­вую, общетеоретическую главу книги фразой, где «индоевропейским язы­ком» называется нечто принципиально иное: «Здесь мы будем рассматривать только одно: соответствия между различными индоевро­пейскими языками, отражающие древние общие формы; совокупность этих соответствий составляет то, что называется индоевропейским языком». То есть индоевропейский язык — не реальный язык, а конструкт, создава­емый компаративистами, неизбежно отличающийся от когда-то существо­вавшего языка.

От прямолинейных представлений А. Шлейхера, искренне считавше­го праязык «нам совершенно известным» и написавшего на нем басню, отошли уже младограмматики. Но они еще не решались прямо сформу­лировать противоположную точку зрения. Это сделал лишь А. Мейе. Реальный праязык существовал, и в то же время мы ничего о нем ска­зать не можем, а работают компаративисты лишь с системами соответ­ствий. Тем самым представление о действительном праязыке оказыва­ется и не очень нужным, сохраняемым как бы по традиции. Здесь, безусловно, позитивизм науки конца XIX — начала XX вв. был доведен до крайности.

Антуан Мейе и Жозеф Вандриес

Сходным образом видоизменяется у А. Мейе и понятие языкового закона. Если у младограмматиков, особенно в их раннем «Манифесте», оно имело принципиальное значение и сохраняло связь с понятием за­кона в естественных науках, то у А. Мейе оно вступает в полное согла­сие с принципами позитивизма: «Что обычно называется фонетическим законом, это, следовательно, только формула регулярного соответствия либо между двумя последовательными формами, либо между двумя диа­лектами одного и того же языка» (впрочем, к подобному пониманию закона под конец пришли и младограмматики). Опять-таки предлага­лась формулировка, в большей степени учитывавшая реальную слож­ность объекта, но и знаменующая отказ от каких-либо широких и все­объемлющих построений. Само понятие закона, как и понятие реального праязыка, как бы оказывалось сохраняемым лишь по традиции. А. Мейе, как и все его предшественники, безусловно, считал, что деятельность компаративиста связана с реконструкцией того, что происходило на самом деле (представление о науке, в частности о лингвистике, как о чистой игре появилось лишь в XX в.), но вопрос о связи с реальностью все более отходил на задний план, сменяясь вопросами, связанными со строгостью и тщательностью процедур.

А. Мейе во многом учел критику младограмматизма со стороны «диссидентов индоевропеизма». Реально существовавший праязык по­нимался им не как нечто цельное, а как совокупность существовавших с самого начала диалектов, поэтому реконструкции его могут оказаться и не составляющими единой системы: где-то реконструируются черты одного диалекта, где-то — другого. «Возмущающие факторы», ограни­чивающие действие звуковых законов, у него не сводятся к одной толь­ко аналогии, как это в основном получалось у младограмматиков. Он учитывал и наличие «слов, имеющих особое произношение», вроде дет­ских слов, формул вежливости, которые «отчасти не подчиняются дей­ствию фонетических соответствий». Еще важнее наличие заимствова­ний из близкородственных языков и диалектов, которые трудно отличить от исконных слов, но которые нарушают регулярность соответствий. Наконец, большое значение А. Мейе придавал проблеме субстрата и выделял особо среди типов изменений языка ситуацию, «когда населе­ние меняет язык», что также усложняло выработанную младограмма­тиками схему.

Но в наибольшей степени А. Мейе расходился с младограмматика­ми во вопросу о соотношении индивидуального и социального в языке, здесь его точка зрения близка к точке зрения Ф. де Соссюра (отметим, что данная книга А. Мейе появилась раньше «Курса общей лингвисти­ки» Ф. де Соссюра, однако обе книги могли отражать общие беседы и обсуждения проблем двумя их авторами, к тому же у них был общий источник идей — популярная в те годы во Франции социологическая теория Э. Дюркгейма). Если для младограмматиков единственной реаль-

В. М. Алпатов

ностью была индивидуальная психика, а язык как общественное достоя­ние — абстракция, конструируемая лингвистами, то А. Мейе, как и Ф. де Соссюр, подчеркивал социальный характер языка. По взглядам А. Мейе, языковая система «составляет принадлежность каждого челове­ка и не встречается в совершенно тождественном виде у прочих людей, но она имеет свою ценность лишь в той мере, в какой другие члены той социальной группы, к которой принадлежит данное лицо, располагают примерно схожими системами; в противном случае это лицо не было бы понято и не могло бы понять другого... Язык, будучи, с одной стороны, принадлежностью отдельных лиц, с другой стороны — навязывается им; благодаря этому он является реальностью не только физиологической и психической, но и прежде всего социальной. Язык существует лишь по­стольку, поскольку есть общество, и человеческие общества не могли бы существовать без языка».

Младограмматики (Г. Пауль) не могли последовательно удержаться на чисто индивидуалистической точке зрения там, где речь шла о языко­вых изменениях, и поэтому прибегали к особому понятию узуса, который в отличие от языка коллективен. Точка зрения А. Мейе давала возмож­ность более простым и непротиворечивым образом объяснить процесс изменений в языке. Фактически в неявном виде здесь А. Мейе подходит к противопоставлению языка и речи; недаром, когда Ф. де Соссюр его сформу­лировал, А. Мейе вполне его принял.

Говоря о процессе изменений в языке, автор «Введения в сравни­тельное изучение индоевропейских языков» вполне в соответствии со взглядами младограмматиков подчеркивал эволюционность, непрерыв­ность развития языка, соответствующий раздел так и называется «Линг­вистическая непрерывность». Однако подчеркивается, что так происходит лишь при нормальном, спонтанном развитии языка, когда сохраняется «естественная преемственность поколений». Однако непрерывность нарушается в особых ситуациях, которые уже упоминались выше, когда население меняет язык, перенимая «язык победителей, иноземных ко­лонистов или язык более цивилизованных людей, пользующийся осо­бым престижем». Такая смена не только нарушает регулярность зву­ковых изменений, но и представляет собой случай дискретных изменений в языке.

В ряде случаев концепция А. Мейе обнаруживает близость к кон­цепции Ф. де Соссюра. Близко у них соотношение между неизменностью и изменчивостью в языке, фактически говорит А. Мейе и о произвольно­сти знака. Однако одно принципиальное положение соссюровской кон­цепции А. Мейе никогда не принимал: он не мог согласиться с разделе­нием синхронии и диахронии и тем более с жестким разграничением синхронной и диахронной лингвистики. Понимание языкознания как исторической науки у него сохранялось, хотя он иногда, как в упомяну­той книге о языках Европы, писал и о современных языках. Отметим и

Антуан Мейе и Жозеф Вандриес

значительный интерес А. Мейе к социальным условиям функционирова­ния языка, а в связи с этим и к тому, что Ф. де Соссюр называл «внешней лингвистикой». Идея сосредоточения усилий лингвистов на внутренней синхронной лингвистике, объективно следовавшая из концепции Ф. де Соссюра, не могла быть близкой А. Мейе.

Ученик А. Мейе Жозеф Вандриес (1875—1960), близкий к нему по взглядам, стал как бы его преемником в качестве признанного лидера французского языкознания. По главной специальности он также был индоевропеистом, однако более всего он известен как автор книги «Язык», впервые опубликованной в 1921 г. По жанру книга близка к учебнику введения в языкознание, она популярна и доходчива, но в то же время на хорошем научном уровне разъясняет читателю основные положения науки о языке. В 1937 г. появился ее русский перевод по инициативе и под редакцией Р. О. Шор с содержательными комментариями П. С. Куз­нецова. Как и упомянутая выше книга А. Мейе, книга Ж. Вандриеса, написанная уже довольно давно, не потеряла своего значения. В связи с этим подготовлено новое русское издание книги «Язык»,которое недав­но вышло из печати.

Книга «Язык» содержит очерк сравнительно-исторического языкоз­нания, описывает основные принципы фонетики, грамматики и семантики, однако наибольший интерес представляют разделы книги, посвященные социальному функционированию языка и социальным причинам линг­вистических изменений. Здесь Ж. Вандриес выступает как один из пред­шественников тогда еще не выделившейся в особую дисциплину социо­лингвистики. Книга писалась уже после появления «Курса» Ф. де Соссюра и содержит в себе ряд соссюровских формулировок вроде того, что язык — система знаков. Однако, как и у А. Мейе, у Ж. Вандриеса нет ни строгого разграничения синхронии и диахронии, ни жесткого противопоставления внутренней и внешней лингвистики. Как раз в области внешней лингви­стики автор наиболее оригинален. В то же время Ж. Вандриес уже не понимает лингвистику как чисто историческую науку, и синхронные про­блемы занимают в ней немалое место.

Как и А. Мейе, Ж. Вандриес понимал язык как общественное явле­ние: «В любой общественной группе вне зависимости от ее свойств и величины язык играет важнейшую роль. Он — самая крепкая связь, соединяющая членов группы, и в то же время он — символ и защита группового единства». В связи с этим Ж. Вандриес оценивает и столь немодную в его время проблему происхождения языка: «Язык образо­вался в обществе. Он возник в тот день, когда люди испытали потреб­ность общения между собой. Язык возникает от соприкосновения не­скольких существ, владеющих органами чувств и пользующихся для своего общения средствами, которые им дает природа». Тем самым ученый продолжал концепцию происхождения языка от «общественно­го договора», идущую от Ж.-Ж. Руссо (он сам это признавал). Однако,

В. М. Алпатов

разумеется, Ж. Вандриес не пытался предлагать какие-то конкретные схе­мы происхождения и доисторического развития языков. Ж. Вандриес был одним из последних ученых (не считая, конечно, пытавшегося повернуть языкознание вспять Н. Я. Марра), еще уделявших внимание проблеме про­исхождения языка, затем она полностью выпала из поля зрения лингвистов, и лишь в самые последние годы стал наблюдаться некоторый интерес к ней.

В связи с интересом к социальному функционированию языка Ж. Вандриес рассматривал и еще две немодные для того времени проб­лемы: языковой нормы и прогресса в языке. Впрочем, следует учиты­вать, что для Франции, где традиции времен «Грамматики Пор-Рояля» сохранялись больше, чем в других странах, такого рода интерес не был неожиданным.

Дата добавления: 2014-11-29