Зак. 18 1 страница

М., 1960.

Хауген Э. Направления в современном языкознании // Там же. Мартине А. О книге «Основы лингвистической теории» Луи Ельмслева //

Там же. Мурат В. П. Глоссематика // Основные направления структурализма.

М., 1964. Венцкович Р. М., ШайкевичА. Я. История языкознания, вып. VI. М., 1974,

с. 63—105.

ПРАЖСКИЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ КРУЖОК

Пражская школа, или функциональный структурализм, — одно из ведущих направлений лингвистического структурализма, сложившееся в Чехословакии и Австрии между двумя мировыми войнами.

Пражский лингвистический кружок сложился во второй полови­не 20-х гг. и организационно оформился в 1928 г. С 1929 г. на француз­ском языке нерегулярно выходили «Труды» кружка. В первом их выпуске, приуроченном к I Международному съезду славистов, были опубликованы «Тезисы Пражского лингвистического кружка», ставшие его программным документом. Ведущую роль в формировании кружка сыграл уже влиятельный к тому времени в чехословацком языкозна­нии видный лингвист Вилем Матезиус (1882—1945), вместе с ним в кружок вошли более молодые ученые Богумил Трнка (1895—1984), Бо-гумил Гавранек (1893—1978), Ян Мукаржовский (1891 —1975) и др., поз­же к кружку примкнули Йозеф Коржинек (1899—1945), еще более моло­дые лингвисты Владимир Скаличка (р. 1909), Йозеф Вахек и др. С самого начала активную роль в кружке играли два выдающихся ученых, эмигрировавших из послереволюционной России: живший тогда в Че­хословакии Роман (Роман Осипович) Якобсон (1896—1982) и работавший с 1922 г. в Вене Николай (Николай Сергеевич) Трубецкой (1890—1938). В начальный период деятельности кружка с ним также был тесно связан упомянутый выше С. Карцевский; в той или иной мере были в контак­те с кружком, а иногда и печатались в его изданиях лингвисты, жившие в СССР: Е. Д. Поливанов, Г. О. Винокур, Н. Н. Дурново, Н. Ф. Яковлев и др.; их взгляды имели определенное сходство со взглядами пражцев.

Наиболее активный период деятельности Пражской школы про­должался около десяти лет, до начала Второй мировой войны. Война прервала возможность нормальной научной деятельности; к ее концу уже умерли Н. Трубецкой, В. Матезиус, И. Коржинек и др. Р. Якобсон в 1939 г. покинул Чехословакию и вскоре переехал в США; о его дея­тельности американского периода будет говориться в особом разделе. Оставшиеся в Чехословакии члены кружка Б. Трнка, В. Скаличка, Б. Гавранек, И. Вахек и др. вместе со своими учениками продолжали деятельность, в основном оставаясь на прежних позициях. Традиции Пражского кружка существуют в чешской и словацкой науке до наших дней.

Ученые Пражского кружка находились под значительным влия­нием идей Ф. де Соссюра, однако в отличие от других структуралистов на них оказали серьезное воздействие и взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ; русские участники кружка, окончившие Московский университет, так­же восприняли ряд идей Московской школы, восходящих к Ф. Ф. Фор-

Пражский лингвистический кружок

тунатову. Их взгляды значительно отличались как от традиционных кон­цепций исторической лингвистики, так и от идей других направлений структурализма, прежде всего дескриптивизма и глоссематики. Рассмот­рение этих взглядов целесообразно начать с анализа статей, посвященных полемике пражцев с другими лингвистическими школами; три статьи такого рода включены в хрестоматию В. А. Звегинцева.

В статье В. Матезиуса «Куда мы пришли в языкознании», напи­санной в начале 40-х гг. и посмертно опубликованной в 1947 г., выяв­ляются отличил пражской концепции языка прежде всего от лингви­стики XIX в. В языкознании XIX в. выделяются прежде всего «две различные теоретические и методические точки зрения»: историче­ская и генетическая, идущая от Ф. Боппа и Р. Раска к младограммати­кам, и гумбольдтианская, аналитическая. В. Матезиус подчеркивает ог­раниченность подхода традиционного исторического языкознания: «Интерес исследователей сосредоточивается на исторической фонетике и исторической морфологии, рассматриваемой лишь как практическое применение фонетики. Историческое изучение считается единственным научным методом лингвистической работы; даже если изучаются жи­вые диалекты, то итоги этого изучения используются преимущественно для решения исторических проблем. Хотя иногда отмечается, что язык представляет собой систему знаков, но поскольку изучаются лишь изоли­рованные языковые факты, постольку единственно исторический метод мешает осознанию важности языковой системы. Изоляция отдельных языковых явлений препятствует также пониманию важной роли, кото­рой обладает в языке функция». Отмечено и то, что период успехов мла-дограмматизма «характеризовался необычайным безразличием к воп­росам общего языкознания». В. Матезиус отмечает и положительные стороны исторического языкознания: «плодотворность и точность» в решении своих проблем; пражцы в отличие от некоторых других школ структурализма не отказывались от исторических исследований языка. Однако общий подход науки такого типа не мог быть для них приемлем.

Гумбольдтовское направление в основном связывается В. Матезиу-сом с далеко не самой главной для него идеей о возможности сравни­вать языки, «не обращая внимания на их генетическое родство». Упо­мянуто противопоставление ег§оп — епег§е1а, однако от рассмотрения философских идей В. фон Гумбольдта В. Матезиус отказывается вооб­ще. Отмечено, что подход к языку как к деятельности помог В. фон Гумбольдту «понять значение функции в языке», но принуждал его «слишком высоко оценивать психологическую точку зрения». Глав­ным недостатком концепции В. фон Гумбольдта признается «стремле­ние выводить характер языка из характера говорящего им народа». Анализируя развитие данной традиции у X. Штейнталя и др., В. Мате­зиус указывает, что все эти ученые не смогли «чисто лингвистическим способом» сформулировать свои идеи и «на базе их создать точные исследо-

В. М. Алпатов

вательские приемы». Итак, два направления имели противоположные друг другу достоинства и недостатки: гумбольдтианцы выдвигали перспектив­ные идеи, но не имели методов для их разработки, младограмматики имели совершенный сравнительно-исторический метод, но слишком узко пони­мали теорию.

Новая лингвистика, согласно В. Матезиусу, начинается с двух уче-ных.-И. А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра. Первый из них осознал роль функции в языке и ввел в науку понятие фонемы. Однако он недо­статочно порвал с традицией, поскольку «был введен в заблуждение изменчивым светом психологии и слишком большое внимание уделял факту постоянного изменения в языке». Этой ошибки избежал Ф. де Сос-сюр, последовательно разделивший синхронию и диахронию. Другая его важнейшая идея — структурный подход к языку. Идущее от И. А. Бо­дуэна де Куртенэ понятие функции и идущее от Ф. де Соссюра понятие структуры могут, по мнению чешского ученого, дать «плодотворную базу для будущего языкознания». Пражский подход, опирающийся на дан­ные два понятия, позволяет объединить «гумбольдтовскую свежесть наблюдений с бопповской строгостью и методической точностью».

В то же время пражцы спорили с другими школами структурализ­ма, прежде всего с глоссематикой и дескриптивизмом, подчеркивая, что, сходясь с этими направлениями в точке зрения на структуру, расходятся с ними в связи с отсутствующим или имеющим там иной смысл поня­тием функции.

Полемике с глоссематикой специально посвящена статья В. Скалички «Копенгагенский структурализм и "пражская школа"», включенная в хрестоматию В. А. Звегинцева. Там же помещена и статья Б. Трнки, Й. Вахека и др. «К дискуссии по вопросам структурализма», где также затрагивается эта тема. Обе статьи относятся уже к послевоенным го­дам (соответственно 1948 и 1957 г.), но отражают идеи, вполне сложив­шиеся у пражцев еще в 20-е гг. В. Скаличка в 1948 г. указывал, говоря о современной ему лингвистике: «Позиции младограмматиков оконча­тельно оставлены. Новые направления борются между собой». Это было не вполне верно, поскольку историки конкретных языков продолжали работать, оставаясь на младограмматических позициях. Однако младо-грамматизм действительно к тому времени уже перестал развиваться в идейном плане, а большинство теоретиков языка стояли на позициях того или иного направления структурализма, среди которых глоссемати-ка тогда считалась влиятельной.

В. Скаличка отмечал, что разные направления структурализма идут от разных высказываний Ф. де Соссюра, не вполне сочетающихся друг с другом. От одних высказываний шли глоссематики, от других — пражцы. Л. Ельмслев, по словам В. Скалички, требовал «освобождения языко­знания от груза других наук», главное для него — «требование лингви­стики чисто лингвистической». Для пражцев это неприемлемо: «Если

Пражский лингвистический кружок

при научном исследовании мы пренебрегаем его реальностью, мы ее де­формируем. Лингвистическое мышление в понимании Ельмслева стано­вится свободным ото всех ограничений. Он сбрасывает с плеч весь огром­ный груз многообразных отношений к действительности (что учитывают пражские лингвисты). Однако при таком понимании язык становится всего лишь бесцельной игрой». Именно понимание языка как игры было более всего неприемлемо у Л. Ельмслева для пражцев. Впрочем, и сам Л. Ельмслев пытался скорректировать такую крайнюю точку зрения вве­дением понятий нормы и узуса.

В связи с отношением языка к реальности оказывается невозмож­ным и безоговорочное использование критериев непротиворечивости, простоты и, в первую очередь, полноты: «Поскольку нам известны все сложнейшие отношения языка к литературе, к обществу, культуре, ис­кусству и т. д., мы не можем говорить об изолированном, исчерпываю­щем описании текста. Мы знаем, что в тексте мы можем полностью проследить в лучшем случае развитие отдельных букв или же звуков. Значение же текста постоянно меняется. Один и тот же текст кажется иным старому человеку и молодому, человеку с образованием и без образования, современному человеку и человеку, который будет жить через сто лет». Возражает В. Скаличка и против чисто дедуктивного подхода к языку, считая необходимым в исследовании сочетать дедук­цию с индукцией.

Одно из главных расхождений с глоссематиками касается разного понимания термина «функция». Если Л. Ельмслев исходил из понятия функции в математике, то, как указывает В. Скаличка, «в понимании пражских лингвистов термин "функция" употребляется тогда, когда речь идет о значении (функция слова, предложения) или о структуре смыс­ловых единиц (функция фонемы)». Математическое понимание функ­ции было тесно связано у глоссематиков с пониманием языка как сис­темы чистых отношений, как известно, также идущим от Ф. де Соссюра. Для пражцев это также неприемлемо: их интересовали и отношения, и единицы. Об этом же писала и группа пражских лингвистов во главе с Б. Трнкой: «Л. Ельмслев считает релевантные (или различительные) черты звуков, как и остальные нерелевантные их черты, "звуковой суб­станцией"... Пражская же школа учитывает все свойства звука, обращая особое внимание на их релевантные черты, сумма которых обеспечивает тождество звука или фонемы». Тем самым фонемы для пражцев — не точка пересечения оппозиций, а положительная сущность, имеющая звуковой характер и обладающая собственными свойствами, которые уже за преде­лами собственно Пражской школы получили название дифференциаль­ных признаков.

В статье Б. Трнки и др. выявляются и различия между пражцами и дескриптивистами (о которых речь будет идти ниже). Пражцы отвергали у последних пренебрежение к семантике, иногда доходившее до полного ее

В. М. Алпатов

отрицания, и сохранение старого, несистемного подхода применительно к языковой истории.

Таким образом, среди других школ структурализма для пражцев было характерно максимально широкое понимание объекта лингвисти­ки. Строго придерживаясь структурного подхода к языку, пражцы стре­мились изучать его всесторонне, не отказываясь ни от семантики, ни от истории языка, ни даже в значительной степени от внешнелингвисти-ческой проблематики. В упомянутой выше статье В. Скаличка выделяет три основные проблемы языкознания: «1. Прежде всего отношение языка к внеязыковой действительности, т. е. проблему семасиологическую. 2. Отношение языка к другим языкам, т. е. проблему языковых разли­чий. 3. Отношение языка к его частям, т. е. проблему языковой струк­туры». Он указывал, что в разное время на первый план выходили то одни, то другие проблемы: античная наука игнорировала проблему язы­ковых различий, а историческое языкознание XIX в., наоборот, занима­лось почти исключительно ею, глоссематика выдвигает проблему струк­туры и игнорирует две другие. Для пражцев же все три проблемы важны.

Широкий подход к объекту изучения виден уже в первом про­граммном документе пражцев — упоминавшихся выше «Тезисах Пражского лингвистического кружка» (1929). Здесь в первую очередь выдвинуты два основных методологических принципа пражцев: функ­циональный и структурный. Структурный принцип основывался на иде­ях Ф. де Соссюра о разграничении языка и речи, синхронии и диахро­нии, он объединял пражцев с другими направлениями структурализма. Функциональный принцип, во многом восходящий к И. А. Бодуэну де Куртенэ, был специфичен для пражцев. В «Тезисах» именно он вынесен на первое место.

В «Тезисах» об этом говорится так: «Являясь продуктом человечес­кой деятельности, язык вместе с тем имеет целевую направленность. Ана­лиз речевой деятельности как средства общения показывает, что наиболее обычной целью говорящего, которая обнаруживается с наибольшей четко­стью, является выражение. Поэтому к лингвистическому анализу нужно подходить с функциональной точки зрения. С этой точки зрения язык есть система средств выражения, служащая какой-то определенной цели. Ни одно явление в языке не может быть понято без учета системы, к которой этот язык принадлежит».

В «Тезисах» выделяются и основные функции языка. Не только язык, но и речевая деятельность в целом делятся на интеллектуализованную и аффективную. Та и другая прежде всего имеют «социальное назначение (связь с другими)», аффективная речевая деятельность также «служит для выражения эмоции вне связи со слушателем». Речевая деятельность в социальной роли «имеет либо функцию общения, т. е. направлена к озна­чаемому, либо поэтическую функцию, т. е. направлена к самому знаку».

Пражский лингвистический кружок

Данная классификация функций имеет определенное сходство с высказан­ными несколькими годами позже идеями К. Бюлера, из всех рассмотрен­ных ранее в этом курсе лингвистов наиболее близкого к функционально­му подходу. Специфический для пражцев компонент классификации — выделение особой поэтической функции. Если для других школ структу­рализма поэтика, изучение художественной речи находились вне лингви­стической проблематики, то пражцы, в частности Р. Якобсон, внесли в эти области значительный вклад. В «Тезисах» указывается, что «каждая фун­кциональная речевая деятельность имеет свою условную систему — язык в собственном смысле»; речь идет об изучении функциональных стилей языка. Такой подход делал возможным считать изучение разговорного, научного или поэтического стиля лингвистической проблемой. Пражцы также много занимались изучением стилей в этом смысле, то есть сосуще­ствующих вариантов языка, используемых в связи с разными функцио­нальными заданиями (ср. иной подход, например, у К. Фосслера, понимав­шего под стилем индивидуальный стиль).

В связи с этим пражцы занимались проблемами литературного язы­ка. В «Тезисах» выделяются особые функции литературных языков по сравнению с другими языковыми образованиями: «Особый характер ли­тературного языка проявляется в той роли, которую он играет, в частности, в выполнении тех высоких требований, которые к нему предъявляются по сравнению с народным языком: литературный язык отражает культур­ную жизнь и цивилизацию». Поэтому «необходимость говорить о матери­ях, не имеющих отношения к практической жизни, и о новых понятиях требует новых средств, которыми народный язык не обладает»; отсюда особая лексика, особые синтаксические формы. Важно и то, что «с повы­шенными требованиями к литературному языку связан и более упорядо­ченный и нормативный его характер... Развитие литературного языка предполагает и увеличение роли сознательного вмешательства». Пражцы, таким образом, не поддерживали крайние идеи Ф. де Соссюра об абсолют­ной бессознательности языковых изменений, в этом пункте они были бли­же к И. А. Бодуэну де Куртенэ. Результатом функционального подхода к литературным (стандартным) языкам стало развитие особой лингвисти­ческой дисциплины — истории литературных языков, сложившейся лишь в чешской и в советской лингвистике.

В «Тезисах» нашли отражение также идеи пражцев в отношении истории языка. Пражский кружок, принимая разграничение синхро­нии и диахронии и безусловно отдавая приоритет синхронному подходу («Лучший способ для познания сущности и характера языка — это синхронный анализ современных фактов»), не считал данное различие абсолютным, как это делает Ф. де Соссюр: «Нельзя воздвигать непреодо­лимые преграды между методом синхроническим и диахроническим, как это делала Женевская школа». В отличие от Ф. де Соссюра праж­цы исходили из того, что диахрония не менее системна, чей синхрония:

В. М. Алпатов

«Было бы нелогично полагать, что лингвистические изменения не что иное, как разрушительные удары, случайные и разнородные с точки зрения си­стемы. Лингвистические изменения часто имеют своим объектом систе­му, ее упрочение, перестройку и т. д. Таким образом, диахроническое изу­чение не только не исключает понятия системы и функций, но, напротив, без учета этих понятий является неполным». Системный подход к изуче­нию языковых изменений пражцы старались реализовать на практике.

Что касается синхронии, то в отличие от глоссематиков пражцы по­нимали ее не как систему, рассматриваемую в полном отвлечении от фактора времени, а как состояние языка, один из моментов его развития, В «Тезисах» об этом сказано: «Синхроническое описание не может це­ликом исключить понятия эволюции, так как даже в синхронически рассматриваемом секторе языка всегда налицо сознание того, что на­личная стадия сменяется стадией, находящейся в процессе формирова­ния. Стилистические элементы, воспринимаемые как архаизмы, во-пер­вых, и различие между продуктивными и непродуктивными формами, во-вторых, представляют явления диахронические, которые не могут быть исключены из синхронической лингвистики».

В «Тезисах Пражского лингвистического кружка» кратко был по­ставлен ряд проблем, которые затем активно разрабатывались пражца­ми. Это (помимо того, о чем уже шла речь выше) структурная фонология, описание систем фонем и фонологических корреляций; морфонология, изучение «морфологического использования фонологических различий»; исследование свойств слова и систем номинации; изучение структуры предложения и др. В том числе поставлена и проблема структурного сравнения языков независимо от их генетических связей. После при­мерно полувека, в течение которых типология почти не развивалась и часто отрицалась вообще, пражцы наряду с американским лингвистом Э. Сепиром возродили эту дисциплину. В «Тезисах» указано, что срав­нительное изучение языков не должно ограничиваться одними генети­ческими проблемами, что сравнительный метод в широком его понима­нии «позволяет вскрыть законы структуры лингвистических систем и их эволюции». Таким образом могут сравниваться любые языки, но возможно неструктурное сравнение родственных языков (например, сла­вянских между собой). Оно отлично от сравнительно-исторического изу­чения этих же языков, выявляя не конкретные звуковые переходы, а эволюцию систем.

Среди пражцев наибольший вклад в типологию внес В. Скаличка, посвятивший этой проблематике ряд своих ранних работ (30-е гг.), в том числе изданную в 1935 г. книгу «О грамматике венгерского языка». Эта работа и примыкающая к ней по тематике статья того же автора «Асимметричный дуализм языковых единиц» (1935) включены в из­данную в 1967 г. в Москве хрестоматию «Пражский лингвистический кружок».

Пражский лингвистический кружок

Не отказываясь совсем от традиционного выделения изолирующе­го, агглютинирующего, полисинтетического (инкорпоративного) и флек­тивного типов, В. Скаличка значительно переосмыслил их понимание. Он указывал: «Какой-то язык считался агглютинативным потому, что для него „характерна" агглютинация, то есть именно это явление отли­чает его от других языков. Лингвистам-типологам вообще не была из­вестна роль, например, противопоставления агглютинация—изоляция в рамках одного языка. Однако отдельный язык — самостоятельная сис­тема, и как таковой он не образует системы с другими языками. Поэто­му приходится говорить не о „морфологической классификации" язы­ков, а только о сходствах и различиях между разными языковыми системами». То есть нельзя говорить о флексии, агглютинации и т. д. как об определяющей черте строя того или иного языка, как это делали ученые XIX в. Однако можно говорить о флексии, агглютинации и т. д. как о некоторых лингвистических явлениях, наблюдаемых в тех или иных языках. При этом наличие одного из этих явлений не исключает наличия других, однако они могут в разных языках по-разному комби­нироваться, что характеризует соответствующие языки. Можно гово­рить о чисто флективном, чисто агглютинативном типах и т. д. как о неких идеальных эталонах, которым в разной мере соответствуют кон­кретные языки. Как указывал В. Скаличка в связи с этим, «следует различать систему и тип», при этом количество типов не слишком велико, и их выделение может дать основу для классификации языков. В. Скаличка также указал на то, что морфологическая структура — не единственное основание для типологии; в частности, он одним из пер­вых проводил сопоставительные исследования фонологических струк­тур разных языков.

В связи с типологическими задачами В. Скаличка старался уточ­нить традиционные лингвистические понятия, дать им такие определе­ния, на основе которых можно было бы сопоставлять языки различного строя. Он, как и многие другие лингвисты его эпохи, хорошо осознавал нечеткость основанных на интуиции понятий слова, предложения, час­тей речи и т. д. и стремился уточнить эти понятия. Наряду с этим он выделял и единицы, не учитывавшиеся в традиции. Прежде всего это сема — минимальная единица, обладающая значением. Сема соотносит­ся с морфемой, но не всегда с ней совпадает.

Понятие семы у В. Скалички основано на идеях С. Карцевского об асимметричном дуализме. В статье «Асимметричный дуализм языковых единиц» чешский ученый выделяет в качестве проявлений такого дуализма омонимию и омосемию (разное выражение одного и того же элемента значе­ния). В случае омосемии (например, если одно грамматическое значение по-разному обозначается в разных типах склонения или спряжения) од­ной и той же семе соответствует несколько разных морфем. В случае же «склеенного» выражения нескольких грамматических значений одной

В. М. Алпатов

морфеме может соответствовать несколько сем. Например, чешское окон­чание прилагательных у (или его русский эквивалент -ый) имеет три семы: именительного падежа, единственного числа и мужского рода. Разные языки характеризуются, согласно В. Скаличке, разным соотношением морфемы и семы: в турецком их соотношение близко к взаимно однозначному, в чешском они очень часто не совпадают. В работе «О грамматике венгер­ского языка» по этому параметру последовательно сопоставляется ряд язы­ков. Нетрудно видеть, что соответствующие различия языков хорошо со­относятся с традиционным разграничением агглютинации и флексии: чем флективнее язык, тем значительнее данное несовпадение. Отметим, что многосемность В. Скаличка признавал лишь для грамматических мор­фем, корневые же у него оказывались односемными по определению. Впос­ледствии в структурной лингвистике это ограничение было снято (ср. «фигуры плана содержания» у Л. Ельмслева), и получил развитие так называемый компонентный анализ, при котором значение любой морфе­мы разлагается на смысловые компоненты.

Все пражцы принимали соссюровское разграничение языка и речи, но их понимание бывало различным. Интересную точку зрения на этот счет, разделявшуюся не всеми пражцами, выдвинул рано умерший линг­вист Йозеф Коржинек в статье «К вопросу о языке и речи», опублико­ванной в 1936 г. (статья также включена в русском переводе в хресто­матию «Пражский лингвистический кружок»).

Й. Коржинек не соглашался с обычным для структурализма пони­манием языка и речи как равноправных, находящихся на одном уровне абстракции явлений. С точки зрения этого ученого, язык и речь — те же самые явления, рассмотренные на разных уровнях абстракции: «Соотно­шение между языком и речью представляет собой просто отношение между научным анализом, абстракцией, синтезом, классификацией, то есть научной интерпретацией фактов, с одной стороны, и определенными явлениями действительности, составляющими объект этого анализа, аб­стракции и т. д., — с другой». «В любом конкретном высказывании, если даже в нем реализуется лишь какая-то незначительная часть язы­ка, всегда заключена вместе с тем вся его структура... и, наоборот, языко­вая структура исчерпывающе представлена совокупностью индивиду­альных речевых актов, она получает в них осязаемое воплощение и проявляется бесчисленное множество раз, бесконечно, многообразно и неповторимо». Языковая структура интуитивно осознается каждым носителем языка, «а различия между нелингвистом и лингвистом при осознании структурных связей в языке носят отнюдь не принципиаль­ный характер, различаясь лишь в количестве языкового опыта и тех усилиях, которые необходимы для его интеллектуальной переработки». При этом, однако, Й. Коржинек был против того, чтобы учитывать в лин­гвистическом исследовании «языковое чутье наивного информанта», поскольку оно слишком примитивно и в нем много предрассудков.

Пражский лингвистический кружок

Далее, как указывает Й. Коржинек, одним и тем же термином «струк­тура языка» обозначаются два разных феномена. Во-первых, это нечто существующее независимо от лингвиста; такая структура «служит необ­ходимой основой всех индивидуальных высказываний и дана нам, соб­ственно говоря, лишь в этих высказываниях», она «в своей совокупности недоступна непосредственному восприятию». Во-вторых, это «язык как лингвистическая теория», результат анализа, абстракции и синтеза, осно­ванных на индивидуальных высказываниях. Два данных феномена соот­носятся друг с другом лишь через речь. По сути Й. Коржинек утверждает, что структура во втором смысле является моделью структуры в первом смысле, хотя термина «модель» у него нет.

Все, что совершается в речи, согласно данной концепции, предопреде­лено языковой системой в первом смысле, усвоенной говорящим. Поэто­му лингвист «обращает свое внимание на коллективное, надиндивиду-альное», а «вопрос о чисто индивидуальной языковой структуре лишен для лингвиста всякого смысла». Этим лингвистика противопоставлена стилистике, которая изучает индивидуальное и единичное без выявле­ния каких-либо общих закономерностей.

Моделирующий подход к языку Й. Коржинек считает аналогич­ным подходу, свойственному естественным наукам, от которых, по его мнению, языкознание принципиально не отличается. Он писал в связи с этим: «Достижимая степень точности в области (правильно понимае­мой) лингвистики отнюдь не ниже, чем в прочих научных областях; -давно ставшее традиционным привычное представление о значительно меньшей степени точности лингвистических исследований по сравне­нию, например, с исследованиями в области физики основано на том, что по незрелым методам лингвистов прошлого и по их методическим ошибкам судили о достижимой степени точности в лингвистике вооб­ще. Как и для других наук, здесь особенно необходимо постулировать, что устанавливаемые в области лингвистических явлений научные за­коны, как и законы, которые будут установлены, не должны иметь ис­ключений. Без этого постулата невозможен никакой научный закон, а без специальных научных законов для языковых явлений лингвистика как наука была бы невозможна. Исключения из научных законов, в том числе из законов лингвистических, являются кажущимися и объяс­няются либо неправильным пониманием фактов, для которых были сформулированы данные законы, либо неправильным пониманием са­мих законов. Во всех случаях, где это не так, факты, противоречащие любому выдвинутому закону, свидетельствуют о том, что этот закон сформулирован неточно».

Итак, Й. Коржинек на новом уровне вернулся к давнему понима­нию лингвистического закона, выдвигавшемуся когда-то А. Шлейхером и ранними младограмматиками. Законы он понимал гораздо шире, чем его предшественники, далеко не сводя их к закономерностям звуковых

В. М. Алпатов

переходов. Однако он также исходил из прямого переноса в лингвистику методов естественных наук (образцом для него явно служила не столько биология, сколько бурно развивавшаяся в эту эпоху физика). Такой под­ход был нетипичен для 30-х гг., но на последнем этапе развития структу­рализма, уже в послевоенное время, связанном с увлечением математи­ческими методами, данный подход (вряд ли под прямым влиянием разбираемой здесь статьи) стал широко распространенным. Безусловно, точка зрения относительно языка и речи, с которой выступил Й. Коржи-нек, была весьма оригинальна.

Дата добавления: 2014-11-29