Зак. 18 2 страница

Одним из крупнейших представителей Пражской школы и од­ним из крупнейших лингвистов XX в. вообще был Николай (Николай Сергеевич) Трубецкой. Выпускник Московского университета, воспи­танный в традициях фортунатовской школы, он еще в первые годы своей научной деятельности зарекомендовал себя перспективным и разно­сторонним ученым. Еще в России он занимался славянскими, финно-угорскими, кавказскими языками. Однако в те годы он успел опублико­вать лишь небольшое число работ, многое из сделанного им до 1919 г. пропало. После революции Н. Трубецкой эмигрировал и после недолго­го пребывания в Болгарии с 1922 г. до конца жизни преподавал в Вен­ском университете. В Вене были написаны его основные лингвистиче­ские труды.

Н. Трубецкой был ученым широкой специализации, его интересы далеко не исчерпывались лингвистикой. Ему принадлежат работы по славянским письменным памятникам, фольклору, литературе. Он был одним из теоретиков евразийства — влиятельного течения эмигрант­ской мысли, выдвигавшего широкие и оригинальные, хотя и весьма спор­ные историко-философские концепции. С евразийством были связаны и некоторые лингвистические идеи ученого. Например, концепция ев­разийского языкового союза служила аргументом для теории, согласно которой русские вместе с тюркскими, монгольскими, финно-угорскими и др. народами представляют собой культурное и историческое един­ство. Отметим, что такого рода идеи были прежде всего характерны для деятельности Н. Трубецкого в 20-е гг., а в 30-е гг. он почти целиком сосредоточился на лингвистике.

Как лингвист Н. Трубецкой также отличался большой широтой. Он много занимался компаративистикой. Помимо конкретных работ ему принадлежат и труды общеметодологического характера. Он продолжал исследования по кавказским и финно-угорским языкам, частично вос­становив по памяти утраченное. Много он занимался разнообразными проблемами славистики. Среди выдвинутых им общелингвистических идей особо следует отметить (помимо создания фонологической теории) мор-фонологическую концепцию и теорию языковых союзов. Хотя те явле­ния, которые теперь лингвисты относят к морфонологии, изучал еще Панини, но данная дисциплина впервые четко выделена лишь Н. Трубец-

Пражский лингвистический кружок

ким. В статье «Некоторые соображения относительно морфонологии» он сформулировал задачи морфонологии как «исследования морфологичес­кого использования фонологических средств какого-либо языка», выде­лил три основных раздела этой дисциплины: теорию фонологической структуры морфем, теорию комбинаторных звуковых изменений мор­фем в морфемных сочетаниях, теорию звуковых чередований, выполняю­щих морфологическую функцию.

В теории языковых союзов ученый обобщил накопленные на раз­нообразном материале факты, свидетельствующие о вторичном сход­стве контактирующих между собой языков. В языковой союз могут входить как неродственные, так и родственные языки, однако их сход­ства в любом случае обусловлены их контактами и взаимодействиями. Н. Трубецкой выделял ряд языковых союзов: балканский, евразийский (объединяющий русский язык с рядом тюркских, монгольских, финно-угорских и др.). Им впервые были заложены основы третьего типа классификации языков (наряду с генетическим и типологическим) — ареального, при котором языки объединяются в классы в связи с их гео­графическим расположением и свойствами, приобретенными в резуль­тате контактов.

Самой знаменитой и оказавшей наибольшее влияние на развитие мировой лингвистики работой Н. Трубецкого стала его последняя кни­га «Основы фонологии». Ученый работал над ней в последние годы жизни, издана она была на немецком языке через год после его смерти, в 1939 г. Ряд идей, отраженных в книге, Н. Трубецкой высказывал в пе­чатных работах начиная с конца 20-х гг., однако в книге его фонологи­ческая концепция получила законченное выражение. Книга стала и наиболее развернутым изложением подхода к фонологии, свойственно­го Пражской школе в целом.

Теоретической основой данного подхода были наряду с бодуэновской концепцией фонемы идеи Ф. де Соссюра, прежде всего о языке и речи. Если Й. Коржинек отошел от соссюровской концепции весьма далеко, то Н. Трубецкой по данному вопросу в основном следовал Ф. де Соссюру при некотором влиянии идей К. Бюлера, например, проявляющихся в раз­граничении при акте речи «говорящего ("отправителя"), слушающего ("получателя") и предмета, о котором идет речь». Как и Ф. де Соссюр, Н. Трубецкой признавал, что «язык существует в сознании всех членов данной языковой общности», хотя в собственно фонологическом анали­зе он старался обходиться без апелляции к психологии.

Согласно Н. Трубецкому, и язык, и речь имеют обозначающее и обо­значаемое, однако их свойства в языке и речи различны. Если в речи как обозначаемое, так и обозначающее бесконечны и многообразны, то в языке они состоят «из конечного исчисляемого числа единиц». Данное теоретическое положение давало возможность разграничить фонетику — науку об означающем в речи — и фонологию — науку об означающем в

В. М. Алпатов

языке. Здесь идеи Ф. де Соссюра, до конца не проводившего такое разгра­ничение, дополнялись идеями И. А. Бодуэна де Куртенэ и его учеников Л. В. Щербы и Е. Д. Поливанова. Строгое разделение фонетики и фоноло­гии было одним из главных требований к лингвистическому описанию всей Пражской школы с самого начала ее существования.

Фонетику Н. Трубецкой определял как «науку о материальной стороне (звуков) человеческой речи», по своей методологии она цели­ком относится к естественным наукам. Фонетика имеет физический (акустический) и артикуляторный (физиологический) аспекты. Фоне­тика изучает неисчислимое многообразие звуков человеческой речи. Иные задачи у фонологии, имеющей дело с ограниченным числом различи­тельных средств, отличающих друг от друга элементы обозначающего, в частности слова. Таким образом, как пишет Н. Трубецкой, «слова по необходимости состоят из комбинаций различительных элементов... При этом, однако, допустимы не все мыслимые комбинации различительных элементов. Комбинации подчиняются определенным правилам, которые формулируются по-разному для каждого языка. Фонология должна ис­следовать, какие звуковые различия в данном языке связаны со смысло­выми различиями, каковы соотношения различительных элементов... и по каким правилам они сочетаются друг с другом в слова». Методы фонологии — те же, что в других лингвистических дисциплинах и, шире, вообще в гуманитарных науках.

Если фонетист должен учитывать все признаки звуков, то «для фонолога большинство признаков совершенно несущественно, так как они не функционируют в качестве различительных признаков слов. Звуки фонетиста не совпадают поэтому с единицами фонолога. Фонолог должен принимать во внимание только то, что в составе звука имеет определенную функцию в системе языка».

Безусловно, все лингвистические традиции и наука о языке до вто­рой половины XIX в. не могли и не стремились учесть все звуковые признаки. Традиционные фонетисты были «стихийными фонологами», бессознательно ориентируясь на функционально значимые признаки, ко­торые, однако, не всегда четко отделялись от незначимых. Появление эк­спериментальной фонетики, как уже говорилось выше, привело к выделе­нию значительного числа функционально незначимых и не осознаваемых носителями языка признаков, поэтому естественной реакцией на это вскоре стало появление фонологии, оперирующей ограниченным числом еди­ниц. Но если для основателей фонологии главным критерием была пси­хологическая осознаваемость, не допускающая объективных процедур проверки, то пражцы и близкие к ним по идеям советские фонологи сделали следующий шаг (как будет сказано ниже, первым его сделал Н. Ф. Яковлев не позже 1923 г.). Вместо психологического был выдвинут функциональный критерий: участие или неучастие тех или иных при­знаков в смыслоразличении. Такой подход хорошо соответствовал общей

Пражский лингвистический кружок

методологии пражцев, для которых наряду со структурой важнейшую роль играет функция. В то же время этот подход давал возможность разработать достаточно строгие и в равной мере применимые к самому разнообразному материалу процедуры. Выработке таких процедур по­священа большая часть книги Н. Трубецкого.

Впрочем, как указывает ученый, смыслоразличительная функция — лишь одна, хотя и важнейшая из трех фонологических функций. Наряду с ней выделяются еще две функции: вершинообразующая (кульминатив-ная), указывающая, какое количество слов или словосочетаний содер­жится в данном предложении (такую функцию в ряде языков выполня­ет ударение), и разграничительная (делимитативная), указывающая на границы между единицами. Известно, например, что разными звуковыми признаками могут характеризоваться начало или конец слова или мор­фемы. Однако Н. Трубецкой указывает, что выделение фонологических единиц основано на смыслоразличительной функции, а две другие не являются для этого необходимыми. Во всей книге речь идет почти ис­ключительно о смыслоразличительной функции, лишь последняя глава посвящена разграничительной.

Основной единицей фонологии Н. Трубецкой, как и И. А. Бодуэн де Куртенэ, считал фонему, однако определяется фонема у него иначе. Для ее выделения он вводил фундаментальное и по своему значению выходящее за пределы фонологии понятие оппозиции; последователь­ное выделение этого понятия стало одним из наиболее существенных вкладов Н. Трубецкого в науку о языке. Он писал: «Признак звука может приобрести смыслоразличительную функцию, если он противо­поставлен другому признаку, иными словами, если он является членом звуковой оппозиции (звукового противоположения). Звуковые проти­воположения, которые могут дифференцировать значения двух слов данного языка, мы называем фонологическими (или фонологически-дистинктивными, или смыслоразличительными) оппозициями». Эти оппозиции противопоставлены фонологически несущественным. Каж­дый член фонологической оппозиции является фонологической (смыс­лоразличительной) единицей; минимальная фонологическая единица — фонема.

Таким образом, Н. Трубецкой последовательно выдерживал путь от слова к фонеме в лингвистическом исследовании. Он прямо указывал: «Не будем представлять себе фонемы теми кирпичиками, из которых скла­дываются отдельные слова. Дело обстоит наоборот: любое слово представ­ляет собой целостность, структуру; оно и воспринимается слушателями как структура, подобно тому как мы узнаем, например, на улице знакомых по их общему облику. Опознавание структур предполагает, однако, их раз­личие, а это возможно лишь в том случае, если отдельные структуры отли­чаются друг от друга известными признаками. Фонемы как раз и являют­ся различительными признаками словесных структур». Слово для

В. М. Алпатов

Н. Трубецкого — первичное, заранее заданное и неопределяемое понятие (как это имело место и в традиционном языкознании). Ср. иной подход в американском дескриптивизме, где главное методическое правило обычно заключалось в том, что морфологические единицы было принято выделять лишь по окончании фонологического анализа.

Н. Трубецкой подчеркивал различие между звуком, фонетической единицей и фонемой: «Любой произносимый и воспринимаемый в акте речи звук содержит, помимо фонологически существенных, еще и много других фонетически несущественных признаков. Следовательно, ни один звук не может рассматриваться просто как фонема. Поскольку каждый такой звук содержит, кроме прочих признаков, также и фонологически существенные признаки определенной фонемы, его можно рассматри­вать как реализацию этой фонемы. Фонемы реализуются в звуках речи». И далее: «Все эти различные звуки, в которых реализуется одна и та же фонема, мы называем вариантами (или фонетическими вариантами) одной фонемы». То есть в языке есть только инварианты — фонемы, реализуемые в речи в виде своих вариантов.

На основе указанных теоретических положений Н. Трубецкой по­дробно рассматривал критерии выделения фонем как в парадигматике (различение фонемы от фонетического варианта), так и в синтагматике (различение фонемы от сочетания фонем). Парадигматические крите­рии сводятся к возможностям употребления тех или иных звуков в том или ином окружении. Если два звука встречаются в одинаковых окружениях, никогда при этом не меняя значения слова, то это два варианта одной фонемы; если два звука, имеющие некоторое фонетичес­кое сходство, никогда не встречаются в одинаковом окружении, то это также два варианта одной фонемы; если же два звука различают значе­ние слов в одном и том же окружении, то они относятся к разным фонемам. Наиболее очевидное доказательство фонемных различий — так называемые минимальные пары типа точка — бочка — дочка — кочка — ночка. В одно и то же время, в 30-е гг., такого рода критерии разрабатывались и пражцами, и американскими дескриптивистами; в американской лингвистике они получили название дистрибуционных (термин, не используемый Н. Трубецким). Но если в американской на­уке сами определения фонем основывались на дистрибуционных кри­териях, а смыслоразличение отходило на задний план или даже отбра­сывалось, то для Н. Трубецкого позиционные критерии были лишь проявлением более фундаментальной смыслоразличительной функции.

Рассматривая фонологическую систему языка в целом, Н. Трубец­кой обращал особое внимание на классификацию оппозиций, поскольку «в фонологии основная роль принадлежит не фонемам, а смыслоразличи-тельным оппозициям. Любая фонема обладает определенным фонологи­ческим содержанием лишь постольку, поскольку система фонологичес­ких оппозиций обнаруживает определенный порядок или структуру». В

Пражский лингвистический кружок

то же время для него, как и для всех пражцев, фонема вовсе не была лишенным собственных свойств пунктом пересечения сетки отношений, как это было для глоссематиков. Постоянно подчеркивается существова­ние собственных различительных признаков у фонем, в парадигматичес­кие критерии выделения фонем включается требование звукового сход­ства, а синтагмагические критерии отграничения фонем от фонемных сочетаний почти целиком основаны у Н. Трубецкого на фонетических признаках.

В книге дается разработанная классификация оппозиций разных типов. Выделяются оппозиции одномерные (свойственные только дан­ной паре единиц) и многомерные (включающие более двух единиц), про­порциональные (однотипные противопоставления имеют место для не­скольких пар) и изолированные (данное противопоставление более нигде не встречается) и др. Наиболее важно противопоставление приватив-ных, ступенчатых (градуальных) и равнозначных (эквиполентных) оп­позиций. Привативны оппозиции, один член которых характеризуется наличием, а другой — отсутствием признака, например, «звонкий — незвонкий», «назализованный — неназализованный», «лабиализован­ный — нелабиализованный» и т. д. Член оппозиции, который характе­ризуется наличием признака, называется «маркированным», а член оп­позиции, у которого признак отсутствует, — «немаркированным». Градуальные оппозиции характеризуются тем, что их члены противо­поставлены разной степенью одного признака, например разными сту­пенями высоты тона. Наконец, в эквиполентных оппозициях оба члена логически равноправны; таковы, например, оппозиции между согласны­ми разного места образования. Все типы оппозиций иллюстрируются фонологическими примерами, однако нетрудно видеть, что в их содер­жании нет ничего специфически фонологического. Понятия приватив-ных, градуальных и эквиполентных оппозиций, термины «маркирован­ный член», «немаркированный член» и др. после книги Н. Трубецкого широко используются в самых разных областях лингвистики: в фоноло­гии, грамматике, семантике и т. д.

Еще одно важнейшее разграничение оппозиций, также выходящее за пределы фонологии, связано с различием постоянных и нейтрализуемых оппозиций. Постоянные оппозиции сохраняются во всех ситуациях. Нейтрализуемые оппозиции сохраняются в одних контекстах (позициях релевантности) и исчезают в других (позициях нейтрализации); напри­мер, в русском языке противопоставление звонкости и глухости нейт­рализуется на конце фонетического слова. В связи с этим вводится особое понятие архифонемы: «В тех положениях, где способное к нейт­рализации противоположение действительно нейтрализуется, специфи­ческие признаки членов такого противоположения теряют свою фоно­логическую значимость; в качестве действительных (релевантных) остаются только признаки, являющиеся общими для обоих членов оп-

14 Зак. 18

В. М. Алпатов

позиции... В позиции нейтрализации один из членов оппозиции стано­вится, таким образом, представителем "архифонемы" этой оппозиции (под архифонемой мы понимаем совокупность смыслоразличительных признаков, общих для двух фонем)» (термин «архифонема» был ранее предложен Р. Якобсоном). Представитель архифонемы может совпадать или не совпадать с одним из членов оппозиции; если такое совпадение есть и оно не обусловлено чисто фонетически, то данный член оппози­ции является немаркированным, а противоположный ему — маркиро­ванным. В книге подробно рассматриваются разные типы нейтрализа­ции и причины, их обусловливающие.

В книге «Основы фонологии» содержится разнообразный фонологи­ческий материал и исследуются многочисленные проблемы фонологии. Выделяются признаки фонем, способные быть смыслоразличительными в тех или иных языках; при этом учитываются и просодические призна­ки: ударение, интонация и др. Изучены общие принципы сочетаемости фонем. Выделяются основные понятия фонологической статистики. При отсутствии специального типологического раздела в книге по многим параметрам сопоставляются фонологические системы разных языков. Отметим активное использование Н. Трубецким материала языков на­родов СССР, содержащегося в советских публикациях 20—30-х гг.; этот материал редко привлекался другими фонологами, и ряд фактов вошел в оборот мировой фонологии благодаря Н. Трубецкому.

Идеи книги Н. Трубецкого «Основы фонологии» прочно вошли в мировую науку о языке как непосредственно в области фонологической теории, так и в связи с рассмотрением некоторых более общих проблем: оппозиций, нейтрализации и др.

В настоящее время почти все лингвистическое наследие выдаю­щегося ученого издано в нашей стране. Книга «Основы фонологии» вышла в русском переводе в 1960 г., в 50—60-е гг. публиковались и отдельные статьи Н. Трубецкого; в частности, статья «Некоторые сооб­ражения относительно морфонологии» включена в хрестоматию «Праж­ский лингвистический кружок». Наконец, в 1986 г. вышел том, в кото­рый вошла значительная часть ранее не издававшихся у нас работ ученого.

ЛИТЕРАТУРА

Булыгина Т. В. Пражская школа // Основные направления структурализ­ма. М., 1964.

Реформатский А. А. Н. С. Трубецкой и его «Основы фонологии» // Трубец­кой Н. С. Основы фонологии. М., 1960.

ДЕСКРИПТИВИЗМ

Развитие структурной лингвистики в США имело свои особенности. Американские ученые во многом шли своими путями, независимо от дея­тельности Ф. де Соссюра и других основателей структурализма в Европе. Тем не менее многое объединяло по своим идеям американских и евро­пейских структуралистов, что часто определялось не взаимовлиянием (хотя позже, особенно с 30-х гг., это также имело место), а общностью развития научного поиска.

Хотя в XIX в. США находились на периферии мировой науки о языке, там также господствовало историческое и сравнительно-истори­ческое языкознание. Наиболее крупный его представитель в американ­ской науке Уильям Дуайт Уитни (1827—1894) во многом выходил за рамки чисто исторического подхода к языку, недаром это один из очень немногих ученых, которых Ф. де Соссюр относил к своим предшествен­никам в «Курсе общей лингвистики».

Большое влияние на изменение подхода в американской лингви­стике на рубеже XIX—XX вв. оказало становление антропологии, в частности антропологического изучения аборигенов США и Канады — индейских народов. Термин «антропология» в науке англоязычных стран имеет особый смысл, отличный от русского значения этого термина (те­перь термин «антропология» в англо-американском смысле появился и у нас). Речь шла о комплексной науке, включающей в себя изучение разных аспектов культуры народов, резко отличных от европейских, преж­де всего так называемых «примитивных». Антропологи одновременно занимались этнографией, фольклористикой, лингвистикой, иногда и ар­хеологией. Виднейшим представителем американской антропологии на раннем ее этапе был крупный ученый Франц Боас (1858—1942), уроже­нец Германии.

Антропологическое изучение того или иного народа включало в себя описание его языка. При этом многое из того, что было привычно для традиционного языкознания, оказывалось непригодным для таких целей.

Во-первых, как отмечали уже первые американские антропологи, такие языки, как индейские языки Северной Америки, «не имеют исто­рии». От них не осталось никаких письменных памятников, до прихода к ним антропологов никто эти языки никогда не записывал, поэтому необходимо было изучать их синхронные состояния. Это не означало неприменимость к индейским языкам сравнительно-исторического ме­тода; многие американские лингвисты, включая Л. Блумфилда и Э. Се­пира, занимались, кроме всего прочего, и реконструкцией индейских праязыков. Однако в любом случае синхронное описание языка стояло

14*

В. М. Алпатов

на первом плане. Поэтому в американской лингвистике не было дис­куссий о синхронной и диахронной лингвистике, уже начиная с Ф. Боаса задача синхронного описания понималась как главная.

Во-вторых, традиционные принципы лингвистического описания, часто восходившие еще к античности, оказывались совершенно неприем­лемыми. Например, при описании любого индейского языка вставал обыч­но не очень актуальный для специалистов по языкам Европы вопрос: как выделять слова в этом языке. Европейская традиция и сформиро­вавшаяся на ее основе европейская и американская лингвистика до на­чала XX в. не имели четко разработанной процедуры членения текста на слова. В большинстве случаев такое членение основывалось на интуиции носителей языка, лишь в сложных периферийных случаях могли выраба­тываться какие-то специальные процедуры. Однако при обращении к слишком далеким от языков Европы индейским языкам появилась необходимость выработки строгих критериев выделения слов. Тогда-то и было осознано, что в лингвистике таких критериев не было. Вопрос о том, что такое слово, был независимо от американской лингвистики постав­лен и в Европе: можно здесь указать на Ш. Балли, Л. В. Щербу и др. Но в связи с описанием индейских языков вопрос о том, что такое слово, встал особенно остро.

Уже Ф. Боас писал: «Может показаться, что... слово... образует естественную единицу, из которой отроится предложение. В большин­стве случаев, однако, легко показать, что это не так и что слово как тако­вое познается только в результате анализа. Это, в частности, ясно в слу­чаях, когда мы имеем дело с предлогами, союзами и глагольными формами, относящимися к придаточным предложениям». В связи с этим он при­водит любопытный пример: даже явно не представляющее собой слова английское окончание прошедшего времени -ед в определенном контек­сте может представлять собой целое высказывание. Если даже с европей­скими языками, когда начинать их внимательно анализировать, все столь непросто, то тем более трудности составляют индейские языки: «При рассмотрении американских языков мы увидим, что эта практическая трудность будет многократно стоять перед нами и что невозможно с объек­тивной уверенностью решить, правомерно ли считать определенную фо­нетическую группу независимым словом или же подчиненной частью слова». Ф. Боас начал заниматься выработкой специальных исследова­тельских процедур для выделения слов, позже эту работу продолжат Л. Блумфилд и другие ученые. Немалые трудности вызывали и пробле­мы сегментации текста на звуковые единицы, морфемного анализа, час­тей речи и т. д.

В-третьих, еще больше проблем создавала семантика изучаемых язы­ков. Если в языках Европы значения слов хотя и не всегда полностью совпадали друг с другом, но были хотя бы соотносимы, отражая общую культуру, если в этих языках существовал не совсем идентичный, но

Дескриптивизм

хотя бы сходный набор грамматических категорий (падеж, число, род, вре­мя и т. д.) с достаточно понятными любому европейцу значениями, то в индейских языках все оказывалось не так. Даже придя к какому-то реше­нию о границах слова в том или ином индейском языке, составить сло­варь этого языка также было непросто: казалось бы, простое слово в одних контекстах соответствовало одному слову английского языка, в других — другому; наоборот, одному английскому слову в изучаемом языке могло соответствовать множество слов, различия между которыми часто не были ясны. Ф. Боас писал об этом: «Группы идей, выражаемые особыми фонети­ческими группами, обнаруживают большие материальные различия в раз­ных языках и ни в коем случае не подчиняются тем же самым принци­пам классификаций». Скажем, в одном языке (эскимосском) имеется несколько слов для обозначения снега разного вида, а в другом языке (дакота) значения «кусать», «связывать в пучки», «толочь» передаются одним словом. Далее Ф. Боас указывал: «Совершенно очевидно, что выбор подобных элементарных терминов должен до известной степени зависеть от основных интересов народа... В результате получилось, что каждый язык с точки зрения другого языка весьма произволен в своих классифи­кациях. То, что в одном языке представляется единой простой идеей, в другом языке может характеризоваться целой серией отдельных фонети­ческих групп». Понимание такого различия могло стимулировать разные направления исследования. С одной стороны, можно было сосредоточиться на самих различиях и их культурных основаниях, что стало главной зада­чей этнолингвистики, созданной Э. Сепиром, а в крайнем виде привело к формированию гипотезы лингвистической относительности Б. Уорфа. С другой стороны, и здесь мог формироваться процедурный подход, что в конце концов привело к появлению компонентного анализа.

Семантические трудности вызывала и проблема грамматических категорий. Оказалось, что в таких языках, как индейские, многие при­вычные грамматические значения специально не выражаются, но суще­ствуют такие грамматические категории, значения которых не предус­мотрены в существующей теории и просто ускользают от анализа. И здесь членение действительности у разных народов оказывалось раз­ным, что требовало и изучения этого членения самого по себе, и выра­ботки исследовательских процедур для описания языка.

Наконец, в-четвертых, именно в антропологической лингвистике специальное значение приобрела особая личность — информант. Ко­нечно, изучение языка с помощью бесед с его носителями и задавания им тех или иных вопросов существовало всегда. Но раньше оно имело лишь вспомогательное значение. Лингвист совмещал в себе исследова­теля и носителя языка. И никто больше ему принципиально был не нужен, хотя, конечно, на него всегда как-то влияла существовавшая тра­диция. Исследователь вживался в изучаемый язык, явно или неявно пользовался интроспекцией, наблюдением над своей лингвистической

В. М. Алпатов

интуицией. Это было верно не только в отношении материнских язы­ков. Когда средневековый европеец изучал латынь, немец в XIX— XX вв. — английский язык или англичанин — немецкий, когда исто­рик языка занимался толкованием не до конца понятного текста, он всегда одновременно выступал как носитель освоенного им языка изу­чения. С индейскими языками так не получалось. Настолько велик был культурный разрыв, что вживание человека европейской культуры в индейский язык практически было невозможно (от индейцев же вся общественная ситуация требовала, часто насильственно, вживаться в английский язык и связанную с ним культуру). Поэтому центральное место в методике изучения индейского языка заняла работа с инфор­мантом, обычно двуязычным, которому исследователь задавал специаль­но подобранные вопросы.

Данный факт имел несколько не только практических, но и теоре­тических последствий. Прежде всего именно в американской науке спе­циальное внимание было уделено методике полевой лингвистики, мето­дам работы с информантам, ранее мало привлекавшим внимание (из-за этого, в частности, невысокий уровень имело большинство миссионерских грамматик). Такая разработка методики помогала решению более ши­рокой задачи — созданию строгих и проверяемых процедур описания языка, применимых к любому материалу, включая и родной язык лин­гвиста.

Но замена интуиции лингвиста интуицией информанта имела и еще более принципиальное значение. Всем направлениям структура­лизма были свойственны более или менее полный отказ от антропоцен­тризма, рассмотрение языка как внешнего объекта по отношению к исследователю (такой подход иногда называют системоцентризмом). Аме­риканские же лингвисты, о которых идет речь в этой главе, довели си-стемоцентризм до крайности. При изучении индейских языков могла создаваться иллюзия полного осуществления идеала — изучения языка с позиции стороннего наблюдателя. Такой наблюдатель слышит речь, замечает в ней регулярности и повторяемости и выясняет сущность этих регулярностей через «объективные» вопросы, задаваемые инфор­манту. Изучать таким образом родной английский язык было труд­нее: даже отказавшись от интроспекции, трудно было совсем отбросить традиции описания этого языка, основанные на интуиции предшествен­ников. Для индейских языков таких проблем не было. Однако амери­канские исследователи не замечали, что происходит просто перераспре­деление ролей по сравнению с лингвистами традиционного типа: интуиция и неосознанная интроспекция информанта заменяют интуи­цию и интроспекцию лингвиста.

Дата добавления: 2014-11-29