Запада и Востока 3 страница

Сказанное означает, что некоторая действительная специфичность мышления на Востоке существует, что поиски в этом направлении могут оказаться конструктивными и продуктивными, но лишь до определенных пределов. Образное воспроизведение явлений культуры сохраняет в себе то, что обычно ускользает при аналитико-рациональном подходе. Стиль культуры нельзя до конца выразить в понятиях, культура подчиняется не только логике.

Чрезвычайно интересными могут быть перспективы сопоставления цивилизаций, основанных на буквенной и иероглифической письменности. Весьма возможно, что реставрация мышления древних и средневековых китайцев, корейцев, японцев, вьетнамцев (после принятия ими иероглифической письменности) с учетом новейших исследований в области функциональной асимметрии полушарий человеческого мозга прольет дополнительный свет на особенности типов мышления в контексте культур Запада и Востока¹.

Много принципиально нового в последнее время было высказано советскими китаеведами в процессе 'постоянного совершенствования переводов древнекитайских памятников (чтобы быть доступными, они должны переводиться и на современный китайский язык).

¹См.: Ротенберг В С, Аршавский В В Межполу-шарная ассиметрия мозга и проблемы интеграции культур // Вопросы философии, 1984, № 4, «1984» плюс пятилетка // Человек, 1990, № 3, Иванов Вяч Вс Мозг как поле сражения // Новое время, 1992, № 40

Если бы подтвердилась, например, гипотеза о геометрическообразной структуре некоторых древних текстов, о крайне своеобразной, связанной с математикой, логике, вплетенной в эту структуру, или гипотезы о «нумерологическом» характере древнекитайских методологических подходов, тесно связанных с наукой «алгебраического» типа, то это могло бы привести не только к пересмотру существующих, в том числе и принятых у нас, оценок характера и уровня развития логико-методологических основ мышления в Древнем Китае, но и к кардинальной коррекции существующих переводов.

Однако, думается, что названные гипотезы и решения, несмотря на все их различия, лишь подчеркивают специфичность Востока, поскольку находятся в русле поисков «другой логики» и «другой науки» и потребуют нового, сегодня неосознаваемого полностью уровня поисков интеллектуального единства культур Востока и Запада. Поэтому представляется более доказательной точка зрения о неразвитости математического мышления, о псевдоматематическом характере китайской нумедрлогии, претендовавшей на роль «общенаучной» методологии применительно к природным и даже социальным явлениям.

Но кроме «нумерологической» традиции восходящей к архаическому стилю мышления, к древней мифологии и магии в Китае позже сформировалась и собственная логическая (протологическая) традиция. Однако последняя не выдержала конкуренции и постепенно, к концу III в. до н. э., сошла с интеллектуальной сцены...

Нумерологическая же методология успешно развива-. лась. «Качественный скачок в ее развитии произошел в эпоху Сун (X—XIII вв.), когда с возникновением неоконфуцианства завершилось формирование духовных основ традиционной китайской культуры.

Если воспользоваться - предложенным пятичленным типологическим рядом рефлекторной (в том числе и теоретической) человеческой деятельности, выработанным на европейском мыслительном материале, то на уровне первой (мифологической) и второй рефлексии (рефлексии над языком) параллели в развитии западного и восточного стиля мышления еще достаточно очевидны.

Но уже третья рефлексия (обращение мысли к самой себе), от которой можно вести отсчет собственно философского мышления, различия Востока и Запада становятся вполне ощутимыми. Наряду с социально-экономическими причинами в этом проявилась так же специфичность и недостаточность лингвистических средств древнекитайского классического языка для выработки формальной логики.

Четвертой рефлексии, восходящей к Ренессансу и ознаменовавшейся формированием теоретического естествознания и опытной науки XVI—XVII вв, Восток, видимо, не знал. В новейшее время, когда наметился переход к пятой рефлексии, Востоку все еще приходится «добирать» на стороне исторически упущенные теоретико-методологические подходы. Ясно, что в различных социальных и национально-страновых условиях этот процесс идет по-разному.

Заканчивая данную главу, следует констатировать, что идеал научности в цивилизации Дальнего Востока оставался практически неизменным вплоть до начала XX4 века, в то время как на Западе с XVI—XVIII вв. он становится существенно иным.

Что же касается мифологических истоков социального идеала, процессов, связанных как с концептуальной историзацией (евгемеризацией) мифологического исходного материала, так и с традицией его последующей идеологической фальсификации, то для противопоставления Востока Западу здесь нет оснований.

Слабость собственно философского ядра господствующего конфуцианского мировоззрения, а впоследствии и неприятие естественно-научных представлений, создавали на Востоке возможность постоянного «соскальзывания» в околофилософскую, этико-политическую сферу, стимулировали социальные мифы и иллюзии. Однако циклическое видение исторического и социального времени, ретроспективное полегание социального идеала также не являлось достоянием лишь восточной культуры, что дает аргумент в пользу идеи единства человеческой истории.

И не случайно до сих пор при сведении неизвестного или малоизвестного к известному оказывался вполне достаточным марксистский категориальный аппарат, выработанный на материалах европейской цивилизации. Другими словами/исследование, проведенное на необходимой фактической базе, позволяет отвергнуть концепции принципиальной непонятности восточных цивилизаций и восточного стиля мышления для «западного» ума, критически подойти к существующим, в том числе и на Востоке представлениям, что для усвоения идеи и идеалов Востока необходимо в них «вчувствоваться», «вжиться», превратить их в неотъемлемый момент собственной «экзистенции» исследователя. Подобный подход представляет из себя неплохой строительный материал для возведения «китайской стены» между духовными реальностями Востока и Запада, в предельном виде логически ведет к утверждению, что китайский мыслительный материал якобы поддается адекватному пониманию лишь самими китайцами, корейский — корейцами и т. д. К тому же отказ от современной научной ' методологии влечет на традиционный путь осмысления будущего в терминах прошлого, дает поводы для завышенных оценок собственного далекого, а порой и мифологического прошлого.

Сравнении Востока и Запада во всех случаях подразумевает обращение к теоретическим средствам, к некоторой методологии более высокого ранга, чем просто «восточная» или «западная». Перед поборниками «национальных философий» Востока, тем более, перед теми, кто стремится «наводить мосты» между Востоком и Западом с помощью восточных идей, встает неразрешимая дилемма, хорошо подмеченная советским исследователем: «Либо они живут этими идеями, делают их элементами глубоко личного опыта, либо превращают в предмет теоретического исследования, предполагающего, во-первых, дуализм субъекта и объекта (традиционно толкуемые гносеологические установки Востока, как мы знаем, этого не позволяют) и, во-вторых, историческое объяснение идей и ценностей, вскрывающее обусловленность их появления и функционирования обстоятельствами времени и места, что 'лишает их ореола вечности и делает не приемлемыми для современного человека, живущего в совершенно иной историко-культурной обстановке» ¹

На тот же случай, если новизна материала окажется избыточной или излишне «экзотичной», дальнейшее осмысление сравнения восточных и западных культур необходимо предварить обоснованием историко-компаративньгх подходов к проблеме восточно-западных сопоставлений, принципиально преодолевших как евро- так и востокоцентризм.

* * *

Казалось бы авторитет конфуцианства, его внутренние тенденции рассыпались в прах в Японии в 1854 году перед американским оружием, во Вьетнаме в 1858— 98 гг. — перед французским, в Корее в 1876—95 гг. — перед японским. Китай, родина конфуцианства оказался в положении полуколонии европейских держав и России. Казалось бы крупнейший политолог XIX—-XX вв. Вебер в своей сугубо практической оценке конфуцианства всего-лишь зафиксировал очевидные вещи. Однако

«левополушарное» евроцентристское мышление снова споткнулось на восточном материале. Последняя треть XX века дала неоспоримые подтверждения живучести и органичности для стран кбнфуцианско-китайского культурного ареала конфуцианско-буддийско-даосской парадигмы развития. Япония (ее подъем после жесточайшего разгрома после 1945 года до сих пор не вполне объяснен на Западе), Южная Корея, Тайвань, Сингапур, КНР, Вьетнам — ведь это все страны конфуцианского влияния. Их перспективы в Азиатско-Тихоокеанском регионе общепризнанны. Роль, которая придается «обыкновенному конфуцианскому капиталу», мало что. объясняет. Это всего лишь метафора.

Находясь в эпоху Риска в Зоне Риска эти страны АТР успешно решают свои частные и глобальные проблемы, Может быть одна из разгадок в том,

¹Сагадеев А В Стереотипы и автостереотипы в сравнительный исследованиях восточной и западной философии // Философское наследие народов Востока и современность. — М Наука, 1983 С 31

что крестьянская(натуральная, земледельческая) культурная субэтическая подсистема, не дала национальным культурам этих стран провалиться в роковые индустриально-технократические ошибки, подстраховала этнос и его культуру от растворения в технологической среде, сохранила генофонд деревни, общинные принципы коммунитаризма, взаимопомощи кооперации, верности семье, клану (фирме),-государству. В плоть и кровь народов конфуцианского культурного ареала вошли, составили генотип культуры такие добродетели «благородного мужа», как человеколюбие (не во всем равное европейской гуманности), чувство долга, ритуальные формы поведения, авторитет знания, сыновняя почтительность к родителям и старшим. Человеческие игры в ритуал (китайские церемонии) оказались более плодотворны, чем грубые западные притязания к природе («живите, размножайтесь»), чем ритуальные игры потребления, статуса, престижа, моды, расточительства.

Да, Китай — первая республика в Азии; да, Япония и Корея «получили» почти американские конституции, но государство и семья управляются сходным образом-Тысячелетняя устойчивость, определяемая органической культурой, обернулась в наше время необыкновенным динамизмом. Поистине культура неучтожима. В этой культуре по-другому решались проблемы добра и зла (здесь неоспорима «экологическая» заслуга буддизма), от злых сатанинских сил народ, помня заветы Учителя,

[держался подальше, не будил злые силы (если они су•шествуют в природе) безумно-авантюрным открытием тайн природы. Конфуций и Будда (за пять веков до Христа) отказались обсуждать проблему потусторонних сил, наладили в самом образе жизни принцип «золотой середины». Конфуций сопровождает человека от рождения до смерти, а Будда обещал возвращаться: «Я буду приходить, возвращаться в этот мир до тех пор пока в нем не останется ни одного страдающего человека». Вот так и живут, а западные игрушки (ЭВМ, телевизоры, роботы, автомобили) делают лучше, чем на Западе. Техника оказалась делом наживным, а капитализм — делом коллективистским. Деловая и трудовая этика протестантизма проигрывает деловой и трудовой этике конфуцианства.

ЛИТЕРАТУРА

Буддизм История и культура — М, 1989

Глухарева О Н Искусство Кореи (с древнейших времен до конца XIX века) — М, 1982

Доменак Ж Л, X у а Шанмин Семейные отношенш в Китае Пер с фр — М, 1991

Искусство Китая — М, 1988

История китайской философии Пер с кит М Л Титаренко ^ М, 1989

Иэнага Сабуро История японской культуры — М, 1972

Латышев И А Семейная жизнь японцев — М, 1985

На га та X История философской мысли Японии Пер с яп — М, 1991

Проблема человека в традиционных китайских учениях — М 1983

СилаНовицкая Т Г Культ императора в Японии мифы, история, доктрины, политика — М, 1990

СудзукиД Т Лекции по Дзэн-буддизму Пер с англ — М, 1990

Дата добавления: 2014-12-29