КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Заказ № 1635. 1 страница. с убранными под накидку волосами
ГРЕКИ Г Скифы с убранными под накидку волосами. За ее плечами помещены два улыбающихся женских персонажа. По правую руку от богини стоит девушка с сосудом, по левую — юноша. В правой руке богиня держит ритон, который юноша принимает у нее — тоже правой рукой. Второй фриз, отделенный от нижнего орнаментом в виде пары грифонов с сосудом, представляет богиню с убранными «как у Апи» волосами, стоящую анфас на колеснице, так что ног ее не видно; по обе стороны от нее расположены кони с развернутыми вправо и влево головами. На самом верхнем фризе богиня в длинном платье (головной убор и/или волосы, к сожалению, сохранились плохо) держит в обеих руках распущенный пояс. Свадебный характер представленной последовательности сцен — в контексте традиционной семантики известных индоевропейских свадебных обрядов — сомнений не вызывает. Важным представляется также соединение в пределах одного ритуального пространства двух скифских «богинь-посвятительниц» — сидящей богини с покрытой головой (и предстоящим ей молодым скифом) и «хозяйки зверей». Распущенный пояс в верхней, семантически самой сильной позиции может обладать не только вполне понятной и традиционной «женской» семантикой (распоясывание невесты), но и не менее значимой семантикой «мужской» — как напоминание о пройденном посвящении и о налагаемой новым статусом ответственности. Может он быть связан и с семантикой «расторгнутого змея» — но на возвратном пути, связанном с очищением и приобретением нового статуса, дающего право на брак. Принципиальная совместимость двух этих богинь в пределах единого мифо-ритуального семантического комплекса1 может быть подтверждена целым рядом других изобразительных текстов, наи- 1 Трех, если причислить к ним еще и «скифскую медузу», зримое воплощение «пограничных» инициационных практик. 6* В. Михаилин. Тропа звериных слов более известным из которых является знаменитое келермесское серебряное зеркало (рис. 25). То обстоятельство, что выполнил его, вероятнее всего, греческий мастер, не может служить основанием для исключения данного предмета из собственно скифского кодового «зрительного ряда», поскольку у нас есть основания предполагать, что в данном случае, как и в случае с пекторалью из Толстой Могилы, речь шла о прямом заказе1. Зеркало само по себе является стандартным атрибутом «сидящей богини», интерпретируемой как Табити. Однако сложное, разбитое на восемь секторов изображение на его оборотной части, во-первых, включает в себя изображение крылатой «хозяйки зверей» («Апи»), «разводящей» двух пардов, а во-вторых, сплошь состоит из достаточно сложных пиктограмм, выполненных в «зверином коде»; вероятнее всего, они исходно являют собой связный ритуально-магический текст, разбитый на «этапы» или на иные смысловые составляющие. Таким образом, «змеиная» составляющая грифона выводит нас на крайне разнообразные и семантически насыщенные особенности скифской культуры, вполне поддающиеся восстановлению на основе дошедших до нас изобразительных текстов. 7. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ: ОБЩАЯ ЛОГИКА ПОСТРОЕНИЯ НИЖНЕГО ФРИЗА ПЕКТОРАЛИ Итак, исходя из вышеизложенного, мы, как представляется, можем рассматривать троекратно повторенную в центре нижнего фриза пекторали сцену терзания грифонами коней как маркер троекратного воинского жертвоприношения, в чем-то аналогичного древнеиндийскому ашвамедха и знаменующего собой обретение воином очередного, более высокого воинского статуса. Особо упомянутое у Геродота обстоятельство, что воинские жертвоприношения у скифов радикальным образом отличались от жертвоприношений, так сказать, «гражданских», уже оговаривалось раньше и вполне укладывается в рамки отстаиваемого здесь пространственно-магнетического подхода. Геродотов «скифский Арес» представ- 1 Как отметили относительно этого зеркала и найденного вместе с ним ритона В.А. Ильинская и А.И. Тереножкин, со ссылкой на мнение М.И. Максимовой, «серебряное зеркало и ритон из Келермесса, которые считаются произведениями выдающегося ионийского торевта первой четверти VI века до н.э., стремившегося приспособить свое искусство к потребностям скифской среды <...>, не могли быть импортированными из отдаленных от Скифии центров, а изготавливались в непосредственной близости от потребителя» [Археология 1986: 190]. Скифы ляется в виде меча, которому приносят кровавые (в отличие от других божеств), в том числе и человеческие, жертвы. В этой связи нелишним будет коснуться семантических аспектов двух типов предметов, часто встречающихся в скифских воинских погребениях, а именно собственно мечей и так называемых наверший. Д.С. Раевский достаточно подробно останавливается в «Модели мира скифской культуры» на анализе изображений, помещенных на перекрестье и на устье ножен келермесского меча, а также на ряде сходных изобразительных текстов. Изображение на устье ножен трактуется следующим образом: На них представлена трехчленная симметричная композиция, центральным элементом которой служит орнаментальный мотив, восходящий к древневосточному изображению священного дерева... и фланкированный двумя фигурами обращенных к нему крылатых гениев <...> Она связана с воплощением идеи упорядоченного, организованного пространства и является одной из реализаций так называемой концепции мирового дерева, «определявшей в течение долгого времени модель мира человеческих коллективов Старого и Нового Света» [Топоров, 1972, с. 93], в частности представление о трехчленной вертикальной и четырехчленной горизонтальной структуре пространства. Символическое изображение дерева в этом случае отчетливо выступает как воплощение «центра мира», как axis mundi, а предстоящие ему фигуры символизируют основные направления горизонта, стороны света. Представление о пятичленном (включая «центр») горизонтальном пространстве в изобразительных и орнаментальных текстах допускает различные воплощения (данной структуры. — В.М.). <...>...«фронтальное» ее восприятие, наиболее удобное при изобразительной, а не орнаментальной трактовке, приводило к естественной редукции структуры до симметричной трехчленной композиции, где со сторонами света соотносились уже не четыре, но лишь два противостоящих элемента. [Раевский 1985: 97-98] В. Miixaii/iiiH. Тропа звериных слов И далее: В последнее время некоторые исследователи, анализируя описание Геродотом (IV, 62) скифского ритуала в честь божества, отождествленного Отцом истории с греческим Ареем, убедительно показали, что меч, водружаемый в ходе этого ритуала на вершину четырехугольного алтаря, выступает в качестве одного из воплощений мировой оси, то есть одного из функциональных эквивалентов мирового дерева. [Раевский 1985: 97-98] В отношении изображения на перекрестье мельгуновского меча предложена следующая интерпретация: Симметричное расположение двух фигур по сторонам дерева отражает роль последнего в качестве элемента горизонтальной подсистемы космической модели... Не случайно в одном из этих случаев — на перекрестье мельгуновского меча — композиция с изображением деревьев и «керубов»-хранителей заменена изображением двух симметрично расположенных козлов в интересующей нас позе. [Раевский 1985: 115] Речь идет о стандартной в рамках структурно-семиотической модели привязке копытных животных к серединной, «человеческой» части мирового древа. Следуя той же логике, автор интерпретирует и стандартное для скифской (и не только скифской) традиции изображение свернувшегося кольцом хищника на бутероли ножен меча или акинака: Так, уже упоминалась устойчивая связь интересующего нас мотива с бутеролями акинаков. Она предстанет как вполне закономерная, если принять во внимание сказанное выше о функции меча в культуре скифов как одного из эквивалентов мировой оси. Именно бутероль — элемент, маркирующий нижнюю часть этого предмета, — соответствует в таком случае хтоническому миру. Фигура же оленя, помещенная на лопасти келермесских и мель-гуновских ножен, в этом пространственном построении соответствует копытному, располагающемуся у ствола мирового дерева. [Раевский 1985: 120) Начнем, пожалуй, с конца. Навряд ли всякий меч, даже такой роскошный, как мечи из Келермесского и Мельгуновского курганов, выковывался и украшался с единственной целью: быть помещенным на вершину алтаря. Любой предмет, даже имеющий от- Скифы кровенно ритуальное предназначение, имеет смысл в первую очередь рассматривать с точки зрения функциональной мотивации связанных с ним семантических кодов, а уже через посредство этих функциональных мотиваций выходить на его возможную роль в семантической структуре ритуала. Меч есть оружие, причем оружие исключительно боевое (не охотничье), предназначенное для ближнего, рукопашного боя, для поединка, самого «атонального» из способов вооруженного противостояния, а потому семантически самого близкого к жертвоприношению. Рукоять меча есть та его часть, которая направлена не только (и не столько) вверх, сколько к центру культурного пространства, туда, где сконцентрирована истина-ор/ия. Именно поэтому рукоять меча отделывается «благородными», «счастливыми» материалами и противопоставляется «злому», выполненному из черного металла лезвию1, как направленному вовне, в зону хаоса и средоточения зла- друг. «Золотые» ножны меча есть также элемент семантически значимый, ибо они скрывают «злой» металл в культурной зоне (ср. табуистические запреты на обнажение клинков в пределах культурного пространства и особым образом обставленные ритуалы, в которых именно подобное обнажение стали есть семантический центр производимого действа — например, акколады). Человек, обнажающий меч в бою или поединке, автоматически ставит себя в центр всеобъемлющей семантической системы. Он «выпускает» железо из золотых ножен и направляет его против зла. Его рука при этом не касается «черного» металла, будучи ограждена от него золотым окладом рукояти; при этом золото семейного фарна обеспечивает ему поддержку семейных фраваши, в жертву которым, собственно, и приносится противник, столь же автоматически помещаемый в зону фуг. В этой связи сдублированное изображение на перекрестье и на устье ножен келермесского меча может иметь несколько иной ритуально-магический смысл, дополняющий предложенное Д.С. Раевским толкование и переводящий его в несколько иную семантическую плоскость. Центральная, осевая фигура ничуть не напоминает дерева, даже весьма условно изображенного. Она похожа на светильник, она похожа на одно из загадочных металлических скифских наверший; но в любом случае, поскольку она не зооморфна, не антропоморфна и не похожа на растение, следует предполагать в ней природу того материала, в котором она исполнена, — а именно металлическую, золотую2. В таком случае перед нами два крылатых 1 См. в этой связи. [Трунев 2003]. 2 Единственным зооморфным маркером являются помешенные в середине В. Михайлин. Тропа звериных слов существа, совершающих возлияние у некоего металлического вертикально стоящего предмета, причем жертвенный характер этого возлияния подчеркивается теми двумя «деревьями», которые действительно присутствуют в этой композиции, будучи помещены непосредственно под чашами. Не логично ли будет предположить, что перед нами именно скифский аналог общеиранских франаши, благословляющих «руку, наносящую удар», переводя смысл совершаемого кровопролития в область ритуального жертвоприношения семейному фарну. Эту трактовку подкрепляет и помещенная на близлежащем боковом выступе ножен фигурка оленя в стандартной жертвенной позе (с подломленными ногами и закинутой «под нож» головой: рога с семью отростками лежат на спине). Изображение на устье ножен мельгуновского меча дает нам то же высказывание с другим кодовым маркером совершаемого жертвоприношения. Вместо производящих акт возлияния фраваши со стилизованными деревцами в семантически сильной «посредничающей» позиции перед нами два нахчира в жертвенных позах, над которыми помещены такие же розетки в виде цветков, как и на келермесских ножнах. Бутероль ножен в таком случае действительно является маркером «нижнего», хтонического мира и вполне закономерно снабжена изображением хищника, «хранителя смерти», каковая традиционно помещается на самом кончике стального острия. Подобный меч, будучи воткнут в центре описанного у Геродота четырехугольного жертвенника, действительно образовывал подобие мировой оси — но семантика этой оси была диаметрально противоположна семантике «мирного» мирового дерева, сохраняя один-единственный общий смысл: смысл совершаемого жертвоприношения. «Мирные» скифские жертвы, животные, задушенные «петлей Варуны» без пролития крови, обеспечивали связь с «домашним» фарном на базовой, культурной территории, которую ни в коем случае нельзя было осквернять магически не совместимыми с ней атрибутами внешней, маргинально-воинской зоны (кровавым убийством, обнаженным железным оружием и т.д.). Мясо жертвы варили при этом в желудке жертвенного животного, сжигая в огне также и кости — так, чтобы не оставить потенциально «нечистых» остатков [Геродот IV, 61]1. 1 Рационализация Геродота относительно того, что в Скифии так мало дерева, что жертвенное мясо приходится варить на костях самого животного, явно несостоятельна, как и многие подобные же рационализации. Во-первых, на сырых костях только что умерщвленного животного в принципе невозможно что бы то ни было приготовить. Во-вторых, в следующей же, 62-й главке четвертой книги Геродот говорит об огромных, подновляемых каждый год кучах хвороста (3 на 3 стадии), на которых скифы приносят жертвы «Аресу», Скифы _________________________ 1_69 Для обеспечения же «боевого» фарна, «доли младшего сына», совершается кровавое жертвоприношение, при котором даже тепловая обработка жертвенного мяса не обязательна. Посредничающей инстанцией является все то же дерево, присутствующее в виде огромных куч хвороста, который, судя по всему, поджигался только в крайних случаях (вроде царских похорон — ср. обгоревшие деревянные погребальные постройки в ряде «царских» курганов)1, если вообще когда-нибудь поджигался. При человеческих жертвоприношениях жертве отрубают правую руку с плечом, очевидно, семантически эквивалентную задней, толчковой ноге копытного животного. Следует заметить также, что «жертвенники Ареса» находятся на периферии скифских территорий (т.е. в маргинальной зоне), где здесь о соблюдении ритуальной чистоты никто не заботится (Геродот особо оговаривает, что и руки, и трупы жертв остаются лежать там, где упали). Напомним, что меч в данном случае отмечает «ось жертвоприношения», и сама металлическая и хтоническая природа этой оси (меч явно втыкается в землю или в алтарь без «экранирующих зло» ножен) свидетельствует о том, что в качестве адресата в данном случае выступает «цельнометаллическое» героическое воинское божество, реконструируемое для всей индоевропейской традиции. Очевидно, именно оно и почиталось «в образе меча». «Звенящие» металлические скифские навершия2, находимые обыкновенно в курганных погребениях вместе со скелетами убитых в честь умершего лошадей, очевидно, также являются маркерами кровавого воинского жертвоприношения, отсылая к реалиям, семантически близким к ваджре ведического Индры1. О смысле троекратного повторения сцены терзания коней грифонами уже говорилось выше: согласно представленной здесь точ- что никак не свидетельствует о недостатке топлива. На мой взгляд, важнейшей во всей 61-й главке является фраза о том, что «бык сам себя варит», — что при общей иранской зацикленное™ на ритуальной чистоте вполне логично характеризует «мирную» жертву. У Геродота сказано также, что посвященную богу часть мяса (вероятнее всею, те же бедра) жрец по окончании варки бросает прямо на землю (то есть мясо уже считается чистым, ибо не оскверняет собой земли). На землю же бросаются и вареные внутренности — то есть та часть туши, которая в маргинальной зоне, при кровавом жертвоприношении и приготовлении мяса, на открытом огне (без воды!) досталась бы «псам». 1 А также упомянутые у Геродота обычай «набивки желудков» покойни 2 Снабженные при этом явными маркерами фарна (орлы, пахчиры, бара 1 Данный вопрос станет предметом самостоятельного рассмотрения в планируемой совместно с Сергеем Труневым работе «Валжра и фар»». 170 В Михаилин Тропа звериных слов ке зрения, они отвечают трем пройденным владельцем пекторали «балцам», и соответственно все три, вместе взятые, означают обретение им высшего возможного воинского ранга — ранга военного вождя Единственное, о чем осталось упомянуть в пределах нижнего фриза пекторали, так это о симметрично помещенных на обеих его оконечностях парах сидящих головой друг к другу кузнечиков В контексте свойственного всему нижнему фризу нарастания атональности от края к центру эта парная композиция выглядит совершенно безмятежной и лишенной динамики: здесь никто никого не терзает, фигурки даже не соприкасаются между собой, они равны по «породе» и статусу и находятся в позе полного покоя Однако в построении нижнего фриза есть и еще одна, семантически куда более значимая закономерность- от края к центру фриза, наряду с нарастанием атональности, идет нарастание семантики «возраста» и воинского статуса, чтобы закончиться кульминацией последнего жертвоприношения. В этом смысле пару кузнечиков можно рассматривать как маркер «детского», «мальчишеского» статуса, предшествующего даже отроческой, «щенячьей» стадии. Чем обусловлен выбор именно кузнечиков в качестве семантически значимого элемента кодового высказывания, остается только гадать. Возможно, это связано с доступностью кузнечика как добычи даже маленькому ребенку; возможно, с чем-то подобным китайскому стравливанию между собой «бойцовских» сверчков. А может быть, ключом к дешифровке этой сцены является сама по себе «пружинная» неподвижность кузнечиков — с понятной для данного насекомого готовностью к мгновенному и дальнему прыжку: к атональной и быстротечной («полет»!) воинской судьбе1. 8. ВЕРХНИЙ ФРИЗ ПЕКТОРАЛИ И ЕЕ ОБЩАЯ СЕМАНТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА Общий смысл изображения, помещенного в верхнем фризе пекторали из Толстой Могилы, на мой взгляд, вполне логично вытекает из уже упоминавшейся центральной сцены, где два скифа шьют (?), растянув за рукава, рубаху из бараньего руна. Как бы ' Еще один вариант интерпретации может быть связан с семантикой кузнечика в древнегреческой и, конкретнее, в аттической культуре, где кузнечик традиционно воспринимался как символ автохтонноеги, что и объясняет его особенную популярность среди афинян, гордившихся тем, что они единственные «истинные» автохтоны в балканской Греции Логика проста земля родит траву, трава родит кузнечиков Связь кузнечиков с «жертвенной» травой также может быть семантически значимой Скифы ни трактовались те или иные конкретные детали этой сцены (об этом ниже), ее непосредственная связь с семантическим полем фарна очевидна, уже исходя из наличия и центрального положения в ней (как и во всем верхнем фризе, да и во всей пекторали) золотого руна. Отмечавшееся уже неоднократно спокойствие поз всех изображенных в верхнем фризе фигур1, откровенно противопоставленное динамизму и атональности нижнего фриза, задает способ интерпретации «данного конкретного» фарна как мирного, действительно связанного с прокреативной семантикой, с понятиями богатства, благосостояния и приумножения. Тот же смысл, видимо, заключен и в противопоставленности сценам терзания также «парных» сцен, фигурантами которых выступают самки с детенышами. Обретение боевого фарна («доля младшего сына»), интерпретируемое в нижнем фризе через посредство агрессивного воинского изобразительного кода (кшатрий не просит, кшатрий берет), противопоставлено мирным способам обретения фарна статусного, воплощенным в «доении стад» (симметричные фигурки двух юношей с овцами и амфорами), в уже упомянутых фигурках самок с приплодом, а также, возможно, и в семантике птичьих фигур (о которой чуть ниже). Определившись с общим смыслом кодового высказывания, обратимся теперь к интерпретации конкретных деталей и начнем с особенностей двух фигурок взрослых скифов, помещенных по обе стороны от «золотого руна». Оба скифа сидят на коленях, но при этом правый (по отношению к носителю пекторали) — на обоих коленях, а левый — на одном. Оба «шьют» овчину, растягивая ее левыми руками за рукава, но при этом правый «прокалывает и подает нитку», и его правая рука находится ниже рукава, левый же «принимает нить», и его правая рука приподнята над рубахой. Волосы у правого скифа забраны головной повязкой и, видимо, завиты. У левого они свободно спадают вниз и, видимо, отпущены длиннее (или не стрижены). Горит правого скифа висит у него над головой, будучи при этом смещен к центру композиции. Горит левого лежит «на земле», будучи при этом в непосредственной близости от владельца («под рукой»). Семантика правой и левой стороны дополнительно подчеркнута растянутыми в стороны рукавами рубахи. Кроме того, правая сторона маркирована (за спиной у центральной фигуры) юношей, вынимающим затычку из амфоры, а также крайней во всем фризе фигуркой летящей утки. Левая сторона, соответственно, представляет в тех же позициях юношу, доящего овцу в горшок, и летящего сокола. 1 Кроме двух крайних, летящих, птиц, «параллельных» в этом отношении двум нарам «спокойных» кузнечиков в нижнем фризе. В. михаилин. Тропа звериных слов Основой противопоставления двух сторон верхнего фриза является, на наш взгляд, общеиндоевропейская система восприятия правого как «внутреннего», «сакрального» и левого как «внешнего», «маргинального». Важным обстоятельством в данной связи является разница в «прическах» двух центральных фигур. Длинные и распущенные, «дикие» волосы, как уже говорилось ранее, есть явный маркер маргинального статуса, особенно в противопоставлении волосам убранным и ухоженным. Прекрасным свидетельством тому, что в скифской культуре дихотомия правого и левого воспринималась как семантически значимая (причем именно в русле интересующих нас в данном случае трактовок) является, на наш взгляд, бронзовый трензель IV века до н.э., найденный вТус-линском некрополе на Кубани. Концы трензеля выполнены в виде двух головок — львиной и бараньей. В контексте вышеизложенного не приходится сомневаться в том, какая из этих головок давила на правый угол конского рта, а какая на левый. В таком случае даже сам разворот всадника через левое или через правое плечо был семантически значим для его дальнейшего поведения — агрессивного (львиного) или благожелательного (баран, фарн)1. Основания к дальнейшему толкованию ролей изображенных в центре верхнего фриза мужских фигур дают помещенные по краям фигурки птиц. В целом ряде евроазиатских культур (славянские, германские, тюркские, уральские и т.д.) именно это кодовое сочетание птичьих фигур — «дичи» (утки, гуся, лебедя, куропатки) и птицы хищной (чаще всего сокола) дает устойчивую отсылку к свадебному и другим так или иначе связанным с сексуальными и про-креативными кодами ритуалам. Обширный материал в этом отношении дают лебяжьи имена, одежды и другие атрибуты скандинавских валькирий («Песнь о Велунде»); стандартные «поименования» невесты и жениха в русских свадебных обрядовых песнях («сера утица», «лебедь белая», «ясный сокол» и т.п.); существующие у охотников-коми запреты стрелять в двух птиц: в кутш (орла) и в юсь (лебедя), а также гадания коми-пермяцких девушек о замужестве по пролетающим журавлям [Мифология коми 1991: 183|. О тюркской песенной традиции в этой связи В.А. Гордлевский пишет следующее: 'Ср. в этой связи многочисленные в индоевропейской традиции сюжеты по типу «направо поедешь, налево поедешь», бытовые практики (плюнуть через левое плечо, мужские/женские способы запахивать и застегивать одежду), а также семантику устойчивых выражений, связанных с левым и правым (левый заработок, левый товар, ходить налево — и обширнейшее семантическое поле, связанное с корнем «прав» и со смыслами «права», «правоты», «правильности», «законности», «обустроенности» и г.д.) Скифы ...песнь изображает зарождение любви между девушкой и парнем в виде борьбы между двумя птицами — девушка-куропатка, тревожно убегающая от настигающего ее сокола. Но эта борьба бесполезна, так как он рано или поздно настигнет ее. <...> Этот мотив широко распространен не только у турецких народов, но и у славянских. |Гордлевский 1909: 90| Основанием для подобной устойчивой семантики является, несомненно, зооморфный код, связанный с соколиной охотой и общими «фарновыми» характеристиками хищных птиц. Итак, можно принять пектораль за единый текст, самый общий смысл которого сводится примерно к следующему высказыванию (при всей понятной условности конкретных положений и терминов): «Я богат и удачлив в войне. Я предводитель воинской дружины, прошедший все воинские инициации и добившийся самого высокого воинского статуса. Я не имею недостатка в добыче. Кроме того, я уважаемый статусный муж, наделенный богатством и удачей в мирной жизни. Я не скуплюсь на жертвы по обе стороны границы и перехожу ее всегда во благо себе и своему клану». Тогда «косматый» скиф в верхнем фризе, имеющий за своей спиной стада и сокола, вероятнее всего, является зятем скифа с убранными волосами, имеющего за своей спиной стада и утку, причем исходный статус «тестя» явно выше статуса «зятя» или, по крайней мере, противопоставляется ему по принципу сакральности/маргинально-сти. Однако данное противопоставление является не разграничивающим, а объединяющим. Доказательством тому служит совместная «работа» над общим фарном и отношения преемственности, выраженные в том, что старший скиф продевает нитку, а младший ее принимает и вытягивает вверх. Подвешенный над головой старшего скифа горит может, во-первых, еще раз подкреплять «брачный» характер отношений между двумя родами, представителями которых выступают обе мужские фигуры (самое время вспомнить о приведенной Д.А. Мачинским и отвергнутой Д.С. Раевским (Раевский 1985: 185] отсылке к Геродоту (I, 216), согласно которой родственные скифам массагеты при совокуплении с женщиной вешают перед входом в кибитку лук), а во-вторых, свидетельствовать о том, что старшего скифа уже нет в живых, и его родовой фарн перешел под покровительство носителя пекторали. В таком случае общение двух мужских фигур в центре композиции — «через посредство» фарна и «передачу нити» — может иметь выраженную жертвенную семантику, фактически выводя ее смысл на общение с мертвыми членами родового коллектива, хранителями семейного фарна. На это указывает и состав представленных в верхнем В Михайлин. Тропа звериных слое фризе животных, блестяще откомментированный Д.С, Раевским, который связал его с индийскими «пятью частями скота». Таким образом, «жертвенная» семантика верхнего фриза— зеркальное отражение подобной же семантики фриза нижнего, и реконструированный выше общий смысл высказывания можно продолжить следующим образом: «Я счастлив в браке и в родственниках со стороны жены. Фарн обоих родов я объединил и умножил, принося жертвы и почитая "своих мертвых" как дома, так и на войне». Итак, уникальный памятник греко-скифской торевтики, согласно предложенной гипотезе, может оказаться текстом о судьбе и статусе своего владельца. Текстом, четко поделенным на две основные семантические зоны, связанные с двумя основными модусами существования уважаемого скифского вождя — с маргинально-воинской и брачно-хозяйственно-родовой. Две эти зоны благочестиво разделены между собой растительным фризом, который повествует как о непременной жертве перехода при пересечении границы двух главных зон, так и о присущей тексту в целом «жертвенной» ориентации. Символика приносимой жертвы вообще является главным организующим началом всего торевтическо-го текста, составляя смысловую основу как обоих «фигуративных» фризов, так и разделяющего и соединяющего их фриза растительного. Та часть высказывания, которая наделена «внутренней», «хозяйственно-родовой» семантикой, вполне логично расположена «ближе к телу». Однако «общий настрой» текста — скорее воинский, что, несомненно, отвечало наклонностям самого владельца пекторали. Об этом можно судить в том числе и по венчающим углы пекторали обоймам, оформленным в виде львиных голов. Этот взятый из воинского кода символ характерен для оконечностей золотых скифских гривен и браслетов, которые чуть выше мы уже интерпретировали как маркеры воинской «судьбы» и ритуальной разомкнутое™ культурных границ. Четыре витых жгута, которые разделяют фризы пекторали, фактически и являются четырьмя вправленными в единый текст гривнами. «Ошейники» из растительного орнамента, помещенные на обоймах позади львиных головок, еще раз подчеркивают общую «жертвенную» семантику текста1.
Дата добавления: 2015-04-24; Просмотров: 427; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |